Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Расмус-бродяга

ModernLib.Net / Детские / Линдгрен Астрид / Расмус-бродяга - Чтение (Ознакомительный отрывок) (стр. 1)
Автор: Линдгрен Астрид
Жанр: Детские

 

 


Астрид Линдгрен
Расмус-бродяга

 

ГЛАВА ПЕРВАЯ

      Расмус сидел на своем излюбленном месте, на сухой ветке липы, и думал о самых противных вещах. Хорошо, если бы их вовсе не было на свете. Первая из них — картошка! Нет, конечно, пусть картошка будет, но только вареная да еще с соусом, который дают по воскресеньям. А той, что растет с Божьего благословения на поле, которую нужно окучивать, лучше бы не было. Фрёкен Хёк тоже лучше бы не было. Ведь это она сказала:
      — Завтра мы будем окучивать картошку целый день.
      Она сказала «мы», но это не значит, что фрёкен Хёк будет им помогать. Не тут-то было, это Расмусу, Гуннару, Петеру-Верзиле и другим мальчишкам придется ползать по картофельному полю и надрываться весь долгий летний день. А деревенские ребятишки пойдут мимо на речку купаться! Несчастные задавалы! Между прочим, хорошо бы, их тоже не было!
      Расмус задумался, что бы еще такое отменить. Но тут ему помешал негромкий окрик снизу:
      — Расмус! Прячься! Ястребиха идет!
      Это крикнул Гуннар, высунув физиономию из двери дровяного сарая. Расмусу пришлось поторапливаться. Он быстро соскользнул с ветки, и, когда фрёкен Хёк появилась у сарая, на зеленой ветке липы Расмуса уже не было. И в этом ему повезло, ведь фрёкен Хёк не нравилось, когда мальчики торчат на деревьях, как птицы, вместо того чтобы делать полезную работу.
      — Надеюсь, ты берешь только еловые дрова, Гуннар?
      Фрёкен бросила строгий взгляд на поленья, которые Гуннар отложил в корзину.
      — Да, фрёкен Хёк, — ответил Гуннар тоном, каким и положено отвечать фрёкен Хёк. Особым голосом приютского ребенка, каким он говорит с директрисой или с пастором, который пришел с инспекцией и спрашивает, нравится ли детям ухаживать за садом. Или когда приходят родители деревенских ребятишек и спрашивают, почему отлупили их сына, который кричал кому-то на школьном дворе: «Приходский босяк!» А приходскому надлежит отвечать таким вот голосом, покорным и вежливым, потому что так велят ему фрёкен Хёк, пастор и прочее начальство.
      — Ты знаешь, где Расмус? — спросила фрёкен Хёк.
      Расмус в страхе еще сильнее прижался к ветке, на которой висел, и молил Бога, чтобы фрёкен Хёк поскорее ушла. Ведь долго-то он не смог бы висеть, не хватало, чтобы руки у него ослабели и он упал бы прямо к ногам фрёкен Хёк. Полосатая сине-белая рубашка, ах! эта приютская рубашка, видна была издалека. Учительница в школе сказала, мол, птиц на деревьях так трудно разглядеть оттого, что Бог дал им защитную окраску. Но приютским мальчишкам Господь не дал защитной окраски. Потому Расмус горячо молил Бога, чтобы фрёкен Хёк поскорее убралась отсюда, покуда он не задохнулся.
      Совсем недавно она ругала его за то, что он самый большой грязнуля в приюте, и сейчас он об этом вспомнил. Ну, погоди! В следующий раз он ей ответит: «Просто я хочу получить защитную окраску».
      Да, конечно, он может сказать это только тихонечко, про себя. Такие слова не скажешь прямо в лицо фрёкен Хёк. У нее такие строгие глаза, рот у нее тоже строгий, губы всегда крепко сжаты, а на лбу иногда появляется строгая морщинка. Гуннар уверяет, что у нее даже нос строгий. Но Расмус с ним не согласен, он считает, что нос у фрёкен Хёк очень даже красивый!
      Хотя сейчас, повиснув на дереве и чувствуя, как немеют руки, он не помнил, что в ней было красивого. А Гуннар, робко семенивший возле корзины с дровами под строгим взглядом фрёкен Хёк, не смел поднять глаз и не видел, строгий у нее нос или нет. Ему был виден лишь кусок ее жестко накрахмаленного передника.
      — Тебе известно, где Расмус? — нетерпеливо повторила фрёкен Хёк, не услышав ответа на свой первый вопрос.
      — Я только что видел его возле курятника, — сказал Гуннар.
      И это была чистая правда. Полчаса назад Гуннар и Расмус искали яйца в зарослях крапивы, где иногда неслись глупые куры. Так что Гуннар в самом деле видел недавно Расмуса возле курятника. Но где он сейчас, Гуннар предпочел не говорить.
      — Если увидишь его, скажи, что я велела ему нарвать корзину крапивы, — сказала фрёкен Хёк и резко повернулась на каблуках.
      — Хорошо, фрёкен Хёк, — ответил Гуннар.
      — Слыхал, что она сказала? — спросил он, когда Расмус слез с липы. — Тебе велено нарвать корзину крапивы.
      «Хорошо, кабы крапивы тоже не было», — подумал Расмус.
      Все долгое лето нужно было рвать крапиву для кур, им каждый день варили крапивную кашу.
      — Неужто эти дурацкие птицы не могут сами клевать крапиву, которая растет у них под носом?
      — Нет, ни за что на свете! — ответил Гуннар. — Их нужно угощать. Пожалуйте! Кушать подано!
      Он низко поклонился курице, которая медленно проходила мимо, кудахтая.
      Расмус сразу не мог решить, нужны ли курицы на свете или нет, но под конец решил, что нужны. Иначе приютские не получат по воскресному яйцу. А без воскресного яйца не узнаешь, что наступило воскресенье. Нет, пусть уж куры остаются на свете. Поэтому нужно — хочешь не хочешь — идти рвать крапиву.
      Расмус был не ленивее прочих девятилетних ребятишек. Просто он испытывал понятную для его возраста нелюбовь ко всему, что мешало ему лазить по деревьям, купаться в речке или играть в разбойников с мальчишками, прячась за картофельным погребом, и подкарауливать девчонок, которые ходят в погреб за картошкой. Он считал, что это самое подходящее занятие в летние каникулы. Фрёкен Хёк никак не могла с этим согласиться, и это тоже было вполне объяснимо. Вестерхагский приют жил не только за счет городка, но и за счет того, что торговал яйцами и овощами. Дети были дешевой рабочей силой, и фрёкен Хёк вовсе не считала, что мучит их, хотя для Расмуса было мучением окучивать картошку целыми днями. Фрёкен Хёк понимала, что ему, как и всем сиротам, живущим в приюте, в тринадцать лет придется самому зарабатывать на жизнь и поэтому надо вовремя научиться работать. Правда, она не могла понять, как важно даже приютским детям иметь возможность поиграть. Но этого от нее, верно, и нельзя было требовать, по натуре она никогда не была особенно «игривой».
 
      Расмус послушно рвал крапиву возле курятника, время от времени повторяя:
      — Лентяйки паршивые! Пожалуй, лучше бы вас все-таки не было! Крапивы здесь тьма-тьмущая, так нет, вам этого мало! Я должен здесь батрачить на вас, как негр!
      Чем дольше он об этом думал, тем сильнее чувствовал себя негритянским рабом, и это было довольно приятно. В прошлой четверти школьная учительница читала им про американских рабов. Слушать, когда фрёкен читает книгу, было для него самым интересным на свете. А интереснее этой книжки про негритянских рабов он ничего не слыхал.
      Он рвал крапиву и тихонечко стонал, воображая, как над ним свистит кнут надсмотрщика, а за кустами притаились ищейки, готовые вцепиться в него зубами, если он будет наполнять корзину недостаточно проворно. Ведь сейчас он не рвал крапиву, а собирал хлопок. Правда, большая рукавица, которую он надел, чтобы не жгла крапива, вряд ли пригодилась бы негру южных штатов, работающему под палящим солнцем, но без нее Расмусу обойтись было никак нельзя.
      Расмус все рвал и рвал крапиву. Но ведь и негритянскому рабу может иногда повезти. Возле кустов росло несколько высоченных крапивин. Расмус уже наполнил корзину доверху, но, чтобы подразнить ищеек, сорвал их. И тут он увидел в опилках что-то похожее на пятиэровую монетку. Сердце у него сильно заколотилось. Не может быть, что это пять эре! Такого не бывает. Но все же он осторожно снял рукавицу и протянул руку, чтобы проверить, что там лежит.
      И это в самом деле была денежка в пять эре! Хлопковое поле исчезло, ищейки испарились, бедный негритянский раб был сам не свой от счастья.
      Ведь что можно было купить на пять эре? Большой кулек карамелек, пять тянучек или плитку шоколада. Все это можно было выбрать в деревенской лавке. Он может туда сбегать в обеденный перерыв, ну хотя бы завтра, а может, не нужно туда бежать, а сохранить эти пять эре и каждый день чувствовать себя богачом, зная, что может купить всё, что угодно.
      Да, пусть себе куры будут на свете, и крапива пусть будет. Ведь без них этого бы не случилось. Он пожалел, что совсем недавно ругал куриц. Правда, они не очень-то расстраивались и продолжали клевать что попало во дворе, но все же ему хотелось, чтобы они знали, что он, собственно говоря, ничего против них не имеет.
      — Не бойтесь, конечно, вы должны быть на свете, — сказал он и подошел к железной сетке, ограждающей куриный двор. — И я буду рвать для вас крапиву каждый день.
      И тут случилось новое чудо. Как раз в этот момент он увидел новое сокровище: в курином дворе, у самых ног одной кудахтающей несушки, лежала ракушка. Прямо на кучке куриного помета красовалась красивая белая ракушка с маленькими коричневыми пятнышками.
      — Ах! — воскликнул Расмус. — Аа… х!
      Он быстро снял крючок с калитки и, не обращая внимания на то, что куры испуганно закудахтали и бросились врассыпную, подбежал к ракушке и схватил ее.
      Теперь счастье его было так велико, что он не мог им не поделиться. Он просто был вынужден пойти и рассказать обо всем Гуннару. Бедный Гуннар, ведь он всего час назад был с ним возле курятника и не нашел ни ракушки, ни пяти эре! Расмус задумался. Может, час назад там не было ни раковины, ни монетки? Может, их там кто-нибудь наколдовал, когда он начал рвать крапиву? Может, сегодня у него просто какой-то волшебный день, когда случаются всякие чудеса?
      — Нужно, пожалуй, спросить Гуннара, что он обо всем этом думает.
      Расмус пустился было бежать, но, вспомнив про корзину с крапивой, резко остановился. Потом он вернулся к калитке и взял корзину. С корзиной в одной руке и с ракушкой и монеткой, крепко зажатыми в другой, он побежал искать Гуннара.
      Он нашел его на площадке, где дети собирались, чтобы поиграть в конце дня. Там была целая куча детей, и Расмус сразу понял, что они чем-то взволнованы. Видно, что-то случилось, пока Расмуса здесь не было.
      Расмусу хотелось поскорее отозвать Гуннара и показать ему свои сокровища. Но Гуннар думал о делах поважнее.
      — Завтра мы не пойдем окучивать картошку, — сказал он. — Приедут какие-то люди выбирать ребенка.
      Перед этой новостью пять эре и ракушка вовсе поблекли. У кого-то из детей будет свой дом. Что может с этим сравниться? В Вестерхагском приюте не было ни одного ребенка, который бы не мечтал о таком счастье. Даже большие мальчики и девочки, которым скоро предстояло самим зарабатывать себе на хлеб, вопреки здравому смыслу надеялись на это чудо. И даже самые некрасивые, самые озорные, самые непослушные не расставались с надеждой, что в один прекрасный день явится кто-то, кто захочет взять именно его или ее. Не в малолетние работники или служанки, а как свое родное дитя. Иметь собственных родителей было самым большим счастьем, о котором только могли мечтать приютские дети. Открыто они старались не показывать, о чем безнадежно мечтают, но Расмус, которому было всего девять, не умел притворяться безразличным.
      — Подумать только! — воскликнул он. — А вдруг они захотят взять меня? Ах, как я хочу, чтобы они выбрали меня!
      — Тоже выдумал! — ответил Гуннар. — Они всегда выбирают кудрявых девчонок.
      Сам Гуннар был очень некрасивый, курносый, волосы у него походили на козью шерсть. Надежду, что у него будут отец и мать, он держал в глубокой тайне. Никто не должен был заметить, что его хоть малость интересует, кого завтра выберут.
      Расмус уже лежал в узенькой кровати рядом с кроватью Гуннара в спальне мальчиков, когда вдруг вспомнил, что еще не рассказал про ракушку и пятиэровую монетку. Он нагнулся над краем кровати и прошептал:
      — Послушай, Гуннар, со мной сегодня такое приключилось!
      — Что такого особенного с тобой приключилось?
      — Я нашел пять эре и красивую-прекрасивую ракушку. Только не говори об этом никому!
      — Покажи-ка мне, — с любопытством прошептал Гуннар. — Пошли к окну, дай мне поглядеть!
      Они прокрались к окну в ночных рубашках. И Расмус осторожно, так, чтобы никто, кроме Гуннара, не увидел, показал ему в полумраке летнего вечера свои сокровища.
      — Здорово тебе повезло! — сказал Гуннар и погладил гладкую ракушку указательным пальцем.
      — Правда, повезло? Поэтому-то я думаю, может, все же они меня завтра выберут.
      — Как же, жди! — ответил Гуннар.
      На ближней к двери кровати лежал Петер-Верзила, самый старший из мальчишек и самозваный вожак. Он приподнялся на локте и напряженно прислушался.
      — Ложитесь быстрее! — сказал он шепотом. — Ястребиха идет… Я слышу, как она топает по лестнице.
      Гуннар и Расмус помчались к своим постелям так, что длинные рубашки хлестали по голым ногам. И когда Ястребиха вошла в спальню, здесь царила полная тишина.
      Директриса совершала вечерний обход. Она ходила от одной кровати к другой и проверяла, все ли в порядке. Случалось, правда очень редко, что она легонько похлопывала какого-нибудь мальчика разок-другой, неласково, словно сама того не желая. Расмус не любил Ястребиху и все же каждый вечер надеялся, что она похлопает именно его. Он сам не знал почему, просто очень хотел, чтобы она похлопала именно его.
      «Если она похлопает меня сегодня, — подумал он, — значит, завтра у меня будет тоже волшебный день. Значит, те, что приедут, выберут меня, хотя у меня и прямые волосы».
      Вот фрёкен Хёк подошла к его постели. Расмус замер. Сейчас… вот-вот… она дотронется до него.
      — Расмус, не щипли одеяло! — сказала фрёкен Хёк и пошла дальше.
      Минуту спустя она закрыла за собой дверь, спокойная, решительная и неумолимая. В спальне было тихо. Тишину нарушил лишь глубокий вздох Расмуса.

ГЛАВА ВТОРАЯ

      Ох и много же мыла ушло в умывальной мальчиков на следующее утро! Если верить фрёкен Хёк, приемным родителям больше всего на свете нравятся чисто вымытые уши и руки, а в этот день надо было постараться изо всех сил.
      Расмус положил в шайку большой комок мягкого мыла и принялся усердно тереть себя, чего не делал с самого Рождества. Пусть он мальчик с прямыми волосами, но если все зависит от чистых ушей, он намоет их так, что они будут самыми чистыми во всей Вестерхаге. И таких красных, начищенных рук, как у него, тоже ни у кого не будет. Хотя девчонки и в этом их обгоняют, они просто до противного чистюли. Будто грязь не пристает к ним так, как к мальчишкам. К тому же они все время моют посуду, чистят, скребут да пекут, а от этого сам по себе будешь чистым.
      Посреди комнаты стоял Петер-Верзила, он еще не притронулся ни к мылу, ни к щетке. Нынче осенью ему исполнится тринадцать и поневоле придется покинуть Вестерхагу. Он знал, что, хочешь не хочешь, будет малолетним работником у кого-нибудь из крестьян и что даже чисто вымытые уши в этом деле не помогут.
      — Плевать я хотел на это мытье! — громко сказал он. На мгновение мальчишки замерли у шаек со щетками в руках. Ведь Петер-Верзила был у них заводилой, а раз он не желал мыться, что же делать остальным?
      — Я тоже плевать хотел на это мытье! — воскликнул Гуннар и положил щетку.
      Он тоже знал, что ни вода, ни мыло не сотворят с ним чуда.
      — Ты что, спятил? — спросил Расмус, вытирая мокрые волосы, падающие ему на глаза. — Ведь ты знаешь, кто сегодня приедет!
      — А ты, верно, думаешь, приедет сам король Оскар! — ответил Гуннар. — Плевать мне на того, кто приедет. Будь это король собственной персоной или старьевщик из Чисы, я мыться не собираюсь.
      Тетушка Ольга, повариха, женщина более разговорчивая, чем фрёкен Хёк, рассказала, что приедет торговец, не тот, что торгует старьем, а человек богатый и почтенный. Приедет он со своей женой. Детей у них нет, некому в свое время оставить наследство. Мол, поэтому они и решили приехать в Вестерхагу и взять ребенка на воспитание.
      «Надо же, — думал Расмус, — кому-то достанется целый магазин, полный леденцов, постного сахара, лакричных конфет, да еще, ясное дело, муки, мыла и селедки!..»
      — А я все же помоюсь, — решительно сказал он и принялся тереть локти.
      — Да, да. Давай мойся! — крикнул Гуннар. — Я тебе помогу!
      Он схватил Расмуса сзади за шею и быстро окунул его голову в таз. Рассерженный Расмус вскочил, отфыркиваясь. А Гуннар стоял и смеялся, все его добродушное курносое лицо сияло от радости.
      — Неужто ты разозлился? — подзадорил он Расмуса.
      И Расмус тоже засмеялся. Он никогда не мог долго сердиться на Гуннара. Но помыться ему все-таки сейчас придется. Расмус схватил таз и с угрозой зашагал к Гуннару, который стоял у двери в умывальную и ждал нападения. Расмус поднял таз. Ну держись, Гуннар, он его окатит. Но как раз в этот момент Гуннар отскочил в сторону, и горячий душ окатил того, кто появился на пороге.
      А на пороге стояла фрёкен Хёк. В такой момент только одному человеку бывает не смешно, тому, кого окатили. Фрёкен Хёк с легкостью удержалась от смеха, а мальчики невольно захихикали. Один из мальчишек не удержался и разразился отчаянным, испуганным и немного визгливым смехом. Это был Расмус. Какое-то безумное мгновение он хохотал, а потом замер, в отчаянии ожидая катастрофы. А катастрофа была неизбежна, это он понимал.
      Фрёкен Хёк отличалась большим самообладанием, и это она сейчас доказала. Она лишь встряхнулась, как мокрая собака, и неодобрительно посмотрела на Расмуса.
      — Сейчас мне некогда с тобой разбираться, — сказала она. — Поговорим позднее.
      Потом она громко захлопала в ладоши и крикнула:
      — Собираемся во дворе через полчаса. За это время вы должны успеть застелить постели, убраться в спальне и позавтракать.
      Сказав это, она ушла, даже не взглянув на Расмуса. Когда она исчезла, раздался ликующий хохот.
      — Хорошенький душ она получила, чтоб я пропал! — воскликнул Петер-Верзила. — На этот раз ты метко попал, Расмус.
      Но Расмус никак не мог разделить их радости по поводу своей меткости. Этот день чудес ему не принес, и родителей тоже. Наказание, видно, будет для него ужасное, ведь поступок его был в самом деле ужасным. От страха и волнения его бил озноб, все худенькое тело девятилетнего мальчишки тряслось, как в лихорадке.
      — Одевайся давай, — сказал Гуннар. — Ты так замерз, что даже посинел, — и тихо добавил: — Это я виноват, что ты окатил Ястребиху.
      Расмус, дрожа, надел рубаху и штаны. Какая разница, кто виноват. Ведь ни он, ни Гуннар не думали, что так получится. Но он боялся наказания, которое придумает для него Ястребиха. За тяжелый проступок дети иногда получали розги. Фрёкен Хёк порола однажды Петера-Верзилу за то, что он воровал яблоки в саду пастора. И Элуфа тоже однажды выпороли за то, что он, разозлясь на тетку Ольгу, повариху, крикнул ей: «Кухонная крыса!» И ему, видно, не миновать порки в комнате Ястребихи.
      «Если она будет пороть меня, я умру, — подумал Расмус. — Умру, и всё, да и пусть умру».
      Приютскому мальчику с прямыми волосами, которого никто не хочет взять, лучше умереть.
      Он вышел во двор вместе с остальными детьми, но подавленное настроение не покидало его. Фрёкен Хёк была уже там, переодетая, нарядная, в черном платье и белом накрахмаленном переднике. Она захлопала в ладоши и сказала:
      — Вы, наверно, слышали, что у нас сегодня будут гости. Скоро к нам приедут господа поглядеть на вас. Можете играть, как всегда, только постарайтесь вести себя лучше обычного. Ну вот и всё, начинайте играть!
      Расмусу играть не хотелось. Он подумал, что сейчас ни у кого нет желания играть. Он залез на свое обычное место на липе. Здесь он, по крайней мере, может сидеть спокойно. К тому же отсюда видна аллея, он сможет увидеть, когда появится торговец. Хотя надеяться на то, что его возьмут, уже не приходится, интересно будет хотя бы взглянуть на этих людей.
      Он сидел на ветке, как в зеленом шатре, и ждал. Ракушка и пять эре лежали у него в кармане. Он вынул их и стал разглядывать. Так приятно было держать их в руке.
      «Мои сокровища, — подумал он с нежностью, — мои драгоценные сокровища!»
      Несмотря на все несчастья, он не мог не радоваться своему скромному богатству.
      И тут он услышал, как далеко, в конце аллеи, застучали лошадиные копыта. Звук приближался, и вскоре из-за поворота показалась коляска. Две гнедые лошадки весело трусили по пыльной проселочной дороге. Когда экипаж подъехал к калитке, кучер придержал их громким «Тпруу!».
      В коляске сидели господин и дама. О, какая она была красивая! На голове у нее была маленькая голубая шляпка с белыми перышками, которые покачивались над ее светлыми волосами, уложенными в высокий узел. В руке она держала белый кружевной зонтик для защиты от солнца. Но она наклонила его назад, и Расмус мог разглядеть ее красивое лицо. Ее светлое муслиновое платье с широкой длинной юбкой было тоже очень красиво. Выходя из коляски, она приподняла юбку маленькой белой рукой. Расмус решил, что она похожа на фею из сказки. Ее муж, толстенький коротышка, помог ей выйти из коляски. Он был вовсе не такой красивый, как она. И на сказочного принца он ни капельки не походил. Но зато у него был магазин, полный лакричных конфет и леденцов.
      Муж распахнул калитку, и дама меленькими шажками вошла во двор. Расмус изо всех сил наклонился вперед, чтобы не упустить ни малейшей подробности ее прекрасного облика. Подумать только, какое счастье иметь такую маму!
      — Мама, — тихо сказал Расмус, словно заучивая это слово. — Мама!
      Ах, если бы это был для него день чудес! Тогда красивая дама поняла бы, что только его, одного его изо всей Вестерхаги ей нужно взять в сыновья. Тогда, увидев его, она бы сразу сказала: «Ах, как раз такого мальчика с прямыми волосами мы и хотим взять». А торговец кивнул бы и добавил: «Конечно. Он пригодился бы нам в лавке, я поручил бы ему отдел леденцов».
      А когда фрёкен Хёк собралась бы увести его в свою комнату и выпороть, торговец сказал бы: «Не трогайте, пожалуйста, нашего мальчика!»
      Потом они посадили бы его в коляску, и он держал бы красивую даму за руку, а Ястребиха стояла бы у калитки с розгой, разинув рот. Она слышала бы, как стук колес уносится все дальше и дальше по аллее. А под конец, когда он стихнет, она всплакнула бы немного и сказала: «Вот и уехал наш Расмус».
      Он вздохнул. Ах, если бы на свете не было столько кудрявых девчонок! Грета, Анна Стина, Эльна. Целых три в одном только Вестерхагском приюте! И Элин тоже, но у нее не все дома и ее-то они наверняка не возьмут.
      Он быстро спустился с дерева. Торговец и его жена были уже во дворе и могли в любую минуту схватить кудрявую девчонку. Пусть они сначала хотя бы увидят его, а потом уж пеняют на себя, если не захотят его взять.
      Он решительно вышел во двор как раз в тот момент, когда фрёкен Хёк приветствовала гостей:
      — Пожалуйте в сад, выпьем кофе и побеседуем, — сказала она, широко улыбаясь. — А тем временем вы, дорогие гости, сможете поглядеть на детей.
      Красивая дама тоже улыбнулась. Она улыбнулась как-то робко и неуверенно поглядела на собравшихся детей.
      — Да, можно нам посмотреть, кого…
      Муж ободрительно похлопал ее по плечу.
      — Да, да, — сказал он. — Пойдем выпьем кофе, все будет хорошо.
      Дети играли в лапту рядом на площадке. Им велели играть, и они играли. Но это была пустая затея, играть никому не хотелось. Разве пойдет на ум игра, когда все твое будущее зависит от того, как ты ведешь себя и как выглядишь в это утро. Дети тайком бросали взгляды на трех взрослых, сидевших за столом возле куста сирени. На площадке для игр царила тишина. Никто не ссорился, никто не смеялся. Слышны были лишь удары лапты по мячу, которые в это тихое летнее утро казались странно мучительными звуками.
      Робко, как ягненок, которого отняли от стада, Расмус подошел к кусту сирени. Он не знал, что гости и фрёкен Хёк сидят за садовым столом, а когда обнаружил это, было уже поздно. Ему пришлось идти мимо них. Ноги у него занемели, а на лице застыло напряженное и странное выражение. Он исподволь косился на фрёкен Хёк. Расмус был совсем близко от нее, слишком близко, и спотыкался, стараясь поскорее смешаться с ватагой ребятишек на игральной площадке. Он поглядел украдкой и на красивую даму, как раз в тот момент, когда она бросила на него взгляд. И тут он остановился, не в силах двинуться с места. Он стоял смущенный и таращил на нее глаза.
      — Расмус! — строго сказала фрёкен Хёк и замолчала.
      Ведь господа для того и приехали чтобы посмотреть на детей.
      — Так тебя зовут Расмус? — спросила красивая дама.
      Не в силах отвечать, Расмус только кивнул.
      — Нужно поклониться, когда здороваешься, — напомнила фрёкен Хёк.
      Расмус покраснел и торопливо поклонился.
      — Хочешь печенья? — спросила жена торговца и протянула ему одну печенинку.
      Расмус бросил быстрый взгляд на фрёкен Хёк, узнать, можно ли ему взять ее.
      Фрёкен Хёк кивнула, и Расмус взял печенинку.
      — Не забудь поклониться, когда тебя угостили, — снова сказала фрёкен Хёк.
      Расмус покраснел еще сильнее и снова поклонился. Он продолжал стоять, не зная, что делать. Есть печенье он не осмеливался и не знал, идти ему или продолжать стоять.
      — А теперь беги и играй! — велела фрёкен Хёк.
      Тут Расмус резко повернулся и опрометью пустился бежать. Он уселся на траву рядом с площадкой и в великом огорчении съел печенинку. Он вел себя по-дурацки, стоял как пень, не смог даже поклониться и сказать «спасибо». Теперь уж жена торговца точно решила, что он болван.

__________

      Солнце поднималось все выше. Стоял ясный, погожий летний день. И картошку не надо было окучивать. Но для детей из Вестерхагского приюта это был тяжелый день, полный томительного ожидания. Игра в мяч скоро окончилась. Никто из них даже не мог делать вид, что ему весело. Они не знали, как воспользоваться этим странным свободным временем, которое будет длиться столько, сколько пожелают эти люди. Никогда еще не было у этих детей такого тяжелого утра.
      Они стояли без цели на площадке маленькими группками и исподволь следили глазами за дамой с зонтиком. Ее муж сидел за кофейным столом и читал газету, очевидно, предоставив ей делать выбор. А жена торговца ходила от одной группы детей к другой. Она по очереди разговаривала с ними, немного застенчиво и неловко, не зная, что говорить этим несчастным ребятишкам, которые так странно смотрели на нее.
      Этот маленький мальчик, Расмус, таращил на нее глаза пристальнее всех. Казалось, в его темных глазах, слишком больших для худенького веснушчатого лица, застыла мольба.
      Но были среди них и другие, чьи глаза просили, умоляли. Например, девочка с пухлыми румяными щечками и целой копной светлых кудряшек, падающих на лоб. Ее невозможно было не заметить, она все время провожала гостью взглядом. Это была храбрая малышка. Одна она осмеливалась улыбаться в ответ на улыбку.
      Жена торговца подбадривающе потрепала ее по щеке.
      — Как тебя зовут, милая?
      — Грета, — ответила кудрявая блондинка и сделала книксен. — Какой у вас красивый зонтик, тетя!
      Тетя покрутила кружевной зонтик, она сама находила этот зонтик красивым. Но тут она на беду уронила зонтик на траву и не успела нагнуться, как к нему бросилась Грета. И не только Грета. Рядом стоял Расмус, старавшийся быть как можно ближе к красивой гостье. Он тоже ринулся к зонтику. О, наконец-то он тоже покажет, что умеет быть вежливым.
      — Отпусти! — сказала Грета и дернула к себе зонтик.
      — Нет, это я… — начал было Расмус.
      — Отпусти, тебе говорят! — повторила Грета и снова дернула зонтик.
      Внезапно у него в руке оказалась изогнутая ручка зонта. Он с ужасом уставился на нее. Другую часть зонта держала Грета. Она испугалась не меньше него. Поняв наконец, что случилось, она заплакала.
      И тут к ним подскочила фрёкен Хёк.
      — Ну что за наказание этот Расмус! — закричала она. — Ты просто невыносим сегодня. Неужто ты никогда не выучишься вести себя как подобает!
      Расмус побагровел, горячие слезы стыда и отчаяния выступили у него на глазах. Жена торговца стояла опечаленная тем, что причинила этим детям столько горя.
      — Не беспокойтесь, — примирительно сказала она. — Ручку можно снова привинтить. Я попрошу мужа это сделать.
      Она взяла сломанный зонт и поспешила к мужу, который всё еще сидел за кофейным столом. Грета быстро вытерла слезы и потрусила за гостьей, как маленькая любопытная собачонка. Она остановилась на расстоянии двух шагов от стола и с любопытством смотрела, как торговец привинчивает ручку.
      — Как хорошо, что он снова целый, — радостно сказала она.
      Грета улыбалась, а ее светлые кудрявые волосы сияли на солнце.
      А Расмус исчез. С горя за свой стыд и неподобающие мужчине слезы он спрятался в уборной. Для раненой души это было самое подходящее место, здесь можно было легче всего позабыть про свои несчастья. В куче нарезанных газет можно было всегда почитать что-нибудь интересное и на какое-то время забыть про разных там красивых жен торговцев и кружевные зонтики в этом жестоком мире.
      Расмус сидел, углубившись в чтение. И тут ему повезло, он нашел что-то из ряда вон выходящее. Широко раскрыв глаза, он читал по складам сообщение в газете:

ГРАБЕЖ НА ЗАВОДЕ САНДЁ

      Вчера на заводе Сандё было совершено дерзкое преступление. Двое в масках проникли в заводскую контору и, угрожая пистолетом, забрали в кассе недельную зарплату, после чего грабители бесследно исчезли.
      Расмус представил себе этих людей в масках и поежился от возбуждения. Про жену торговца он сейчас вовсе забыл.
      Но когда спустя несколько часов гости уехали из Вестерхаги, он стоял у калитки и долго смотрел вслед удаляющейся коляске. На заднем сиденье примостилась Грета. Ее голова в светлых кудряшках торчала рядом с голубой шляпкой, украшенной перышками. Да, Грета уехала… Наверняка она сейчас держала красивую даму за руку.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

      — Ну, что я тебе говорил? — воскликнул Гуннар, когда коляска исчезла из виду. — Они всегда выбирают кудрявых девчонок.
      Расмус кивнул. Так оно и есть. Мальчикам ни за что не повезет, если рядом есть кудрявые девчонки.
      И все же не может быть, что нигде на свете не найдется хоть кто-нибудь, кто захочет взять мальчика с прямыми волосами. Хотя бы кто-нибудь один… где-нибудь… далеко, за тем поворотом дороги.

  • Страницы:
    1, 2