Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Элохим, о Элохим

ModernLib.Net / Отечественная проза / Липскеров Михаил / Элохим, о Элохим - Чтение (стр. 4)
Автор: Липскеров Михаил
Жанр: Отечественная проза

 

 


      И опять повернулся Мовшович к стене Храма. И почувствовал, как его коснулась рука отца, ударился в лоб кусочек шрапнели, опалило пламенем двоюродного дедушки. В ухо загудела жена двоюродного дедушки Рая. И каждый из многочисленных предков Мовшовича коснулся его плеча. Благословляя на создание мира, в котором они вечно будут вместе. С мириадами других людей, соединившихся вокруг сосуда с вином и масличной ветви...
      Так говорил Мовшович, и одобрительно внимал ему Господь. (Что "одобрительно" это наше мнение, ибо никаких знаков одобрения Господь не подал. Зато не подал и неодобрительных. Что с некоторой натяжкой и позволяет нам сделать вывод об одобрении.)
      Только ученики сомневались. Ибо не уверовавшим до конца чаша вина сейчас и маслина, чтобы загрызть вино, были им ближе, чем все сосуды и ветви в будущем.
      И дабы укрепить их веру, Мовшович протянул руку через секунду в руках у каждого ученика оказалась кружка с прохладным красным вином и горсть блестящих, отливающих жиром, маслин. И сказал им и себе Мовшович:
      - Прежде чем что-то обещать людям в будущем, надо что-то дать им в настоящем. Чтобы сегодняшняя краткость сладости дала им возможность почувствовать бесконечную сладость будущего. Пусть ближние и дальние ваши почувствуют хотя бы краткую любовь к ним. И тогда они обретут веру в бесконечность любви в будущем. В будущем мире. И будущем Храме.
      17 И было утро, и был день. Но народ израилев не работал, не занимался ремеслами, не торговал, не занимался домашним хозяйством, а тянулся к Голгофе. Как выяснил Мовшович у бегущего с "полароидом" немца, на Голгофе должны были распять Иисуса, по прозвищу Христос.
      - Опять? - удивился Мовшович.
      Но немец, не услышав его, в толпе таких же любопытных, помчался дальне по Виа Долроза.
      - Опять, Мовшович, опять, - услышал он голос Господа, - доколе будет существовать человек, дотоле будут распинать и Сына моего. Каждый человек, как частица Божья, будет распинаться, распинать других и самого себя. И через внешнее и внутреннее распятия, откроет путь к Господу.
      - Что? - удивился Мовшович, - распинаемый, и распинающий одинаково предстанут перед тобой? С равными правами?
      - Обязательно, - услышал Мовшович убежденный голос Господа. Если бы не было кому распинать, не было бы и распятого Сына моего. И некому было бы открыть путь к спасению.
      - Ты хочешь сказать, Господи, что Иуда, предавший Иисуса, тоже открыл путь к спасению?
      - Он - более всех. Он исполнил волю мою. И жертва его не менее велика, чем жертва Иисуса. Ибо Иисус будет возвеличен. А Иуда проклят в веках. Добровольно. Много времен пройдет, пока люди поймут жертву Иуды. И когда наступит Мое Царство, Иуда будет сидеть рядом с Иисусом. Но он не знал об этом. Поэтому неоценима жертва его.
      - А посему, - перевел Мовшович слова Господа ученикам, - творите добро, не ожидая воздаяния. Творение добра само по себе воздаяние. Ибо творение добра есть частица творения Божия. Соизмеряйте дела ваши с вашими чувствами. И только Господу дано оценить, каковы ваши чувства. Короче говоря, бляди, любите Господа. И все, что вы наворотите во имя этого чувства, чувства любви, будет исчислено, измерено, взвешено. То есть, вени, види, вици.
      И ученики с великим почтением и малым пониманием услышенного пошли вслед с толпой по Виа Делароза.
      Казнь Христа давали во втором отделении. Так, во всяком случае, было обозначено в программе, которую Жук вытащил из сумки зазевавшегося капельдинера. А в первом шли разогревающие казни.
      На Голгофе все было готово к началу представления. Занавес был открыт. Стояли столбы с хворостом, три распятия, лежали римский меч, кривой самурайский, плети, трезубцы. И прочие необходимые в хозяйстве вещи.
      Трижды ударили в гонг. Вспыхнули светильники. Хотя было и достаточно светло. Потому что светило Солнце. Но какое же шоу без освещения. Грянула увертюра.
      На смену выскочили гладиаторы, похватали исходящий реквизит и сошлись в изящном танце. В такт музыке из обезглавленных шей фонтанировала кровь. Отрубленные руки судорожно сжимали обломки мечей. Трезубцы с хрустом входили в грудные клетки. И вылезали из спины с отметками внутренностей.
      Метались лучи света, по Голгофе полз искусственный дум, фонограмма становилась все громче и громче. И все громче становились вопли торжества и предсмертные хрипы участников представления.
      Мовшович с окамневшим лицом наблюдал за действием. Раввин, Францисканец, Мулла и Книжники смотрели заинтересованно, как и прочие местные ученики. Хотя, помня кое-какие слова Мовшовича, испытывали некоторое смущение. И только Жук и Каменный Папа, пришедшие из другого времени и не знакомые с местными веселыми обычаями, молча блевали. Как будто после потвейна выпили водки, ликера, чечено-ингушского коньяка. И вместо своих двух пальцев ощутили в глотках чужой вонючий кулак.
      Меж тем, на Голгофе остались только два гладиатора. Один из них лежал на спине. А второй, по имени Спартак, наступив ему на грудь и держа над головой меч, вопросительно смотрел на зрителей. Мнения их разделились. И Спартак повернул голову к правительственной ложе. Двое опустили пальцы вниз. Один мыл руки, делая вид, что происходящее не имеет к нему никакого отношения. А еще один разминал в трубке папиросный табак. Размял, прикурил, а потом коротко бросил:
      - Я присоединяюсь к товарищам...
      Меч Спартака взлетел вверх, короткой молнией скользнул вниз. И через секунду снова взлетел с нанизанной головой поверженного гладиатора.
      Далее по прихоти режиссера фонограмма пошла в шестнадцать раз быстрее, и восстание Спартака тоже понеслось со страшной силой. И уже через три минуты четыре секунды Спартак был распят на вспомогательной сцене. В живописном обрамлении еще шести тысяч распятых.
      Мовшович, по прошлой жизни знакомый с законами драматургии, заметил ученикам:
      - Закольцованность сюжета. Увертюра - с распятием. Финал - с распятием. В начале - Спартак. В конце - Иисус. распятия возвращаются на круги своя. И только свободная воля человека способна разорвать этот бег по кругу. Переходящему в спираль. Только свободная воля способна при помощи Господа распрямить спираль и ускорить процесс творения. Привести его к их естественному поступательному развитию.
      А потом на Голгофу вытащили японца в цивильном костюме. Церемонийместер в тоге с бабочкой, стоя на котурнах, торжественно объявил:
      - Накамуро-сан! Заслуженный самурай Страны восходящего солнца! Добровольное харакири! - И выкинул правую руку в сторону. Накамуро-сана.
      Два раба вложили в руку Накамуре-сана кривой меч. Тот что-то лопотал по-японски, постоянно кланялся и отталкивал меч. По-видимому, в настоящий момент у него не было желания совершать интимный обряд харакири. При большом стечении народа. Но рабы все-таки вложили в его руки меч. Направили с невидимым зрителям усилием в живот и нажали. Из живота Накамуро-сана вывалились кишки и остатки пищи. Принятой за завтраком в хасидском отеле. Куда по ошибке вселили группу японских туристов. Умирая, Накамуро-сан пробормотал:
      Умирая от меча на Голгофе,
      С тоской собираю свои кишки по помосту.
      Тускнеющее Солнце в глазах.
      Накамуро-сана уволокли. Публика осталась недовольна кислым исполнением. Через секунду стало ясно, что харакирист - вовсе не Заслуженный самурай. А гражданский программист из Осаки Херовато-сан. Произошла элементарная накладка. Потому-то харакири и было сработано так непрофессионально.
      Херовато-сана на скорую руку канонизировали под именем Святой Херовато и возвели синтоистскую часовню. Тем самым сделав первый шаг к экуменизму.
      Следующим номером программы был расстрел некоего римского солдата. Его привязали к столбу и красиво утыкали стрелами. И он умер с именем Христа на устах. Это был довольно странный и загадочный с исторической точки зрения эпоизод. Во имя какого Христа он умер? Во имя первого? Или во имя второго? Которого еще не распяли?.. А может быть, во имя обоих? Мовшович для себя предпочел последний вариант. Это дало ему возможность высказать следующую сентенцию:
      - Он умер за прошлое и во имя будущего...
      На что ученики, знавшие о другой кончине Христа и ожидавшие новую сочли за лучшее промолчать. Не имея аргументов ни за, ни против этой мовшовической мысли. Да и сам Мовшович не был на сто процентов уверен в глубине и ценности сказанного. Просто он знал, что на каком-то этапе нужно вообще что-то сказать. Чтобы разрядить обстановку. Установить статус-кво. Поставить, хоть сомнительную, но все-таки точку над И.
      А потом к столбу с хворостом выволокли некоего человека в одной небедренной повязке. Церемонийсмейстер так объяснил его прегрешения:
      - Видите ли, друзья мои, - говорил он, - этот парень утверждает, что миров, подобных нашему, множество. И к тому же, по его утверждению, все они вертятся. Таким образом, если Земля - пуп Вселенной, то таких пупов, по его мнению, множество. Представьте себе, друзья мои, человека с множеством вертящихся пупков. И вы поймете, что такого человека быть не может. Этот человек состоял бы сплошь из одних пупков. И на нем не осталось бы места для других органов. В том числе и тех, которые доставляют нам усладу. И служат для размножения. То есть, веление Господа "плодитесь и размножайтесь" было бы нарушено. И каждый из вас был бы лишен, кто - члена, кто - влагалища. Кто этого хочет? - провокационно выкрикнул он.
      Тысячи рук машинально метнулись к промежностям. В один миг зрители представили, что вместо дымящихся членов и дышаших влагалищ, между их ног находятся пупки. И жуткое недоумение овладело всеми. Если нет членов и влагалищ, то откуда появятся дети, и откуда тогда появятся пупки?..
      И этот парадокс был разрешен сжиганием псевдомыслителя. Во имя Господа. И все остались при единичном пупке и своих членах и влагалищах. Которые некоторые из присутствующих тут же использовали для услады. И возможного продолжения рода.
      - Да, - задумчиво прокомментировал Мовшович, сдергивая Жука с некоей дамы - сожжение будет посильнее супер-йохимбе... Странно, почему чужие страдания так возбуждают... Очевидно, каждый присутствующий радуется, что его миновала чаша сия. И до приближения ее нужно как можно полнее восопльзоваться всеми благами жизни. Так как рано или воздно к губам каждого будет поднесена чаша. У каждого она будет своя. И никому не дано миновать ее. Только одни пьют из нее с честью, а другим приходится вливать ее насильно. Первые достойно готовятся к этому событию. А вторые стараются увильнуть. Забывая, что каждая чаша идет от Господа...
      Мовшович не слышал, что говорит громко. Что к нему приближаются эти самые вторые. Что он может оказаться сюрпризом, не указанным в афише празднества. Ученики окружили Мовшовича. И между ними и толпой возникла невидимая стена. Которая помешала возбужденным зрителям вытащить Мовшовича на сцену. Распять, колесовать, сжечь и четвертовать незнакомца, высказывающего мысли, не записанные в книге. Не переваренные книжниками. А такие мысли без сомнения подлежат искоренению при помощи вышеописанных средств. Как поступили с мыслями о множестве миров.
      18 И тут на плечо Мовшовича сел белый голубь. Он жадно открывал клювик. Мовшович напоил его слюной. Голубь посмотрел на Мовшовича глазами, заключающими в себе время, взлетел и сел на край креста. Который, подстегиваемый плетьми легионеров, тащил на себе Иисус. Приближалась завершающая часть шоу. Цуг-номер. Гвоздь программы, написанный в афише истории большими буквами.
      - Смотрите, - сказал Мовшович ученикам, - в который раз распинают Христа. В который раз он добровольно идет на смертные муки. Во имя завтрашнего спасения этих невежественных людей, живущих в сегодня. Не знают того, что рано или поздно, здесь или там, каждый из них будет распят на кресте собственной совести. Каждый из них, их потомки в четвертом, семнадцатом, пятьсот двадцать шестом поколении будет в муках вспоминать этот день. Здесь или там. И тысячи тысяч других дней. Когда они убивали сами или посылали на смерть детей Господних. Придет и мой час принять от них смерть. И если Иисус смертью своей спас других, то я смертью своей верну человеку способность творения Святым Духом. Заложенную в человека Господом. Да святится имя Его, да не пребудет слава Его...
      С креста взлетел все тот же голубь, застыл в воздухе перед лицом Мовшовича, трепеща крыльями. И в глазах его Мовшович прочитал:
      - Истинно, истинно говоришь, Мовшович. Сын мой. Как в муках я сопровождаю на крест сына моего Иисуса, так в муках я буду и с тобой. Когда придет время. И буду умирать вместе с тобой. Как умираю смертью каждого моего творения. Человека, животного, бабочки и цветка. Умираю и возрождаюсь вновь. Ибо Дух Святой, Дух творения, который трепещет крыльями перед твоими глазами, вечен. Творим мною, творит меня, творит все живое в мирах. Творит самои миры. Я Святым Духом многажды преобразовывал хаос. И Книга Бытия была написана не однажды. И будет еще писаться множество раз. Потому что каждый из вас обладает даром вторения. И этот дар бесконечен. Как бесконечен Я. Как бесконечен Дух Святой. Как бесконечно само творение...
      Меж тем, Иисус, наконец, доволок свой крест до Голгофы. Доволок и бессильно опустился на помост. Рядом с дырой, вырытой для основания креста. Колени его дрожали от усталости, руки тряслись. Из-под тернового венца стекали капли крови, скатывались вдоль носа, задерживались в уголках губ, падали на грудь и застревали в редких волосах. Волосы слиплись в бесформенные комки и, очевидно, страшно чесались. Потому что Иисус периодически скреб руками грудь. И сгустки крови собирались под сломанными ногтями.
      В правительственной ложе один бесконечно мыл руки под бесконечной струей воды, льющейся из бесконечности. Другой бесконечно набивал трубку папиросным табаком. Бесконечно раскуривал, бесконечно курил, не затягиваясь. Третий постоянно облизывался, прокусывая себе нижнюю губу. Чтобы ощутить вкус хотя бы собственной крови. Четвертый, перебирая четки, скорбел о предстоящем распятии. Убеждая себя, что Иисуса необходимо распять. Чтобы потом во имя его распинать, сжигать, закапывать живьем в землю других. Чтобы смертью одного оправдать смерти других.
      Тут курящий случайно затянулся, и закашлялся. И этот кашель был принят как знак начала казни.
      Цани, слуги сцены, в разноцветных балахонах опрокинули Иисуса на крест, взяли молотки и стали выбирать гвозди. Нужно было отобрать наиболее длинные и чистые. Чтобы у Иисуса часом не произошло заражения крови. И тут обнаружилось, что сволочь-подрядчик, обслуживающий все распятия в Римской империи вообще и в Иудее, в частности, поставили гвозди, хоть и чистые, но короткие. Так что руки и стопы пробить они могли. Но войти в дерево у них не получалось. Поэтому Иисусу привязали руки к поперечной перекладине креста. А гвозди вбили в ладони, чтобы они символически коснулись дерева креста. Стопы, также пробитые гвоздями, разместили на маленькой поперечной дощечке. Голени перебили молотками. Чтобы у них не было опоры. И привязанные руки, пробитые гвоздями, не могли получить облегчения.
      На соседних крестах на скорую руку распяли двух разбойников. А может быть, и не разбойников. Может быть, просто случайных людей. Потому что по канону Иисус должен быть распят обязательно в компании.
      Палило Солнце, в толпе шастали разносчики воды, орудовали карманники. Зрители заключали пари на время смерти Иисуса. Кипела обычная для его казней жизнь.
      И только Мовшович с учениками стояли на коленях. И молили Господа, чтобы Он побыстрее закончил крестные муки Сына Своего. И Бог внял молитвам Мовшовича и учеников. С безоблачного неба сверкнула молния, ударила в тело Иисуса. И он со словами "Иду к Тебе, Отче" обмяк на веревках. А молния небесная, отразившись от тела Христова, коснулась плеча Мовшовича, слегка царапнув его. И вот уже на плече Мовшовича снова сидел голубь и требовательно смотрел на него.
      19 И услышал Мовшович слова Господа:
      - Иди дальше, сын мой. Продолжи дела другого Сына моего. Который принес себя в жертву ради спасения человека. Твое время тоже придет. От тебя тоже потребуется жертва. Ради спасения дара творения. И это будет третий, завершающий Завет между мной и людьми. Первый Завет ради спасения народа. Второй Завет - ради спасения человека. Третий Завет - ради спасения Духа.
      Потом некий Иосиф снял Иисуса с креста. Правда, один из правительственной ложи настаивал, чтобы Иисус висел на кресте, пока не сгниет. В назидание диссидентам. Другой хотел его сожрать. Но третий и четвертый настояли, чтобы Христа сняли. Третий - для постоянного подновления христианства. Четвертый - чтобы освободить место для предстоящих казней. Так что тело Иисуса отнесли в пещеру, положили в могилу и завалили каменной плитой. А у пещеры поставили охрану из римских воинов. Чтобы тело Иисуса не было выкрадено и подвергнуто осквернению со стороны правоверного люда.
      Всю субботу Мовшович с учениками оплакивали смерть Иисуса. А в воскресенье отправились к пещере. Они проходили мимо виноградарей, и один из виноградарей спросил:
      - Что ищете живого среди мертвых?..
      И Мовшович узнал в нем Иисуса. Воскресшего. И все ученики поверили в воскресение Иисуса. Кроме Раввина. Тогда Иисус предложил ему вложить пальцы в свои раны. И Раввин уверовал. И тут же был окрещен Францисканцем в христианство. И у Раввина на груди рядом с могиндовидом повис крест. Крест в память об одном замученном еврее. Могиндовид - в память о миллионах замученных евреях. Причем впоследствие наблюдалась странная вещь. Поскольку крест и могиндовид висели на одной цепочке, то наверху попеременно оказывались то крест, то могиндовид. И в зависимости от этого Раввин ощущал себя то евреем, то христианином. С одной стороны это было удобно. Так как Раввин отдыхал два раза в неделю. В субботу, согласно законам иудаизма. И в воскресенье, согласно законам христианства. С другой стороны, это вносило в него смуту. Как объяснил Мовшович, человек, носящий в себе две истины, не владеет ни одной. Для него, в зависимости от случайных событий дважды два может быть и четыре и пять, и шестнадцать. И сто двадцать семь в третьей степени. И такой человек обречен мучиться в поисках единственной истины.
      - А впрочем, - философски добавил Мовшович, - единственная истина, ради которой живет человек, это - поиск истины. Поэтому гуляй субботу и воскресенье. Тем самым ты, с одной стороны, чтишь Закон Бога-Отца. С другой - чтишь память Бога-Сына...
      (Возможно, именно поэтому во многих странах мира с недавних пор существует пятидневная рабочая неделя. Так мы думаем. И нет никаких оснований искать для пятидневки другую, более логичную, причину.)
      Короче, Мовшович со всеми учениками узрели воскресшего Иисуса. И тут Мовшовича ожидало потрясение. В беседе с Иисусом, смутно помнящаяся Мовшовичу Книга Бытия приобрела совсем другое содержание. Оказывается, по версии нового Иисуса праотцем всех евреев был не Авраам. А некий Мовшович. Который неведомо откуда появился в земле Ханаанской. Сын его Исаак был убит в медуусобице. И продолжателем рода стал другой сын, бедуин Измаил. Рожденный Мовшовичем от рабыни по имени Агарь Измаил, в свою очередь родил Иакова и Исава. От чернокожей рабыни по имени Суламифь. Исав продал Иакову право первородства за чечевичную похлебку. Иаков от двух своих жен, Лии и Рахили родил двенадцать сыновей. Двенадцать основателей колен израилевых. Потом были египетское рабство, исход, Моисей, Давид. От которого впоследствии и произошел Иисус.
      Мовшович был потрясен. Он и не мог себе представить, что в приступе белой горячки изменил истоки. Но не менее он был потрясен тем, что все вернулось в известную ему колею. И понял всю мудрость Господа, который, несмотря на все искажения прошлого, ведет человека к единственному верному настоящему.
      - А где похоронены праотцы твои, Иисус? - спросил Мовшович.
      - И твои - тоже, - мягко поправил Иисус. - А лежат они в пещере Махпела. На поле Ефрона, сына Цохара, Хоттеянина. Которое против Мамре. Сейчас там город Хеврон. Иди туда и поклонись праху праотцев твоих. И получи от них силу, чтобы продолжить начатый мной путь. Иди, брат, - закончил Иисус.
      20 По дороге в Хеврон Прокаженный, Насморочный и Здоровый зателяли схоластический спор о путях человечества в будущем. Первый говорил об одном, Второй - о другом. Третий - о третьем. Остальные ученики, вмешавшись, предложили свои варианты. Бессмысленный спор разгорался. И теоретические разногласия превратились в практический мордобой. Причем было непонятно, кто кого бьет. И за что. Книжники клевали носами всех и постреливали соплями в разные стороны. Трижды изменивший молотил своих бывших судей. Владелец бесплодной смоковницы бил Прокаженного. Тот бил Насморочного. Насморочный бил Здорового. Жук и Каменный Папа молотили всех. Воспользовавшись умением, полученным в детстве, юности и взрослости на улицах Москвы. В общем, было достаточно весело и непрофессионально.
      А когда все несколько притомились, Мовшович остановил измочаленных учеников и рассказал им следующую притчу:
      - У отца было три сына. И как это ни странно, ни один из них не был дураком. Итак, старший сын пошел на запад и вернулся с востока. Он хотел посмотреть свет.
      Средний сын пошел на север и вернулся с юга. Он хотел посмотреть свет.
      А младший сын остался дома. Возделывать свой хлеб.
      Первые два принесли в дом рассказы о хлебах, которые они ели в своих странствиях. С запада на восток. И с севера на юг. Но эти рассказы не могли заменить живой хлеб. Который вырастил младший сын.
      Какой смысл извлечете вы из этой притчи? - спросил Мовшович утирающих кровищу учеников. Те тупо смотрели на Мовшовича, так как смысл притчи был очевиден. Для них. Но, заметим мы, "очевидное" - термин не всегда утверждающий. Это знал Мовшович. Но не знали ученики.
      - Так вот, - продолжил Мовшович, - одному человеку свойственно идти на запад. Чтобы вернуться с востока. Второму - на север. Чтобы вернуться с юга. А третьему - выращивать хлеб. И все три брата для их отца - сыновья. Вне зависимости от того, кто куда пошел. Кто откуда вернулся. И кто что вырастил. Поэтому говорю вам. Любите детей ваших. Потому что они - дети ваши. Любите детей братьев ваших. Потому что и они - ваши дети. Любите всех деей. Потому что они - дети Господа. И нет среди детей разницы перед Господом. Куда бы они не пошли. Откуда бы они не вернулись. Чтобы они не делали. И всех любит Господь. И вы любите друг друга. Потому что вы - дети Господа. И не хуя мордовать друг друга по надуманным, а не реальным причинам.
      Хорошо ли я сказал, Господи? - осведомился Мовшович у Господа, слегка запутавшись в своих построениях.
      - Как тебе сказать?.. - отвечал Господь откуда-то сбоку. - В общем, сказал истинно. Ибо не сказал ничего ложного. - И Господь замолчал.
      Ученики переваривали услышаное. И в процессе переваривания с их лиц исчезла кровь, затянулись раны. Прошла боль, появившиеся в процессе спора о путях человечества.
      (Возможно, отсюда берет начало выражение "Слово Божье лечит".)
      - Ты, как всегда, прав, - хором сказали ученики, - и наши залеченные раны свидетельствуют об этом...
      - Но, - робко заметил один из Книжников, - вот какой вопрос. Точнее говоря, недоумение. Твои слова - слова Господа. Но отдельные из них отсутствуют в Законе, Пророках и Святых Благовествованиях и иногда противоречат им. Как быть?
      - Я уже рассказывал вам притчу о корабельщиках и островах. Возможно, вы ее забыли. Между прочим, отдельные положения Закона, пророков и Святых Благовествований противоречат друг другу. На первый взгляд. Чтобы разрешить эти кажущиеся противоречия и вновь возникшие у вас после моих слов, расскажу вам еще одну притчу:
      - Умер один человек. И оставил своим сыновьям дом. Старший взял себе крышу, средний - стены, младший - пол. И все трое остались с грудой никчемных камней. Камни стен бессмысленны сами по себе. Они всего лишь камни. Камни потолка бессмысленны сами по себе. Они всего лишь камни. Камни пола бессмысленны сами по себе. Они всего лишь камни. А все вместе они составляли дом.
      Так и Слово Божье, разъятое во времени и пространстве - не Слово, а всего лишь буквы. Набор частей не составляет целого. Стены дополняют пол. Крыша дополняет стены. К каждому дому можно сделать пристройку. Лишь бы она была в гармонии с уже имеющимся домом. Так что уже написанное Слово Божье может быть дополнено другими Его словами...
      Пока Мовшович налево и направо сыпал притчами, Жук где-то свистнул курицу. И даже ощипал ее. (Мы полагаем, что в этом не было никакого мистического смысла, внушенного притчами Мовшовича. А желание есть и застарелая привычка удовлетворять его любыми спсобами.) Нарушение Жуком одной из заповедей Мовшович и ученики осудили. Но курицу съели. Поскольку не пропадать же добру. После чего Францисканец, любовно обсасывая косточку, в последний раз осудил Жука, пригрозив за воровство карой Божьей и страшными муками в аду. Попеняв отсутствием страха Божьего в Жуке и в народе вообще, посетовав на общее оскудение нравов, Францисканец подложил косточку под голову и приготовился ко сну.
      Мовшович, водя второй берцовой костью по песку, произнес:
      - Не бойтесь Господа, из-за того, что Он может причинить вам боль. Бойтесь причинить боль Господу. Это и есть страх Божий. Ибо, причиняя боль Господу, вы причиняете боль и себе. Ибо каждый из вас - частица Господа. Рука Господа. Глаз Господа. Сердце Господа. Больно Господу - Больно и вам. Но эта боль прийдет позже...
      С этими словами Мовшович выдернул куриную кость из-под головы засыпавшего Францисканца. Тот со смачным звуком шлепнулся головой о пустыню. И сел с ошалевшими от предсонья глазами.
      - Ну вот как ты представляешь себе ад? - спросил его Мовшович.
      21 Францисканец помотал головой, просыпаясь окончательно. И вддохновенно стал расписывать внутреннее убранство ада и сопутствующие ему муки. Тут был весь набор средневековых штампов. Принадлежащих средневековым шестиразрядным писателям. Желающих псевдострахом Божьим отпугнуть грешников от греха. Наиболее употребительными были поджариванье на сковородах и помещение в котел с кипящим маслом.
      Вдохновившись, Францисканец придумал собственную муку, которую мы не встречали ни в одном из известных нам источников. Истекая слюной, горя глазами и размахивая руками, он поведал о бесконечном коле, который через зад входит в тело грешника. А поскольку зад тоже бесконечна, то и прохождение бесконечного кола через бесконечную зад тоже бесконечно. Таким образом, грешник, если только он - не пассивный педераст, имеет вечный кайф наоборот... Закончив изложение, Францисканец мечтательно уставился взглядом в перспективу.
      - Так, - подытожил Мовшович, - твое представление об Аде мне понятно. Это - доведенные до бесконечности пытки, которые пользовало человечество во все времена. Я бы мог предложить еще кое-какие, изобретенные в неизвестном тебе будущем. Но качественно они ничего не изменят... Самое страшное мучение - не то, которое применят другие. А те, которые человек доставляет сам себе. И нет ничего страшнее, чем вечное похмелье без похмелки. Представьте себе безысходную средненощную тоску, тяжкую депрессию. Когда внешне все вроде бы хорошо. Когда все вроде бы нормально. Когда за стеной спят жена и дети, а тоска толчками заливает сердце и мозг. А похмелки нет. И не будет НИКОГДА! Вот это-то и будет Ад. За грехи. Бесконечные страх, тоска и депрессия... Без конца... Вечно... Во все времена... Скончания которым не будет...
      А противоположностью этому Аду существует Рай...
      При слове "Рай" ученики встрепенулись.
      - Рай, - мечтательно уставившись в ночь, проговорил Францисканец, - это Ад наоборот. Как я себе его представлю. Если грешники будут жариться на сковродках, кипеть в масле, протыкаться бесконечным колом, то праведники будут их жарить, кипятить, протыкать. И так далее. И это - величайшее наслаждение - наказывать зло. Не покладая рук. Бесконечно. И в конце каждого потустороннего дня испытывать радость от честно исполненного долга и ложиться спать. Чтобы с утра снова жарить, кипятить и протыкать. И так до бесконечности... - И Францисканец пустил слюну.
      - Уже написан Вертер, - пробормотал про себя Мовшович, а вслух сказал, - Инстисторис и Шпренгер тебе кланялись. Все свои представления о Рае ты можешь воплотить в сегодня. Ты уже пытался с этими двумя, - и Мовшович указал на Раввина и Муллу, - сделать шаг к твоему раю, сжигая этого четвертого. - И Мовшович ткнул пальцев в Трижды Изменившего. - Только ты не учел одного. Бесконечная пытка пытаемых становится тяжкой работой. И очень быстро превращается в пытку для пытаемого. И твой Рай задолго до бесконечности превратится в Ад...
      И удрученный Францисканец поник головой.
      А Мовшович с вопросом о Рае обратился к Мулле. Мулла грохнулся на колени, воздел руки к небу, что-то провопил по-арабски. А потом убежденно сказал.
      - Рай, учитель, это, когда к твоим услугам бесконечная груда разноцветных и разноплеменных гурий. А член стоит, не падая. И приятную усталость от бесконечных оргазмов смягчаешь крепленым щербетом. В неограниченных количествах. И все это вечно...
      - Понятно, - прокомментировал Жук. - Шлюхи и кирянство. И все - на халяву. Вот и верь после этого в чистоту помыслов приверженцев ислама...
      Мулла подобрал полы халата, чтобы наказать неверного за неверие, но отказался от этого намерения. Сравнив свои и Жука весовые категории, вместо толковища он псевдократно произнес:
      - Я полагаю, что всемогущий Аллах должным образом оценит мое воздержание, верное служение ему и в Раю возместит мне недополученное в этой жизни...
      - Короче говоря, - сказал Мовшович, - я делаю неутешительный для тебя моральный вывод. В своем служении ты был небескорыстен. Ты служил Господу в рост. Свое благочестие ты вложил на проценты. И думаю я, что Господь, он же Аллах, в создании Рая имел другие намерения. Нежели удовлетворение похоти и жажды, недополученные тобой в этой жизни. Служить Господу нужно не в надежде на воздаяние. А из любви к Нему. Поэтому твои притязания на Рай в твоем собственном исполнении кажутся мне сомнительными.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7