Россия обычно представляется в облике России-матушки, этакой суровой активистки, приближающейся по энергичности к типу солдатской матери. Однако, в противоположность современной антивоенной пацифистке, — солдатской матери. Россия-матушка зовёт со старых плакатов своих детей в обратном направлении не из разбомблённой Чечни прочь в московскую или екатеринбургскую квартиру, но на праведную войну с немецко-фашистскими захватчиками. Так что Россия-матушка существует скорее как прошлый образ, но новых не появилось, потому её никто не упразднил и конкурентов или конкуренток — символов России у неё нет.
      В «матушке» — символ страны содержится фатальный глубокий смысл. Во Франции образ Patrie (Отчизны) представлен Марианной, как её называют — это образ молодой женщины. В 18 веке образ свободы — юной, полногрудой, в красном «фригийском» колпаке, она сжимает древко знамени на баррикаде, наложился на образ Родины, и вот последние столетья, Марианна — это Франция. Представьте себе русских, называющих Родину Машей или Наташей! У англичан Родина персонифицируется то с долгоцарствовавшей королевой Елизаветой I, затем с долгожительницей королевой Викторией, а ныне с пожилой уже Елизаветой II. God save the Queen! Однако королевы-долгожительницы (хотя они и дали названия целым эпохам: елизаветинской, викторианской) лишь отчасти символы Великой Британии. Им далеко до абсолютности русской матери-Родины. У янки есть отчизна мужского пола — это евреистый uncle Sam, точнее Samuel, с длинной белой бородой голландского сектанта: толи квакера, толи менанита.
      Почему русские любят свою Родину в облике женщины, минувшей свои лучшие годы, уже не плодной, бывшей женщины? Тюремное сознание даёт ответ и очень исчерпывающий, на этот вопрос: в тюрьме почитается только мать старушка. Ведь другие ипостаси женщины изгнаны из тюрьмы: молодые женщины все обладают инстинктом соития, все практически оказываются неверны заключённому. И только мать-старушка, женщина у которой репродуктивный возраст позади, только она ждёт и любви своего непутёвого тюремного сына. По всей вероятности наш народ адаптировал себе в качестве символа Родины, именно мать заключённого, она же и солдатская мать, ибо заключённый лишь крайний сосед солдата, они помещены на том же поле. Оба несвободные, один жертва наказания, другой — долга.
      Есть, мы знаем другой образ матери, куда более известный и универсальный, растиражированный средневековыми ещё иконами, образ мадонны с младенцем. Воспроизведённый сотни тысяч раз на картинах в том числе на русских иконах, почему не молодая женщина, прижимающая к себе дитя, почему? Молодая мать может изменить, потому в образе матери-Родины важен её нерепродуктивный возраст. Мать-старушка единственный небольной для сына-заключённого образ женщины (жена, девушка, могут изменить, мать не может) является таким же единственным родным и неизменяющим образом для сына-солдата.
      Мать-родина, старушка-пенсионерка, солдатская мать на самом деле самый неженственный образ. Наша Родина — бывшая женщина.
      Можно аргументировать избрание символом матери-Родины необходимостью того чтобы полный сил и здоровья сын защищал старушку-мать. Родина для русского таким образом есть не сила распространяющая покровительство, но слабость, нуждающаяся в защите. Но опять таки, белогрудую французскую Марианну также нужно было защищать от германских парней, в куда большей степени, потому что там, где русскую старушку-мать всего лишь пнут в грязь, французскую пышногрудую девку всего лишь пустят по кругу, изнасилуют.
      Целью настоящих размышлений являются сами размышления, и всплывшие в их процессе несколько интересных наблюдений.
      Внимательный читатель уже сообразил, что от подобных размышлений попахивает крутым ревизионизмом. Что в первых же строках его вывозят с территории обычных политических категорий на опасные болотистые почвы переосмысления привычных национальных верований. Однако чрезвычайно подозрительна позиция общества, избравшего себе такой символ. Это не отец, не волк, как у чеченцев, не ночхи (?..), но бывшая женщина-пенсионерка. Сын должен защитить бывшую женщину, некогда послужившую ему инкубатором. Наш символ Родины — реликтовое напоминание о матриархате? Наш символ общества пришёл из тюрьмы? Наше общество устроено по тюремным понятиям? Верно и то и другое. Это нездоровый символ, но другого у нас нет. Страна по-тюремному обожествляет старушку маму-Родину. Короче "Не забуду мать родную!" и "Родина-мать зовёт!" две реплики из одной и той же мелодрамы.
      Я слышу как уже свистят в воздухе брошенные в меня камни.

      Жители исламского мира считают, что наши женщины «бляди». Есть два ответа на этот упрёк. Да, со своей позиции, с позиций и адата и шариата — они правы. Второй ответ тот, что поведение наших городских женщин в общем-то с некоторыми различиями здесь там, соответствует по поведению женщины в Западном обществе. Женщины Западного мира были чрезвычайно легкодоступны для быстрого соития до прихода на запад болезни AIDS (или СПИД, по-российски). Они утихомирились в какой-то степени в связи с эпидемией СПИДа, хотя и всё равно остаются слишком доступными. Русские городские женщины остались в доспидовой ситуации. Они использовали и развили свою исторически созданную советской властью свободу для своих целей. Они запали в свободности соития даже дальше своих Западных подруг. Можно согласиться с суровым мусульманским приговором. Да, не суровых нравов. Да, они «бляди».
      Следует полагать, что бабий век таки короток, в жизни пола женщина — существо куда более эфемерное, чем мужчина. У мужчины четыре сексуальных жизни, у женщины — одна. Именно поэтому шариат предписывает здоровому мусульманину иметь четырёх жён, по мере продвижения по времени.
      Женщина и на Западе и в России стремится как можно интенсивнее прожить свою коротенькую сексуальную жизнь от 15 до 30, или с 20 до 35 лет, у кого как. Именно «интенсивность» — стремление иметь больше партнёров и больше соитий и называем мы «блядство». Эти пятнадцать лет также годы наилучшего репродуктивного возраста. Они совпадают со временем когда человеческая самка наиболее привлекательна. Потому под влиянием женского лобби (это не только женщины, но и женолюбы) создалась вокруг женоцентристская культура Запада, культура располагающая вокруг себя во времени и пространстве весь Западный мир и его ценности. Всё в современном Западном мире подобрано к нуждам молодой женщины, всё обслуживает её интересы: в мужчине ценится способность любить, а не воевать, внимательность к нуждам женщины, мужчина из глянцевых журналов трудится чтобы покупать женщинам подарки, богатство — способ завоевать женщину. Во всех случаях речь не идёт о женщине-матери, мадонне или матери0старушке. Заметьте, но исключительно о гуляющей одинокой особе. Западная культура именно женоцентристская, несмотря на то, что мужчины играют роли руководителей, президентов и военачальников. Вся западная (и русская вместе с нею) культура, даже наши сказки, искажают жизненное соотношение вещей. Даже дешёвые сезонные одноразовые песенки о любви грешат против истины, настаивая на равенстве биологических потенций мужчины и женщины, твердят об одной любви. Женщина, как организм живёт дольше мужчины, но как объект желания живёт недолго. Одноклассники, поженившись, после школы, имеют неравную судьбу. Она, родив ему двоих-троих детей уже не может по возрасту привлекать его ярким опереньем (это как у птиц, да!). в 33 года её конечно можно и нужно уважать, как мать его детей, и он это делает, но привлекать его она не может. Природа знает, что делает, когда навешивает девушкам груди в 12–14 лет и тогда же, а то и раньше, заставляет их менструировать. А её одноклассник в 33 года — свежий самец. У мусульман, он если позволяют средства берёт себе вторую жену и радостно с ней совокупляется. Спустя ещё 15 лет, в 48 лет он прекрасно может взять себе вторую жену. А в 60 лет и четвёртую. Ибо в то время, как в мужчине женщину привлекает мужественность и зрелость, мужчину привлекает в женщине свежесть, юность, нежность тела, лица, внешнего облика.
      Она противится своей участи. Она стремится в Западной Цивилизации сделать вид, что равный брак — единственный возможный брак, что женщина в 40 и мужчина в 40 лет- одинакового возраста. Но нет же, ничего подобного! Возможно начинать и с брака одногодков может быть. Но в районе 30 лет дороги женщины и мужчины расходятся. Она уже менее соблазнительна и менее готова к репродуктивным функциям (последнее мало заботит современную западную женщину если вообще заботит) хотя ещё способна. Где-то в возрасте 30 лет материнские функции начинают преобладать над её привлекающими, соблазняющими функциями. (Если она выбрала участь бесплодной смоковницы, то после тридцати она начинает засыхать). Именно потому женщины после 30 лет более привлекательны для молодых неопытных самцов, зрелым мужчинам они редко нравятся.
      Чтобы не быть обречённым на совокупление с женой бабушкой западный брак всегда соседствовал с институтом содержанок. Любовница и у аристократа и у буржуа была его законным и нормальным дополнением к браку. Буржуа следуя своим нормальным инстинктам практически институциализировал содержание любовниц. Их включали в завещания. Куда естественнее, честнее и здоровее мусульманская система брака, когда мужчина приводит новую жену под одну крышу со старой женой.
      Понимая, что 15 или 20 лет, это всё что у неё есть для жизни плоти, для удовольствия плоти женщина испокон веков стремилась растянуть свой возраст удовольствия. Недаром целые индустрии одежды, ухода за телом, за кожей, с целью продления привлекательности, созданы на Западе. Цель этого разумеется не достижения бессмертия, но продления периода привлекательности. Во имя привлекательности и наслаждения современная Западная женщина вообще отказывается от своей репродуктивности, от предназначенной ей жизненной цели — материнства, замещая её гедонистической целью наслаждения. Однако старится она всё равно, если не материнство старит её, то аборты или химические способы, позволяющие не забеременеть.
      Мусульмане называют наших женщин блядьми, исходя из понимания роли и цели существования женщины: желанной юной жены, с которой совокупляются с целью воспроизводства потомства. Наши женщины совокупляются с целью только удовольствия совокупления, и потому достойны этого презрительного "бляди!" Мусульманская позиция консервативна. Российская позиция кажется устраивает не только наших женщин, но и русских мужчин, — удовольствий плоти в российской жизни больше и они разнообразнее. Но отказавшись от своих репродуктивных функций, русские женщины неумолимо умерщвляют нацию. Это есть страшная плата за удовольствия. То что в конце концов некому будет получать удовольствия, точнее говоря в конце концов некому уже будет произнести на русском языке фразу: "Я получаю удовольствие", таковых живых существ просто не останется… это касается не только русских, все западные, так называемые «цивилизованные» нации всё менее желают исполнять репродуктивные функции. Сосредотачиваясь на достижении «удовольствия» и для этого вознеся на пьедестал молодую самку. Что происходит с ней после 35 лет, цивилизацию не интересует. Бедняги уползают от света, но живут ещё долго. Кое-как.

      На картине изображена лежащей на спине обнажённая плебейская юная тощая девушка. Голова и плечи приподняты подушкой. На ней только бархотка на шее и туфли. Простое происхождение подчёркнуто мелкими «крестьянскими» чертами лица. Чёрная служанка справа вверху и чёрный кот слева внизу картины оттеняют зеленовато-желтые и белые тона тела Олимпии и голубовато-белое бельё постели.
      Картина была написана французским художником Эдуардом Мане в 1862 году, но представлена публике в ежегодном салоне позже, в мае 1865 года. первоначально она называлась «Венерой» и повторяла композиции нескольких классических картин, в том числе и «Данаю» Рембрандта. Однако посетители Салона немедленно перекрестили картину «Олимпией». Картина вызывала невероятное возмущение публики и невероятный интерес. Её пытались сорвать и изуродовать, потому к картине были приставлены служители охранники, а уже через три дня «Олимпию» перевесили. Повесили высоко над дверью, чтобы толпа не могла сорвать её. До этого негативную реакцию в Салоне уже вызывала картина Мане "Завтрак на траве" — там две одетые мужские фигуры и две обнажённые женщины расположились на лесной поляне у реки на пикник. Подобную, но не такой интенсивности бурю в Салоне 1865 года за три дня перебывало 10 тысяч человек: проклятья и насмешки сыпались на «Олимпию». Газеты писали плохо и очень плохо:
      "Никому никогда не доводилось видеть своими глазами более циничного зрелища. Беременным и девушкам следовало бы избегать таких впечатлений".
      "Что это за одалиска с жёлтым животом, жалкая натурщица, подобранная Бог знает где?"
      Натурщицей для Олимпии послужила Викторина Меран, профессионально зарабатывавшая на хлеб позированием.
      Картина не потеряла своей силы и сегодня. Можно понять почему: это первое выражение той эстетики, которая до сих пор правит человечеством, держа его за горло. В этой картине выражена современная (спустя 150 лет всё ещё современная) — новая городская сексуальность и новый объект желания. Маленькая шлюшка на картине не бог весть что за женщина. У неё неширокие бёдра, небольшие грудки. Это может быть наглая продавщица из магазина (они уже открывались первые универсальные, вскоре Золя станет другом Мане и напишет "Дамское счастье"), косметичка, парикмахерша, проститутка. Пять тысяч «девушек» зарегистрировано было в ту пору в префектуре полиции г. Парижа и ещё 30 тысяч занимались проституцией негласно. Эта девушка натурщица, но с таким же успехом она может быть и жрицей любви. Вызывающая вульгарность этой девицы, её самоуверенность, её гордость выставленным напоказ товаром — телом, задели французского буржуа 1865 года. он уже всё больше и больше спал с такими шлюшками. Но всё ещё не хотел признаваться в неотразимом очаровании этого "цветка зла". Ещё в 1858 году Мане познакомили с Шарлем Бодлером, и они стали друзьями. Бодлер жил с алкоголичкой мулаткой Жанн Дюваль, по свидетельству современников Жанн была тупое и развратное животное, но держала автора "Цветов зла" целых двадцать лет!
      Нужно полагать, что новая современная городская эстетика родилась именно в Париже, в первом мегаполисе мира, и ни где более не могла родиться. Именно в Париже появилась индустрия удовольствия служащая нуждам нового класса буржуазии. Куртизанок Нинон де Ланкло или Мадам де Помпадур не хватало ни на эту буржуазную орду заводчиков, предпринимателей и торговцев. Рынок удовольствий не мог предоставить всем благородных девиц в качестве шлюх. Потому так сильно реагировала толпа в Салоне, — Мане показал ей её кумира, потребляемый товар: тощую пролетарскую шлюшку. Новая сексуальность? Новый объект желания? За 150 лет до сегодняшнего дня? Ну да, такие вкусы не меняются быстро. Социальные моды меняются медленно.
      Вот лежит она ледяная, бледно-белая с жиденькими волосиками, остроносенькая, небольшие глазки высокомерно скошены на зрителя. Кладбище целых морей спермы, причина падения демографических показателей, после бесчисленных выкидышей, пустотелая навсегда. Девочка утоли мои печали. Многие поколения европейских мужчин снимали штаны, носки, громоздились, влезали на этого пролетарского ребёнка, цапали, лапали, гладили, дрожали, стонали и выли у неё над ушком. Анархисты и владельцы ресторанов, фабриканты, офицеры и прыщавые клерки, сменяя друг друга во времени…
      Национал-революционеры, бритые фашисты, велосипедисты, строители всяких «банов» и ГЭС, бравые убийцы друг друга. Лили Марлен, Эдит Пиаф, девочка ты наша! У неё нет родного языка, пусть её облик позаимствован у француженки. Она всех вечная подружка, общенародное, международное достояние. Она и сегодня не сошла с престола punk девочка это она умирала под именем Нэнси Спунжен рядом с Сидом. Она правит миром со своего ложа все эти 150 лет. Преступница Бонни — подруга Клайда — это она. Мы поклоняемся ей как Норме Джин. Мадонна — это она тоже, как и героиня "Прирождённых убийц".
      Меня всегда волновали продавщицы в белых носочках, парикмахерши, ученицы-стажёрки из салонов красоты. Тощие сучки и их выкрашенные перекисью водорода бесцветные чёлки. Я находил таких девочек в Харькове, учился с такими в кулинарном техникуме и позднее в американских провинциальных городах я сходился с ними мгновенно. Бесстыжие и стыдливые, целомудренные шлюхи. "Hey, Stranger!" — обращались они ко мне. Я ценил их вульгарность как дорогое вино. Hey, Stranger!
      Стареющую Викторину Меран видели предлагающую какие-то рисунки клиентам сомнительных заведений Монмартра. Потом она ходила с ручной обезьяной и играла на гитаре перед кафе на площади Пигаль. Она пила. Ей дали прозвище "Ля Глю" — клей. Последний её видел Тулуз Лотрек. Около 1893 года Лотрек бывал время от времени в её убогой лачуге. Затем Викторина теряется во мраке времени. Сдохла где-то как старая кошка.
      Далеко после смертей всех заинтересованных лиц в 1932 поэт Поль Валери писал в 1932 году в предисловии к выставке г-на Мане в "музее Оранжереи" "Олимпия — вызывает священный ужас — это скандал, идол, это сила и публичное обнажение жалкой тайны общества… Чистота прекрасных черт таит прежде всего ту непристойность которая по назначению своему предполагает спокойное и простодушное неведение какого бы то ни было стыда. Животная весталка, осужденная на абсолютную наготу, она наводит на мысль о том примитивном варварстве и скотстве, которым отмечено ремесло проституток больших городов".

      Есть такое архаичное определение, эпохи поколения моей мамы. О женщине широкоплечей и крепкой как молотобоец, говорили «кувалда».
      Российские учреждения полны «кувалд» и «медуз». "Медуза" — это расплывшаяся телесная особь и её плохо упакованная плоть. В последние десять-пятнадцать лет к этим двум категориям служащих чиновниц добавилась категория «селёдок» — обычно это худые молодые женщины до 30 лет, в большинстве своём со стервозными лицами. Любое российское учреждение: министерство, ведомство, управление, от Совета Министров до постового отделения в основном укомплектовано тухлой бабьей плотью в этих трёх видах: среди этих трёх видов только один сексуально активен: это часть селёдок, два других: «кувалды» и «медузы» в прошлом жили сексуальной жизнью, но давно не живут. Вообще в России наблюдается огромный перекос в этой области, на хрупкие плечи самок и проституток ложится основное бремя сексуальной перегрузки в стране, тогда как «кувалды» и «медузы» не несут никакой. Надо сказать что это обстоятельство отражается на работе наших учреждений да и на всей жизни в стране. На работе «кувалды» и «медузы» находятся под пятой немногочисленной, но настырной и волевой группы начальников-мужчин. Мужчина-начальник ни во что не ставит «кувалд» и «медуз» и не будучи никак ими не очарован, относясь к ним, как к мебели и стенам, склонен безжалостно их эксплуатировать. Седые «кабаны» — чиновники старшего возраста любезничают с секретаршами-селёдками, но вовсе не приветствуют «мымр» (общее название для «кувалд» и "медуз"). «Подкабанчики» — это чиновники не выше сорока лет, тем более презрительно воротят нос от «кувалд» и «медуз», потому что некрасивые и немолодые бедняги эти вынуждены отыгрываться на посетителях (клиентах, просителях) учреждения. Если Вы поставлены в положение, когда Вам что-нибудь нужно от учреждения, уж «кувалды» и «медузы» поиздеваются над Вами вдоволь.
      «Кувалды» обычно носят костюмы: пиджак и юбку, плюс туфли на низком каблуке, высокий их в любом случае не выдержит, да и они его и не наденут никогда, у них в программе заложена эстетика строевого низкого каблука. «Медузы» предпочитают широкие сарафанного типа платья-балахоны, под ними свободно мечется и приплясывает как ей угодно их ненормированная, свободно развившаяся плоть.
      Места скопления «кувалд» и «медуз» — там где их слишком много на квадратный метр это бухгалтерии старых учреждений, это всякие БТИ, жилищно-эксплуатационные конторы (ныне они модно называются "Дирекция единого Заказчика") — такие места обычно воняют от запаха протухшей бабьей плоти. Это очень неприятный, тяжёлый запах, сходный с запахом смерти. «Селёдки» пахнут духами, дезодорантами, однако это до поры до времени. Редкая «селёдка» остаётся селёдкой всю жизнь. рано или поздно она перемещается в разряд «кувалд» или «медуз».
      Если проситель, он же клиент, хочет добраться до седого кабана, коренного, пристяжного и главного чиновника с гранитной полированной головой и брюхом тяжело беременной девятимесячной роженицы, то разумнее действовать через «селёдку». Разумнее обмануть «селёдку» по телефону. Например, если кабана последние лет сорок все зовут не иначе как "Алексей ибн Иваныч", то можно попробовать обмануть селёдку, бросив ей в трубку: "Девушка, дай-ка мне Алексея" или если Ваш голос приближается к возрастному диапазону кабана даже можно швырнуть "Девушка, дай-ка мне Алёху!? Ну да, он знает, скажем, что Иванов на проводе." Такой наскок хорош, если имеешь дело с селёдкой. Наиболее кондовые мудрые кабаны сажают к телефону на день «кувалд». Против «кувалд», как против лома нет приёма. Оставьте Надежду, если только Вы действительно не ходили в один детский садик с Алексеем Ивановичем и не переговаривались на горшках.
      Русские учреждения по всему ареолу распространения русской цивилизации однотипны и просты в структуре. От Камчатки до Калининграда и во всех странах СНГ, даже в Средней Азии мы создали бетонные пяти и девятиэтажки, обшарпанные бетонные ж/д вокзалы, здания с буквами «Ж» и «М» и учреждения. Как британцы оставили индийцам и всей бывшей империи свои колониальные порядки: администрацию, язык, ж/дорогу, так и мы оставили туземцам наши. Каждое учреждение имеет вышеупомянутый набор типов: обязательные кабаны и подкабанчики во главе стада «кувалд», "медуз" и «селёдок». В Ташкенте и в Дербенте, в Кишинёве и Могилёве, в Душанбе и Курган-Тюбе, — везде вы увидите их, родимых. Только широта скуловых костей да разрез глаз да оттенки кожи меняются географически.
      Как-то я пришёл в 1999 году в новое здание Комитета по печати. Мы перерегистрировали нашу газету. Сидя в приёмной к кабану, я сидел в коридоре, я видел как дефилировали мимо трогательные «селёдки» с листиками бумаги, угрюмо тяжело шагали сжимая увесистые папки «кувалды», любопытно плелись небыстрые «медузы». Наблюдая моих персонажей я качал головой, довольно смеялся, и полагаю был похож на сумасшедшего. А я вёл себя всего лишь как учёный, очередной опыт которого опять убедил его в правоте выводов, сделанных им в результате многих наблюдений.
      В своё время будучи редактором «Лимонки» мне приходилось ездить в несколько бухгалтерий: сдавать деньги за печатанье газеты, получать деньги за проданный тираж от распространительских учреждений. Делал я это с превеликой неохотой, поскольку находиться долго в одном помещении (а приходилось заполнять там всякие бумаги, считать деньги) в помещении с большим количеством женщин послерепродуктивного возраста было физически неприятно. Этот тяжёлый запах, о котором я уже упоминал, эти грязные платки на плечах, эти волосы, эти вечные грязные чашки на рабочих столах, оставившие после себя десятки сатурновых колец на поверхности столов. Я старался дышать неглубоко и старался изгонять из воображения визуальные попытки его вообразить происхождение нечистых запахов, видение грязного белья на излишней плоти. Выскакивал я оттуда как пробка из шампанского и с жадностью вдыхал ближайший воздух.
      В тех блистательных зарисовках российского чиновничества, которые нам оставили мои без сомнения гениальные коллеги Гоголь и Салтыков-Щедрин, не хватает именно женских портретов. «Кувалды», "медузы", «селёдки» во времена моих уважаемых коллег ещё не составляли большинство российского чиновничества, дискриминация женщин была знаете ли, тому виной. Советская власть сделала возможным появление этих "Сисек в тесте" в учреждениях. Если говорить о примерах видов, то конечно, я могу привести примеры, хотя и неохотно. Боюсь однако, что примеры быстро состарятся. Ну кто будет завтра помнить г-жу Валентину Матвиенко, она типичная «кувалда», или Валерию Новодворскую, не занимая чиновничьей должности она — типичная «медуза»? "Кувалдой" была и покойная г-жа Старовойтова, хотя временами обнаруживается и склонность к медузообразности. Бесспорная «селёдка» мадам Хакамада.
      Скверный характер женщин пострепродуктивного возраста несомненно влияет на функционирование наших учреждений. Представьте себе судью, перепоясанную тесёмками лифчика плюс комбинации, трусы вжившиеся в жирный живот, прокладку в причинном месте. Ёрзая, она решает судьбу 20-летнего пацана убийцы по аффекту или чеченского боевика. Кабан всё-таки представляется лучше приспособленным биологически для такой работы.

      Россия — это прежде всего чёрно-белая зима. Белая равнина, где как маковые зёрнышки на бублике рассыпаны группки мёртвых три четверти года деревьев. "Почему русский не спилит свой мёртвый деревья?" — звучит из раннего детства моего голос старого грузина в первый раз путешествующего на поезде в Россию. Глядя из иллюминатора низко летящего самолёта российское пространство хмуро и безотрадно. Белая плоскость с чёрными нитями дорог, проскоблённых как бы ногтем на замёрзшем стекле. Белое — это саван мёртвого, это бельё больного, это снег. Белое, это не жизнь во всяком случае. Земля не должна быть белой три четверти года. (Ну хорошо! Две третьих!), белой и морозной с минусовыми температурами. Это противоестественно. Холод и белое — это отвратительно.
      Продолжая лететь на воображаемом низко самолёте, минуем чёрные группки строений внизу — это селения с редкими дымами. Минуем и более крупные (белёсые, ибо сложены из серого кирпича или серых бетонных блоков) скопления многоэтажных домов — это посёлки. И минуем такие же серые, призраками возвышающиеся на фоне плоскостей снега и среди чёрных жидких групп деревьев, более обширных групп многоэтажек собранных группами, собранных группками, — это располагаются внизу города. Большая часть городов нестарые поселения советского времени, неуютно сиротливо выглядят эти человеческие поселения процарапанные на белом. В густо населённой центральной России царапин этих на пейзаже множество. Одни прищепляются к другим, возбуждённо толпятся вдоль нити железной дороги. Если самолёт летит вечером и нет туч, то группки строений получают слабые коптящие огни — на таких огнях не согреешь рук и сердца. Понятным становится почему русского человека так притягивает Москва. Один из самых слабоосвещённых городов мира, есть сноп света для русского провинциала, факел в сравнении даже с русскими областными городами. Обычно в них около 300–400 тысяч жителей и они в свою очередь кажутся ярко освещёнными столицами путниками явившимися из городов где даже нет железнодорожной станции.
      Природа скаредно даёт мало России света и ещё меньше солнца. Только отражаются от снегов нечистые, серые, в облаках небеса. Короткое, чуть ли не трёхнедельное пыльно-душное лето стиснуто с двух сторон холодным маем и моросящей осенью, часто наступающей в конце июля. От недостатка света бледна и бела кожа наших женщин, цвета ростков подвального картофеля; и сыроваты, некрепки души наших плаксивых мужчин. Наши дети зачаты в искусственном климате квартир. Инкубаторские, они быстро пухнут и растут как на дрожжах у горячих радиаторов, играют в скучном пространстве, взрослеют не на воле, а в этих вольерах для человека. Манера их выращивания аналогична выращиванию какими-нибудь голландцами кур или свиней или коров быстро так называемым «батарейным» способом. Это когда животное стоит, стиснутое клеткой, схватывая еду с медленно движущегося мимо постоянно конвейера, быстро набирает вес, но никогда не гуляет, никогда не покидает клетки. Дерьмо удаляется из клетки другим конвейером. У животного слабые никудышные ноги. Но на нём много мяса.
      Российский пейзаж скушен. На него смотреть противно, как на золотушную простушку со вшами в косах. Цель русского пейзажа послужить плацдармом для как можно большего количества бетонных домов многоэтажек. В клетках этих бетонных сот в снегах между своими шкафами, унитазами, диванами и кухней размещаются семьями, батарейным способом русские люди. На каждого из них по сути приходится не намного больше места чем на зоне. Постель, тумбочка, несколько личных вещей… Можно сказать что русские размножаются и живут батарейным способом. Из-за холода они обладают очень малым пространством каждый. Они обездолены пространством, хотя и являются обширностью своей молодой страны.
      Россия это прежде всего «спальный» район большого города. Те самые скопления серых бетонных блочных многоэтажек, над которыми мы только что пролетели на самолёте. Оторванные и резанные грязные двери, прикрывающие входы в такие дома. Входы во внутренности домов русские почему-то абсурдно называют «подъездами», хотя подъезд это территория прилегающая к дому, путь по которому подъезжают к нему. Русский подъезд — это на самом деле hall или hallway по-английски или отдалённое но более точное французское escallier — лестница, имеющий значение весь комплекс лестницы — подход к квартирам также. Так что у нас у русских нет даже слова определяющего внутренность дома, но ещё не квартиру.
      Прислонённые друг к другу отдельные многоэтажки дома обычно брошены среди снежной равнины этакими листами чудовищной книги. Это книга о русской нации, такой искусственный как картофельные ростки. На самом деле дело в том жить на этих снежных широтах человеку уготовано не было. Он зря здесь угнездился забрался слишком далеко на север. Отсюда присутствие искусственного, ненормального в русской психологии. Мы инкубаторные, искусственные люди задолго до клонирования. Мы всю нашу историю боремся с враждебной природой, с пейзажем, за уничтожение пейзажа.
      Россия — страна квартир. За квартиры здесь убивают. Квартира — это место, где россиянин оплодотворяет икру своей самки, где он кормит детей, где совершается вся жизнь. квартира — это его искусственная страна. Среднестатистический россиянин вырастает, таким образом не на воле, но батарейным способом. Российская цивилизация — квартирная, батарейная.
      В квартире у русского очень мало света. Ясно, что его мало и в окружающей бетонные дома природе. Только серое небо — отражение в нечистом городском снегу. Но русский ещё и загораживается от света — навешивает на свои окна шторы, часто даже штор даже два слоя, чтобы подчеркнуть свою ненависть к действительности за окном. Если в доме есть балкон или лоджия она обязательно закрыта рамами и стёклами и встроена в квартиру. Дополнительная жилплощадь ещё более цепляет хозяина квартиры от дневного света. В русских квартирах царит полумрак мусульманского гарема. Неизвестно когда возникшая традиция положила на пол квартиры русского ковёр или даже множество ковров. Ковры же висят и на стенах, над кроватями. Чем зажиточнее дом, тем больше ковров на стенах и на полу. Если добавлять любовь русского к тапочкам, спортивным шароварам и матерчатым абажурам с кистями, то можно догадаться или многое понять о происхождении русских. Так кичащиеся своей белой кожей русские имеют турецкие привычки и традиции. В этой турецкой атмосфере и протекает стеснённая жизнь русской семьи. Из кислых пелёнок вырастают белотелые девочки и слабовольные юноши. Они не знают пейзажа, или не считают его своим. у выращенных в четырёх стенах у них нет чувства пространства. У них нет плотского, чтоб увидеть и пощупать, — понятия Родина. В известном смысле у них нет Родины. Их родина — это щель между кроватью, шкафом, ковром, грузными телами папки и мамки. В то время как для жителя молдавского Приднестровья или Сербии или Чечни или Абхазии или Карабаха — это улицы и дымки села, окрестные горы, леса, животные, сады, родной дом, выходящий окнами на единственный и неповторимый свой пейзаж: это разнообразные и оригинальные соседи — сельские жители. У ребёнка из спального района нет полноценной Родины, клетка в бетонной многоэтажке не может вызывать чувство патриотизма. Показательно, что в очень неплохой песне «Комбат» группы Любэ так формулирует Родину русского парня: "За нами Россия, Москва и Арбат". То есть родина — улица сувениров с уродливыми плюгавыми домиками 19 века на которой тусуется молодёжь. А другой нет. Мерзлая, разрушенная бульдозерами при строительстве микрорайона содранная корка земли слабо поросшая сорняками не моет быть Родиной. Древних зданий, "священных камней" в России грустно немного. Хвалёный Кремль занимает чужеродное место в русской жизни как Диснейленд. С остальной Россией и даже Москвой он как-то не связан. Он Родина для правительства, как замок инопланетных пришельцев, а не для русского парня. Родина — это твой кусок особенной земли, где ты жил в детстве, а потом вышел оттуда и живёшь в более широкой Родине. Вот первой детской Родины у русского человека нет. Потому с оружием в руках свои настоящие человеческие дома с деревьями и садами отстаивали абхазы, сербы, приднестровские украинцы и молдаване, карабахские армяне. А русские за свои норы в мерзких квартирах оружие в руки не взяли. Отдали олигархам.
      Широкой большой Родины у русского человека тоже не так много. В учебниках истории он изучает что были какие-то славяне белокожие, блондины и рыжие, разглядывает на картинках, нарисованных художниками 20 века (а то и 19-го века) специально для учебников, этих славян. Длинные рубахи, на ногах лапотки какие-то, в руках копьё, луки там, стрелы. Отечественный учебник во всю нахваливает этих славян: дескать и храбрые и благородные и честные. Точно также любой национальный учебник нахваливает свою нацию: германцы свою, англичане — свою, итальянцы — свою. У итальянцев больше оснований нахваливать себя чем у других наций при том обилии памятников, которые им достались. Славяне же могут разве что похвалиться воинственным вождём Святославом, ходившим биться с греками и грабить их. В любом случае почувствовать свою связь со славянами из учебников сидя в спальном микрорайоне трудно. Свою принадлежность к славянам можно понять разве что по языку: остальные славяне — чехи там, словаки, сербы говорят на похожих языках. Общность славян проявляется разве что в языках, в остальном же они доказывают что они злейшие враги друг друга. Хорваты резали сербов так жестоко что даже немцев тошнило, украинцы не переваривают москалей, не говоря уже о поляках, которые никогда, кажется, не забудут нам того, что около 200 последних лет мы навязывали им свою государственность.
      Вообще прошлое известно русскому только по книгам, если он читает книги. Из ежедневной жизни ничего путного о прошлом не почерпнёшь. Простой народ плохо знает даты и скоро забудет, когда был день Победы над Германией. А если пойти вглубь от 1945 года, то кроме даты 7 ноября 1917 года, которую тоже не все помнят, не на чем держаться русскому человеку. Того, чему учат детей в школах (той, может быть и не очень достоверной истории) детская память народа не держит. Слишком велик сонм современных персонажей кино, музыки — вся эта толпа лезет на передний план телевизоров и конкурирует — Шварцнегер, Сталоне или Ван Дамм затмевают Суворовых, Кутузовых или Иванов Грозных, которые мелькнули один, два, три раза со страниц учебника и потонули в серых строках азбуки называемой «кириллица». Учебники написаны монотонно. А Шварцнегера показывают по телеку часто. Потому и с большой Родиной дела у русского аборигена обстоят худо. Она по большей части свободно воображаемая.
      Людей ещё сплачивает в Родину — культура. Россию бы тоже должна бы по правилам определять русская культура. Так оно и было долгое время. Но кончило быть. Культура у нас представлена для широких масс только Пушкиным. Ленивое государство 90-х годов радостно ухватившись за формулировку "Пушкин — наше всё", и кормит массы только Пушкиным. Причём ещё к полному скандалу для русских этот Пушкин частично негр, дворянин и помещик. Народу известно что Пушкин был влюблён в белотелую помещичью дочь Наталью Гончарову, имел от неё детей, был убит на дуэли французом. Пушкин написал множество четверостиший для календаря. Особенно ему удавались четверостишия о зиме (о чём же ещё?!) Поскольку зима есть основная особенность России. Зима — это Россия. Состояние холода, неуюта Пушкин переносил легче чем другие русские поскольку унаследовал от африканских предков солнечный темперамент. К тому же будучи помещиком, он мог в зиме не участвовать, а смотреть на неё из окна спальни: "Мороз и солнце! День чудесный! Ещё ты дремлешь друг прелестный!" (Это поэт перевёл взор на свою 16-летнюю белотелую супругу). Или вот другие четверостишие, более характерное: "Зима, крестьянин торжествуя, на дровнях обновляет путь…" Пушкину не надо было вылазить из постели, а крестьянин торжествовал потому, что грязь непролазная замёрзла и теперь можно пользоваться санями. Лошадь меньше уставать будет и крестьянин не будет выбиваться из сил, вытаскивая из грязи колёса телеги.
      Пушкина кладут в рот всем, кто хочет и не хочет. Хотя он преизрядно устарел и выходя из подъезда, обильно раскрашенного граффити, непристойными надписями типа: "Смерть жидам и телепузикам!" русский парень выходит в общественное пространство далёкое от Пушкина как от планет Нептун.
      Другие представители российской культуры слабо известны её современным обитателям. Поколения русских людей живших в советское время имели благородную хотя и несколько меланхоличную привычку собирать в дом книги, ставить их в шкаф. Некоторая часть населения сумела скопить определённое количество книг и авторов. Наиболее энергичные закупали целые собрания сочинений «классиков». "Толстой", «Чехов», "Гончаров", «Тургенев» и другие труды литераторов помельче, тщательно упакованных в тона кошерных (скоромных) цветов тесно пихались в шкафах. Сегодня шкафы эти принадлежат уже внукам собирателей. (Внуки начинают уже тихонько их выбрасывать, как американцы) До этого принадлежали детям. Уже дети мало читали Толстых, Чеховых, Гончаровых или Тургеневых. По простой причине это долго и утомительно. К тому же социальные условия, — те жизненные коллизии, которые описываются у «классиков» просто устарели. Таких событий и таких коллизий уже не существует в реальной жизни русской. Можно конечно читать книги классиков как символические басни. Но зачем же это делать. Многочисленные сочинения советского периода, всяческие "Далеко от Москвы", «Цементы», "Бетоны", "Белые берёзы" и подобные им произведения при прочтении вызывают недоумение у тех кто родился уже в 80-е годы. Советские коллизии и социальные условия их вызывавшие так же далеки от сегодняшней действительности как и дворянин Пушкин. Это книги об очень наивных, трогательных или лживых людях другого мира. К тому же они бесталанно, как правило написаны, потому читать их можно только из желания хохотать над «китчем». (Есть разумеется несколько книг классиков и советских несколько книг, переживших своё время, но это особо талантливые книги). В итоге можно сказать что у населения России нет и сплачивающей всех в Родину культуры. Прошлые тексты, хотя и свободно читаются, но социально непонятны, как египетские иероглифы. Слова понятны, а вот значение текстов загадка. Одно "социалистическое соревнование" чего стоит. И почему такой слюнтяй-размазня и позёр базаров (даже трахнуть Одинцову не смог) считался таким крутым в тургеневское время?
      Так что Родина — это нечто ускользающее, совершенно исчезающее для русского человека. (Может это телевизор?) Его малая Родина — дыра в спальном районе, это несомненно. Стена, постель, несколько квадратных метров. При советской власти квартиры «давали». Бесквартирный человек в России обречён замёрзнуть и умереть. Государство давало квартиры только хорошим гражданам. Трудолюбивым, безропотным. Тех, кто держал язык за зубами. Вот они имели право на секс, танцы и видео в холодном климате. Сейчас вроде бы иной режим, квартиру можно купить. Но государство кажется намеревается поставить дело так что деньги смогут заработать только послушные, безропотные, правильные граждане. Хорошие граждане.
      У меня не было норы. Но государство любезно предоставило мне койку в архитектурном памятнике 18 века — в СИЗО Лефортово.

      Россия раскинулась на десять или двенадцать часовых поясов. Все эти хвалёные пространства в основном лунный мерзкий пейзаж. Если взглянуть на карту, то где-то за Башкирией Россия суживается практически до узкой полосы земли вдоль Транссибирской магистрали. Все крупные города здесь. Екатеринбург, Новосибирск, Красноярск — Иркутск и так далее, нанизаны на нитку Трассиба. Выше — простираются глыбы бесполезной, никому не нужной вечной мерзлоты, ледяной пустыни. Известно, что там бегают всякие пушные зверьки, а высоко на самом обрезе карты якобы плещутся в ледяных водах, в зелёных полыньях огромные белые медведи. Может быть и так, но эти девять десятых территории России имеют больше отношения к понятию Нирваны, чем к понятию России. большая часть России соответствует понятию «Сибирь», независимо от географического положения. Архангельская область это тоже Сибирь, Коми — пермские холодные дали — тоже Сибирь. Во всей собственно Сибири вместе с Дальним Востоком людей живёт столько же сколько в одном-единственном американском штате калифорния — около 20 миллионов душ. В основном население России кучкуется, сгрудилось в центральной России.
      Но и там и там живут они в безобразных, в большинстве своём городах, где если и есть архитектурные построечки прошлого, то по большей части недавнего, 20-го века прошлого и не очень выдающиеся постройки. Деревянные здания русского севера все чёрные, часто гнилые. То, что не успело разрушиться — разрушается. Так в Архангельской области, так же и в Сибирском Енисейске. Енисейск, брошенный как будто посередине, в процессе незаконченных киносъёмок город 30 тысяч жителей. Густое синее небо, шубы и тулупы населения и серо-чёрное дерево, много серо-чёрных брёвен и досок — вот Енисейск. Внутри бревенчатых домов теплится спрятавшаяся от сибирских морозов, жизнь. В окнах между рамами — вата, как правило чёрная от пыли. За стёклами — скученная семейная жизнь, коллективно сексуально-родственные отношения тёплого кислого гнезда, неприхотливый кактус алоэ на подоконниках.
      На Северо-западе России есть единственно правильный город России возведённый Петром — Петербург, сырой и красивый. Во Владивостоке на фоне сопок стоит, как полагается, памятник жестикулирующему Ленину. Все эти точки Питера, Владивостока, Архангельска, стянуты стальными рельсами воедино. Не будь железной дороги — не было бы России. Ж/д — это Россия.
      Два стальных прута, по которым движутся на множестве металлических колёс из конца в конец России бесчисленные вагоны. Грузовые и пассажирские — это ж/д. два стальных прута особой конфигурации в руку среднего человека толщиной. Полтора столетия движутся по рельсам (сколько отрезков рельс сменилось за полтора столетия, изношенные сменялись свежими) вагоны соединяя Россию воедино.
      Физически, Россию соединяет между собой только железная дорога. Разрезать Россию, скажем на две части ничего не стоит. Для этого не надо заниматься политикой, но нужно заняться технологией. Способ рассоединения — это технология. Рассоединение где-нибудь в районе Красноярска или Иркутска даст возможность всем районам к востоку от этих мест, областям Дальнего Востока и Приморью. Не получая грузов с Западного направления, из Москвы из европейской России на протяжении нескольких месяцев эти регионы для своего существования вынуждены будут переориентировать своё снабжение на Китай, Корею, Японию или Канаду и Соединённые Штаты осуществляемое морским путём. Переориентировавшись экономически, придётся переориентироваться и политически.
      Все российские железнодорожные станции построены в два периода: при царях и при советской власти. При царях строили пузатые водокачки, низкие вокзалы и пристанционные ангары из красного кирпича. Строили добротно. Большая часть этих построек, та, что находилась вне европейской части — зоны боевых действий в Великую Отечественную Войну сохранилась и по сей день. Подлатанные здесь и там исправно служат станции и водокачки. В первые лет тридцать советская власть старательно подражала железнодорожной архитектуре власти царской. Она строила здания в помещичьем стиле, упирая поему-то на колонны, возможно принимая их за символ имперскости. В последние сорок-тридцать лет железнодорожная архитектура переквалифицировалась на возведение прагматичных и некрасивых железобетонных конструкций.
      К настоящему времени и царские и советские железнодорожные строения обветшали, много раз штопанные и крашенные их черты стёрлись. Потому железнодорожная реальность России предстаёт перед лицезреющими её в стиле, который можно охарактеризовать как "стиль б/у" то есть "бывший в употреблении". Это касается как и самой станции, так и околостанционных построек и пристанционного ландшафта. Обычный перрон обычной станции раздолбан дождями, морозом и зноем, он весь в ямах и рытвинах, более или менее залатанных поспешно асфальтом или цементом. Выглядит как старая штопанная простынь, серого цвета. Наполняющие перроны российских вокзалов человеческие толпы по их состоянию также можно отнести к стилю "б/у" т. е. "бывших в употреблении". Это необязательно всё сплошь старые и пожилые люди (хотя в России 38 миллионов пенсионеров на 144 миллиона населения). Б/у — это их внешний вид. На них как правило потёртая "second hand" одежда. Лица их и их движения растеряны, неуверенны и неэнергичны. У них много ручной клади, тележек, мешков, сумок и рюкзаков. Выглядят люди утомлёнными. Окрестный пристанционный ландшафт тоже утомлён, это возможно самые запущенные земли в городе. Подъезд к вокзалу весь забросан мусором вдоль путей, на боковых в паутине рельс стоят различные заброшенные вагоны с выбитыми стёклами, кое-где жгут свои костры бродяги. На перронах маленьких русских станций стоят и присели на корточки грустные местные хулиганы в лыжных шапочках и шароварах, местные бабули продают семечки. От полусгнившего строения с буквами «М» и «Ж» навеки заколоченного пробиваются в трещине почвы вонючие кривые ручейки мочи. На станциях покрупнее, всматриваясь жадно в стёкла вагонов дальнего следования гуляют парами и группами девочки-подростки. Мечтая о чуде, чтобы кто-нибудь их увёз отсюда. О том же мечтают и хулиганы присевшие на корточки. На самом деле вся Россия хочет куда-нибудь уехать из России.
      В областных центрах на вокзалах торговли с рук не происходит. Стоят два, в лучшем случае три киоска с напитками ядовитых цветов. Ничего живого в них не купишь. На станциях поменьше бегают женщины с сумками, но и у них выбор невелик: пиво, сухой хлеб, батоны искусственной колбасы в пластиковой упаковке. Предприимчивость и торговая жилка у жителей российских центральных регионов отсутствует. Начисто. Ассортимент как уже было сказано, убог. Есть, правда, станции, где вся платформа вдруг продаёт рыбу, как например Барабинск, но это уже не центральная Россия, это Южная Сибирь — люди там менее апатичны. Догадаться купить какой-нибудь бидон с подогревом и продавать на перроне что-нибудь горячее и живое, россияне по-видимому не могут, — им лень. А лень у них от того, что бесцветные белые пространства восемь месяцев в году из двенадцати безмолвно разрушают их волю и воображение. (Для сравнения: в Азии на станциях и между станциями продают всё. Поезд идущий по Азии — это движущийся базар). Некоторые станции загружены целыми толпами местных жителей продающих продукцию местного градообразующего предприятия. Если это стекольный завод: то носят рюмки, фужеры, графины, штофы. Если градообразует завод мягких игрушек — то жирафы, крокодилы, орангутанги и собаки прогуливаются быстрым шагом вдоль перрона. Русские торговать не умеют — потому они угрюмо деловиты, дефилируют, словно идут куда-то, проходят через. Обилие товара объясняется тем, что администрация градообразующих выплачивает рабочим зарплату продукцией предприятия.
      Перережь ж/д надолго в десятке мест и Россия распадётся на десяток отдельных территорий. Кроме «кириллицы» азбуки и железной дороги что ещё соединяет русских? Очень немногое. Но азбука не повод к тому, чтобы держаться вместе. Ж/д — повод. Ночами во время стоянок на станциях слышны деловитые радиокрики диспетчеров формирующих из вагонов и групп вагонов — составы. Персонал ж/д многочисленнее администрации правительства. Ж/д на самом деле держит Россию вместе. Она лишь ещё не научилась ею манипулировать.
      От утонувшего по брови в снегу деревянного дома отделяется человек в тулупе с флажком. Он стоит держа свой флаг, пока не проедет состав. Ж/д соблюдает Россию. Соблюдает рельсы, чтоб не изнашивались не стаптывались как никудышные башмаки или шляпки старых гвоздей. Железная дорога — наследство никчёмной России сегодняшней — страныстраны меланхоличных лунатиков доставшейся от энергичной России прошлого. Ж/д — это как пирамиды для никудышных современных феллахов, безграмотных и тоскливых как собаки. Самим нам такую железную дорогу через часовые пояса — не построить. Вот и глядим на неё как феллахи на пирамиды.
      К тому же она ещё действует. Поместившись в вагон можно подражая «взрослым» суровым временам перемещаться из пункта «А» в пункт «Б». можно в подражание путешественниками былых времён пить чай из стакана в подстаканнике, трескать крутые яйца и жирную колбасу. Вот только на юг уже не разъездишься, через несколько часов начинаются земли отпавшие от Империи, чужие государства. Можно правда шесть дней ехать на Восток и насладиться расстоянием достойным фараонов. Скоро у нас эти расстояния конечно отберут более сильные нации.

      По грамматическим правилам начала 20-го века следовало говорить не фильм, но «фильма». "И целлулоид фильмы воровской", "И целлулоид фильмы пожелтевшей" — звучат в моей памяти элегантные, как всякая старомодность речевые эти обороты. Память же моя раздобыла кунсткамеровские «фильмы» вероятнее всего у Мандельштама из стихотворения "аристократка и гордячка" (рифмуется с "любовная горячка") — "влюбилась в лейтенанта флота". Откуда бы не раздобыла, но согласитесь, что это круто, «фильмы»
      Столетие тому назад братья Люмьер хорошо начали, просто отлично, показав документальный первый фильм: движущийся, прибывающий на вокзал поезд. Вот так бы и служить кинематографу правде жизни… Но вместо этого трусливо поджав хвост и быстренько смешали новое изобретение с театром, со спектаклем. Кинематограф проблуждал в тупике театра около 100 лет.
      В самом деле, у фильма та же условная формула что и у спектакля. Во временной формат около двух часов вмещаются события, разворачивающиеся как минимум в течении нескольких лет (лишь иногда — нескольких дней) потому вся идея выглядит как символическая видео- телеграмма на заранее заданную тему. В условном фильмовом времени ни одна сцена не длится более нескольких минут. Художественный фильм — это принципиально поверхностное зрелище. Художественный фильм это механическим образом заснятый на целлулоидную ленту спектакль. Фильм ближайший родственник спектакля и романа и всё это виды искусства для людей с оформленными браками, это буржуазные виды искусства. Люди с неоформленными браками предпочитают более спонтанные виды.
      Уже четверть века я не могу смотреть так называемые художественные фильмы. Движущиеся картинки. Сильнейшие симптомы отвращения к х/ф появились у меня по прибытии в Америку в 1975 году. Отвращение я испытывал и ранее, в СССР, но там мой опыт зрителя был невелик. Потому что, оказавшись в чужой стране и вскоре сделавшись безработным, я был обречён быть принесённым в жертву телевизионному экрану и провёл немало пустых вечеров, утешая себя кинопродукцией страны янки. В результате в первую очередь я проникся ненавистью к историческим фильмам. В них со школьной старательностью скопированные с рисунков в школьных учебниках действовали трусоватые герои с бородами и в кольчугах: какие-нибудь Айвенго (читалось Айванос) и Робин Гуды с подкрашенными по-голливудски глазами, окружённые толпой вспомогательных персонажей. Команда вспомогательных состояла из обязательного комедийного средневекового деда Шукаря, ну вы знаете весь этот casting вокруг Чапаева: Петька, Анка, Фурманов, только средневековые, с луками в руках.
      В новом для меня свете я был вынужден просмотреть и некоторое количество новых для меня гангстерских фильмов: мужчины в двубортных костюмах и шлапах-кастрюлях с полями неистово состязались в вульгарности, кто пошлее скажет; боялись женщин и потому во всю третировали своих барашкообразных подружек. Гангстерам противостояли плоские, как стиральные доски и непонятно по каким причинам совершенно неподкупные американские эфесбешники, лох-нессы. Всю эту новую для меня белиберду я некоторое время смотрел, и даже с увлечением, не замечая или стараясь не замечать её «художественность», т. е. ходульность, банальность характеров, тупость сюжетов и самой посылки фильма и всего жанра гангстерских (да и вообще всех американских) фильмов: люди гробят друг друга и гоняют по пейзажам городским и сельским из-за пригоршни долларов и только.
      Параллельно я открыл для себя ковбойские фильмы. Настоящим неприятным шоком стал для меня фильм "Bus stop" — автобусная остановка, с актрисой Мэрэлин Монро в главной роли. Я знал что Мэрэлин считала этот фильм вершиной своей карьеры. Фильм оказался любовной историей довольно примитивно исполненной девушки-официантки и деревенского парня-ковбоя, приезжающего из своего захолустья для участия в родео в главный город сельскохозяйственного штата (Соответствует Георгиевску в Ставропольском Крае) Просмотрев этот целлулоидный памятник фермерству и крестьянству я помню навеки убил в себе те крохи комплекса неполноценности и к Западу и к «их» звёздам, и к киноиндустрии, которые у меня ещё оставались, ну как у представителя более архаичной профессии — писательской. За Мэрэлин Монро мне стало стыдно, что она на уровне ВДНХ.
      Позднее я увидел совсем школьные фильмы с Джеймсом Дином и мне стало стыдно за Дина, и за то что в юности мне говорили я был на него очень похож. Все его шедевры в том числе и "Rebel without cause" можно было показывать родителям трудных подростков в детской комнате советской милиции.
      Я не могу смотреть х/ф. Они рассыпаются передо мною в куски. Я знаю что сценарии написаны людьми со слабыми мозгами для людей с ещё более слабыми мозгами. Разум много меньший чем мой задумал и записал неоригинальный обывательский сценарий х/ф. Я знаю что недалёкие люди отобрали для съёмок профессиональных лицедеев — напыщенных, приторных и глупых. Я знаю, что стремясь привязать действие фильма к исторической эпохе и к месту действия (Мексика, Нью-Йорк, Париж, леса Амазонки) костюмеры сшили лживые костюмы, поразглядывав для этого картинки в книгах по истории или (лучший вариант) — фотографии. Вся эта готовая херня: люди, костюмы, ландшафт и декорации была затем соединена проволокой диалогов. Ведь в Голливуде существуют не только артели сценаристов, как артели плотников или полотёров, но и существует и специальность поуже: dialogist, т. е. автор специализирующийся по диалогам. Артели диалогистов нанимают для фильмов большого бюджета которым суждено увидеть мир, для block-basters. Смешав всю эту липовую кашу прибавив к этому лысоватого хряка-режиссёра с развратными помощниками и пошляками-операторами, катающихся на рельсах присев у камер, как у пулемётов, оценивающими в трубу и безягодицы и вымя актрис, о нет, я не кинозритель! Из меня никакой индиец, египтянин, и скорее неверующий в истину ребёнок, распотрошивший фотоаппарат в поисках птички, так и не вылетевшей. (Причём здесь индийцы и египтяне? Это нации наполняющие свои кинотеатры до отказа, так они любят кино. Конкурируют с индийцами и египтянами только китайцы) Я не верю в птичку, нудотина и тягомотина фильма унижает меня. Обыкновенно через десять минут я встаю. Порнофильм куда честнее, и эрегированный фаллос, он и есть эрегированный фаллос, вонзающийся в эту штуку. Исторический костюм ему не нужен, и обман здесь неуместен. Нет-нет, я не индийский и не египетский и не китайский наивный, со слаборазвитым воображением кинозритель. Но мой въедливый разум пересиливает во мне способность к иллюзии и фантазии. И это происходит не только со мной, феномен переключения каналов: «zapping» телевизора в поисках лучшего фильма свидетельствует о том, что человечеству поднадоели условные двухчасовые убогие спектакли целлулоидных «фильм».
      Есть категория фильмов, которые я не люблю особенно. Это советские и российские фильмы на иностранные сюжеты, в особенности на французские и испанские исторические сюжеты. Какие-нибудь "Три мушкетёра", "Королева Марго" или "Графиня де Монсеро". В таких фильмаходутловатые и жирные завсегдатаи дома актёров выпендриваются под д'Артаньянов, Атосов, Портосов или Арамисов, а тёлки из спальных районов под королев и миледи. Актёр Боярский вызывает у меня неудержимые позывы к рвоте. Его шляпа и усы для соблазнения обитательниц какого-нибудь Чкалова или Челябинска, как бы прибыли из детского фильма "Кот в сапогах". Вся это франко-испанская тематика воняет студенческим капустником. Вообще откуда у русских эта извращённая странная идея увлечённо штамповать целлулоидные ленты из чужой плохо понятой истории, прямо противоположной нашей? Когда актёры страны саней, лыж и белых медведей представляют персонажей знойного юга или Парижа, где снег падает один раз в десять лет. На х. я, хочется спросить, создаёте Вы столь дикие фильмы-олигофрены? Снимайте фильмы о сборе клюквы и об оленях. Впрочем есть и обратные примеры. Это когда маслина Омар Шериф сыграл доктора Живаго в одноимённом фильме. Получилась маслина в снегу, — дичайшее произведение. Впрочем был такой русский автор Александр Грин, произведения которого пропитанные англофилией повествовали о приключениях героев с английскими именами. Если не знать, что этот Грин всю жизнь прожил в Старом Крыму можно принять его за переведённого англичанина.
      Так что фильмы — дешёвенькое развлечение для неумного человека. А чем Вы думаете занимаются хитрые евреи в своём Голливуде вот уже около ста лет? Гениальны шедевры для Вас создают? Голливуд — это Мак Доналдс популярной культуры, появившийся задолго до мак Доналдса. А звуковое оформление! Вы ещё должны слушать звуковое оформление, чтобы глубже погрузиться в эту чушь. Шаги маньяка по пустому коридору Вам ещё и сопровождаются хрипами, тактами, аккордами, душераздирающими музыкальными воплями. Жизнь развивается без музыки, музыка есть глубоко искусственное. Музыка жизни — это гром, это шум рек, это шум автомобилей, это крик ворон… а не поп-группы… Но вас просто хотят расколоть на Ваши рублики или доллары. Вот и всё.
      Недавно в интервью газете «Коммерсант» заезжий кинематографист Питер Гринавей объявил о смерти кинематографа. Он несколько неточно определяет проблему, умер не кинематограф но умер художественный фильм, то есть двухчасового формата спрессованная построенная по законам театра история в коротких эпизодах, то есть умер скорее жанр, чем принцип просмотра движущегося изображения на экране. Удовольствие от возможности увидеть поезд некогда, более ста лет тому назад прибывший на французский вокзал осталось удовольствием. Более того таким способом на целлулоиде впервые в истории человечества стало возможным сохранять историю. Этой величайшей функции сохранителя истории у кинематографа никто не сможет отнять никогда. В этом величие и значение у кинематографа: он сохранил для нас и Ленина и Гитлера, Муссолини и Черчиля, также как и исторические эпизоды битв Второй Мировой Войны, кадры убийств Кеннеди и Ассада. Он сохранил для нас улицы городов мира, какими они были столетие тому назад, сохранил толпы людей, он создал возможность закрепить и хранить Историю.
      Неприличное же сожительство старого пыльного спектакля и нового великого изобретения привело к созданию за сто лет дичайшего количества погонных миллиардов метров базарных и тупых историй на целлулоиде. Бесстрастная монотонная «жвачка» для глаз, утомляющая человека и усыпляющая его от процесса жизни — любви и ненависти настоящих, живых, личных а не вялых реакций на чужие плохо сыгранные страсти на экране. В середине прошлого века к непристойному союзу спектакля и кинематографа присоединилось новейшее изобретение: телевизор. На сегодня 2/3 телевизионного времени занимает прокат фильмов — то есть показ всё тех же заштопанных спектаклей. Снятые для телевидения фильмы — сериалы по качеству ещё хуже традиционных фильмов. Это совсем уж жалкая продукция.
      Нельзя отрицать что за всю историю существования художественного фильма как технического (?) были созданы интересные истории. Но их так мало, что все шедевры мирового кинематографа могут быть сочтены на пальцах двух рук, ну может быть ещё одну ногу придётся добавить. "Броненосец Потёмкин", "Рождение нации", "Триумф воли" далеки от театра и потому шедевры. Назвать их художественными фильмами можно только условно. Это не фильмы, но эпические полотна, созданные с помощью техники кинематографа.
      В кинематографе без театра работы огромное количество и талантливые люди будущего сделают эту работу. Документальное кино будет самым безумным и сногсшибательным в ряду современных техник понимания освоения мира; и это прежде всего вечно юная фотография, письма, документы, отпечатки пальцев, записи перехваченных телефонных разговоров, любительское видео, как те, что отбирают у боевиков, снимавших казни… Будущее у такого кинематографа: кинематографа-преступника, кинематографа-следователя, кинематографа-свидетеля — огромное кино-спектакль х/ф не имеет будущего.
      Моим другом был неплохой французский режиссёр Жоель Сериа. В Париже в 1980 году ко мне в дверь вломился режиссёр Дункан Маковеев и с тех пор мы с ним не раз встречались в Париже и в Белграде. Режиссёр Волькер Шлондорф мечтал сделать фильм по моему роману "Это я, Эдичка" и мы долго дискутировали об этом в Нью-Йорке, правда потом он потерял продюсера готового выложить деньги за экранизацию «Эдички». Так что я не голословный критик кинематографа. "Sweet movie" Маковеева близко подбирается к моему идеалу. Часть фильма снималась в западногерманских коммунах. Маковеев предвосхитил "Pulp fiction" и "Прирождённые убийцы" Тарантино и Стоуна. Good old Makоveev. По странному стечению обстоятельств Маковеев не раз останавливался в отеле «Winslow», где происходит основное действие романа "Это я, Эдичка".

      Хлеба в России поедается немыслимое количество. Ненужно много. Мужчина может умять и десять полновесных ломтей за обедом, а уж пять съест и школьник. Женщины со времени хождения пешком под стол привыкли к бессистемному поеданию в течении дня громоздких подслащённых булочек и прочей «сдобы». "Сдоба" — т. е. пироги, коржики, мучные рулеты, бублики разных видов продаются в России повсюду, в том числе и у станций метро, в любую погоду. В пургу их просто накрывают клеёнкой или пластиком. Неудивительно, что эта привычка поглощать тесто между завтраком и обедом и между обедом и ужином (это называется "заморить червячка") является таким же характерным национальным отличием как и русский язык. Ну, разумеется, вся эта «сдоба» рано или поздно осядет у девушек на задницах и ляжках. Если группа тринадцатилетних русских девушек проходит вблизи наблюдения, то можно почувствовать некоторое потряхивание почвы. Россия соревнуется с Америкой и не только по количеству ядерных боеголовок, но и по количеству overweight женщин. Скоро Россия будет впереди потому что всё большее количество простонародных девок видны на улицах сосущими пивные бутылки, и давно уже вошёл в обиход термин "пивная королева", означающий молодку, разбухшую на пиве как молочный поросёнок. В Соединённых Штатах есть чуть бьющий мимо термин "coach potato" но он употребляется по отношению к обеим полам, это разбухшая от "быстрой пищи" персона проводящая большую часть дня на диване у телевизора. Буквально означает "диванная картофелина" или картофелина на диване.
      Русские жрут очень много, безжалостно растягивая свои кишки. Возможно отыскать этому и социальное объяснение. В 20 веке беднейшие слои России пережили несколько голодных периодов, в периоды войн, революций и социальных экспериментов. Отсюда наверное и родилась тенденция рассматривать людей худощавого сложения как больных и феномен связанный со словечком «поправиться». Это «поправиться» пропутешествовало сквозь время и поколения и успешно процветает в России, забивая прямо противоположный идеал «fitness», когда девочки замучивают себя голодом дабы похудеть. В России таких замученных немного. "Вашему ребёнку необходимо поправиться" — убеждает докторша мать нормального пацана, всего лишь переживающего период роста. "Кушай хорошо, кушай с хлебом, так ты никогда не поправишься" — наказывают матери своим детям уже поколениями. Чтобы мы «поправлялись» — в моём поколении нас заставляли пить вонючий рыбий жир. После обеда рекомендовалось прилечь, чтобы "жирок завязался". Вряд ли русские матери понимали и понимают что призывают следовать как идеальной модели — телу ожиревшего мужчины. Худых подростков подозревали в наличии глистов и даже в злоупотреблении онанизмом.
      Судя по всему у наших голодных родителей и предков образовалась своя эстетика для голодных: их идеалом был толстощёкий Гарантюа. Впрочем, простым людям России французский мифологический толстяк не ведом, разумеется. Как и модный в предыдущее десятилетию художник Ботеро, запечатлевший розовые тонны толстяков и толстячек на своих полотнах. Богатырь Илья Муромец по всей видимости был жирным экземпляром. Мой первый сокамерник в Лефортово, Лёха рассказывал мне о бутерброде называемом «авианосец». Это батон разрезанный вдоль целиком намазанный маслом и сплошь уложенный колбасой. Таким «авианосцем» перекусывала московская школьница, его подружка, когда они познакомились девушка училась ещё в старших классах школы. Лёха стесняясь утверждал, что в 22 года живот этой подружки наплывал на причинное место, что его следовало поднять для того чтобы совершить естественный половой акт. Во, какие девушки в России! Славянские необъятные телеса эти заставляют облизываться (я так предполагаю) иностранных людоедов, а садист в негодовании хватается за кнут, чтобы тяжёлой работой заставить чувствовать всю эту массу белого мяса. Американки, правда я, не посещал их страну с 1990 года, бывают чудовищно огромны. Что чёрные, что белые. Я бы сказал, пугающе огромные.
      Большинство жителей России питаются неразумно, жуют не задумываясь. Традиция питания (если можно назвать то, чем они занимаются, столь благородным термином) была передана им родителями, так сказать опытным путём. Они едят в заведёнными для них мамками и папками часы, а те в свою очередь восприняли традиции от своих родителей. Жрут плотно с утра, независимо от того эвакуировали ли они из себя уже предыдущую пищу или так и давит она тяжестью внизу живота. (Наполненный дерьмом до горла человек конечно же не должен жрать, пока не эвакуирует пищу) В России распространено в народе ложное убеждение что если не набивать себя пищей три раза в день, то обязательно заболеешь язвой желудка или ещё каким-нибудь желудочно-кишечным заболеванием.