13

Лысого били всем отделением поочередно. Уже третью неделю. Вот ведь странность какая обнаружилась в уроде — то ли он боли не чувствовал совсем из-за дебилизма, то ли таким волевым себя считал, что даже не охал от охаживаний резиновой дубинкой по печени и по почкам. Ходили даже смотреть в парашу на следы крови, но там лишь плескалась чистейшего янтарного цвета жидкость. Побить лысого разрешили даже суворовцу Кукину, племяннику майора Газова, ведающего лицензированием оружия. Племяш прибыл в отпуск и три дня провел в отделе, тренируя «лоу кик», пока обе ноги не распухли от каменных боков лысого.

Майор Газов осерчал за свою кровинушку, ступни ног которой не влезали в ботинки, и сам пошел рассчитаться за пацана.

Притащил с собой в камеру пистолет «оса» и пару раз выстрелил резиновыми пулями по ляжкам урода. Пули отскочили от тела, как от металлической стенки, а одна, срикошетив, чуть было не ранила самого Газова.

Выругавшись грязно и громко, майор вытащил из кармана портативный электрошокер и безо всякого сомнения воткнул его зубы в плечо лысого.

Большое безухое тело затрясло, глаза закружились в орбитах, выпал из бледного рта красный язык, и майор, испугавшись, что перебрал, умертвил дядю, отпрыгнул назад, утирая пот с шеи.

Но лысый вовсе не умер. Он прокашлялся и принялся смотреть на Газова глазами, наполненными истинной любовью.

«Так он — мазохист! — догадался майор. — Мы тут силы свои зазря расходуем, калечимся, а он, рыло свиное, кайф получает!»

Газов подошел к закованному в наручники уроду и в сердцах ударил лежащего мыском ботинка прямо в то место, где ранее находилось утерянное ухо. Из дырки потекла сукровица, а лысый заулыбался, как будто ему телка дала, а не башмаком в ухо получил, и заговорил:

— Василий Кузьмич! Василий Кузьмич!..

Потом майор Газов пил кофе в кабинете полковника Журова и говорил начальнику, что он бы таких, как этот лысый, расстреливал без суда и следствия!

— Учинить нападение на сотрудника!

— У нас сейчас не расстреливают, — объяснял Журов. — Мораторий на смертную казнь. В Европу стремимся!

— На хрена?

— Я тебе, Газов, чего, политинформатор?! — вдруг разозлился полковник. — Сам газеты читай!

Газов, который тянул пальцы к сахарнице за шестым куском, отдернул руку и на всякий случай насторожился, чтобы не раздражать начальство.

— И вообще, — недовольно морщился полковник, — чего вы его там прессуете?.. Мужик во всем сознался, скоро в тюрьму переводить будем!

— Оборотень это, — сообщил свою версию Газов. — Не чихнет, не пикнет! А у него такие специалисты побывали, Дахау отдыхает. Вот и я со спецсредствами ничего не добился!

— А чего вы добиваетесь-то? — не понимал Журов, косясь на пятерню Газова, залезшую в сахарницу за десятым куском. — Чего он вам должен поведать тайного?

Газов захрустел рафинадом, прихлебывая его кофейком, и объяснил бестолковому начальнику, что противника надо сломить, необходимо, чтобы он осознал сокрушительную мощь победителя!

— А то что ж такое, товарищ полковник, расстраиваются люди в отделе, в силы свои перестают верить!..

— Понятно, — покачал головой Журов. Он чувствовал какую-то извращенную правоту Газова, но как повернуть дело на здоровый лад придумать не мог…

— Газами слезоточивыми пробовал?

— А чего ему газы? Даже на меня не действуют ваши газы.

— Газы твои, и фамилия твоя Газов.

— Ваша правда…

Майор пошарил в сахарнице и обнаружил ее пустой. Вздохнул…

— Может, сами попробуете, товарищ полковник? У вас такой опыт!

— Да ты что, Газов!

— Надо коллективу уверенность в себе вернуть!

— И не проси!

— Не я прошу, общественность!

Очень хочется работать в министерстве, подумал Журов. Но обстоятельства сильнее его, а до пенсии осталось целых семь лет. И даже этот хачик фээсбэшный куролесил по отделу, как у себя в горах… А бедный Пожидаев даже машину теперь водить не сможет. На хрен он такой нужен в отделе!

— Ладно, — согласился Журов. — Пошли!..

— Вот спасибо, товарищ полковник!

— Не для тебя делаю, для коллектива!..

Они спустились на три этажа. Было темно, лишь убогая лампочка тощим светом определяла контуры предметов и людей.

— Василий Кузьмич! — встретил веселым возгласом лысый Журова. — Слизькин!..

Фамилия лысого была вовсе не Слизькин и звучала в натуральном исполнении — Слизкин.

Андрюша Слизкин рос хилым и забитым мальчиком, с плечиками уже бедер. И именно ему принадлежала эта не совсем благозвучная фамилия.

Из родственников у мальчика имелась лишь почти глухая бабка, никак не могущая сообразить, откуда у пацана рыжие волосы, если и мамка, и папка шатены.

Лишенные родительских прав за пристрастие к зеленому змию, они оба пребывали на длительных сроках заключения в лагерях за умышленное убийство отца матери Андрюши Слизкина с целью завладения его пенсией.

«Забили деда лопатами, ироды!» — вспоминала мужа бабка Нина, впрочем, без слезы, так как благоверный сам был садистом и алкоголиком, терроризировавшим ближний круг.

Бабка Нина не догадывалась, что Андрюша Слизкин, ее внук, рыжий не по капризу природы, а по причине залегания ее дочери с мужчиной малознакомым, имевшим рыжий окрас и впустившим в ее пьяную угробу свое рыжее семя.

— Рыжий, рыжий! — дразнили Андрюшу в малом возрасте. — Конопатый, убил дедушку лопатой!

— Это не я убил! — сопротивлялся Слизкин. — Это — мама с папой!..

В классе третьем-четвертом его стали дразнить кличками, производными от фамилии: Слизя, Лиза, Склизкий, и т.д. Мальчик с узкими плечиками и кефирной кожей не огрызался в ответ, так как чувствовал, что рожден слабее других и телом, и духом, просто старался не обращать внимания на сверстников.

Конечно, его самолюбие страдало, особенно на уроках физкультуры, когда он не мог перепрыгнуть через коня, чего добивались самые мелкие девчонки класса. Он разбегался изо всех сил, но его ноги, кривые и тонкие, совсем не были приспособлены для всяких спортивных дел, дай Бог, тело нести; разбегался, отталкивался, но взлетал лишь на какие-то двадцать сантиметров и бился о коня причинным местом, от чего было нестерпимо больно и позорно.

Класс в таких случаях приходил в восторг, и детишки охотно ржали над своим товарищем.

— Яичница! — кричал кто-то.

— Глазунья!

Старшие школьники ежедневно вытрясали из Слизкина по пятнадцать копеек, которые бабка Нина выдавала внуку на стакан чая и булочку-калорийку.

— Давай бабки, Слизя! — обычно требовал восьмиклассник по кличке Светофор, прозванный так за свой баскетбольный рост. Впрочем, в поселке Шишкинское баскетбольной секции не имелось, и Светофор развлекался тем, что после лишения рыжего малявки пятнарика сажал того на ветку березы, растущую выше, чем на два метра от земли.

Отчаянные рыдания рыжего Андрюши никак не трогали почти двухметрового пацана. Светофор, засунув руки в карманы, удалялся вразвалочку, в центре своей компании, пить пиво.

Самое страшное унижение, которое случилось с Андрюшей Слизкиным, пришлось на пору его полового созревания.

Ему нравилась девочка по имени Катя, но совсем издалека он ей симпатизировал, даже флюид не пускал, факультативное чувство имел, зная, что никогда!..

Ходил на почтительном расстоянии, смотрел издалека, ни разу не скрестившись с ней взглядами.

А по ночам она ему снилась, да так жарко и явственно, что все утро приходилось застирывать простыни.

Бабка Нина не могла нарадоваться на внука, рассказывая, что кровиночка такой хозяйственный растет, такой помощник, что всю свою одежду и даже постельное белье сам стирает.

Слизкина к тому времени освободили от физкультуры навсегда, найдя в костях какую-то болезнь, которая развивалась медленно, но обещала быть неизлечимой и годам к сорока привести к инвалидности.

За свободу от физических упражнений Андрюшу Слизкина иногда заставляли убирать раздевалки в физкультурном зале, что он делал старательно.

Как-то раз, вымыв мальчиковое помещение, он сменил в ведре грязную воду на чистую и толкнул широкими бедрами дверь девичьей переодевалки.

От хорового девчачьего визга он выронил ведро, обернулся и увидел вспышкой, смазанно, своих неодетых одноклассниц, среди которых прикрывалось руками и его любовное недостижимое.

И именно она сказала эту фразу, которая и через много лет звучала корабельным звоном в его веснушчатых ушах:

— Не бойтесь, девчонки! Это — Лиза! У него яиц нет. Он еще в пятом классе их о коня разбил!

После этого Катя, а за ней и все остальные девчонки, решили Лизы не стесняться, переодевались, не замечая его бордовых от стыда щек, сверкая голыми попками, дразня созревающими грудками.

Он чуть было не умер тогда. Бегал вокруг поселка часа два, пока не наткнулся на одинокий стожок сена, в который зарылся от всего мира, переживая самый большой человеческий позор, так ему тогда казалось…

Неожиданно, обессиленный нравственными муками и двухчасовым бегом, он заснул, и ему пригрезилось ровно то, что еще несколько часов произошло с ним наяву.

— Да у него яиц нет! — смеялась голая Катя. — Нету! Нету!

Слизкин проснулся от повторного ужаса, обнаружив в штанах липкий дискомфорт, произошедший от созерцания во сне девичьей наготы.

Как все рядом, подумал тогда Андрюша. И позор, и сладость от него…

Что-то забирается природой, а в чем-то, пусть в малости, компенсируется.

С самого детства к Андрюше Слизкину тянулась всякая бездомная живность.

И собаки бродячие, злобные до пьяных, мальца не пугали, наоборот, облизывали ему руки и веснушчатое лицо, и кошки с котятами — те просто спали у него в постели, грея Андрюше бока теплой шерстью.

Кого только не перебывало в доме Слизкиных. И хомячки, научившиеся делать переворот на специальной перекладине, правда, их бабка Нина невзначай утопила, перепутав с мышами, и белка из лесу, приманенная лишь ладошкой пустой, жила без клетки и ела из одной с Андрюшкой тарелки… Даже змея, настоящая гадюка Лена, жила в сенях и выползала, когда Слизкин приносил ей блюдечко с молоком. Лена после вкусненького свертывалась кругами на груди мальчика и засыпала успокоенно, лишь изредка выбрасывая раздвоенный язычок.

А в седьмом классе на Слизкина напал в лесу медведь. Оба обрывали ягоду в малиннике, а потом столкнулись нос к носу. Андрюшка неуклюже побежал на своих кривых, а медведь с грозным рыком за ним. Но где там больному мальчишке тягаться со взрослым медведем. Бурый сбил его лапой, отчего Слизкин катился по земле метров десять, а потом медведь прыгнул на пацана, но в прыжке столкнулся с человеческим взглядом, убрал когти и лишь мягко коснулся рук жертвы.

Слизкин в благодарность погладил медвежью морду, а взамен увидел длинный розовый язык с остатками малины. Медведь вкусно дышал Андрюше в лицо, а потом попятился задом обратно к малиннику, качая лохматой головой, словно приглашая нового товарища в свои сладкие угодья.

С той поры мальчик почти каждый день встречался с медведем, названным Мишей, но лишь осенью он понял, что это не Миша вовсе, а Маша, так как медведица появилась на поляне с двумя медвежатами, которые лизались и терлись о Слизкина до самого вечера, а потом дергали за соски несостоявшегося Мишу.

Вскоре косолапые пропали из леса. Что с ними стало, Андрюша не знал, но очень расстраивался. Думал поначалу, что в берлогу залегли, но и по весне звери не появились… А как-то раз в поселок приехал передвижной зверинец, и когда Слизкин, поглядев на разных животных, подошел к клеткам с медведями, то неожиданно узнал в одной из затравленных бурых морд медведицу Машу с перетянутой кожаным ремешком челюстью.

— Маша! — воскликнул подросток.

На секунду в глазах зверя сверкнул огонек воли, но тотчас погас. Он гладил ее по голове, засунув тонкую руку между прутьями решетки, а она тихо поскуливала.

— Мальчик! — услышал Слизкин чей-то грозный окрик. — Ты что, идиот! А ну, убери руку из клетки!

Почему-то Андрюша не испугался голоса хозяина зверинца, дядьки с густыми усами, а в свою очередь стал приставать:

— А медвежата где? Медвежат куда дели?

— Отстань! — отмахивался дядька.

— Вы их продали?

— Ничего не знаю!

— А отлов медведиц с детенышами запрещен законом!

— Отстань, говорю, — злился дядька, кулаки которого были похожи на две гири.

— А вы все-таки отчитайтесь перед общественностью!

— Отвали! — уже шипел от злости зверовод.

Он уходил куда-то «за кулисы» своего представления, к вагончику, где не было посторонних глаз.

— Вы — живодер! — смело выкрикнул Слизкин и получил такой удар по физиономии, что, конечно же, мгновенно лишился сознания. Он не слышал, как в своей клетке кричала медведица Маша, а пришел в себя в лесу к вечеру, с опухшей правой частью лица.

Провалялся дома почти две недели, пораженный не столь физически, сколь душевно, открыв в людях нескончаемую, лютую злость. От этой эврики ему расхотелось жить, он валялся в кровати, и даже гормональные сны перестали сладостно мучить его тело.

Помогла бабка. Притащила в коробке из-под туфель маленького лохматого щеночка.

— На-ка вот, отвлекись!

— Кавказец, — улыбнулся мальчик. — Мне?

— Кому ж еще!

С этого дня Слизкин проводил все дни напролет со своей псиной, назвав ее Абрек. Сомнений в том, что бабка подарила кобеля, не было, Андрюшка сразу же заглянул куда следует, обнаружив причиндалы чин по чину, подходящие только для мужчины.

То ли Абрек был одаренным псом, то ли Слизкин отличался способностью к дрессуре, но уже через четыре месяца юный пес делал все, что приказывал ему хозяин. И сидел по команде, и прыгал через изгородь, за палкой мчался стремительнее пули, и ходил, словно болонка, между ног…

А когда Абреку исполнился год, он вырос в холке до восьмидесяти сантиметров. Светофор стал обходить Слизкина стороной, правда, в школе иногда вяло угрожал, что возьмет кавказца за лапы и разорвет на части.

Андрюшка смеялся на такие слова и тратил свой пятнарик на конфетки, которыми поощрял Абрека за заслуги.

А когда Слизкин учился в десятом классе, Абрек прославился на весь поселок, поймав двух залетных воров, которые неслись со всех ног мимо прогуливающегося Андрея, а за ними местные милиционеры с пустыми кобурами отставали.

— Фас! — приказал Слизкин, и Абрек рванулся за преступниками, будто каждый день этим трудом занимался.

В собаку даже стреляли, но лишь шерсть опалили. Зато Абрек в отместку потрепал задницы залетных, за что получил от местных стражей порядка двадцать килограммов отварных костей и два дня занимался ими, урча от удовольствия.

А в мае Слизкина вызвал местный участковый и предложил работать в милиции, конечно, с собакой Абреком. Андрей согласился, так как других способностей в себе не ощущал, кроме как для работы с животными.

— Тебе же в армию! — привел самый важный аргумент начальник поселковой милиции.

— Ага, — согласился Слизкин.

Он окончил школу и на следующий день надел милицейскую форму. Начальник хохотнул в кулачок, глядя, как у парня в плечах узко, а в бедрах широко, назвал его штатным кинологом и положил зарплату в три доллара плюс премиальные.

Бабка Нина, гордая внуком, всю ночь подгоняла синюю форму под фигуру Андрюшки и радовалась, что при возвращении из зоны отцеубийц, внуковых родителей, парень сам даст отпор извергам.

Собственно говоря, надежды, конечно, были на Абрека и на его стальную челюсть, но командовал им все-таки Андрюшка.

Но загадываем мы одно, а происходит другое.

Родители Слизкина освободились почти одновременно, сошлись на каком-то дремучем полустанке и двинули в родные края, по пути разоряя винные магазины. За нездешнюю дерзость разбойников прозвали на американский манер — Бони и Клайд, фильм недавно прошел по ТВ.

Особенно дерзким явилось нападение на церковь, которое придумал, мучимый похмельем, юридический отец Андрюшки.

На утреннем причастии в маленькую деревенскую церковь ворвались мужик с бабой, которые, не убоявшись Бога, отняли у батюшки всю кровь Христову, марочный «кагор», по случаю пасхальной недели используемый, и выдули нектар на задках церковной земельки. Заодно они ободрали со стен иконы с образами, батюшку лишили креста с камушками, а паре прихожан морды почистили….

Так Слизкин получил свое первое задание.

— Бери Абрека и дуй в Монино, — скомандовал поселковый начальник. — Там у участкового бутылка пустая имеется, пусть кобелек понюхает, может, след возьмет.

— Так точно! — обрадовался Андрюшка.

А монинский участковый совсем не обрадовался появлению кинолога с собакой.

— Чего у тебя с ногами? — поинтересовался он.

— Болезнь, — вздохнул Слизкин.

— А как же ты за кобелем побежишь, не ровен час, след возьмет?

— Не знаю… Как-нибудь…

— И что, бегал уже?

— Не-а. Первый раз…

Участковый чуть было не расплакался от такой подмоги, но пустую бутылку из-под кагора все-таки дал понюхать возле церковной оградки кавказцу, который тотчас сделал стойку, а услышав Андрюшкин приказ: «Ищи», — рванул в сторону леса, словно гоночный болид. Абрек был уже среди первых деревьев, когда рядовой Слизкин только стартовал.

— У меня поводок двадцатиметровый! — попытался успокоить кинолог монинского участкового, который от наблюдения сей картины жить не хотел.

— Побегу! — сообщил Андрюшка.

— Беги! — смахнул слезу милиционер.

И Слизкин побежал, и был похож его бег на езду плохо смазанной телеги. Криво бежал, не быстро, но стабильно!

Через полчаса передвижения в пространстве Слизкин заметил дымок на краю полянки и фигуры двух людей, сидящих возле костра.

Он остановился, чтобы отдышаться для решаюидего броска, сдерживая мощь Абрека, который драл поводок, прикусывая его между клыками, но молчал, не лаял.

Андрюшка отстегнул карабин и второй раз в своей жизни скомандовал «фас»!

Кавказцу понадобилась лишь пара мгновений, чтобы одержать победу и кинолог услышал женские вопли, перемежающиеся мужицкой матерщиной.

Побегу, подумал Слизкин. А то загрызет ведь!..

Он добежал до полянки, по которой катался клубок из человеческих тел, в который успешно вгрызся Абрек и драл фигуры за телогрейки, разбрасывая по округе ошметки ваты.

Вот они какие, Бони и Клайд!

— А-а-а! — кричала женщина.

— О-о-о! — вторил ей мужик.

Ситуация была под контролем, а потому Слизкин скомандовал «фу», оттаскивая разгоряченного пса от преступников.

— Лицом в землю! — вскричал Андрюшка.

Оба рваных подчинились беспрекословно, а лицо мужика пришлось прямиком в край муравейника. От этой ситуации он начал покрикивать, а Слизкин неловко надевал наручники на задержанных.

Наконец он закончил.

— Все, можете вставать!

С охами и ахами пара перевернулась лицами к небу и уставилась на милиционера изумленно.

— Андрюшка! — воскликнула мать.

— Сынок!

— Мама? — удивленно отозвался Слизкин. — Папа?

— Да что ж ты, сынок, в менты пошел! — таращила глаза мамаша, косясь взглядом на Абрека.

— Опозорил, гаденыш! — гавкнул отец, но тут кавказец прикусил его слегка за ногу, заставив папу замолчать.

— Другой работы в поселки нету, — сказал Андрюшка. — А за что вы дедушку убили?

— А потому что он сукой был, твой дед!

— А вы кто?

— Мы — родители твои! — ощерился папаша.

— А чего вы оба чернявые, а я рыжий? — поинтересовался Слизкин.

Здесь Андрюшкин отец вдруг задумался, а мать сделала вид, что вопрос не ей задан, а просто в пространство проговорен.

Отец все думал, шевеля губами, будто что-то подсчитывал… Неожиданно русский Клайд нанес ловкий удар своей подруге ногой в живот, приговаривая: «Утроба грязная! Сука немытая!..»

Мамаша взвыла, скорчилась и к сыну оборотилась.

— Что ж, ты сынок, мать свою позволяешь обижать!

Слизкину не понравилось действие отца, он хотел было применить Абрека матери в помощь, но сначала поинтересовался:

— А кто папа мой? Настоящий?

— Да-да! — поддержал Андрюшку убивец деда. — Где ты рыжего-то нашла, любительница цветного кино?!. Разве этот шисенок похож на меня, на мужика?! Меченный он! Шельма! — Он вновь попытался ногой достать материнское брюхо, но Слизкин был начеку и ослабил поводок, чем не преминул воспользоваться Абрек, вонзивший свои клыки в лодыжку лже-папаши.

— А-а-а! — кричал мужик на весь лес. — Менты поганые! Пыткой мучаете!

— Так тебе и надо! — подзуживала мать.

— Ну, все! — прикрикнул Андрюшка. — Вставайте!

— Ты, сына, руки освободи маме!

— В наручниках пойдете!

— Сдашь нас? — изумилась престарелая Бони. — В ментуру?

— Я ж тебя, Дрюня, воспитывал! — зажалился отец. — Мамка твоя выпивала, а я тебе молочко в магазине покупал!

— Во-во, — вспомнил Андрюшка. — Бабуля говорила, что вы меня грудного магазинным молоком вскармливали. Что у меня оттуда болезни все!

— Жива, падаль старая! — воскликнула мать.

— Надо было ее с дедом тогда!

Лицо милиционера Слизкина помрачнело.

— А ну, пошли!

— Да как же ты можешь!

— Христопродавец!

Здесь кавказец Абрек свой голос подал, клокочущий злобой и поражающий обилием обертонов.

Пойманные родители поднялись с земли русской и поковыляли в сторону цивилизации. Иногда Слизкин позволял Абреку раз-другой куснуть за мягкие места преступников, чему псина была чрезвычайно рада.

— Морозов ты! — причитала мать.

— Павлик! — вторил отец. — Пионер гребаный!

— Шагайте, шагайте! — не оскорблялся Андрюшка.

— Надо было тебя в шайке банной утопить во младенчестве!

— Я пыталась достать его гвоздем, — сообщила мамаша. — Когда он еще в утробе был! Живучий, сучонок! Сейчас бы и воспоминаний не осталось!.. Жаль, гвоздик короткий был!..

Так, обругивая Андрюшку, на чем свет стоит, они были явлены монинскому участковому, на лице которого выразился праздник Первого мая, особенно, когда из-под телогреек были извлечены иконки и крест батюшки.

— Ну, Слизкин! — жал рядовому руку участковый. — Ну, потряс! Ну, удивил!

— Абрека благодарить надо, — скромно ответствовал Андрюшка. — Я что, я при собаке!

— Да, молодец ты преогромный! Собаку-то ты воспитал!

Слизкина наградили денежной премией в размере десяти американских долларов и дали три дня отгулов, которые он провалялся дома, мучимый вопросом: похож ли он на современного Павлика Морозова?

Баба Нина рассказала, что Светофора в больницу увезли, в Москву.

— А что с ним?

— Гормон какой-то у него большой. Вот и растет парень без остановки. Вымахал за два двадцать!

«Чемпионом мог бы стать, — прикинул Слизкин. — В NBA играть, миллионы зарабатывать, а тут какой-то гормон…»

После отгулов, в рядовой день, он встретил Катьку, сильно беременную, и когда она призналась, что понесла от Светофора, Андрюшка еще раз подумал, что все в жизни связано, что каждый — часть каких-нибудь событий, или события — часть твоей жизни…

— Может, мне аборт сделать? — спросила Катя.

— На таком-то сроке? — пожал плечами Андрюшка.

— Или искусственные роды?

— А как же Светофор? Вдруг он умрет?.. Что ж, тогда о нем и памяти не останется?

— А я как же? Одна?

— Рожай! — смело предложил Слизкин. — Поможем! Общественность и все такое!

— Ты извини меня за то…

— За что? — Андрюшка сделал вид, что не помнит.

— Ну тогда, в раздевалке… Я еще сказала… Ну, что у тебя… яиц нет… Ты извини, я просто злая! Есть у тебя яйца…

«Какие же бабы дуры! — думал милиционер Слизкин, сидя на ступеньках поселкового отделения и лузгая семечки. — Дуры!!!»

Два часа назад ему вручили повестку в военкомат, и он точно знал, что не будет косить на здоровье, а исполнит священный долг каждого россиянина, охраняя покой таких дур, как Светофорова Катька.

На медкомиссии Слизкина неожиданно вызвал к себе военный комиссар.

— Знаю, что болен, — признался подполковник. — Знаю, что в армию не силком идешь, а по убеждению. А еще, парень, я ведаю, что ты с животными управляешься, как в цирке. Правда?

— Ну, конечно, не как в цирке, — скромно ответил призывник. — Так, кое-что…

— Поедешь в Москву, там тебе службу определят!

— С Абреком? — обрадовался Андрюшка.

— Кто такой?