Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Мы - на острове Сальткрока

ModernLib.Net / Детская проза / Линдгрен Астрид / Мы - на острове Сальткрока - Чтение (стр. 6)
Автор: Линдгрен Астрид
Жанр: Детская проза

 

 


Мелькер принялся за дело с энергией и жаром, которые обычно вкладывал в работу. Вылив в желоб примерно с десяток ведер, он увидел, что тот малость раздался. Или, может, ему только показалось? Он стоял, задумчиво почесывая затылок, и смотрел, как вода вытекает на землю. Вдруг до него дошло, что Чёрвен кричит и шумит на кухне. Причем, как видно, уже давно, а он на это не обращал внимания. Тогда он громко крикнул:

— Ну что, наполнилось?

В окошко высунулось личико Чёрвен. На этот раз оно было суровым.

— Не-а, — ответила она. — Еще не вся кухня наполнилась, только до порога!

И добавила:

— Ты что, дядя Мелькер, глухой?

Желоб, безусловно, работал гораздо лучше, чем предполагал Мелькер. Если даже большая часть воды вытекала на землю, то остатка ее все равно хватило с избытком, чтобы наполнить ведро и залить пол на кухне.

Минуту спустя Юхан и Никлас, стуча сапогами, вбежали в дом и, застав отца на полу с тряпкой в руках, удивленно спросили:

— Ты что, пол моешь?

— Не-а, — ответила вместо Мелькера Чёрвен, которая сидела, поджав под себя ноги, на дровяном ларе и внимательно наблюдала за происходящим. — Это он приготовил такой чудесный сюрприз для Малин. Теперь воду она получит прямо в кухню.

— Вон отсюда! — взревел Мелькер. — Убирайтесь все отсюда!

Не ведая вдали о чудесных сюрпризах Мелькера, Малин наслаждалась вовсю летним днем. Она наслаждалась вплоть до самых ноготков на мизинцах ног. День — равный целой жизни… Да, сегодня ей в самом деле посчастливилось испытать понемножку всего самого необходимого на свете. Солнце и вода, мягкий летний ветерок, приятная твердость нагретой скалы, на которой она лежала, дурманящий аромат цветов с зеленой лужайки позади нее, который смешивался с запахами моря. Ах, все эти зеленые благословенные островки с их голыми серыми скалами, цветами и морскими птицами! Нигде не прожить лучше свою жизнь или хотя бы один из ее дней, чем на любом из них. Что может быть отрадней, чем так вот лежать на солнце, следить за полетом птиц и прислушиваться к чуть слышному плеску прибоя о скалы? Без Кристера, верно, было бы еще лучше, потому что его пустая болтовня заглушала легкий плеск волн. Эта болтовня стала постепенно раздражать Малин, и ей захотелось, чтобы он наконец-то умолк. Но она наперед знала, что Кристер не сделает этого. Еще тогда, когда они сидели с ним на берегу у янсонова заливчика в праздничную ночь, она сказала ему, что любит посидеть одна в тишине.

— Не каждый день и вовсе не теперь, — поспешно добавила она.

Но иногда она все-таки чувствовала, что ей необходимо побыть одной, так она тогда сказала.

— Я тоже могу остаться один, то есть наедине, — заверил Кристер. — Но все зависит от того, с кем… С тобой я мог бы остаться наедине хоть всю жизнь.

Бедный Кристер, даже теперь он не мог остаться наедине с Малин. Пелле, понятно, тоже не одобрял его болтовни, но все-таки он расположился как можно ближе от этой парочки, чтобы не пропустить ни слова. Он собирал камушки на берегу у самой воды, наблюдая за плотичками, но у самого ушки были на макушке.

— Думаю на недельку съездить на Аландские острова, — сказал Кристер. — На моторке. Поехали со мной?

Пелле поднял на него глаза.

— Ты меня спрашиваешь?

Кристер мог поклясться, что он имел в виду вовсе не Пелле, но та, кого он имел в виду, только улыбалась и не отвечала.

— Малин, ты ведь не откажешься, верно? — горячо спросил Кристер. — Ты кажешься такой умной и рассудительной, зачем упускать счастливый случай?

— Нет, я не поеду с тобой на Аланды, — ответила Малин. — Потому что я и есть такая умная и рассудительная, как и кажусь.

— Ну и обрезала, — заметил Пелле, подбирая маленький белый камушек.

— С твоими братьями не соскучишься, они только и делают, что подслушивают, о чем бы ни говорили, — проворчал Кристер и предложил Пелле прогуляться подальше вдоль берега. Там камушки куда более красивые, уверял Кристер. Но Пелле покачал головой.

— Не, тогда я не услышу, что ты будешь говорить.

— А зачем тебе надо слышать, что я говорю? — спросил Кристер. — По-твоему, это интересно?

Пелле снова покачал головой.

— Нет, по-моему, это глупо.

Кристер привык к тому, что люди его хвалят, не дети, конечно, до них ему не было дела. Но тут его заело, что этот малыш ни во что его не ставит, и ему захотелось узнать, почему.

— Ах вот что, ты принимаешь меня за дурака, — обратился он к Пелле более приветливо, чем раньше. — Неужто у Малин не было кавалеров, глупее чем я?

Пелле внимательно посмотрел на него и промолчал.

— Скажешь, нет? — настаивал Кристер.

— Я вспоминаю, — ответил Пелле.

Малин рассмеялась, а вместе с ней и Кристер, хотя и не так искренне.

Все же после минутного размышления Пелле признал, что, может, один или два были еще глупее Кристера.

— А сколько их всего наберется? — с любопытством спросил Кристер. — Можно сосчитать?

— Представь себе, можно, — сказала Малин. Внезапно вскочив, она бросилась со скалы в море.

— Незачем тебе об этом знать! — крикнула она, едва ее лицо снова показалось над водой.

Но Пелле не счел нужным скрывать.

— Дюжины две, самое меньшее, — сказал он. — Звонят, и звонят, и звонят целые дни напролет… когда мы, понятно, в городе. А папа отвечает им так: «У телефона автоматический робот семьи Мелькерсон. Малин нет дома».

Малин зачерпнула ладонью воду и окатила Пелле с ног до головы.

— Придержи язык за зубами.

Потом она поплыла на спине; она глядела в голубое небо, покачиваясь на волнах, и старалась припомнить, кто же все-таки был еще глупее Кристера. Но не могла припомнить. И тогда внезапно поняла, насколько лучше прошел бы этот день без Кристера. Этот день и все другие дни. И твердо решила, что в последний раз проводит время с Кристером.

Потом она подумала о Бьёрне и вздохнула. В последнее время она встречала его довольно часто. Гранквист принимали его как родного сына. Он приходил к ним, когда вздумается, а от них до Столяровой усадьбы — рукой подать. Теперь он являлся к Мелькерсонам почти каждый день. Под всякими предлогами, а иногда и без них. Он приносил только что выловленных окуней или только что собранные лисички и молча выкладывал их на кухонный стол. Он помогал Юхану и Никласу насаживать наживу на перемет, сидел на крыльце Столярова дома и подолгу разговаривал с Мелькером, но Малин-то хорошо знала, ради кого он приходил. Сегодня вечером он тоже наверняка придет. Малин снова вздохнула. Такой он славный, этот Бьёрн, кристально честный, и совершенно ясно, что он в нее влюблен. Она попыталась проверить себя, не влюблена ли она хоть чуточку в него, ей бы очень этого хотелось, но при мысли о нем она не ощутила, что ее сердце забилось сильнее. И если этот день был равен целой жизни, то ей суждено прожить эту жизнь, не будучи ни капельки влюбленной! До чего ж обидно!

«Наверно, со мной что-то неладно», — подумала она и уставилась на кончики пальцев, которые чуть высунула из воды. Из-за чего, собственно, шумят ее братья, — ей случалось самое большее лишь чуточку увлечься, и только, так что им нечего волноваться за нее.

Вздохнув, она взглянула на солнце и увидела, что половина этого дня, половина этого дня, равного целой жизни, уже миновала. И она попыталась представить себе, как обстоят у Мелькера дела с тефтельками.


Но Мелькер и не собирался поднимать в этот день жизненный тонус тефтельками.

— Ни к чему, когда еда плавает у самого причала, — сказал он Юхану и Никласу. — Запеченный окунь — настоящий деликатес, разве сравнишь с ним какие-то тефтельки!

Он послал мальчиков накопать червей, а потом битых два часа удил с мостков, так и не поймав ни одной уклейки. Зато дети вытаскивали одного окуня за другим, радуясь затее отца. Сам же Мелькер расстроился вконец. И зачем он только хвастался? Им, мол, говорил он, нечего слишком полагаться на рыбацкое счастье, когда он, Мелькер, рядом с ними. Стоит ему лишь свистнуть, как окуни сами приплывут к нему. Да еще с его опытом и умением ловить рыбу. Так что пусть не огорчаются, если у него будет лучший улов.

Теперь же они вытаскивали одного окуня за другим прямо у него на глазах. Правда, это была его заслуга: рыбачить предложил он, однако рыбу-то ловили они… конечно, это несправедливо, но именно у него так ни разу и не клюнуло.

— Да, такой день вовсе не равен целой жизни, — вздохнул Мелькер и мрачно уставился на поплавок.

Всякий раз, когда клевало, Юхан и Никлас смотрели на отца почти виновато. Его дети трогательно заботились, чтобы не огорчить папу. Разве могли они оставаться спокойными, когда его веселые голубые глаза внезапно омрачались, а омрачались они из-за всякого пустяка. Сейчас настроение у него явно падало. В таких случаях отец обычно поглаживал рукой подбородок, и ребята по опыту знали, что это недобрый знак. В конце концов он в сердцах швырнул удочку.

— Пусть теперь окуни сами о себе позаботятся, — сказал он. — Я не собираюсь сидеть здесь без конца и подавать им червей на удочке.

Улегшись на мостках, он надвинул на глаза берет.

— Если приплывет окунь и будет биться и просить, чтоб его вытащили, скажите, я сплю. Пусть приплывает в три часа.

И Мелькер тотчас уснул. Его поплавок слегка покачивался на волне, и хотя мальчики от всего сердца желали, чтобы окунь подплыл и потребовал вытащить себя из воды, этого не случилось. Тогда они решили сами уладить дело; уж одну-то поклевку они обязательно устроят отцу. Они вытащили из воды его леску и насадили на крючок самого крупного из своих окуней. А потом разбудили отца отчаянным криком:

— Папа, клюет!

Мелькер вскочил и так поспешно рванул удочку, что чуть не свалился в воду. Вытащив окуня, он был вне себя от радости.

— Нет, вы только посмотрите на этого великана! Он вдвое больше любого из ваших!

Однако этот окунь, видать, был не из тех, кто бьется на берегу. Он висел на крючке неестественно тихо и покорно. Мелькер молча разглядывал его, а сыновья с тревогой следили за ним.

— У бедняги, видно, шок, — сказал Мелькер.

Он уже пару раз дотронулся до подбородка, но вдруг неожиданно улыбнулся. А когда он улыбался, словно солнышко внезапно выглядывало из-за темных туч. Он с любовью посмотрел на сыновей. Подумать только, у него такие добрые и заботливые мальчики, а это куда важнее, чем все окуни Балтийского моря!

— Пойду-ка я запеку этого окуня вместе с парочкой других, — сказал Мелькер. — По моему собственному рецепту. В чем, в чем, а в кулинарии я смыслю побольше вашего.

Юхан и Никлас дали ему понять, что он лучший в мире повар, и Мелькер отправился на кухню. Малин ужаснулась бы, если бы увидела, как Мелькер чистит окуней.

Мелькер, огромный кухонный нож и маленький скользкий окунь — втроем они могли бы вызвать страшное кровопролитие. Но как ни странно, Мелькер частенько выходил целым и невредимым из самых опасных положений, грозивших катастрофой, ножевыми ранами и неотложной помощью.

Настроение у него было прекрасное. Он со знанием дела разложил рыбу в эмалированной кастрюле, напевая свой рецепт, словно арию из оперы:

— Запеченный окунь по рецепту Мелькера, — пел он, — пять чудесных рыбок… и масла… м-а-а-асла не жалеть, — распевал он, бросая в такт кусочки масла в кастрюлю. — И петрушки… и укропа… и всяких приправ… еще щепотку муки… и совсем, совсем немного водицы… самой простой пресной водицы… и соли по вкусу… по вку су… по в к у-у-у-усу!.. по вку-у-су!

Он так упоительно пел, что внезапно задумался, а почему он, собственно говоря, не стал оперным певцом?

Или нет! Строителем дорог и каналов! Он то и дело поглядывал на желоб, торчащий из кухонного окна, и всякий раз радостно улыбался. Вот будет сюрприз для Малин, когда она вернется домой.

Тут Мелькер услышал, что моторка подошла к причалу, и бросился к колодцу, желая немедленно продемонстрировать свое изобретение.

Да и у Малин был такой вид, что ее не мешало бы порадовать. В задумчивости развешивала она на веревке свой купальник, но когда почувствовала на себе взгляд Мелькера, улыбнулась. И вдруг заметила водосточный желоб.

— Это еще что такое? — спросила она, и Мелькер объяснил ей, Кристеру и Пелле, какое это простое и гениальное изобретение и как впредь с его помощью их жизнь в столяровой усадьбе станет много приятнее.

— Ты проверил его? — спросила Малин.

— Хм… а как вы провели время? — пытался было перевести разговор на другую тему Мелькер, но вдруг увидел стоявших неподалеку Юхана и Никласа: ведь им кое— что было известно. Поэтому Мелькеру пришлось выкладывать правду.

— Как же, проверил… часть воды вылилась возле колодца, часть в кухне на пол, но как только я достану бочку, все уладится.

Лицо Мелькера сияло. Он был просто влюблен в свой желоб, он гордился этим чудесным желобом, и ему даже захотелось его погладить: задумано — сделано. Но он прикоснулся рукой как раз к тому месту, где сидела одна из Пеллиных ос, и она тотчас вонзила ему в ладонь жало. Мелькер рассвирепел. Два раза в день — это уже слишком! Он издал такой рев, что Кристер даже подпрыгнул, — он ведь не привык к подобным проявлениям чувств. Да, Мелькер ревел, как раненый лев, оглядываясь по сторонам в поисках смертоносного оружия. В траве валялся крокетный молоточек одного из мальчиков. Схватив его, Мелькер увидел, что оса по-прежнему сидит на желобе, довольная своей проделкой; тогда он занес молоточек над головой и со всего размаху ударил.

А потом словно окаменел при виде того, что он натворил. В осу он не попал, и она, наверно, уже где-нибудь в гнезде, умирая со смеху, бахвалилась своим подругам, как провела Мелькера. Зато желоб, его прекрасный водосточный желоб, разломился пополам, и лишь обрубок остался висеть на проволоке, и стало ясно, что он не только рассохся, но и весь прогнил.

Наконец Мелькер пришел в себя и зло прошептал:

— Угадайте, что я сейчас сделаю?

— Выругаешься, — предположил Пелле.

— Нет, этого я не собираюся делать, потому что это некультурно и некрасиво. Но теперь в усадьбе останется одно из двух: либо это проклятое осиное гнездо, либо я.

Он замахнулся крокетным молоточком, но Пелле повис у него на руке и закричал:

— Нет, папочка, нет, не тронь моих ос!

Мелькер в сердцах швырнул крокетный молоточек. Повернувшись на каблуках, он пошел к причалу. Дальше некуда! Пелле скорее готов примириться с тем, чтоб осы искусали родного отца с ног до головы, чем расстаться с этими негодницами! Пелле бросился за Мелькером, чтобы поговорить с ним и успокоить его, и не видел подлого поступка Кристера. Осиное гнездо прилепилось довольно высоко, и дотянуться до него крокетным молоточком было нелегко. Но если немножко постараться — а Кристер не прочь был немножко постараться и, забавы ради, прихлопнуть серое гнездо, набитое осами, — то можно. Он взял крокетный молоток и изо всех сил ударил им по гнезду, но промахнулся, и удар пришелся в стену возле самого гнезда. Такого грохота осы, верно, не слыхали за всю свою жизнь, и он им пришелся не по вкусу. Весь осиный рой вылетел из гнезда отомстить обидчику — целое облачко маленьких злых ос, желавших посмотреть на того, кто осмелился так громыхать. И первый, кого они увидели, был снова Мелькер; осы воинственно набросились на него. Мелькер услыхал их жужжанье, когда они уже подлетали.

— Нет, теперь и вправду… — начал было Мелькер, но не закончив фразы, пустился бежать. Он петлял, будто заяц, и все время рычал от злости.

— Беги, папа, беги! — кричал Пелле.

— По-моему, я и так бегу, — огрызнулся Мелькер и сломя голову кинулся к причалу. Кристер, Малин и мальчики бежали следом, а Кристер так смеялся, что стал даже заикаться от смеха, и ему и в голову не приходило, что Малин от всей души возненавидела его за это.

Мелькер яростно махал руками, защищаясь от своих мучителей, но они все-таки ужалили его несколько раз. У него оставался один путь к спасению — и он прыгнул с причала в море. Послышался сильный всплеск, и дети увидели, как он исчез под водой. Он, видно, намеревался порядком там пробыть. Озадаченные осы жужжали над морем, выискивая, куда подевался их враг. Осмотревшись, они вдруг увидели Кристера. Он стоял на мостках, захлебываясь от смеха. Но поразительно, как быстро он посерьезнел, когда весь осиный рой с гудением повернул к нему.

— Убирайтесь, — закричал он, — отстаньте, не смейте!

Но осы не отставали. Их налетело видимо-невидимо! Кристер издал такой вопль, будто попал в кораблекрушение, и бросился вниз головой в море.

Вынырнув, он был куда злее любой осы. Но Мелькер, топтавшийся чуть поодаль в воде, дружески приветствовал его:

— Добрый вечер! Вон что, ты тоже вышел прогуляться.

— Да, но я иду домой. Так и запиши, — дерзко ответил Кристер.

Несколько взмахов руками, и он доплыл до своей моторки.

— Привет, Малин! Я отчаливаю. Этот остров опасен для жизни. Когда-нибудь, может, увидимся!

— Не думаю, — пробормотала Малин. Но этого Кристер не расслышал.

Чёрвен встретила Мелькера, когда он, хлюпая мокрой одеждой, шел к Столяровой усадьбе. Увидев его, она радостно заулыбалась.

— Снова купался в одежде? Почему ты все время так делаешь? У тебя что, нет купальных трусиков?

— Нет, есть, — ответил Мелькер.

— А они, наверно, не так здорово хлюпают, правда?

— Чего там, одежда хлюпает куда лучше, — согласился Мелькер.


Но тут настал чудесный миг, когда Мелькер мог угостить своих детей запеченным окунем, приготовленным по его собственному рецепту. Малин подошла к плите и, подняв крышку кастрюли, втянула носом этот волшебный запах, — о, как аппетитно пахло и как сильно она проголодалась.

— Папа, ты у нас гений!

Мелькер уже переоделся и смазал каким-то кремом осиные укусы. Теперь он восседал во главе кухонного стола, и все снова представлялось ему в розовом свете. Жизнь все-таки прекрасна! Он застенчиво улыбнулся похвале Малин.

— Не зря ведь говорят, что когда мужчина всерьез посвящает себя кулинарии, то ни одной женщине за ним не угнаться… правда, я… я… я не о себе говорю, что я… но посмотрим, пора, наконец, попробовать!

Он стал накладывать всем по очереди рыбу и просил не есть, пока каждый не получит своей порции. Когда же напоследок он наполнил и свою тарелку, то улыбнулся и посмотрел голодными глазами на белую рыбу, плававшую в масле среди укропа и петрушки. Поднося первый кусок ко рту, он все еще блаженно улыбался, но потом в горле у него послышалось лишь беспомощное бульканье.

Малин и мальчики тоже успели попробовать, и теперь сидели, словно парализованные.

— Сколько же ты положил соли? — спросила, наконец, Малин. Мелькер посмотрел на нее и вздохнул.

— По вкусу, — удрученно сказал он.

Потом он, к ужасу своих детей, поднялся и исчез за дверью. В окно они увидели, как он сел в саду за стол, где с такой надеждой встречал ранним утром этот день. От жалости у них сжались сердца, и без единого слова они гурьбой бросились к нему.

— Полно, папа, стоит ли расстраиваться, — обратилась Малин к Мелькеру, который сидел, закрыв лицо руками.

— Я такой никчемный, — сказал он, подняв на нее глаза, полные слез. — День — равный целой жизни… а что я из него сделал? Я ни на что не гожусь, какое-то сплошное невезение. И книжки я пишу никудышные, не возражай, я сам знаю! Бедные дети, у вас такой никчемный отец!

Они обступили его со всех сторон, обняли и хором стали уверять, что ни у кого из детей нет такого доброго, такого умелого и такого хорошего отца, как у них, и что они обожают и любят его безгранично именно за то, что он такой добрый, такой умелый и такой хороший.

— Гм-м-м… — сказал Мелькер. Он утер слезы ладонью и чуть улыбнулся.

— А разве я не сильный и красивый? Об этом почему-то никто ничего не сказал!

— Конечно, ты сильный и красивый тоже, — добавила Малин, — поэтому какое имеет значение, если ты чуть пересолил.

Юхан и Никлас успели отдать соседям остаток улова, и теперь в доме не было ни крошки, а лавку уже закрыли, и всем хотелось есть.

— А нет ли хрустящих хлебцев? — спросил Никлас.

Но прежде чем кто-либо успел ответить, в комнату вошла Чёрвен в сопровождении Боцмана и сказала:

— Папа приглашает всех в коптильню на копченую салаку. Кто хочет?


«Такими и бывают дни, равные целой жизни: непредвиденно рушатся планы, раздается плач и скрежет зубовный», — думал Мелькер. Но вот настал вечер, тихий и ясный, и он сам простил себе все промахи. Право, жизнь удивительна в своем постоянном кругообороте: то плач и скрежет зубовный, то безмятежная радость и всевозможные удовольствия, как, например, свежекопченная салака и молодая картошка с маслом.

Они сидели на прибрежных камнях возле коптильни Ниссе, а солнце с разрумянившимися от летнего зноя щеками спускалось во фьорд. Ниссе до тех пор угощал их золотисто-коричневой ароматной салакой, пока все не наелись досыта. Мэрта потчевала их картошкой с маслом и свежевыпеченным домашним хлебом: Мелькер не удержался и произнес речь. Он восхвалял дружбу и салаку, его просто распирало от избытка благодарности. Конечно, жизнь прекрасна, подумать только, сколько всяких событий может приключиться за один-единственный летний день!

— Вот, друзья мои, — сказал Мелькер, — все точь-в-точь, как я говорю: такой день равен целой жизни!

— И какой необыкновенной жизни! — восторженно добавил Пелле.

ПЕЛЛЕ ПОКУПАЕТ КРОЛИКА

Мелькер безумно любил своих детей, и частенько раздумывал об их будущем. Конечно, он был писатель, и когда его спрашивали, что ему ближе всего, он отвечал: «Мелькер занят только Мелькером!» То было правдой лишь наполовину. Порой, когда он особенно серьезно задумывался о детях, ему казалось непостижимым, как у него могли вырасти четверо таких прекрасных малышей. И таких разных. Дело не только в том, что Малин и Юхан были светловолосые, а двое других чернявые. Нет, они были разные буквально во всем. А Малин, его утешение и отрада, как она могла стать такой умной при ее красоте? Хорошенькие девушки обычно так заняты своей внешностью, что им некогда стать умными. Малин была другой. Мелькер, конечно, не очень-то знал, какие мысли таятся за ее гладким лбом, но он знал, что там нет недостатка в уме, искренности и здравом смысле. И кроме того, она была прелестна и, казалось, как цветок, не сознает этого.

Самый неуравновешенный из всех детей Мелькера был Юхан. Фантазер, каких мало, и вечный непоседа. Нелегко придется ему в жизни, ведь он вылитый отец, бедный мальчик! Никлас, наоборот, спокойный, уверенный и в то же время самый веселый и жизнерадостный из всех Мелькерсонов с того самого дня, как появился на свет. Мелькер не сомневался, что Никласу будет легко шагать по жизни.

И, наконец, Пелле. Как сложится его судьба? Что выпадет на долю тому, кто может расплакаться оттого, что у незнакомых людей в трамвае грустный вид или оттого, что ему попалась навстречу кошка, похожая на бездомную? Пелле постоянно заботило, что какой-то человек, какая-то кошка, какая-то собака или даже какая-то маленькая оса не очень счастливы. Как он будет жить дальше с такими заботами? И сколько всяких несуразиц умещается у него в голове! Почему телефонные провода поют так, что хочется плакать, когда их слышишь? И почему шумят листья на деревьях, словно о чем-то тоскуют? И почему море так мрачно рокочет, может, в память о погибших моряках? — со слезами на глазах расспрашивал Пелле. И радости у него были своеобразные, свои. Ему доставляло удовольствие в одиночестве сидеть в рыбачьем сарае и слушать, как дождь барабанит по крыше, или в бурю забраться в угол на чердаке, особенно в сумерках, и слушать, как поскрипывает на ветру дом. Никлас пытался было выведать у него, отчего ему нравятся такие чудачества, но Пелле отвечал:

— Если ты сам не понимаешь, то и нечего тебе объяснять, все равно не поймешь.

Кроме того, Пелле — исследователь по натуре, и дел у него всегда по горло. То лежать на животе в траве и смотреть, как возятся маленькие букашки. То лежать на животе на мостках и наблюдать увлекательный изумрудный мир, где крошечные уклейки живут своей рыбьей жизнью. То сидеть на крыльце темным августовским вечером и наблюдать, как зажигаются звезды, и пытаться найти Кассиопею, Большую Медведицу и Орион. Природа для него была непрерывной сменой чудес, и он постоянно был занят тем, что пытался проникнуть в ее тайны, восторженно и настойчиво, как и подобает пытливому исследователю. Наблюдая за малышом, Мелькер иной раз завидовал ему.

Почему нельзя на всю жизнь сохранить такую вот удивительную способность воспринимать как откровение землю и траву, шум дождя и звездные миры?

И еще безграничная любовь Пелле к животным. Просто несправедливо, что у мальчугана никогда не было собаки. Он бредил собакой с тех пор, как научился ходить и выговаривать «гав-гав». Были у него и золотые рыбки, и черепахи, и белые мыши, но ни разу не было собаки.

И вот теперь на Сальткроке бедняжка Пелле повстречал такую собаку, как Боцман. Пелле считал, что Чёрвен самый счастливый человек на свете.

— Правда, я был бы рад любой зверюшке, — объяснил он ей. — Конечно, у меня есть осы, но мне нужно животное, которое дает себя погладить.

Чёрвен стало жалко Пелле, и она великодушно предложила:

— Хочешь кусочек Боцмана? Возьми себе несколько кило!

— Гм, заднюю лапу, что ли? — сказал Пелле и пошел к отцу сетовать на судьбу.

— Несколько ос и одна собачья лапа, неужто ты думаешь, что этим можно быть довольным? — пожаловался он.

Мелькер сидел и писал в каморке при кухне, и как раз теперь ему было не до детей и не до их жалоб.

— Поговорим об этом в другой раз, — пробурчал он, отмахнувшись от Пелле.

Пелле вышел от него расстроенный. У стены Столярова дома стояла его удочка, та самая, которую он получил в подарок на именины на прошлой неделе. Можно ведь и удочку считать каким-то чудом, тем более, что удочка эта не простая, а самая первая в его жизни, и потому самая лучшая на всем свете. Пелле взял удочку в руки, бамбук был гладкий, приятный на ощупь, и словно волна радости обдала мальчика. Он решил пойти поудить к причалу. Какой все-таки папа добрый, что подарил ему удочку. И Чёрвен папа подарил такую же удочку. А Пелле-то думал, что ее зовут просто Чёрвен и больше никак! Ну и опростоволосился же он!

— Меня зовут Карин-Мария-Элеонора-Жозефина, — сказала Чёрвен. — Хотя я похожа скорее на Чёрвен, колбаску, — так ласково называет меня мама.

Потом она пристально посмотрела на Пелле.

— А тебя как зовут?

— Пер, — со вздохом ответил Пелле.

Это было так похоже на Чёрвен — справлять именины четыре раза в году. Счастливица, она четыре раза получает подарки, а он только один.

— Скоро, вероятно, прозвище Чёрвен тоже впишут в календарь, так что у тебя прибавится еще пятый день именин, — сказал Пелле.

Нет, он не был завидущий, просто, когда дело касалось Боцмана, трудно немножко не позавидовать.

Пелле взял удочку и направился к причалу. Там его и нашла Стина; сияя, она уселась рядом с ним. Ведь ей так редко удавалось побыть наедине с Пелле. Чёрвен верховодила и распоряжалась, кому с кем играть. Как уж ей это удавалось, трудно сказать. И прямо-то она ничего такого не говорила. Но всегда все получалось так, как хотела она. Сама Чёрвен, любимица Сальткроки, могла играть с кем пожелает, то со Стиной, то с Пелле, это уж как ей захочется. Но она никогда не допускала, чтобы Пелле и Стина веселились вдвоем без нее.

Этим теплым августовским утром она шла, как обычно, к Столярову дому, не подозревая подвоха, и вдруг увидела, что эта парочка сидит на причале. От удивления Чёрвен остолбенела. Она стоит среди купыря и камнеломки как вкопанная и молча смотрит на них, а они и не подозревают об этом. Они увлечены разговором, Стина смеется и азартно размахивает руками. Ишь разошлась, ну да ничего, сейчас Чёрвен положит этому конец.

— Эй, Стина, — сердито закричала Чёрвен, — тебе нельзя на причале, слышишь, малышам нельзя на причале, они могут свалиться в воду!

Стина вздрогнула, но головы не повернула. Она притворится, что не слышит. Если она не ответит, значит, никакой Чёрвен там нет или, может, была, да ушла, зачем терять надежду.

Стина подвинулась еще ближе к Пелле и тихонько шепнула:

— У тебя скоро клюнет, Пелле!

Но не успел Пелле ответить, как Чёрвен снова закричала:

— Малышам нельзя на причале, ты что, глухая?

Теперь Стина понимает, быть ссоре, и раз неприятностей все равно не миновать, то лучше напасть первой.

— Тогда и тебе нельзя на причале, — отвечает она Чёрвен, которая уже встала за ее спиной.

Чёрвен фыркнула.

— Хм-м, то ты, а то я! Мне можно!

— Да, тебе-то все можно, — задорно говорит Стина.

Рядом с ней сидит Пелле, и она может сказать то, на что никогда бы раньше не отважилась.

Но Пелле всем своим видом показывает, что он предпочел бы быть где-нибудь подальше отсюда.

А Чёрвен продолжает:

— Все равно Пелле дружит не с тобой, а со мной.

— Понятно, со мной, — зло ответила Стина. Тут Пелле не выдержал.

— Тс-с-с, может, и мне дадите сказать: я сам с собой.

Ему бы хотелось, чтобы обе они ушли куда-нибудь с глаз долой, но Чёрвен подсела к нему с другой стороны, и все трое они молча уставились на поплавок.

В конце концов Стина снова начала:

— У тебя скоро клюнет, Пелле!

Этого было достаточно, чтобы Чёрвен вышла из себя.

— Не твое дело! Все равно Пелле не твой! Наклонившись, Стина с вызовом посмотрела ей прямо в глаза.

— И не твой, съела!

— Не-е, я ничей, я сам по себе, — сказал Пелле. — Вот вам!

Тут уж и Чёрвен, и Стине пришлось прикусить язычки. Пелле был сам по себе, и он гордился этим. Никому из них не достанется даже его нога, как ему — задняя лапа Боцмана.

Но Чёрвен ведь знала, кто из них верховодит Пелле, и, желая Поделикатнее напомнить ему об этом, сказала заискивающим голоском, точь-в-точь как Стина:

— У тебя скоро клюнет, Пелле.

Ее слова пришлись явно некстати.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15