Глава первая

Гримблтон, графство Ланкашир Июнь 1953

– Леви, осторожней с коробкой! – вопила Сьюзан Уинстэнли, пока тот тащил драгоценный груз по выложенному плиткой крыльцу пансиона Уэйверли. – Неси в холл для гостей и там поставь слева! – распоряжалась эта хрупкая женщина, глядя, как ее шурин протискивается в дверь.

– Нет! – закричала Анна, другая его сноха. – Лучше справа… В столовую. Там безопаснее.

Их дочери, Джой и Конни, взбудораженно наблюдали за тем, как дядя Леви поднимает коробку – скоро эта коробка станет предметом разговоров по всей Дивижн-стрит.

– Не слушай ее! В холле поместится больше народу! – возмутилась Сью.

– Вы можете наконец договориться? Стою тут, будто ваш раб… Уж сделайте одолжение, решите что-нибудь, а то руки отваливаются… Куда нести?

Анна пожала плечами:

– Ну, как знаешь! Делай как хочешь, только не жалуйся потом, что пол-улицы топчет твои новые ковры… И лучше задерни шторы, а то в окно будут заглядывать.

Конни хотелось, чтобы все вокруг знали о таком вдруг свалившемся на них счастье. У них первых на Дивижн-стрит появился телевизор, причем как раз за три дня до коронации!

– Поставь здесь… Нет, лучше здесь… – командовала Сьюзан. Для такой маленькой женщины она могла быть неожиданно властной. – И нужен столик, поднимем его на уровень глаз.

– Если поставить сюда, то солнце будет светить прямо в экран, – вмешалась Анна. Пусть она и просто сиделка, но даже ей ясно, что это неподходящее место! – Никто ничего не увидит, – добавила она, и в ее ланкаширском акценте с рокотом булькнули гортанные греческие гласные.

«Какие же они разные, – подумала семилетняя Конни. – Мама, Анна, такая высокая и широкая, волосы рыжие и лежат пышной лепешкой, а глаза зеленые, и от них ничто не спрячется. А тетя Сьюзан темненькая, и глаза карие так и сверкают, а сама совсем маленькая…»

– Но там нет розетки, – опять не согласилась Сьюзан.

Леви, что тот чертик на веревочке, приседал и вставал по команде; этакий бочонок на двух ногах, он пыхтит и ворчит, но никогда не отказывает им в помощи, если это касается его старого дома.

– Давай ты просто помолчишь и дашь мне закончить мысль! Насколько я помню, за диваном есть свободная розетка. Мы отодвинем его от стены, и свет будет падать как надо.

Леви чуть отодвинул диван, Конни юркнула в образовавшуюся щель, и ей досталась добыча – скомканный носовой платок, две засохшие конфеты и обломок какой-то трубки.

Квадратный ковер не доходил до стены, и дощатый пол вдоль плинтуса, который никому не приходило в голову протирать, был покрыт клочьями пыли.

Это повергло Сью в панику.

– Сколько лет в этот угол не ступала нога человека?! Сейчас же все вычистить! Джой, пойди принеси щетку и швабру! Не хватало еще, чтобы соседи подумали, будто весь наш дом зарос грязью!

Мебель немедленно сдвинули, и все принялись рьяно надраивать комнату. Неужели какая-то маленькая коробочка может вызвать такой переполох?

Леви нацелился было потихоньку исчезнуть – на улице его ждал фургончик, – но Сью уже в дверях ухватила его за воротник.

– Не так скоро, мой дорогой… Надо будет еще кое-что подвинуть.

– Поторопись, не то Айви вышлет сюда поисковую экспедицию, а это, ох, недешевое удовольствие.

Все знали, что Айви не любит, когда он уезжает помочь здесь, в своем старом доме. Сама она никогда не появлялась тут из-за Б.C.С. – Большого Семейного Скандала, – о котором, к разочарованию Конни, никто никогда не распространялся. До той ссоры Айви и Леви тоже жили в Уэйверли-Хаусе. И Конни не знала, почему Айви никогда не приглашает их теперь поиграть с Невиллом или посмотреть передачу про ослика Маффина.

Наконец с превеликими осторожностями объект будущего поклонения был водружен на круглый трехногий столик с резьбой по краю: двенадцатидюймовый экран в отделанном под ореховое дерево шкафчике с электронно-лучевой трубкой – принцип работы этого устройства мистер Пиклз однажды пытался объяснить потрясенным Конни и Джой на одном из занятий в детском научном клубе. Пианино сослали в холодную столовую.

Конни и Джой наготовили в школе множество всякой всячины на тему коронации. Классу, в котором училась Конни, поручили мастерить короны и к ним драгоценности, державы и скипетры из картона и золотистых конфетных оберток, сигарет и крышечек от молочных бутылок. Джой училась на год старше, и их класс корпел над альбомами о членах королевской семьи: Джой старательно вырезала все фотографии королевы, какие только могла разыскать.

В воскресенье днем в Кингз-парке всех ожидал пышный праздник, и в самом конце танцевальная группа девочек «Крошки-милашки», среди которых и Джой с Конни, должна будет торжественно нести флажки. А их лучшая подруга Роза Сантини будет петь. Розу и всю ее семью – маму Марию, ее нового мужа Сильвио и младших детишек Сальви и Серафину – тоже ждали в гости смотреть церемонию по телевизору.

По всей Дивижн-стрит развевались флаги и ленты, в каждом окне красовались портреты королевы и афиши новой кинокомедии «Золотая карета». А главное, жители улицы собирались устроить собственное торжество. Только бы не пошел дождь, вздыхала про себя Конни. Погода может все испортить! Эти вечные облака над холмами так и норовят пролиться дождем…

Впрочем, все эти мелкие опасения не могли омрачить предвкушение радости от просмотра церемонии по телевизору. Да уж, порой их дом напоминает вокзальную площадь Гримблтона в первый день каникул – все снуют туда-сюда, эти приезжают, те уезжают, холл заставлен чемоданами, на лестнице не протолкнуться, кто вверх, кто вниз. У них есть постоянные гости, как, например, доктор Фридман, который работает в Центральной больнице, где и мама Конни. Или миссис Пинкертон, которая приезжает навестить племянниц и гостит по нескольку недель кряду. Есть туристы и продавцы, заглядывающие к ним, следуя по привычным для них местам. Гул стиральной машины в кладовой тогда почти не смолкает, а тетушка Сью не успевает утюжить горы белья и взывает о помощи. Случаются и официальные визиты, когда пансион навещает Эсма, бабуля Конни, Джой и Невилла, не так давно перебравшаяся в отдельный небольшой домик в Саттер-Фолде. Она любит нагрянуть без предупреждения, просто проверить, все ли тут в безупречном порядке – все же истинным ее домом по-прежнему остается Уэйверли.

Они приготовились принять столько гостей, сколько сможет вместить дом, – каждому ведь хочется проследовать за будущей королевой от Букингемского дворца до Вестминстерского аббатства[1]. А по телевизору даже еще лучше, сказала бабуля Эсма:

– Так мы сможем и внутрь зайти! Но вы должны вести себя хорошо. Королева, может быть, и не заметит вас, но все равно все узнает. Помните наш девиз: «Семья превыше всего…» Так что никакой болтовни в задних рядах.

Бабулю Эсму Конни любила. Та никогда не приезжала без подарков, которые извлекала из своей коричневой крокодиловой сумочки – иногда это были цветные карандаши, иногда иностранные марки в их коллекцию или бисер в коробочке. Если бабуля чувствовала себя хорошо, то помогала на кухне Сьюзан и Анне и была к ним очень добра.

Конни не очень хорошо разбиралась, кто в их доме кому кем приходится, ей никогда не объясняли, почему они живут вместе. Тетя Сью вернулась из Бирмы с маленькой Джой, а мама привезла Конни из Греции, из Афин. Было еще множество тетушек, которые на самом деле были не тетушками, а мамиными подружками. И все это было как-то связано с Б.С.С. и с тем, что их папы погибли на войне. Как бы там ни было, Уинстэнли занимали в городишке значимое положение.

Они первые обзавелись настоящей стиральной машиной и двумя автомобилями, владели семейным предприятием – лавкой «Травы для здоровья» на местном рынке, а теперь вот у них и пансион с телевизором.

Джой жила в одной комнате со своей мамой, тетей Сьюзан, а Конни – со своей, но им пообещали, что, когда они подрастут, той и другой выделят по спальне в мансарде. А пока что каждую комнату приходилось сдавать. У доктора Фридмана комната без ванной на втором этаже и гардеробная, которую он использовал как кабинет. Комната мисс Пинкертон была рядом с ванной – по причине ее «слабого здоровья», но в чем именно оно проявлялось, никто Конни не говорил, сколько она ни спрашивала.

Завтрак и ужин подавали в столовой, а в тесноватом холле для гостей, обычно затянутым дымом, постояльцев приглашали расположиться с газетой. Семья ютилась в задней гостиной и кухне. Конечно, Конни здорово обрадовалась бы, если бы телевизор поставили прямо здесь, но мама ответила, что нельзя, чтобы такой важный прибор покрылся налетом кухонной гари и всяких брызг.

Телевизор сразу после установки был накрыт кружевной салфеточкой, которая прикрывала его от пыли. Потом из магазина приходил человек настроить антенну, и пол-улицы стояли и смотрели, как он прикрепляет ее к трубе, пытаясь направить в сторону Уинтер-Хилла под Болтоном, чтобы сигнал был лучше. Конни никак не могла взять в толк, как же из невидимых волн складывается картинка.

А у дяди Леви телевизор появился давным-давно, и он мог смотреть из своего дома, как «Болтон вандерерз» и «Блэкпул» дубасят друг друга в финале кубка. Он болел за Стэнли Мэтьюза, когда тот выиграл медаль в матче между «Болтоном» и местной командой, и за «Грасхопперов», которых тренирует муж тети Ли.

Конни с беспокойством поглядывала на небо, опасаясь, как бы дождь все не испортил. Это должен быть совершенно чудесный день! Тетя Сью сшила им с Джой льняные платьица в красную, белую и синюю полоску; мама купила полосатые ленточки в косички. А в школе они приготовили салфетки и бумажные колпаки, воздушные шары и короны!

Но потом пошел дождь, и Джой расплакалась, потому что праздник в парке отменили. И Роза ни с кем не разговаривала, в ее огромных карих глазах стояли слезы обиды. Ну почему, почему здесь вечно льет дождь? С экрана телевизора никак не уходили помехи, настройщика антенны вызвали еще раз. И все-таки самыми волнующими оставались новости: утром в день коронации Би-би-си сообщила, что Хиллари и Тенцинг покорили Эверест, а в Лондоне тоже идет дождь, так что все справедливо.

Вскоре начали собираться гости: старая миссис Пикванс и глуховатый мистер Беддоуз, их сосед; бабуля Эсма прибыла на такси; тетушка Ли с мужем, управляющим в местном бюро путешествий «Лонгсайт»; семейство Берторелли со всей малышней, которая тут же расселась на полу и, раскрыв рты, уставилась на солдат, экипажи и людей с флагами, которых сменили короли и королевы со всего мира в парадном облачении.

– Запомните мои слова, – произнесла бабуля, – такое великолепие… Быть может, солнце особенно благоволило нашей империи, но и мы не плошали.

При звуках национального гимна поначалу все поднимались, но после третьего раза решили, что уже выказали достаточно уважения.

Экран был совсем маленьким, но звук шел чистый – звенели фанфары, гудели колокола, шумела толпа. Конни сидела совершенно ошеломленная, но Джой пихала ее, чтобы та подвинулась, в ответ Конни дернула ее за косичку, и Джой резко вскрикнула. Конни получила шлепок от мамы:

– Мы вошли в церковь, веди себя как подобает…

Гостям передали красно-бело-синее блюдо с красными, белыми и синими сэндвичами – ну, или почти такими: красные помидоры и язык, белый хлеб и маринованная до посинения капуста.

Были приготовлены и особые бисквиты – в форме короны с серебристыми бусинками. Была хрустящая картошка, портвейн и лимонад для дам, крепкое пиво для мужчин и газировка для детей. Все сидели, прилепившись к экрану, машинально засовывая в рот еду, и боялись пропустить хоть секунду драгоценного действа. Когда королева произносила клятву, тетушка Сью прослезилась.

– Она всегда отличалась жутким патриотизмом, – улыбнулась мама и шепнула Конни: – Только погляди! Да она больше британка, чем сама королева!

Потом они увидели маленького принца Чарльза в шелковом костюмчике, рядом с его бабушкой. Он так мило держался.

Никто не заметил, как Невилл проскользнул в дверь и плюхнулся рядом. Кузен Невилл был сыном дяди Леви. Он жил за углом, на Грин-лейн, был «единственным ребенком» и потому любил покомандовать. Все они ходили в одну школу, но Невилл к тому же был в одном классе с Джой.

– Подвинься-ка, – шепнул он, садясь на краешек юбки Конни.

– Что случилось? – спросила она. – У вас что, телик сломался?

– Не-е… Родители опять злятся, все утро ругались. Папа потом пошел в «Британский легион»[2] выпить кружечку. А я снова один. Скучно…

Нет, Конни вовсе не казалось, что быть единственным ребенком в семье так уж и скучно. Вот ей, например, ни минутки не удавалось побыть одной. В комнате или на кухне все время кто-то был рядом. А вот было бы здорово иметь отдельную комнату, как Невилл, и спокойно погрузиться в томик Энид Блайтон, чтобы никто не кричал вдруг: «Конни, лапочка, а ты не могла бы?..» Вместо этого ей все приходится делить с Джой, словно они родные сестры, а не троюродные.

– Сиди тихо и помалкивай, – приказала она Невиллу, и он неожиданно послушался.

Когда церемония закончилась, в Лондоне все еще лил дождь, а в Гримблтоне начало подсыхать. Они принялись накрывать столы – белые скатерти, снова бумажные тарелки и воздушные шары. Отец Джекки Додд тем временем организовал прямо на дороге французский крикет: четные дома против нечетных. Уинстэнли жили в доме номер двадцать два, так что присоединились к команде четных и старались поточнее лупить мячом.

Потом поели еще сэндвичей, хотдогов, булочек с разноцветной глазурью и желе с выдавленными на нем изображениями сто– и тысячефунтовых купюр. Мальчишки размахивали ложками и кричали:

– Морожка, жележка!.. Для пуза тележка!.. Объешка и посмешка!

Бабулю Эсму все это не забавляло.

Потом Сильвио и дядя Пит пододвинули пианино к распахнутому окну в столовой и принялись петь, затевать пляски и веселиться, покуда почти не стемнело.

Местный фотограф из «Меркьюри» сделал общий снимок на улице: Роза, Невилл, Джой и Конни в бумажных коронах улыбаются во весь рот; Анна, Сью с Марией и бабуля Эсма в соломенной шляпе, гордо взирающие на потомство.

«Золотые дети золотого века» гласил заголовок. Впрочем, на Дивижн-стрит заметка не имела особенного успеха – большинство из попавших в кадр были приезжими.

– Да они же все иностранцы! – прыснула мама Норин Бродхерст из дома номер пятнадцать.

По небу прокатился гром, и в ту же секунду из-за поворота на Грин-лейн показалась Айви.

– Вот ты где! Так я и знала! Прошмыгнул! Я же ведь говорила… Нечего делать тебе на Дивижн-стрит. Разыскивай тут тебя повсюду! Марш домой! – рявкнула она Невиллу, резанув для убедительности пальцем по воздуху. Казалось, тетя Айви вся колышется, подумала Конни: и ее кудри, и блузка в оборках, и грудь, и складки на юбке – точно как розовое бланманже на тарелке. Глядя, как Невилл отпрянул от матери, протягивавшей к нему руку, Конни хихикнула.

Айви метнула на нее свирепый взгляд.

– А вы, невоспитанная мисс, лучше бы спрятали эту вашу ухмылочку! Молодой человек, делайте, что вам говорят. Я вам не позволю выставлять меня в глупом свете. – И она выразительно посмотрела на маму Конни и тетю Сью. – Я могла бы догадаться, что вы тут устроите, – прошипела она, явно упуская из виду факт, что рядом танцевало и веселилось пол-улицы.

– Оставь парня в покое, Айви, – вмешалась бабушка Эсма. – Он никому не мешал. Позволь ему поиграть здесь еще немного. Я прослежу, чтобы он вернулся домой до темноты. А Леви разве не вместе с тобой?

– Нет, он, как всегда, потащился в паб. Невилл, ну давай же, а то я тебя шлепну!

– В этом нет необходимости… Пойдем, присоединяйся к нам, – пригласила Сьюзан сердитую Айви, чуть тронув ее за руку. Это была ошибка.

– Нет уж, благодарю. Я знаю, где мне не рады, – раздраженно буркнула Айви, выразительно глядя на Марию и Сильвио. – Быстро же ты занял местечко, а? – вопрос был адресован Сильвио.

– Ничего подобного не было, – вступилась за Сильвио бабуля Эсма. – Послушай, Айви, не забывай, что вокруг люди. Думаю, ты несколько перестаралась с шерри. Если хочешь, я приду посидеть с тобой…

– Спасибо, я предпочитаю собственное общество, – ответила Айви свекрови. – Невилл, ты идешь или мне силком тебя тащить?

– Я хочу играть со своими сестрами! – выкрикнул он, тряхнув черными кудрями и скрестив на груди руки в защитной позе.

– Не смей называть этих девчонок сестрами! Ты настоящий Уинстэнли. А их не приглашали, они влезли к нам, а их матери… – военные вдовы!

– Айви, довольно! – повысила голос бабушка Эсма.

– Не понимаю, почему ты всегда на их стороне, а не на моей? Они украли наше наследство. Клянусь, ты еще пожалеешь об этом дне! – отрезала Айви и, вихляя на высоченных каблуках, зацокала прочь – к себе, в сторону переулка Ричмон, где дугой выстроились сдвоенные особнячки.

– Ты что-нибудь понял? О чем это они? – прошептала Джой, повернувшись к Невиллу, и просияла; за ней – Невилл и Конни. Б.С.С. снова заблистал перед ними манящим своим оперением, и они никак не могли выбросить из головы эту загадку!

– Домой! – распорядилась бабуля, созывая разбредшихся, словно стадо непослушных овец, домочадцев. – Представление окончено, дамы и господа. Думаю, теперь мы еще просто сами немного посмотрим телевизор. – Звук ее голоса заставил всех подскочить. На сей раз пройти в дом никого не пригласили.

Конни со значением взглянула на Невилла. Он назвал их сестрами, и это здорово.

Она стряхивает с себя грезы. Может быть, она покажет те снимки из семейного альбома, их ведь сделали на той вилле. «Да, на них запечатлены все, кто играл какую-то роль в тех событиях», – размышляет она, чуть ли не в сотый раз изучая табло с сообщениями о прилетах.

И снова возвращается в прошлое, к цветам своего детства: аксминстерский ковер с восточным узором, на котором они валялись с книжкой комиксов, следя за отблесками пламени в камине и разглядывая свои башмаки; серые балетные пледы, на которых Роза, Джой и она делали растяжку, то и дело цепляя занозы на дощатом полу танцевальной студии. А школа воспринималась как такое место, где ты сидишь нога на ногу, не стесняясь шершавых коленок, и впитываешь знания, словно губка… Конни улыбнулась.

Драмы настоящей жизни, что разворачивались в пансионе Уэйверли, плавно проплывали над их головами, не задевая впрямую, хотя время от времени их холодное дуновение и заставляло поежиться. Она не может вспомнить, чтобы хоть раз Джой или Невилл оказались не на ее стороне. Они обменивались марками и почтовыми открытками, ссорились за игрой в «монополию» – обычно в дождливое воскресенье днем, когда им не разрешали смотреть телевизор, – и чувствовали, что в это время их матери на кухне возводят воздушные замки, строят грандиозные планы, лишь бы дети смогли получить лучшее образование и шанс воплотить их собственные мечты. Какая же мать не хочет дать своему ребенку больше, чем имела сама?

Глава вторая

Знаменательный день

Тесно прижавшись одна к другой, девочки торопливо шагали по длинной выложенной камнем дорожке, ведущей к женскому крылу Гримблтонской школы – крепости на вершине холма из красного кирпича, с башенками и бойницами вдоль крыши. Строение окружал парк и несколько теннисных кортов, покрытых травой; от мужского крыла школы их отделяла живая изгородь.

Конни казалось, что эта изгородь – точно заросли терновника, отгораживающие один мир от другого, как в «Спящей красавице». Она чувствовала себя совсем маленькой среди старшеклассниц в нарядных серых юбках и красных пуловерах с эмблемой школы, которые провели их сначала в квадратный двор, а затем в классы.

По обеим сторонам изгороди все школьники десяти и одиннадцати лет должны были держать экзамен – те, кто справится, будут приняты в лучшие школы. Таких ответственных дней в ее жизни еще не было.

Тетушка Сью настояла, чтобы они надели школьные платья-безрукавки, блузки и галстучки, а волосы заплели в два «кренделя» над ушами.

– Важно произвести хорошее впечатление. И это поможет вам сосредоточиться, – говорила она.

Розе позволили надеть брюки в шотландскую клетку и свитер, а волосы зацепить в хвост. Она рассчитывала на место в школе при монастыре Скорбящей Богоматери. Девочек распределяли по фамилиям, поэтому Роза попала в другую группу, не с Конни и Джой. Невилл тоже был здесь, но по другую сторону изгороди.

У ворот топтались взволнованные матери, каждой хотелось, чтобы ее сокровище выдержало испытания. Но Роза, Конни и Джой приехали на автобусе сами, с шумной ватагой поступающих из начальной школы Святого Спасителя.

Мама Конни в тот день дежурила в больнице, на удачу она дала Конни иконку Святого Иоанна Патмосского. Она специально ездила в Манчестер купить подставку, к которой ее прикрепить. Доктор Фридман дал Конни новую ручку. Тетя Сьюзан приготовила завтрак и заставила их с Джой съесть овсянку и яйца, чтобы голова хорошо работала. И теперь Конни подташнивало, и она то и дело судорожно глотала слюну.

Почти год они дополнительно брали уроки арифметики и развивали пространственное мышление. Их педагог, мисс Скоура, жила в конце улицы, прежде она работала учительницей, но теперь вышла на пенсию и занималась с ними в гостиной, беря по полкроны с каждой. Она любила громко проговаривать, а точнее, выкрикивать каждое действие – сложение, вычитание, умножение. Девочки должны были оставлять свои полкроны под колокольчиком, стоявшим на каминной полке: мисс Скоура не любила принимать деньги от детей из рук в руки.

Невилл называл ее ведьмой – у него было в два раза больше таких уроков. Мисс Скоура была добра, когда ее подопечные старались, и швыряла книгами через всю комнату, если они были невнимательны.

– Конни Уинстэнли! Это просто бессмыслица! Ты же можешь решить все гораздо лучше! Смотрела телевизор, пока решала, да? – кричала она, и твердый взгляд ее серых глаз резал, как лед, однако она была права. – Я не позволю, чтобы ваши матери тратили драгоценные деньги, а вы тут валяли дурака! Отправляйся домой, перепиши все начисто и через неделю приходи, и чтобы никаких помарок. От своих лучших учениц я жду только лучших результатов.

И Конни бежала домой, рыдая от стыда. Именно тогда она поняла, сколь многого от нее ждут – ждут не только мама, или тетя Ли, или бабуля, но и школа: той хотелось, чтобы как можно больше ее лучших учеников перешли на следующую ступень и чтобы этим можно было хвастаться в газетах.

Ее учитель, мистер Педли, не давал частных уроков. Он говорил, что это нечестно. Но у него были свои методы. В классе пятьдесят пять учеников, самых сильных он вызывал к доске чаще и наказывал, если они не выкладывались полностью, тоже чаще. Конни отправили экзаменоваться годом раньше, чтобы она попробовала свои силы.

Тетя Сью сказала, что здесь каждый должен думать о себе и не упускать шанс. Бабушка Эсма пообещала купить им школьную форму, если они пройдут. Они вместе ездили на автобусе ее навестить. С холма, на котором стоял ее домик, город казался лесом дымовых труб. Иногда бабуля устраивала для них пикник и выводила прогуляться по окрестностям, показывая им голубику, грибы, деревья. Они ели имбирную коврижку и пили лимонад, а потом наперегонки бежали домой и усаживались пить сладкий чай из фарфоровых чашек в цветочек.

Конни обожала бабулину гостиную – ряды фарфоровых тарелок в буфете и множество фотографий родственников на пианино. Особенно ей нравилась одна – ее папа, Фредди, в военной форме. Он казался ей очень красивым.

– Я многого жду от вас обеих, – частенько приговаривала бабуля. – Мне будет очень приятно привезти вас в магазин и нарядить в эти шляпки с красным кантом и полосатые блузки. Вы должны поддержать традицию, хоть вы и девочки. Да-да, никаких оправданий – семья Уинстэнли надеется на вас, – улыбалась она.

Джой кивала. Она не очень-то верила, что ей удастся сдать экзамен. Потом она бросала завистливый взгляд на фотографию Фредди на каминной полке.

– А мой папа, Седрик, тоже ходил в среднюю школу, как и папа Конни? – спрашивала она.

– Уверена, что ходил, дорогая моя. И дядя Леви тоже ходил. Правда, сейчас этого по нему не скажешь, – вздыхала бабуля и смотрела на фотографию, где тот снялся совсем молоденьким солдатиком в фуражке.

Почему больше никто ничего не рассказывал им о Седрике, их двоюродном дяде из Лондона, который умер до рождения Джой? Не было и фотографий. Вся его семья погибла во время бомбежки.

Конни отлично знала, что такое бомбежка, – она видела разрушенные дома из окна автобуса, когда они ездили в магазин в Манчестер и заходили в греческую церковь. Мама тоже была не лучше! Ничего не рассказывала о Крите и Греции и о том, как она повстречала ее папу. История их встречи, словно посылка, была обернута бумагой с надписью: «Не вскрывать, а не то…» Так нечестно. У нее нет ни одной медали, никаких вещичек на память, как у других детей в ее классе, чьи папы тоже погибли на войне.

Неразбериха была и с ее именем. Почему все называли ее Конни, а мама – Диной? Когда она спросила маму об этом, так лишь пожала плечами:

– Это мое особое имя для тебя. Тебя назвали в честь бабушки, Констанс Эсмы. Это честь – носить ее имя. Традиция.

Она знала только, что очень похожа на своего папу Фредди. Она и сама это видела по фотографии. Она так же миловидна, у нее такие же светлые кудри.

Она часто задумывалась, как это у мамы и папы получилась она. Это как-то было связано с тем, что папа посадил семена в мамин животик, и они проросли, как помидоры в теплице. Джой сказала, что они превратились в жирные луковицы, но Роза сказала, что ее мама тоже выращивала братика Сальваторе и сестричку Серафину в своем животике, пока он не раздулся как воздушный шар, а потом однажды ночью лопнул, когда она спала.

Семейство Сантини одно время жило в пансионе Уэйверли, и это было весело. А потом они перебрались на второй этаж над парикмахерским салоном дяди Сильвио, и этому сопутствовала какая-то большая ссора, говорить о которой никому не позволялось. Это был еще один Б.С.С.

Когда тетя Мария, мама и тетя Сью собирались вместе, это всегда был шум, бутылки вина и смех. Иногда к ним присоединялся доктор Фридман, тетя Диана, которая работала в Лондоне, и ее подруга Пэм из больницы. Конни понимала, что, возможно, у нее не очень много близких родственников, но на недостаток тетушек и дядюшек она пожаловаться не может.

Раз в неделю девочки встречались в танцевальном кружке, а после шли есть мороженое, и Роза, которая готовилась участвовать в спектакле в Королевском театре, во всех подробностях рассказывала им, какая звезда в какую парикмахерскую ходила и какую укладку делала. А мама запретила им пойти на прослушивание в детский хор, потому что, как она сказала, весь свой сон они должны тратить на восстановление сил для подготовки к экзамену. Ну и надоел же Конни этот экзамен!

И вот теперь, в субботнее утро, вместо того чтобы отбивать чечетку в танцевальной студии, она сидит тут в школьной форме и должна написать три теста. Одна мысль, что все утро придется провести за партой, нагоняет тоску. В субботу по утрам они всегда занимались чечеткой, а потом катались на автобусе на верхней палубе, а потом отправлялись к рыночным рядам и спускали все карманные монетки на круглые твердые леденцы, цветную сахарную пудру – которую ели, макая в нее пальцы, и те после долго не отмывались от краски, – и лакричные конфетки, и выпуск журнала «Школьный друг», чтобы было на что меняться с Джой. Ей нравилось разглядывать лотки с пуговицами и блестками, у филателиста выбирать набор марок для коллекции. Так что шестипенсовик уходил быстро. Он просто жег карман, и ей никогда не удавалось что-нибудь скопить.

Она окинула взглядом высокие окна и дверные арки. Да, в самом деле величественно и даже пугающе, но так ли уж она хочет каждый день ехать на автобусе через весь город в полосатой школьной форме, на которую все обращают внимание? А если она заблудится или решит прогулять урок?

– Ты же сядешь рядом со мной? – шепотом спросила Джой. – Я боюсь.

Джой всегда переживала из-за уроков и боялась, что не сможет выдержать экзамен. Она всегда выполняла все домашние задания и делала все, что задали по музыке, а тетя Сью суетилась вокруг нее так, как никогда вокруг Конни не суетилась ее мама. Тетя Сью всегда была дома на кухне, а мама – то в больнице на дежурстве, то в вечерней школе изучала английский, чтобы он стал лучше.

Мама работала полный день, поэтому им мало времени удавалось проводить вдвоем, разве что когда они ездили в церковь в Манчестер. Тогда чаще всего она болтала с Конни по-гречески. Они садились в автобус, и Конни чувствовала, что мама такая родная, и так хотела расспросить ее о родине. Она немного понимала по-гречески, но теперь мама все чаще разговаривала с ней только по-английски, словно стыдилась своей страны.

Одно было ясно: все ожидали, что она справится хорошо. Но когда она увидела, как сотни девочек так уверенно заходят в здание школы, и все они надеются пройти на немногие имеющиеся места, затея показалась ей зряшной. У них с Джой нет ни единого шанса оказаться в числе немногих избранных, решила Конни.

– Давай, Джой, пойдем прогуляемся тут вокруг, будто это место уже наше! Какая разница, поступим мы или нет. Полно и других хороших школ, – рассмеялась она.

– Но мамочка говорит, что эта школа лучшая в округе. Все хотят здесь учиться. Девочки потом поступают в университет и становятся знаменитыми, – отвечала Джой, сжав ее руку.

– Мне все равно. Мисс Скоура сказала, что мы можем лишь приложить все усилия. А остальное следует предоставить Провидению, – ответила Конни, стараясь казаться храброй.

– Что это значит?

– Не спрашивай, не знаю. Думаю, это как-то связано с церковью. Ты же чаще меня ходишь в церковь, – напомнила она, устав от всей суматохи. – Пусть все поскорей закончится, и тогда мы сможем спокойно готовиться к рождественскому представлению.

Доктор Фридман предположил, что будет полезно прочесть все книги, которые были в списке рекомендаций. Она поплакала над началом «Джейн Эйр», влюбилась в «Сюзанну с гор» и «Ветер в ивах», но ничего не разобрала в «Алисе в Зазеркалье» – эта книжка вызвала лишь кошмары.

И все же доктор Фридман ей нравился. Он был добрым и все ей объяснял. У него было грустное морщинистое лицо, и он бросил курить, а потому постоянно сосал леденцы, которые держал без обертки в кармане. И когда он угощал ими Конни, они всегда были в пуху, так что приходилось ополаскивать их под краном. Теперь он уговаривал и Марию с Сильвио, и дядю Леви не курить, но они его не слушали.

Конни знала, что он очень умный. У него в комнате повсюду были сложены стопки книг, и он всегда помогал ей с домашними заданиями, когда что-то не получалось. Это доктор Фридман объяснил ей, что балетная музыка называется классической. Он знал все мелодии, под которые она выполняла упражнения у самодельного станка, прикрученного в холле, и часто аккомпанировал ей. Иногда, когда он думал, что его никто не видит, он заводил граммофон, ставил Шопена и плакал в носовой платок. Судя по всему, классическая музыка нагоняла на него тоску, но он все равно ее слушал.

Джой больше любила вязать одеяльца для своих кукол и вышивать чайные салфетки для рождественских подарков. Ей нравилось смотреть телевизор и говорить, что их домашний доктор не похож ни на одного из докторов в «Домашнем докторе»[3].

Мама ухаживала в больнице за пожилыми дамами, и порой девочкам приходилось петь и танцевать для них в палате. Пожилые дамы от умиления пускали слезу, а спали они в кроватях с решеткой сбоку, и это всегда пугало Конни. Пугала и сама больница с ее пустынными скрипучими коридорами и ужасными запахами. Она ни за что не хотела бы стать сиделкой или постоянно готовить завтраки и шить, как тетя Сью. Ну да, значит, придется собраться и написать эти тесты.

Конни больше хотелось быть похожей на тетушку Ли. Иногда в субботу днем тетя Ли закрывала свое бюро путешествий и вела их на футбольный матч в Брогден-парк поболеть за «Грасхопперов». Ли с девочками стояли на ветру под навесом и во все горло вопили. А по дороге домой ели традиционную жареную рыбу с картошкой, и это было самой приятной частью программы – вдыхать аромат соли и уксуса, горячего жира и теплых пальцев. Дорога шла в гору, они шли не спеша, держа во рту горячие кусочки картошки, и путь сразу казался короче.

Тетя Ли в свое время поступила в гимназию, но в шестнадцать лет ушла работать в налоговой службе и в лавке на рынке, потом много путешествовала за границей, и Конни это казалось невероятно шикарным.

Сейчас они с Джой сидят тут, наверное, как конкурентки, подумалось Конни. Обе понимали: решается их будущее. Она хорошо понимала, что значит провалить этот экзамен.

Ей придется пойти в среднюю школу Брод-лейн, в которой учатся грубые бритоголовые мальчишки из квартала, застроенного муниципальным жильем. А Роза пойдет в католическую школу Святого Венсана, и в пятнадцать лет ей придется начать работать в каком-нибудь супермаркете.

Мистер Педли неустанно твердил о том, как важно сдать этот экзамен; это единственный шанс показать, чего ты стоишь. Но ведь в ней вовсе не было ни золота, ни серебра, чтобы она могла что-то стоить… Или он имел в виду что-то другое? И вот они сидят и ждут, когда прозвучит команда перевернуть страницу, а строгая леди в черном платье ходит взад и вперед, проверяя, чтобы никто не вздумал списывать у соседа.

«Констанс Эллен Уинстэнли» – напечатано на бумагах, лежащих перед ней, и внезапно до сознания Конни дошло, что все это происходит на самом деле и это очень страшно.

Она сняла с запястья часы и положила их на парту перед собой, чтобы следить за временем – так они тренировались с мисс Скоурой. Та много раз заставляла их репетировать. «Трижды прочтите вопрос и потом отвечайте только на этот вопрос», – учила она.

– Переверните листок и приступайте, – прозвучала команда учительницы. Первым было сочинение, надо было придумать собственную историю.

Выберите одну из этих тем:

1) Мой любимый выходной день…

2) Каким я буду через десять лет…

3) Один день из жизни…

Конни без раздумий выбрала последнюю – она сразу решила, о чем будет рассказывать.

– Ну и трудные же были задания, правда? – вздохнула Джой, грызя кончик карандаша, когда они, покончив наконец и с арифметикой, сидели в гостях у Розы, к которой отправились сразу после экзамена. Здесь же суетилась и мама Джой.

– Ну что? Ну как? Как все прошло, Роза? – спрашивала тетя Сью.

Та беспечно пожала плечами:

– Главное, я могу распрощаться с нашей «Скорбящей Богоматерью»! – отмахнулась она, погружая ложку в огромную порцию мороженого – шоколадно-клубнично-ванильного. С тех пор как у тети Марии с ее семьей приключился Б.С.С., они редко бывали у Сантини, но Розе позволяли приходить к ним одной. Старая донна Валентина – тамошняя бабуля – все еще хотела баловать своих внуков и друзей.

Тетя Сью учинила им настоящий допрос, в мельчайших деталях выспрашивая, о чем были задания и как они отвечали.

– Джой, а на какую тему ты писала сочинение? – шепотом спросила она.

– Как мы и репетировали – о том, как я буду балериной, когда вырасту, – ответила Джой. Только она совершенно не собиралась становиться балериной. И вообще еле-еле сумела сдать последний экзамен в Королевской академии.

– А ты о чем писала? – с улыбкой спросила Джой, поворачиваясь к Конни.

– Один день из жизни мешка с картофельными чипсами, – ответила Конни, глядя, как их лица вытягиваются от изумления.

– Мы же не проходили такого с мисс Скоурой, – недоверчиво уточнила Джой. Мамино лицо сразу поникло от огорчения.

– Знаю, знаю, но это сразу пришло мне в голову, и история получилась хорошей. О том, как из моря на землю вылезла рыба, а из земли вытянули картофелину, и никто из них не думал, что они чем-то особенные, но вот когда их соединили и обернули газетной бумагой, они превратились в волшебную еду, согрели нас и сделали счастливыми. Обертку потом выбросили в урну, но она выпрыгнула и начала новые приключения.

Внезапно история показалась Конни очень глупой, и она поняла, что упустила свой шанс. И все же она написала правду, ведь ей совсем не хотелось быть балериной, даже как Роза, которая танцевала лучше всех в школе.

– Уверена, ты старалась, как могла, – сказала мама, погладив Конни по руке и передавая ей два шиллинга на какое-нибудь угощение. Конни же могла думать лишь о том, что экзамен позади, можно забыть о нем и думать о Рождестве.

Весенним утром, когда все должны были получить письма с результатами экзамена, Конни пришлось отправиться в школу, так и не узнав, что же в конверте.

Кругом уже вовсю лились слезы и вспыхивало негодование, мамочки в гневе швыряли скомканные письма через прутья забора, окружавшего игровую площадку. «Тебе дают место в технической школе». «Ты поступила в школу Мур-бэнк». Какое же это было мучение – считать нескончаемые минуты, когда после обеда они смогут рвануть домой и вскрыть наконец конверты, ожидающие их на столе в кухне.

Тетя Сью сидела, улыбаясь, глядя на Джой:

– Тебя взяли, ты поступила в Мур-бэнк!

Это была муниципальная общебразовательная школа в центре города, безусловно, второго сорта, но все знали, что она уж точно лучше школы Брод-лейн.

Конверт Конни все еще лежал на столе нераспечатанным. Мама была на дежурстве, но у Конни не было сил ждать. Она разорвала конверт и прочла письмо.

– Вот это да! Боже мой! Не может быть! – закричала она, запустив письмо через стол к тете Сью. Та прочла и вспыхнула.

– Поздравляю, Конни! Гримблтонская школа, женское отделение! Выходит, им все-таки глянулась твоя рыба с картошкой…

Конни выпутывается из пелены воспоминаний и с тревогой взглядывает на часы. Как же ползет время, когда следишь за ним!

Для ее детей ворошить страницы этого семейного альбома – все равно что шагнуть в другой мир. Мир, где девочки носили платья и сандалии – кожаные, с ремешками до щиколоток. А мальчики до тринадцати лет разгуливали в шортах. Сейчас это кажется таким смешным… Дети дотемна носились на улице, спокойно шли через парк, сидели в кино, гуляли по всем окрестностям, на многие мили удалясь от дома, играли дни напролет. Сейчас все иначе.

В поле зрения Конни, конечно, попадали и другие дети, кому не так повезло, как детям из семьи Уинстэнли. Если верить книжкам, детство было у многих совсем другое, отнюдь не такое счастливое, а полное лишений и разочарований. Какую бы полуправду ей ни преподносили, она воспринималась как откровение. Им было лучше знать, взрослым, в том мире пятидесятых! У родителей часто были свои причины не говорить всей правды.

Три девочки и Невилл жили в оболочке мыльного пузыря, под защитой тетушек, друзей, соседей, старавшихся восполнить детям отсутствие их отцов. И у многих их школьных друзей тоже не было отцов, все из-за войны.

Как говорится, нельзя скучать по тому, чего нет…

Глава третья

Роза

Стоя в очереди в столовой, Роза грезила наяву. Мысленно она в который раз прокручивала движения, которые ей предстоит показать на просмотре: дэгажэ дэрьер… жэтэ… па-дэ-бурэ и плие[4]. У нее будет всего несколько минут, чтобы произвести впечатление на судей и получить место в Манчестерском отделении Королевской академии. А вокруг будут толпиться такие же взволнованные двенадцатилетние девчонки в белых трико, перетянутых на талии резинкой. Мисс Липтрот занималась с Розой дополнительно, чтобы отшлифовать каждое движение до совершенства.

Каждый день рано утром Роза шла в часовню и молилась: «Пресвятая Богородица, помоги мне пройти конкурс!» Она жертвовала конфетами и вместо них покупала пачку фотографий негритянских детишек, которых миссионеры в Африке спасли от голода. Иногда, склоняясь в пор-дэ-бра[5], она снова молилась Пресвятой Богородице. А потом сестра Жильберта стала к ней придираться, и с тех пор начались неприятности.

Руки и пальцы. Вот главное ее достоинство, так как ноги у нее коротковаты, а подъем недостаточно крут, чтобы стопа на пуантах смотрелась идеально. На верхней площадке лестницы у нее был станок, и она прилежно отрабатывала там все упражнения, но для растяжки места никак не хватало – там стояла коляска.

Она потянула вперед носки коричневых туфель – проверить, не сморщились ли гольфы на щиколотках. Ох уж эти гольфы… Серые, шерстяные, с золотыми и коричневыми полосками у колена, они просто уродуют ноги! Вот если бы ей уже было можно носить чулки, как шестиклассницам! Передник из саржи подгоняли под ее размер, он достался ей от кузины Марселы и был великоват. Ей все доставалось от кого-нибудь, все лоснилось от долгой носки, и все было для нее подогнуто или присборено. В результате она чувствовала себя словно какая-то помесь осы с пчелой.

Пресвятой Богородице нравились девочки в бесформенных тускло-коричневых платьицах цвета вспаханного поля или «какашек», как однажды шепнула Розе ее подружка Морин Брэди. Роза приподняла юбку проверить коленки. Ну да, как обычно после беготни по парку за братцем Сальви – все ободраны и исцарапаны, а в царапины въелась пыль.

– А ну опусти юбку, Розария! – прикрикнула сестра Жильберта, чьи глаза, словно радар, выискивали вокруг малейшие нарушения правил. – Сколько раз тебе повторять, что ученицы школы Пресвятой Богородицы не оголяют части своего тела, исключение – спортивная площадка! Ученицы школы Пресвятой Богородицы – прежде всего леди, даже если порою нам приходится терпеть рядом грязнуль и нерях. Но мы не потерпим здесь простонародных ухваток, ты слышишь, Сантини? Хотя чего ж еще ждать от итальянских крестьян? – презрительно вопросила монахиня и взглянула на Розу, словно та должна была с ней согласиться. – Добродетель и благопристойность в любых ситуациях, девочки. Вы маленькие кораблики Пресвятой Богородицы, плывущие по морю грехов и ереси.

Роза ненавидела сестру Жильберту и особенно – это ее длинное черное платье, которое, когда та шла по коридору, шелестело, словно черный лебедь, скользящий по гладко отполированному дубовому морю. Как в «Лебедином озере» – Одиллия, дочь злого волшебника, клюет ее, Одетту. Вся такая благолепная, сахарная, приторно-сладкая, а сердце черно от злобы. Как же Роза рыдала, когда принц не узнал Одетту! Это было несправедливо!

Сестра Жильберта видела каждое ее движение: стоило ей побежать, когда следовало шагать чинно, или пойти одной, когда все шагали парами; она ругала ее за то, что она поет слишком громко, что чихает в церкви, что у нее грязные руки и коленки и что постоянно теряется ленточка для волос.

Мама вздыхала и доставала шестипенсовик на новую ленточку – купить их можно было только в школе. Вот уж это точно нечестно. У сестры Жильберты в столе, должно быть, скопились уже сотни ленточек.

Хорошо, что домашние задания были нетрудными, и она успевала все сделать в автобусе по дороге домой или ненадолго устроившись под колпаком свободного фена в их салоне, пока было тихо. Жалко только, что потом учебники начинают пахнуть перекисью водорода и краской для волос. Однажды эта краска брызнула на тетрадку, за что ей снова досталось. А ей надо было набрать самых высоких оценок – золотых звезд, как их называли в школе, – чтобы ей разрешили на полдня отлучиться на просмотр. Место в утреннем классе Академии – это ведь следующая ступенька на пути к тому, чтобы стать новой Марго Фонтейн, Берил Грей или Алисией Марковой. Любой из них, неважно, которой именно. И у нее уже есть красивое сценическое имя.

«Роза Сантини, восходящая звезда Школы королевского балета, выступит в Королевском театре в Гримблтоне в знак любви к родному городу и своей альма матер, Школе танцев мисс Лемоди Липтрот», – напишут газеты. Монастырская обитель всем составом отправится на представление, а сестре Жильберте не хватит билета, и она останется одна в келье и будет рвать на себе волосы за слова о том, что Сантини грубые невежды и простолюдины.

А пока приходится страдать за искусство; ну да, затесался при дворе тучной пчелиной матки, погоняющей своих фавориток с резинками на талии и высокими бюстами, крошечный трутень. Ничего, когда-нибудь ей понравится грудь, как у Сабрины из фильма. Но сначала Роза должна стать знаменитой. Большая грудь мешает красиво выполнять жэтэ и еще кое-какие движения, она колышется и подпрыгивает под тонким трико. Сестра Жильберта говорит, что эта часть тела может вызывать похоть и вести к греху, поэтому ее всегда надо стягивать одеждой.

Ее-то груди величиной с половинки лимона, но Роза все равно надевает крошечный хлопковый лифчик, чтобы под белым трико ничего не просвечивало. Тело ее менялось, и ей страшно мешали волосы, проступившие внизу живота: они такие темные и грубые, что в трико пришлось вшить подкладку.

У монахинь груди не было вовсе, вместо нее они носили длинные белые покрывала поверх черных платьев, словно пингвины, вперевалку шагающие вдоль берега в скрипучих башмаках, которые больше походили на угольные баржи.

У сестры Жильберты повсюду были шпионы, исправно доставлявшие ей лакомые кусочки информации. Иначе откуда бы ей знать, что Розария вовсю отплясывала с протестантами в кафе-мороженом, одну за другой бросая монетки в музыкальный автомат, который, как всем доподлинно известно, и есть сам дьявол во плоти. Ах, если бы она лучше ладила с другими девочками в классе!

Она часто хихикала с Морин, умной и мечтавшей стать учительницей. Поэтому их разделили, а Розе сказали, что она дурно влияет на Морин, и ее посадили с бедной Селией Уайтхаус. У той были рыжие волосы и веснушки, и она изо всех сил старалась стать святой, а ее родители держали магазин конфет и табачную лавку и на Рождество приносили в школу множество подарков, чтобы наградить учениц.

Почему-то сестра Жильберта все знала о семейном скандале в доме Сантини и Великих Потрясениях, обрушившихся на семью, когда папочка отправился на небеса. И о том, как мама оставила кафе и родила ребенка, а потом жила с протестантами, пока Сильвио Берторелли не вернул ей честное имя. Акции Сантини ценились невысоко и после того, как кузина Марсела в пятнадцать лет бросила школу прямо накануне экзаменов и начала работать в кафе. Энцо ходил в школу Святого Венсана, и от этого смиренного отрока никто не ожидал выдающихся свершений. Поэтому поступление Розы в среднюю школу стало сюпризом даже для нее самой. И бременем, которое ей приходилось нести.

– Надеюсь, ты продержишься здесь дольше своей кузины, – сквозь зубы процедила монахиня. – Девочкам из семьи вроде твоей нечего делать в средней школе. Они зря занимают драгоценные места. А чтобы в зародыше подавить твое своенравие, ты будешь дополнительно помогать на кухне и посещать уроки истории христианства. Выпускницы школы Пресвятой Богородицы должны стать светлыми маячками Католической церкви в Гримблтоне, исполнить священный долг материнства в брачном союзе, благословленном Папой через венчание и божественную литургию. Я пока не вижу, чтобы ты была готова к этому. Прилежные девочки из католических семей не скачут по сцене, и мы не потерпим среди нас попрыгушек. Я буду присматривать за тобой, Сантини.

Им было непросто собрать ее в школу, ведь за Сальви появилась и малютка Серафина, так что при всех хлопотах они едва сводили концы с концами, и в квартирке над парикмахерским салоном никто не сидел без дела. Мама сбивалась с ног, обслуживая клиентов, а Роза приглядывала за малышами, оттачивая упражнения у станка.

Место в Королевской академии все изменит. Ну а школа – это просто чтобы как-то занять время между балетными классами и танцами под музыкальный автомат. Но в любом случае ей нужно письменное разрешение, чтобы ее отпустили с занятий и она могла бы сесть на автобус в Манчестер.

Мама писала с ошибками, а Сильвио и того хуже. Наконец попросили Квини Квигли из Вечернего клуба «Оливковое масло». Та согласилась помочь и написала письмо на персиковой бумаге с легкой отдушкой, а мама подписала его. Роза передала письмо в учебную часть и почти забыла о нем, пока ее вдруг не остановила учительница.

– Розария, мы не даем выходных, если ученица вместо занятий задумала поплясать с актеришками. Неделя и так слишком коротка, чтобы наши школьницы успевали усвоить, что им следует избегать всяческих искушений, насылаемых на них зовом плоти и диаволом, – от слова к слову распалялась сестра Жильберта. – Танцульки и попрыгульки! Выйти в полуголом виде на сцену, чтобы мужчины глазели и пускали слюнки! Да разве этого добрая мать желает для дочери? Мы не дадим тебе разрешения ради твоей же пользы, и больше не будем об этом. Тебе все ясно?

Роза кивнула, чувствуя тошноту в горле. Слова монахини мог бы опровергнуть только священник. Но мама ни за что не посмеет перечить монахине. А Роза просто должна поехать! Так что не остается ничего другого, кроме как проигнорировать запрет и солгать. Она и так уже ступила на зыбкую почву и впала в смертный грех. Непослушание немыслимо даже для человека, не питающего должного почтения к Церкви. И пусть речь идет лишь о ничтожной отлучке на полдня. Но как ей солгать собственной матери?

После уроков она с радостью увидела, что Джой и Конни поджидают ее у салона Сантини. Они всегда встречались здесь по пятницам. Конни просто сидела, в красной полосатой форме она напоминала полосатую палочку. А бедняжка Джой в тяжелом ярко-синем пальто и фетровой шляпе тихонько потягивала молочный коктейль. Они уже начали сравнивать, что кому задали на дом.

– Ну что, когда просмотр? – дружно спросили подруги: вся их танцевальная студия переживала за того, кто сможет пройти такой отбор. Как же хорошо, что они старые друзья, и она может сказать им правду.

– Эта корова Жильберта не отпускает меня с занятий, – прошептала Роза. – Но я должна уйти! Как же мне быть? – спросила она, ковыряя ложкой ванильные шарики с малиновым соусом.

– Не говори ничего никому, поезжай молча, – предложила Конни из лучших побуждений. Роза знала, что сама-то она была так умна, что школу никогда не пропустит. На нее всю жизнь сыплются всякие грамоты и призы, а карманы набиты библиотечными книгами.

– А ты притворись, будто заболела, – предложила Джой; для нее прогулять школу было не редкость. Она все время ссылалась на то, что ей надо помочь тетушке Сью в пансионе Уэйверли. Она теперь и на танцевальные-то занятия почти не ходила, предпочитая просто после встречаться в кафе.

Судя по всему, Джой не обзавелась друзьями в школе Мур-бэнк, поэтому постоянно зависала с Конни и ее одноклассницами. Никого из них она особенно не интересовала, и очень зря – Джой была доброй девочкой и умела чудесно рассматривать витрины и выбирать товары в лавках на рынке. И она была хорошенькой, хотя и несколько полноватой. Роза жалела Джой.

Утром в день просмотра Роза дважды проверила, все ли она собрала в балетную сумку – у нее был чудный круглый баульчик с ручкой, ее гордость и радость. И решила прогулять школу вовсе. Если она назавтра принесет записку о том, что сегодня была больна, никто ничего не скажет.

Она намеренно пропустила нужный автобус и пошла пешком, словно направлялась к дантисту, неспешно вернулась домой и еще раз проверила сумку.

Сильвио предложил подвезти их всех на своем фургончике, поскольку он все равно собирался на склад за разными склянками и притирками для парикмахерского салона. Закрывались они сегодня пораньше, так что мама тоже захотела прокатиться в Манчестер. Лучше бы, конечно, только они вдвоем и поехали, но Сильвио не из тех, кто согласится остаться дома и присматривать за младшими.

Розе было назначено на половину третьего: станок, танец, собеседование и медицинский осмотр. От волнения ее колотил озноб. Ей едва удалось поскорее загнать всех в фургончик, а им еще предстояло ехать пятнадцать миль до центра города.

Они были уже около Салфорда, когда вдруг спустило колесо, и всем пришлось вылезать. И тут выяснилось – у Сильвио нет запасного, забыл. Роза глянула на часы, и ее накрыла волна паники. Никто из них не знал, на каком автобусе отсюда можно добраться до места. Но мама не позволила бы такой малости, как отсутствие попутки, сломать дочери будущее, и она бросилась наперерез первой проезжавшей по дороге машине, словно речь шла о внезапном бедствии в масштабе страны, но при этом быстренько убедилась, что на переднем пассажирском месте сидит женщина.

Супружеская пара в машине ехала в Читэм-хилл и, услышав их историю, согласилась подбросить Розу к началу улицы Динсгейт, а там уж она сама добежит. Мама пообещала ее догнать, как только Сильвио раздобудет новую шину. Она поцеловала ее и вложила ей в руку маленький крестик.

– Положи его в лифчик на удачу, – улыбнулась она. – Я буду молиться за тебя.

Когда они добрались до Динсгейта, было уже десять минут третьего, а идти до нужного дома оказалось неблизко. Улица была гораздо длиннее, чем она думала. От напряжения ноги ее стали свинцовыми, и она в слезах бросалась к прохожим, спрашивая дорогу, но никто не знал, где эта самая школа.

Ровно в половине третьего она наконец нашла нужную дверь и, перепрыгивая через две ступеньки, кинулась в раздевалку. Сдернула школьную форму, судорожно натянула трико и балетную юбочку, растрепав при этом аккуратный пучок на макушке, тесемки на пуантах в спешке завязала неправильно и, вся пунцовая от волнения, тихо прокралась в класс – запыхавшаяся, взбудораженная. Заняла место в конце станка и с ходу начала выполнять движения.

– Плие… батман тандю… – размеренно произносила названия движений дама из экзаменационной комиссии – она опиралась на высокую трость и медленно перемещалась по классу, внимательно оглядывая девочек.

Тут уже некогда было рыдать над тем, что все пошло не так, как было задумано. Роза постаралась собраться и унять дрожь. Вдруг с ее ноги соскочила балетка и стукнула по деревянному полу. Это окончательно раздавило ее, и она позабыла все, чему училась. Мамин счастливый крестик так и остался лежать в кармане пальто.

Пришедшее вскоре письмо с отказом не удивило ее. Ей так и не удалось прийти в себя у станка и работать спокойно. В конце концов, она же продала душу, лгала, лишь бы получить эту бесценную возможность – и вот оно, наказание за грехи…

– Мне очень жаль, – сказал Сильвио. – Я должен был проверить, есть ли у нас запасное колесо. Или должен был отправить тебя на автобусе.

– Не переживай, – огорченно сказала мама. – Может быть, в следующий раз получится.

Да, но следующего раза не будет! Она вырастет из того возраста, в котором набирают в Академию.

– Ну не переживай, ты же старалась! – одобрительно улыбнулась мисс Липтрот, ласково похлопав ее по плечу. – Шансов поступить было не так уж много, Роза.

– Просто не повезло, – шепнула ей Конни и протянула леденец, который менял цвет. – Им же хуже, что они выбрали не тебя.

– Бедненькая, – вздохнула Джой, со слезами заглядывая Розе в глаза. – Это несправедливо.

Да, это было очень несправедливо. Разве повернется у нее язык рассказать им, что она выступила просто кошмарно, хуже и не представить, и не показала вообще ничего из того, чему ее так хорошо научила мисс Липтрот? Если бы она успела вовремя, настроилась бы на нужный лад, то делала бы все совершенно иначе, а она не справилась с нервами. Да настоящие великие балерины никогда бы не позволили себе такого!

Может быть, она не годится для классического балета? И ноги коротковаты, и выворотность недостаточна. Пора сложить все это покаянно к ногам Девы Марии и помолиться.

– Я всех подвела, – рыдала Роза, – и прежде всего себя.

Утешение пришло с неожиданной стороны. Однажды она отправилась переночевать у донны Валентины, та жила в комнатке в задней части дома Анджело. Старая дама сидела перед туалетным столиком, тщательно выбирала из расчески иссиня-черные волосы и аккуратно наматывала их вокруг шиньона, приколотого к ее волосам. Роза же в это время пересказывала ей сокращенную версию горьких событий.

Донна взглянула на нее и улыбнулась, одной рукой потихоньку смещая шиньон ближе к шее.

– Старость не для слабых духом, малыш. Когда-то я едва могла охватить свою косу одной рукой. А теперь это жалкий крысиный хвостик. Не переживай. Есть масса способов разделать кролика. И, полагаю, масса способов заняться танцами. Я видела, как ты отбиваешь чечетку, как ты прекрасно двигаешься на сцене. Наверняка есть оперы и мюзиклы, в которые нужны хорошие танцоры и певцы. Когда-то у меня был голос, я была ангельски хороша, но ведь красота так быстротечна. А твой талант дарован тебе на всю жизнь. Он никогда не потускнеет. Он передается в нашей семье из поколения в поколение. Ты Сантини, ты прекрасна, и у нас есть гордость. Мы не сдаемся, когда хотим чего-то добиться. Иначе как бы мы с дедулей выстроили такой бизнес? И никогда не забывай, что твой папочка приглядывает за тобой с небес, – скоровогоркой бормотала она по-итальянски.

Роза с трудом вслушивалась, стараясь не пропустить ни слова. Дома они говорили только по-английски. Мама ни слова не произнесла по-итальянски после Большого Семейного Скандала.

– Ты теперь англичанка… Мы уже не можем разговаривать, словно крестьяне, – сказала ей мама, когда давным-давно они перебрались жить в дом Уинстэнли на Дивижн-стрит. И услышать родную речь Роза теперь могла только от донны.

Возможно, донна права, и ей в самом деле стоит попробовать себя в другом месте. Она же собиралась научиться рок-н-роллу и джайву и выступить на следующей благотворительной ярмарке! И скоро еще один конкурс… Вдруг это ее путь на сцену?

Роза, Морин, Селия и несколько девочек постарше, пытавшихся повторять за ними движения, отрабатывали на площадке танцевальные шаги в джайве, как вдруг появились сестра Жильберта и сестра Моника. А Роза, в прыжке раскрывшая ноги аж на шпагат и обхватившая потом этими ногами Бернадетт Дамфи, выставила на всеобщее обозрение коричневые коленки…

– Сантини, сейчас же опусти ноги и возвращайся в класс! Ты одержима дьяволом, а тебе не исполнилось и тринадцати! Придется вколотить в тебя хоть какой-то разум, а не то ты опозоришь доброе имя нашей школы.

Роза выдержала розги без единого звука. Что ж… ничего другого она и не заслужила своим проступком, ложью и обманом. Грех всегда наказывается, об этом им напоминали достаточно часто, так что она стерпит эту боль – например, ради голодающих детишек в Венгрии. При каждом ударе она моргала, но молча закусывала губу, глотая слезы. Никому не удастся выколотить из нее мечту. «Давайте, старайтесь, вам не задеть меня внутри, – думала она. – Я – Сантини».

И теперь она может с чистой совестью двигаться к своей мечте. И на этот раз не провалится.

Глава четвертая

Невилл

Великой мечтой Невилла была своя скиффл-группа[6]. В 1957 году кумиром всех молодежных кафе и клубов был Лонни Донеган[7]. Ребят для такой группы в клубе Грин-лейн собиралось как раз достаточно, а если уж Невилл что-то задумал, свернуть его с пути было нельзя. Молодежный клуб Конни в Зион-чейпел скучнел – все тот же столик для пинг-понга и раз в неделю интеллектуальные встречи с какой-нибудь знаменитостью. Лучших парней оттуда потихоньку выдавили: они курили, бранились и щеголяли в зауженных брюках-дудочках. Конни и Джой просто приходили поглазеть на очередную знаменитость, но те с каждой неделей мельчали, так что вскоре они перебазировались к Невиллу.

Для басов он приспособил ящик из-под чая, приделав к нему струны. По стиральной доске они молотили наперстком и жестяной банкой из-под печенья. Грохот получался будь здоров. Правда, их интерпретация «Рок айленд лайн»[8] выходила такой кошмарной, что остальные посетители клуба тихо отползали на кухню приготовить чаю, только бы не слышать этого ужаса.

На Рождество Невилл получил гитару, но все еще разучивал аккорды по самоучителю Берта Уидона и пока освоил только аккорд Е. Все участники группы приобрели себе брюки, а тетя Сью заузила их по бокам.

Но как бы хорошо девочки ни относились к кузену, Конни считала группу бездарной и немузыкальной.

– Надо, чтобы тебя кто-то вел чистым голосом, не фальшивя, а ты следовал бы за ним, – дала совет Конни, но Невилл лишь огрызнулся.

– Еще чего! Может быть, кто-то из вас возьмется? – буркнул он.

Услышав столь нелицеприятную отповедь, Конни ничуть не расстроилась. Теперь она могла с чистой совестью сбежать к Розе, что они с Джой тут же и сделали.

Иной раз она не знала, что и думать о Невилле. То он бродил с ними по Дивижн-стрит, болтал и сплетничал с тетей Сью и постояльцами. Он был очень кстати, когда исполнялись шлягеры, но если бывал не в духе, то надувался, как школьница.

Родители баловали его, давая ему все, что бы ни хотелось. И даже когда он дважды провалил экзамен в среднюю школу, ему все равно подарили велосипед и очень красивую школьную форму мужской школы Лонз, что в западной части города.

Ходить к Розе всегда было весело. В квартире Берторелли над салоном обычно был страшный беспорядок, пахло протухшими яйцами и аммиаком, а заодно и подгузниками – у Марии родился еще один сын, Лука. Но Роза была по уши сыта младенцами и с превеликой радостью норовила улизнуть из дома, когда был предлог.

– Что, если нам организовать свою скиффл-группу? – объявила Конни. – Если Невилл набрал к себе кого попало, значит, у нас получится лучше. Ты, Роза, можешь петь, будешь солировать. Ты, Джой, на ударных. А я буду играть на бубне.

– Но разве это будет скиффл? – усомнилась Роза. – Нам нужны настоящие инструменты и гитара.

– Да вы видели, сколько они стоят? Даже набор инструментов для начинающих! И где мы возьмем свистульку, колокольчики или деревянную коробочку?

– У тети Ли есть колокольчики, она привозила из Австрии, я видела, – вспомнила Джой. – А кто же будет играть на гитаре?

– Гитара нам пока не нужна! Мы можем петь, уж не сфальшивим… Зря, что ли, поем в школьном хоре? – Отступать Конни не собиралась, что ей какие-то струнные инструменты?

– Ну, я-то не пою уже несколько месяцев! Меня ж выставили из хора, ты забыла? – фыркнула Роза.

– Я помню. Но ты все равно можешь петь, когда захочешь, и у тебя есть слух. Репетировать будем в мамином сарайчике, там мы никому не помешаем. И утрем нос Невиллу, пусть не строит из себя самого главного!

– И нам нужно будет придумать себе какое-то название! – вспомнила Джой. – Что-нибудь миленькое, чтобы подходило к костюмам.

– Ну, это мелочи. Главное, петь чисто, стучать по ударным и выглядеть соответственно – как битники, – Конни так и искрилась идеями, и костюмы волновали ее в последнюю очередь.

– Но мама точно захочет, чтобы мы смотрелись красиво! – уперлась Джой.

Конни представила себе пухленькую Джой в модных пышных юбках. Мешок с картошкой! Она прикусила губу, чтобы не засмеяться.

– Нет, мы наденем все черное и клетчатые брюки, укороченные, как у Одри Хэпберн, а вокруг шей намотаем шарфики, – мечтательно добавила Роза, чье воображение уже вовсю рисовало игру на ударных. – А волосы завяжем в хвост на макушке, и пожирнее подведем черным карандашом глаза и накрасим ресницы.

– Мамочка говорит, мы еще слишком малы, чтобы красить глаза, – опять встряла Джой.

Конни и Роза зыркнули на нее.

– Мамочка то, мамочка сё… Мы почти подростки, а не детки. И делаем, что хотим. Я не собираюсь одеваться как Ширли Темпл, – заявила Роза.

– Ох, да замолчите вы обе! Давайте лучше выберем песню, разучим ее, посмотрим, как у нас получается танцевать и двигаться. Сцена обязывает! И не говорите ничего Невиллу! Он просто рассвирепеет, если узнает, что кто-то посмел его обойти.

– А он такой красивый… – напомнила Джой.

– Мама говорит, он как большое мягкое одеяло, – отозвалась Роза.

– В каком смысле? – хором переспросили Конни и Джой.

– Ну, мамочкин сынок… Мама же кругом водит его за ручку, ничего ему не позволяет.

– Да ну, он отличный парень! – бросилась защищать Невилла Джой.

– В маленьких дозах, – хмыкнула Роза.

– Ладно, хватит вам чесать языками. Давайте лучше начнем репетировать. Должно быть весело.

И вот вскоре они летели из школы домой, ибо прежде чем переодеваться в клетчатые бриджи и скрываться в сарае для репетиций, требовалось еще кое-что. Накрывшись одеялом, Конни ночью слушала радио «Люксембург», пытаясь выбрать мелодию – хорошую, что-нибудь на фольклорный мотив, но чтобы подходило к их девчоночьим голосам.

– Может, «Последний поезд в Сан-Фернандо»? Можно играть на расческе с бумагой, дуть в свисток и бить в бубен. И в ней очень подходящий ритм, как думаете?

Они репетировали уже несколько недель, прежде чем Невилл заметил вдруг, что они давненько не появлялись в клубе.

– Куда это вы пропали?

– Мы заняты кое-чем с Розой, а она не может ходить в наш клуб, потому что она католичка.

– Так у них полно собственных клубов, не обязательно ломиться в наши. Ну и чем же вы таким заняты, что даже перестали слушать «Рейлродеров»?

– Ничем, – улыбнулась Конни и заметила, что Невилл скривил рот, точно как его мама, когда той возражали.

– Не беспокойся, мне-то ты можешь сказать, – усмехнулся он, ожидая, что Конни сейчас выложит ему все. – У тебя наконец появился парень?

– Да ну тебя, отстань, я просто занята.

– Ну, как знаешь, – надулся он. – Не забудь только, через неделю в молодежном клубе конкурс скиффл-групп. Мы исполняем «Грузовой поезд».

– Без меня. Там слишком быстрая мелодия, – ответила Конни.

– Ну и что? Когда это твой кузен пасовал перед трудностями?

– Удачи! – помахала она ему рукой, мило улыбнувшись. Что ж, теперь им тоже есть к чему стремиться. Может быть, даже к победе.

Вечером в день конкурса девочки потихоньку пробрались в клуб «Дрилл-холл» и уселись в уголке так, чтобы их не было видно. Они накрасились для выступления – густо намазали тушью ресницы, помадой – губы, подвели глаза. Волосы забрали в хвосты, перевязав их золотисто-черными лентами из шелковых обрезков тети Сью. У знакомых одолжили длинные бесформенные свитера, а снизу натянули черные балетные лосины и балетные тапочки. Получилось почти как у Жюльетт Греко[9].

Девочкам удалось выпросить по знакомым разных штучек для инструментов, и теперь они могли считаться настоящей скиффл-группой. Правда, гитары у них по-прежнему не было. Зато была Роза – солисткой, и Джой, барабанившая позади.

– Какой у вас номер? – громко прокричал им организатор конкурса. – В моем списке два Уинстэнли! «Рейлродеры» – это вы?

– Нет, – вспыхнула Конни. За репетициями они совершенно забыли придумать себе название!

– Ну так как же вы называетесь? Скорей, скорей! Не ждать же мне тут весь день…

– Мы «Шелковинки»! – ответила Джой, вопросительно взглянув на подружек и кивнув на шарфики.

– Ну и хорошо, – улыбнулась Конни. Название ей понравилось. Так звонко скатывается с языка!

– Ваш номер двадцатый… Боже, помоги бедным судьям. Сколько же дребедени нам предстоит выслушать. Правила конкурса вот здесь: никакой брани, никаких непристойностей, на сцене не курить – иначе вылетите из программы. Зевнете свой выход – тоже вылетите, так что не вздумайте выбегать за пивом.

Невилл – челка уложена, как у Тони Кёртиса[10], черная рубашка отглажена – наконец их заметил и поспешил к ним через весь зал.

– А вы каким ветром? Пришли нас поддержать? Что это вы так вырядились? – удивился он, разглядывая их костюмы.

– Ты же участвуешь в конкурсе. А ты не единственный Уинстэнли, который умеет петь! – ответила Конни с некоторой бравадой, чувствовала же она себя гораздо менее уверенно.

– Ах, темные вы лошадки! И всё за моей спиной!.. Пришли овечки на заклание, – рассмеялся он. – Скиффл – это для мальчишек! Ну и что же вы собираетесь исполнять?

– Подожди, сам все увидишь, – Роза метнула в его сторону взгляд из-под чернющих ресниц.

– Да уж, один ваш наряд чего стоит! Произведет настоящий фурор. Эти ваши черные ножки… Впрочем, Джой смотрится немного стройнее, очень разумный выбор. – Он смерил каждую взглядом, хитренько улыбаясь. – Ну, тогда уж ни пуха вам ни пера, что ли?

– К черту, – буркнула Роза.

Невилл помолчал и добавил:

– Это я уже слышал. В любом случае, победа, считай, наша. По крайней мере, насколько я могу судить по тому, что видел здесь. И не думаю, что соловушки Уинстэнли смогут перекричать мои маракасы.

– Да ты подожди и увидишь! – дружно ответили ему все три.

Конни сидела на полу в каморке за сценой, ожидая их выхода, и, чувствуя себя преглупо, пыталась сохранять спокойствие. В конце концов, это была ее идея. А вдруг они от волнения помрут на сцене и выставят себя полными дурами? И Невилл до конца жизни будет дразнить их. Лицо ее посерело под макияжем. «Ой, мамочки, мне надо еще раз в туалет…»

Их успокоила Роза.

– Ну что вы скисли? Это совершенно то же самое, что выступать с «Крошками-милашками» мисс Липтрот! Да вы вспомните, где только мы не выступали – и на сцене, и в холоднющих церковных холлах, и на досках поверх скамеек! Помните, как эти доски прыгали под ногами? Но мы всегда улыбались и выполняли свою работу. Смотрите поверх голов, не вглядывайтесь в лица! Мы будем неотразимы.

Они стояли сбоку за сценой, когда ведущий объявил их номер.

– А теперь поприветствуем «Шелковинок»! Храбрые девчушки пришли посоперничать с парнями! Роза, Конни и Джой Уинстэнли!

У них была минута, чтобы настроить микрофоны под свой рост, переставить на сцене что-то вроде декораций, и все, о чем Конни могла думать в этот момент, было то, насколько высоко они могут приподнимать свитера, показывая ножки. Роза права: это такое же обычное выступление, как и все предыдущие. Повернись, улыбнись, глубоко вдохни и держись так, словно ты здесь родилась.

Конни тряхнула бубном, Джой начала отбивать ритм по самодельному барабану и дуть в свисток, а Роза запела, дав волю голосу… К большому их удивлению, в конце их ждали не просто жиденькие хлопки. Поклонившись, ошарашенные, они поспешили со сцены с одной только мыслью: все позади. Они бессмысленно щебетали между собой, не сознавая, что аплодисменты все продолжаются…

– Вернитесь на сцену и спойте еще… Бегом! – прокричал им Невилл из-за кулис.

– Но нам больше нечего спеть! – крикнула в ответ Конни.

– Неважно, возвращайтесь и дайте репризу!

– Как это?

– Сыграйте последние несколько тактов, спойте припев и наслаждайтесь успехом!

И они вернулись, улыбаясь и с перепугу запинаясь о провода на полу. Неужели «Последний поезд в Сан-Фернандо» станет для «Шелковинок» первым поездом к славе?

Печально, но этого не случилось. «Шелковинки» получили поощрительный приз, но не вошли в шестерку лучших. Как, впрочем, и «Рейлродеры». Зато Невилл увидел сестер в новом свете.

– Вам надо только немного отшлифовать детали – добавить инструментов, расширить репертуар, побольше шика и самоуверенности. Но вы отлично смотритесь! – сказал он громко и потом шепнул Конни: – Вот только Джой полновата, портит все впечатление.

– Она не виновата, – ответила Конни.

– Зато виновата тетя Сью, которая кормит ее жареной картошкой и пудингами. А она могла бы быть просто красавицей.

– Замолчи, ни слова больше. Она очень переживает из-за своей полноты, – предостерегла его Конни, убедившись, что Джой не слышит их разговора.

– Я даже думаю, вы можете попробовать собрать смешанную группу – мальчики и девочки. Мальчики вели бы ударные и басы. Хотя мне нравится название: гладкий, как шелк… Дай-ка я еще подумаю на эту тему.

И так вышло, что после выступления Невилл принялся их опекать, словно это он их придумал. Представил ребятам из своей группы – Барри, Стэну и Роджеру. Прыщеватые приятели дружно носили фланелевые рубашки и к идее объединиться с девчонками отнеслись без энтузиазма. И после нескольких унылых репетиций, когда все сидели вокруг Невилла, а тот вещал, члены его группы переметнулись к другому предводителю, оставив его в одиночестве.

– Ну и ладно, вы гораздо лучше их. Я попробую организовать для вас концерты, – улыбнулся он.

И вскоре «Шелковинки» уже катались по всей округе, получая в награду чипсы и лимонад. У Невилла каким-то образом получилось всё запустить. Он назвался их менеджером – на том основании, что более свободно, чем они, мог пользоваться домашним телефоном. Как-то они даже выступили в своем прежнем клубе, правда, его директор не одобрял дьявольской музыки, поэтому они исполнили мелодию «Майкл, направляй лодку к берегу» в духе негритянского спиричуэла, а Роза отдельно исполнила потом вариацию на тему «Я верю», популярного тогда хита, чуть ли не гимна.

Зал был битком набит – они пригласили всех друзей и родных. Пришла и тетя Айви под ручку с дядей Леви, в своем меховом боа смотревшаяся словно Ширли Бэсси[11]. Невилл смутился.

– Мама, это всего лишь концерт в молодежном клубе, а не премьера в лондонском «Палладиуме».

– Дорогой, для тебя это начало великой карьеры. Только сначала я помогу тебе избавиться от той пампушки в заднем ряду, она все портит, – ответила ему Айви так громко, что ее услышали все, включая Джой.

Конни увидела, как та тут же съежилась, и шепнула ей:

– Не обращай внимания, она просто завидует. Мы молоды, а она уже потеряла и лицо, и фигуру.

– Но это правда! Посмотри на меня – я жирная и в самом деле выгляжу ужасно, – рыдала Джой, и круглые слезы катились по ее круглым щекам.

– Ты скоро это перерастешь, это щенячья полнота… Да и какая, собственно, разница? Ты играешь на ударных лучше, чем все, кого я знаю. Ты одна из нас, ты часть нашей команды.

Чем же еще Конни могла утешить сестру… И почему только Айви вечно портит им всю радость? Почему она так их ненавидит?

Глава пятая

Джой

В классе на верхнем этаже муниципальной средней школы Мур-бэнк было окно, из которого открывался вид на центр города – черепичные крыши, трубы, шпиль монастыря Пресвятой Богородицы, железнодорожные ангары, чуть подальше – огромная труба текстильной фабрики Стэндарда и литейный завод Магеллана. В просвете между крышами и трубами Джой могла разглядеть башенки на школе Конни – школа стояла у подножия холма, сразу за которым, насколько хватало глаз, тянулись болота. Сейчас у них заканчивается второй урок по искусству. Джой знала расписание Конни лучше, чем свое собственное.

Иногда она пробиралась в этот класс, чтобы просто взглянуть на башенки и словно глотнуть воздуха из мира Конни: он нравился ей гораздо больше – ее собственная обшарпанная школа была втиснута посреди города и зажата другими такими же домами; когда-то красный, теперь ее кирпич почернел от сажи.

Сейчас у Джой по расписанию заканчивается химия. Синий хлопчатобумажный лабораторный халат едва сходится на пухлом животике. Они проводили эксперименты по смешиванию веществ над горелкой Бунзена, а мистер Копек нудно бубнил что-то о правилах безопасности и о вреде рассеянности. Джой ненавидела свою фигуру. Когда они переодевались на физкультуру, было видно, что она самая толстая в классе. Мало того, приходилось влезать в голубое облегающее трико, которое подчеркивало каждую лишнюю складочку.

Большинство девочек были худенькими, с плоской грудью, а у Джой грудь колыхалась при каждом движении. А еще кожа у нее была чуть темнее, чем у всех, а волосы – чуть чернее. Но хуже всего – эти ежемесячные мучения.

– Тебе грудь не мешает, когда бежишь вниз по лестнице? – спросила она однажды Конни.

Та сначала не поняла вопроса, а потом рассмеялась:

– Да на мою грудь второй раз никто и не обернется. Мне приходится напихивать в лифчик носки, – созналась она. – Радуйся, что у тебя есть фигура!

Но Джой это не убедило.

Она не простила Айви за те жестокие слова и то и дело бичевала себя ими, повторяя их снова и снова. Она жирный толстый пончик, все это видят. Одна радость, что сегодня пятница, и они сейчас пойдут к Сантини встретиться с Розой и сочинять костюмы для следующего выступления «Шелковинок».

Глядя на себя в зеркало, Джой всегда видела только пухлый живот и пышную грудь. Конни такая тоненькая и высокая, а Роза поджарая и гибкая, как проволока. Рядом с ними Джой чувствовала себя куском сала. Мама любила от души наготовить еды для постояльцев, а Джой должна была доедать то, что оставалось несъеденным, даже если она не была голодна.

– Давай-давай, ешь, ты же растешь! И чтобы тарелка была чистой. Подумай о несчастных голодных сиротах в Китае!

Не было никакой возможности отвертеться от еды. Раз в месяц после концерта они отправлялись к тете Марии на спагетти и мороженое, а мистер Мильбурн, их новый жилец, занявший комнату доктора Фридмана, когда тот отправился учиться за границу, по доброте своей привозил для Джой коробки конфет из всех деловых поездок за неделю: коробки сливочных помадок с открыткой «Подарок из Файли», или «Подарок из Саутпорта», или «Подарок из Уайтхейвена». У него был маленький «Моррис», и он часто подвозил Джой в город. На заднем сиденье высились упаковки с лекарствами и лечебным инвентарем – какие-то корсеты с трубочками, завязочками и бульбочками на концах, из портфеля, извиваясь, словно змеи, топорщились жгуты. Спереди было так тесно, что во время езды они то и дело сшибались коленками.

– Фу, просто мурашки бегут, – со смешком призналась она однажды Конни. – Я же не его «прекрасная принцесса»!

Вот бы уже можно было расходиться по домам… Химическую лабораторию и другие классы на верхнем этаже от спортзала и физической лаборатории в подвале отделяло пять этажей. Еще была столовая в пристройке и игровые площадки на улице, отдельно для мальчиков и для девочек. Здесь всё совсем не так, как у Конни в школе, здесь есть мальчики: старательные, прыщавые, с вечно потными подмышками, мокнущими от нейлоновых рубашек.

Вот Роза – та была вся в мечтах о мальчиках из католического колледжа – сердцеедах по имени Джулиан, Крис, Ховард и особенно Пол Джервис, который разгуливал с таким видом, словно он Джеймс Дин[12], вдруг оказавшийся на автобусной остановке.

А Мур-бэнк щегольнуть было нечем. Никаких красавчиков, просто толпа мальчишек, отпускающих шуточки в адрес девчоночьих фигур. Эрик, Брайан и Том, видящие в девочках только дурочек.

На прошлой неделе она случайно столкнулась в автобусе с одноклассником, Грэмом Бестом, и он обозвал ее «жирной узкоглазой индуской».

Вот бы она была как ее мама – стройная, хрупкая, с крошечными ногами. Но нет, Джой пошла в Уинстэнли, такая же пышная и медлительная. Все зовут ее – кровь с молоком. Как она ненавидит это выражение!

– Кровь с молоком значит, что я жирная, а не хорошенькая. Ну почему я не могу быть как все? – вздыхала она. – Такой же высокой, худенькой и умной.

Вот бы она любила спорт, как Конни. Спортивные площадки школы Мур-бэнк были в нескольких милях от города, так что школьные команды всегда безнадежно проигрывали всё, что можно было проиграть в крикете, теннисе и футболе. Джой намеренно опаздывала на автобус, и так ей удавалось прогуливать хоккей. Она ненавидела физические упражнения. Правда, латина и джайв ей нравились, но никто никогда не звал ее потренироваться на площадке в паре.

Только на прошлой неделе она совершила ошибку и пожаловалась за завтраком мистеру Мильбурну, пока тот ел хлопья и тосты. Он был вегетарианцем, и одной из ее субботних обязанностей было сходить на рынок и купить ореховых котлет в травяной лавочке дяди Леви, где за прилавком иногда помогал Невилл.

Мистер Мильбурн вызвался поучить ее вальсу и квикстепу. Они занимались под граммофон в гостиной. Но было это не слишком-то весело – он так крепко прижимал ее к себе, что Джой едва могла дышать, от него пахло табаком, и он наступал ей на ноги. И никакого чувства ритма у него не было.

– Если бы я хоть что-то умела делать хорошо! – терзалась Джой. – Ну что за радость быть посредственностью и в школе, и на танцах, и в хоре… Меня не взяли даже к хористам, которые будут выступать с лучшими песнями на выпускном концерте.

Роза снова выступала в пантомиме в Королевском театре – уже в качестве солистки в группе девочек, сопровождавших хор. Розе всё давалось без труда; даже ее кудри сами укладывались красиво, без возни с ленточками. Миниатюрная, с яркими темными глазами, она была полна энергии. Она часами могла говорить о своих репетициях, о том, как хористки ходили в гостиницу, где остановился Джонни со своими «Жирафами» – восходящая звезда рока. Она разжилась автографами, которые можно было выменивать в школе, а с помощью мисс Липтрот – та в свое время тоже училась в школе Пресвятой Богородицы и переговорила со старшей учительницей, сестрой Ассамптой, – смогла договориться об освобождении от уроков, чтобы иногда подменять мисс Липтрот на занятиях балетом с детками.

Роза всегда получала то, что хотела, а теперь вовсю увлеклась мальчиками. Но как же это скучно-то – поджидать на автобусной остановке и будто случайно болтаться поблизости, лишь бы подцепить нужного. Но Роза была совершенно бесстыдна.

А Конни не нравилось, когда Джой прибивалась к ее школьным друзьям. Поэтому вместе они собирались только по выходным на репетициях, Невилл нещадно гонял их. Иногда она так ждала выходных, что ей хотелось, чтобы недели до них просто не было.

– Люблю четверг! – сказала она, когда они с Конни встретились на остановке. – Днем, после урока физкультуры, уже можно думать про пятницу и нашу встречу у Сантини.

Конни недоуменно посмотрела на нее, словно Джой заговорила по-испански.

Неудивительно, что она поглощает батончики «Марс» и шоколадки, жалела она себя. Сидя у окна в автобусе, набив рот ирисками, она мечтала о Голливуде, о том, чтобы стать как маленькие Мэнди Мюллер или Диана Дэй[13].

– Я могла бы сыграть, как Франс Нуан в роли Лиат в «Юге Тихого океана», была бы такой же трагической, загадочной и прекрасной, – горестно вздыхала она вполголоса.

Эту картину они видели уже пять раз, и каждый раз Джой плакала, воображая себя в объятьях Джона Керра, красавчика американца, которому пришлось выбирать между любовью и долгом.

Джой зачитывалась сладостными историями о любви в серии «Миллз энд бун», выходивших под красной обложкой, которые брала в библиотеке. Романы Энид Блайтон стали скучны ей, ее теперь интересовали более взрослые вещи. А эти книги стояли в отделе литературы для взрослых, и Джой брала их тайком по маминому читательскому билету и читала в своей комнате, с фонариком под одеялом. Книги уносили ее в мечты о прекрасных мужчинах, готовых на руках нести ее к счастью и замужеству. Да только кому же взбредет в голову громоздить ее на лошадь, если она весит целых десять стоунов?[14]

Конни всегда смеялась над ее тягой к такому чтиву, называя эти романчики слюнявыми.

– Тебе-то, Конни, хорошо смеяться, – потихоньку вздыхала Джой, глядя на себя в зеркало, когда оставалась одна. – А ты посмотри на меня. Кому захочется жениться на мне? Я просто уродка! – И она с отвращением кидала в зеркало шелковый шарф.

– Увидимся завтра на репетиции… – Они сидели после школы у Сантини, попивая молочный коктейль через трубочки, кофе и поедая мороженое.

– Ой, прости, – пробормотала Конни, отхлебывая с капучино пенку. – Не успела тебе сказать! Меня взяли во вторую команду по лакроссу[15]. Матч будет за городом, а потом мы с девчонками собирались в кино.

– А, ну тогда я потом к вам подойду, – улыбнулась Джой, стараясь скрыть разочарование.

– Ты извини, мы еще не точно все решили. Может быть, поедем в Болтон, – быстро ответила Конни. – Давай в другой раз?

Конни поступает нехорошо, она хочет быть только со своими одноклассницами. А те не хотят видеть кого-то из школы Мур-бэнк, подумала Джой и спрятала лицо за стаканом с лимонадом, прежде чем нашла в себе силы повернуться к Розе.

– А ты что делаешь завтра?

– Что?.. – переспросила Роза, словно возвращаясь откуда-то издалека. – А-а… У меня дополнительные занятия для промежуточного экзамена. Если сдам его хорошо, то смогу стать ассистентом преподавателя в нашей танцевальной студии. Вряд ли у меня останутся силы на что-то еще, кроме сна.

– Давай я просто посижу с тобой, – предложила Джой. Все ее надежды на уик-энд стремительно таяли, словно мороженое.

– Спасибо тебе, но с малышами у нас просто сумасшедший дом, а у меня еще гора домашней работы, мне же приходится нагонять… Да-да, даже мне приходится иногда учить уроки! Так мы договорились с директрисой, – ответила Роза, стараясь смягчить отказ.

Вот и придется развлекаться самой. Снова бесконечная суббота. Мама обычно просит ее помочь поменять постельное белье. И снова в магазин, это ее обязанность, за которую она получает карманные деньги. Что ж, всю эту скукотищу придется заедать конфетами. По телевизору только местный матч второй лиги. И тетю Ли нельзя беспокоить, у нее, шепнула мама, скоро будет ребенок. Можно отправиться к бабуле Эсме, это скрасит несколько часов. Все это, конечно, нельзя назвать развлечением, но всё же лучше так, чем просто сидеть в четырех стенах.

И вот в пятницу вечером она ждет автобус. Как обычно, синий габардиновый плащ, фетровая шляпа. Домой вернется, как всегда, к рыбному пирогу. А чувствует себя куском сала.

Она уже настроилась ехать домой в одиночестве, как вдруг рядом образовался Невилл собственной персоной, в ярком черно-белом полосатом джемпере и кепке напоминающий дежурный фонарь возле пешеходного перехода[16]. В школе его ланкаширский акцент быстро исчезал, сменяясь речью пилота из «Пути к звездам»[17].

– Вот это удача! Как дела? – Он плюхнулся на сиденье. Голос его еще не начал ломаться и был высоковат, зато ноги вытянулись, словно побеги ревеня. Не дожидаясь ответа, он с ходу принялся рассуждать о том, что «Шелковинкам» хорошо бы попасть на какой-то там конкурс талантов, который будет проводиться около Бэри, а потом перешел к своей роли в школьном спектакле.

Они ставили Шекспира – «Как вам это понравится», но играли одни мальчики. Ему досталась Розалинда.

– А я единственный, у кого голос не начал ломаться, – смеялся он. – Зато у меня самые красивые костюмы. А ты что делаешь на выходных? Так серо и пасмурно всё! Надеюсь, твои планы веселее моих?

Несмотря на всю его болтовню и подшучивание, что-то в его словах заставило Джой предположить, что он чувствует себя немного не в своей тарелке среди юных джентльменов из своей школы. Она-то знала – мальчики бывают не менее жестокими, чем девочки.

– Что ты делаешь завтра? – спросила Джой.

– Помогаю в лавке, а потом ничего, только уроки. Ненавижу учить уроки!

– Так ты не играешь в футбольной команде?

– Я-то? Да у меня обе ноги левые! К тому же у нас не футбол, а регби. Я совершенно безнадежен.

Понятно, нечему удивляться, кивнула она про себя.

– Я такая же, – сказала Джой, с улыбкой разглядывая его голубые глаза и веснушки. – Слишком медленная и слишком толстая.

Невилл оглядел ее снизу вверх.

– Ну, ты несколько полновата для восточного типа, но это всегда можно поправить, – ответил он, глядя в запотевшее окно.

– Как… поправить? – не поняла Джой.

– Сядь на диету. Ешь не так много, откажись от чего-то, вот и похудеешь. Я читал об этом в «Вуманз оун». Банановая диета, например. Творит чудеса, но нужно строго ее придерживаться две недели.

– Терпеть не могу бананы. Яблоки не подойдут? – спросила Джой уже с любопытством.

– Не думаю. Бананы или ничего, – ответил Невилл. – Может, пойдем завтра вместе по магазинам? Купим на рынке бананов…

– Да ты мне просто руки выворачиваешь! А еще мы можем поесть рыбы с картошкой и сходить в кино, если хочешь, – просияв, продолжила за него Джой.

– А диета? – Он слегка ущипнул ее за руку. – На рынке ты сможешь взвеситься. Уж те весы точно тебя выдержат, – рассмеялся он.

– Не будь таким грубым. Если я сяду на эту диету, ты, пожалуйста, не говори никому. У меня не очень-то получается с новыми делами, – добавила Джой, начиная ощущать, что перед нею открываются неизведанные возможности. Гулять по городу с Невиллом – это гораздо лучше, чем ничего, к тому же он тоже любил разглядывать витрины. Он был в курсе всех модных новинок и мог многое рассказать. Голодать, питаясь одними бананами, впрочем, казалось ей менее привлекательным.

– А ты слышала о банановой диете? – спросила она Конни в ту же пятницу ближе к ночи.

– Нет. Диеты – это для больных. Наверное, какое-то очередное сумасшедствие из Америки. А что?

– Невилл спрашивал, – солгала Джой, чувствуя, что не стоит болтать лишнего.

– Бананы – это просто идеальная пища, – сказал мистер Мильбурн, как обычно, слушавший их разговор. – Наши войска в джунглях выживали благодаря им. Надеюсь, ты не собираешься сесть на диету? Ты хороша такая, какая есть.

– Что это Невилл вдруг диетами заинтересовался? – удивилась мама.

– Да просто так. Мы собираемся завтра по магазинам, а потом в кино на «Семь невест семи братьев». А у Конни матч и свои планы, да?

– Возвращайся не поздно. Айви не понравится, что ты разгуливаешь с ее драгоценным сыночком. Она не отпускает его от своей юбки. Совсем испортят его этой частной школой, начнет воображать. – Видеть маму такой раздраженной было непривычно.

– С Невиллом все в порядке, – вступилась за него Джой.

Мистер Мильбурн со звоном бросил на стол две полкроны.

– Ступай развлекайся, прекрасная принцесса из далекой восточной страны, царственный лотос. Молодость у нас одна, – подмигнул он маме, когда та взяла его тарелку, чтобы отнести в мойку.

– Довольно, мистер Мильбурн, – коротко посмеялась она в ответ, – наша бабушка, Ма Ну, была бирманкой, но ее отец англичанин. И ты британская девочка, Джой, а не восточная, – обернулась она к дочери.

– Британские мужчины питают слабость к восточным девушкам, их яркие улыбки и цветы в волосах так и манят. После войны они оказали им в Рангуне[18] очень теплый прием, – не унимался мистер Мильбурн, поддразнивая маму, и на секунду Джой показалось, что сейчас та треснет его тарелкой.

Жаль, что она не похожа на маму, в который раз пожалела Джой. Жирная, коротконогая, неуклюжая…

Может, банановая диета и в самом деле поможет? До чего же здорово представлять, что она станет не такой толстой, а обычной, ничем не будет выделяться среди других девочек, никто не будет ее дразнить. Всё! Решено! Она полюбит бананы, даже если от них ее будет тошнить…

К удивлению Джой, банановая диета пошла гораздо легче, чем она опасалась: надо только закрыть глаза и быстро глотать, прежде чем тошнота подступит к горлу. Для начала она встала гораздо позже, и у нее уже не осталось времени на приготовленный мамой завтрак. Взяла с собой пару диетических булочек и отщипывала от них по кусочку, когда становилось невмоготу, но старалась все же есть фрукты. На перемене она съела еще один банан, а вместо школьного обеда вышла прогуляться, чтобы как-то скоротать время. Когда уроки закончились, у нее немного кружилась голова, так что она решила пойти домой пешком и подышать свежим воздухом. На ужин она не стала есть пудинг, и никто не приставал к ней c расспросами, когда она отправилась спать пораньше, прихватив с собой бутылку с горячей водой, намереваясь почитать в постели и отвлечься от мыслей о еде.

Первые дни были самыми трудными, но совершенно неожиданно для себя она обнаружила, что наконец у нее хоть что-то получается. Отказываясь от заманчивой еды, она всякий раз ощущала себя победительницей. Джой твердо решила добиться своего и чувствовала себя прекрасно, лишь иногда тяготясь пустотой в желудке и несвежим дыханием.

На следующих выходных, когда все они собрались у музыкального автомата в салоне Сантини, ко всеобщему удивлению, она отказалась от мороженого и, сославшись на тошноту, пила только пустую газировку.

Никто ни о чем не догадывался, но ей все труднее становилось уворачиваться от еды, приходилось проявлять все больше изобретательности. Ела она очень медленно, гоняя еду по тарелке, зато много разговаривала при этом, и никто не замечал, как мало она в итоге съедала, но ей все равно приходилось быстро спроваживать остатки в мусорное ведро, пока мама ничего не заметила. А Джой терпеть не могла что-либо выбрасывать. В пятницу днем она могла только и думать, что завтра сможет взвеситься, поэтому старалась вообще почти ничего не есть.

В субботу утром она отправилась в город и встала на весы на рынке около лавки с травами.

Девять стоунов![19] Усилия не напрасны! Бюст уменьшается на глазах, а клетчатые штаны уже немного болтаются.

После двух часов танцев и прогулки домой пешком она позволяла себе молочно-банановый коктейль. Иногда в школе она чувствовала некоторую слабость, однако ее спортивная форма доказывала, что фигура меняется. Все вокруг начали восхищаться ее упорством. После уроков девочки то и дело расспрашивали ее о банановой диете. Ей пришлось держаться так, словно она все о ней знает.

Конни пару раз оглядела ее с недоумением:

– Ты не заболела? Выглядишь как-то непривычно, – сказала она, потягивая капучино и глядя, как Джой крошечными глотками пьет черный кофе.

– Нет, мне еще далеко, – ответила она и мысленно добавила: «До того, как я стану такой, как ты».

Если за неделю ей удавалось сбросить достаточно, она вознаграждала себя у Сантини чашкой кофе с молоком, но без сахара. Правда, и от него голова начинала кружиться. Джой теперь владела собой, и ограничивать себя в еде ей было всё легче и легче. Если накатывал голод, она просто шагала быстрее, пока он не проходил. Она добралась уже до восьми стоунов[20], и дальше дело пошло медленнее, поэтому она добавила нагрузку, больше занимаясь танцами и гуляя в горку. На всё это уходило очень много времени.

Когда она стала весить семь стоунов[21], скрывать проявившуюся худощавость стало уже невозможно, и на деньги, сэкономленные от школьных обедов и проезда на автобусе, Джой купила шерсти и принялась вечерами вязать себе бесформенный свитер. А самым лучшим было то, что у нее прекратились месячные. Она поделилась радостью с Конни, и та так ей позавидовала, что тоже села было на банановую диету, но продержалась всего два дня. Джой была на седьмом небе. Вот наконец что-то, что ей удалось лучше, чем сестричке!

Мистер Мильбурн пристально разглядывал ее. Грудь у нее пропала, так что тут ему больше не на что пялиться. Она пряталась за свитерами, а на лице у нее появились светлые волоски, это раздражало. Она все время чувствовала усталость, и на занятиях танцами ее постоянно подгоняли, чтобы она не отставала от музыки.

Мама начала нависать над ней за едой, контролируя каждый кусочек, в результате Джой пришлось начать втихаря сбрасывать еду к себе на колени или напихивать за щеки, а потом выплевывать в туалете.

Конни однажды заметила ее обеденные манипуляции и спросила:

– Зачем ты это делаешь?

– Не твое дело, – огрызнулась Джой, удивившись, как разозлило ее то, что кто-то за ней подглядывал. Ей ужасно хотелось есть, но еще больше она боялась, что каждая лишняя ложка снова осядет на ней жиром и она опять станет толстой.

Когда она стала весить шесть стоунов[22], все уже не сводили с нее глаз, но не решались что-либо сказать. Тетя Анна и мама беспокоились, а Конни злилась, что Джой так провела ее.

– Если ты не будешь ничего есть, ты заболеешь, – предостерегала мама. – А люди подумают, что мы не можем позволить себе хорошо питаться. Сделай мне приятное, возьми вот картофелинку. Милая, ну пожалуйста, всего одну!

Джой вздохнула и кинула себе на тарелку самую маленькую, но когда мама ушла ответить на телефонный звонок, тут же спихнула ее в карман.

– Вот, съела, – делая вид, что глотает, улыбнулась она маме, когда та вернулась. – Я все съела и теперь совсем не голодная.

Роза продолжала подсовывать ей конфеты прямо в руку, и каждая теперь была битвой с собой, но Джой не собиралась сдаваться. Впервые в жизни она оказалась самой сильной и самой стойкой среди «Шелковинок». И пусть каждое утро она просыпается от голода, она твердо решила выиграть эту битву, и будь что будет. Но обеспокоенные переглядывания вокруг нее сгущались. Окружающие задумали заставить ее снова есть нормально, и это так напугало ее, что ей захотелось сбежать из дому.

В зеркале теперь отражались только низко посаженные бедра и животик, над которыми выпирали ребра. Конни сказала, что она похожа на голодающих детей Китая вроде тех, что они видели на открытках, и умоляла ее перестать относиться к себе так беспечно.

Возможно, Джой продолжала бы так еще долго, усыхая и усыхая, но однажды утром в танцклассе комната вдруг поплыла у нее перед глазами, и она грохнулась на пол, прямо на спину.

– Ты зашла слишком далеко, Джой Уинстэнли, – сказала мисс Липтрот, склоняясь над ней. – Мне не нужны тут скелеты, громыхающие костями при каждом движении. Вставай, я сию же минуту отвезу тебя домой. И что только думает твоя мать, как она дала тебе довести себя до такого состояния? Тебе срочно надо к доктору, иначе будет слишком поздно!

Сил на сопротивление у Джой не было.

Глава шестая

Эсма

– Не представляю, где были глаза Сьюзан! Как она могла допустить такое?! Бедная Джой… – восклицала Эсма с высоты своего возраста и безоговорочного авторитета.

Они пили уже третий чайник чая, разобрав весь мир по косточкам, а Джой спала у нее в гостевой спальне. Все были в панике, в тишину и спокойствие чинного уклада ее дома вдруг ворвалась эта неожиданность.

– Не нападай на нее, – попросила Анна. – Мы не хотим, чтобы она это слышала. Девочки в таком возрасте очень упрямы. – И она посмотрела на Конни так, словно та была виновата в том, что Джой довела себя до такого истощения.

– Мне все равно, слышит она меня или нет. Любая нормальная бабушка скажет глупой внучке то же самое. Уморить себя голодом! Она же превратилась просто в мешок костей! Почему вы мне ничего не сказали раньше, пока все не зашло так далеко? – продолжала негодовать Эсма, запивая второй кекс крепким кофе и аккуратно стряхивая крошки с губ. – Сколько это продолжалось?

Все снова посмотрели на Конни, будто она знала что-то, чего не знали другие. Кто виноват, что эта несчастная девчушка извела себя так, что у нее едва хватило сил подняться по ступенькам на крыльцо, держась за мать? Кто виноват в том, что она стала похожа на узника лагеря смерти, что щеки ее ввалились, а глаза стали бесцветными и безжизненными? В какой-то момент Конни в самом деле показалось, что Джой умирает.

– Достаточно, чтобы ее организм успел ослабнуть, – со вздохом отвечала Анна. – Доктор Фридман говорит, анорексия – это крик о помощи. Мне кажется, она была очень несчастной, раз решилась на такое. Спасибо тебе, что приютила ее. Хороший отдых и свежий воздух пойдут ей на пользу.

Эсму не убедили ее слова.

– Ей нужен хороший собеседник, вот что ей нужно. До полусмерти перепугала и мать, и всех нас! Вот уж не затем мы растим детишек, чтобы они воротили нос от всего, что мы им предлагаем. Это ж надо додуматься! Запихивать обед за шкаф и в карманы пальто! Сейчас ей можно только бульон и ячменный отвар с лимоном. Как же она вернет себе нормальную форму?

Значит, ей теперь надо как-то управляться с этим скелетом? Все смотрят на нее, словно она больше всех знает. А как же бедняжка Лили? Ли, как она просит теперь ее называть – ей ведь снова предписан постельный режим! Она так надеется, что этого ребенка удастся сохранить. Нельзя огорчать ее этими ужасными новостями.

Хорошо, доктор Фридман все объяснил. Он неплохой парень, особенно для иностранца, немного похож на садового гнома, правда, но намерения у него добрые. Анорексия. Что это за хворь такая?

– Хорошо, хоть одна из вас вырастила разумную девочку, – и она кивнула в сторону Конни, которая сидела с таким видом, словно готова вжаться в ковер. – Говорят, у тебя хорошие оценки и по латыни, и по древнегреческому. Впрочем, с твоим-то происхождением это неудивительно.

– Но это вовсе не так просто, бабуля. У нас учатся девочки, которые никогда не готовят уроки, а успевают гораздо лучше меня, как бы я ни старалась. А можно мне теперь пойти побыть с Джой? – спросила она.

– Нет, доктор говорит, никаких посетителей. Как ты могла не сказать нам, что она в таком состоянии? Что за глупость! Кто сидит на диете в таком возрасте!

Вне себя от тревоги, Сьюзан квохтала над дочерью, пытаясь силком накормить ее, но все тщетно.

– Эсма, милая, я чего только не перепробовала, но она прогоняет меня. Что же я натворила такого, что она решила уморить себя голодом? Доктор говорит, ей теперь надо в больницу, чтобы восстановить силы… Мне так страшно…

Потому и вышло, что теперь ей, Эсме, предстоит уговорить глупую девочку снова начать есть нормально. Только как это сделать? А если не получится, той придется отправиться в психиатрическую лечебницу. В семье Уинстэнли это неслыханно!

– Этот Мильбурн привозит сюда Сьюзан каждый день на своем «Моррисе». Надеюсь, у нее хватит разума не втюриться в коммивояжера, – усмехнулась Эсма, обращаясь к Анне. – Они же все одинаковые, эти старые козлы: усики, напомаженный пробор, лоснящийся пиджак и в каждом городишке по бабе, которая утешит после долгой дороги.

Темы, отвлекающие от беды за соседней дверью, приносили Эсме облегчение.

– Не впадай в снобизм, мама, – отозвалась Анна, не клюнув на наживку. – Так любезно с его стороны, что он нам помогает! И я рада, что возвращается Якоб Фридман. Он придумает, как нам быть.

Сьюзан приезжала сюда каждый день, скорее в поисках утешения и поддержки, чем желая увидеть Джой в постели. Но вчера она была вся на нервах.

– Что со мной не так, Эсма? Я не могу достучаться до собственного ребенка! И я еще говорила ей подумать о голодающих детях в Китае и Африке! – простонала она. – Я же видела настоящий голод во время эвакуации в Бирме! Люди всеми силами старались спастись… Я знаю, в школе им рассказывали о концлагере возле деревни Бельзен… Я не понимаю, зачем она с нами так обошлась? Она теперь не сможет ходить в школу, не сможет учить уроки… Как же она сдаст экзамены?!

– Несколько недель, и она поправится! – взяв на себя смелость подобного утверждения, стала ее урезонивать Эсма. Даже ей было ясно, что пройдут многие месяцы, прежде чем Джой придет в себя.

– Ух и доберусь же я до этого Невилла… – добавила Сьюзан. – Забил ей голову этими бананами. Джой ненавидит бананы. Это все он виноват!

– Это несправедливо, – вмешалась Конни. – Он просто хотел помочь. Мы и не предполагали, что она дойдет до такого. Он пытался образумить ее, но она никого не слушала!

– Как же она могла?! – не унималась Сьюзан, продолжая рыдать.

– Мы так легко огорчаемся из-за детей… Помню, Тревис никак не хотел брать грудь, всё выплевывал. Я вся извелась тогда! И до сих пор корю себя… – совершила еще один отвлекающий маневр Эсма, вспомнив о своем малыше.

– Ты думаешь, она тоже умрет? Представь только, что подумают обо мне люди! Как же так я ничего не заметила, пока она совсем не лишилась сил?! – рыдала Сью.

– Сью, прекрати истерику, – приказала Анна. – Не сгущай краски. У девочки в голове что-то замкнуло. Она сама с собой это сделала! Никто ее не заставлял. Нам просто надо пройти это всё до конца.

– Но она пропустит школу! А я хочу, чтобы она поступила в колледж, как Конни. А не чтобы она бросила школу, как Роза! – не унималась Сью.

– Твои желания могут не совпадать с тем, что сейчас хочет она, – возразила Анна.

Эти двое могут еще долго так препираться, убеждая друг друга, что черное – это белое, подумала Эсма. А сейчас надо держаться вместе, не ссориться. Сьюзан трудолюбива и полна амбиций, так старается, чтобы бизнес шел в гору!.. Возможно, она надеется, что в один прекрасный день Джой станет такой же, как и она, но пока что Джой скорее напоминает рассыпавшуюся на полу мозаику.

Эсма вздохнула.

– Дети – это не твоя собственность, они даются тебе лишь на время. Они появляются у тебя, но потом идут своей дорогой, как они говорят. Посмотри, какими разными стали Леви и Фредди, ни капли не похожи на Редверса или на меня. Или взять Лили и этот ее вздор с путешествиями. А теперь она пытается сохранить ребенка, в свои-то тридцать с лишним! Разве я это понимаю? Ничуть. А ведь мы семья, родная кровь, так что должны принимать то, что приносит им радость.

Конни сидела с глуповатым видом и грызла ногти.

– Простите. Возможно, если бы я была добрее к Джой, она не пустилась бы в эту забаву с голоданием. Только это оказалось совсем не забавой. Она же не умрет?

– Не будем торопить события, – мягко вмешалась Анна c привычной для сиделки интонацией. – Пусть она начнет есть понемногу. У нас достаточно времени, еще успеем построить планы и придумать, что ей делать после выздоровления. Всей семьей мы уж как-нибудь сумеем ей помочь.

Эсма хотела сказать, что девочка должна понять: мир крутится не вокруг нее. Но чувствовала раздражение.

– Я не собираюсь ее баловать. Мы просто должны найти что-то, чтобы отвлечь ее от этой чепухи. Пусть остается в постели с книгами и пьет одну горячую воду, пока не надоест. Потом мы немного поговорим, посидим вместе, она потихоньку начнет вставать, но для этого ей придется принимать пищу. Я не позволю ей вить из меня веревки. Я дам вам знать, когда мне потребуется ваша помощь, но в первую очередь ей сейчас нужен отдых и время подумать о том, что она натворила. А вам надо думать только о том, что она идет на поправку. И так мы должны отвечать всем, кто будет о ней спрашивать, – завершила она сход, показывая, что всем пора по домам.

– Спасибо, Эсма. Ты добрая женщина. Для тебя уже припасено теплое местечко в раю, – прошептала Сьюзан, поднимаясь.

– Надеюсь, еще не припасено, – рассмеялась Эсма. – Я рассчитываю, что мой моторчик еще провезет меня милю-другую.

Через неделю, когда Конни и Роза заглянули к ней после школы, Эсма приготовила им какао и объявила, что дает на посещение больной полчаса, и ни минутой больше.

– Мы все не просто гости. Мы пробуждаем благоразумие. Она должна заслужить гостей. А для этого должна поесть еще чуть-чуть. Когда она наберется сил, вы сможете оставаться дольше, – прибавила она, поправляя подушки. – Я рада, что твои друзья стараются помочь тебе. Но и ты должна стараться. Если не будешь стараться, ты не поправишься, Джой.

Заскочил и Невилл, прихватив с собой проигрыватель, так что из комнаты вскоре понеслись рок-н-ролльные хиты Томми Стила[23]. Джой села в кровати и с явным интересом спросила, какие же песни вошли в хит-парад, но выглядела она по-прежнему пугающе: щеки ввалились, сама на себя не похожа. Вся досада Конни на нее улетучилась, и ей хотелось лишь, чтобы Джой скорее вернулась к нормальному состоянию.

В школе Мур-бэнк и на Дивижн-стрит они сказали всем, что у Джой осложнения после гриппа и нервное истощение, что, в общем, соответствовало действительности. Уинстэнли привыкли укрываться от стороннего любопытства и не вывешивали на улицу грязное белье. Так что, похоже, никто вокруг ни о чем не догадывался.

Доктор Гилкрайст поставил диагноз «нервная анорексия», и дети втроем сходили в библиотеку посмотреть в медицинском справочнике, что это такое. Прочитав, поняли, почему бабуля не хочет, чтобы слухи о болезни Джой вышли за пределы семьи.

Джой много спала, перечитывала старые детские книжки, а бабуля и тетя Ли, которая все еще придерживалась постельного режима, подбрасывали ей все новые и новые.

Крошечными глоточками, словно пьет яд, тянула Джой лечебные молочные коктейли и какао.

– Я сказал маме, что если Джой умрет, то виновата в этом будет только она сама. Просто ненавижу ее иногда! И зачем только я рассказал ей про эту дурацкую диету! Мне и в голову не пришло, что она так западет на нее. Так странно видеть ее тощей и больной, и чего ради? С этой худобой она больше похожа на раненое животное, а не на супермодель, – бубнил Невилл.

– Она поправится, – сказала Анна. – Желание жить сильнее всего, но вот какой вред она успела нанести своим внутренним органам, мы узнаем только со временем.

– Мы можем чем-то помочь ей? – спросила Конни; история затронула самые глубинные струны ее души.

– Придумай что-то, чего она будет ждать и хотеть, – предложила мама. – Например, ваша рок-группа. Что с ней?

– Да как-то стухло всё, – ответила Конни, глядя на Невилла. – Сначала экзамены, потом Джой заболела… Она здорово нас подгоняла. У нее отличное чувство ритма. Без нее у нас не склеится….

– Так скажи ей об этом! Дай ей соломинку, за которую она могла бы уцепиться! Запишитесь участвовать в разных концертах, заставьте ее снова петь!

Мама порой удивляла дочь светлыми идеями. Старшие, кажется, и в самом деле знают что-то полезное…

Поправлялась Джой медленно, но через неделю смогла одолеть уже тарелку картофельного пюре с маслом и полную кружку молока. В награду за это ее выпустили в гостиную посмотреть на весеннее солнышко, радостно освещавшее вылезшие в саду крокусы.

Следующим рубежом для Эсмы был суп, а сочинение на тему ингредиентов стало подлинным искусством: окорочок, кабачок, чечевица и перловка, травы, приправы и овощи. Бульон был таким густым, что ложка стояла. Аромат заставил бы согрешить постящегося монаха, одна лишь Джой, казалось, ничего не замечала.

Да, она была уверена, что голодна, но какая-то сила внутри ее не давала ей проглотить больше, чем несколько ложек. Эсме было очень трудно скрывать разочарование и раздражение, но ворчание не приносило никакой пользы. Организм Джой сопротивлялся, и об это разбивались все здравые доводы.

– Ну совсем чуть-чуть, прошу тебя! А потом попробуем выйти на свежий воздух, посмотрим первые цветы в нашем лесочке, – уговаривала внучку Эсма, зная, как любит Джой бродить по лесу. У нее уже не было сил думать, верно ли она действует. Но прогулка на свежем воздухе не повредила бы им обеим. Все старались быть терпеливыми, но она настояла на том, чтобы Сьюзан пока держалась подальше, позволив ей докопаться до причин этой истории. Молодежь делилась школьными новостями, рассказывала про танцы, но Джой жила словно в своем маленьком мирке. Да, возможно, прогулка придаст ей сил…

Должно быть, непросто одной растить девчушку. Ее-то муж, Редверс, столько помогал ей с детьми, и она благодарит Бога, что он был рядом, когда они потеряли маленького Тревиса. Сьюзан и Анна, конечно, поддерживают друг друга, но все равно то и дело ссорятся или ревниво сравнивают успехи девочек – каждая своей. Что ж, в их жизни и не могло сложиться иначе. Как жаль, что ни у той, ни у другой нет мужа. Но только не такого, как Гораций Мильбурн! Подозрительный он какой-то. Очень уж хрусткие стрелки у него на брюках и очень уж пышно он благоухает одеколоном.

За годы вдовства Эсма привыкла к своему одиночеству, когда вечером приходишь домой, закрываешь дверь – и понимаешь, что не с кем перемолвиться словом, обсудить прошедший день. С Джой в доме она хотя бы уже не одна. Эсма быстро сложила руки в молитве Всевышнему: «Господи, помоги мне найти верные слова. Я перебрала все, что могла».

Немного погодя они вышли пройтись. Балахонистый свитер и клетчатые бриджи, мешком повисшие на костлявых бедрах, придавали Джой вид беженки. Они пошли по тропинке сбоку от дома, в сторону аллеи, где над их головами смыкались дубы и березы. Вокруг щебетали птицы, вспархивая при их приближении.

– Я когда-нибудь рассказывала тебе о моей подруге Алисе Чедвик? – спросила Эсма, помолчав. Джой покачала головой. Они шли черепашьим шагом, быстрее Джой не могла. Эсма никогда не думала, что ей доведется увидеть подростка, который идет медленней, чем она.

– Увидев тебя, я сразу вспомнила время, когда мы попали в тюрьму, – продолжала она и заметила, что Джой остановилась перевести дыхание и ошарашенно смотрит на нее во все глаза.

– Ты сидела в тюрьме?! Когда это?

Эсма удовлетворенно кивнула: удалось зацепить!

– Я была чуть постарше тебя, в тюрьме мы провели ночь или две.

– Но за что? – допытывалась Джой, сгорая от нетерпеливого любопытства.

– Нас арестовали в Болтоне, во время восстания, когда Уинстон Черчилль приезжал с предвыборными выступлениями. Мы запрыгнули на его машину, вот нас и сцапали. Ну и оторвой же я была тогда! Мы, женщины, хотели право голоса, и все местные группировки объединились вроде как для потехи… Среди них была я, и Алиса из Гримблтона, и молодая жена викария, Мейбл Олленшоу, и вот тут-то и случился весь этот переполох. Нас перевязали бело-зелено-красными лентами в знак того, что мы – последовательницы сестер Панкхёрст[24]. Ну и народу тогда взбунтовалось! Самые разные люди… И был суд. А потом нас отвезли в Престонскую тюрьму и заставили переодеться в робы и тюремные шапочки… Вот тогда-то у нас и раскрылись глаза, скажу я тебе! По правде говоря, я страшно обрадовалась, когда папа внес залог и меня отпустили… А вот Алиса осталась и устроила голодовку – она и остальные суфражистки. Вот где подлинная борьба за права!

– У тебя были потом неприятности? – все с тем же живым интересом спросила Джой.

– Только выволочка от папы! Он сказал, что ни одна его дочь никогда не будет голодать и напоминать своим видом чахоточную. Это будет дурно сказываться на его бизнесе, а если я хочу бороться за право женщин участвовать в выборах, сначала я должна доказать, что я не хуже любого мужчины, и далее идти положенным путем… Алиса же была сиротой, жила с теткой, такой же ярой феминисткой. Когда они вышли из тюрьмы после голодовки, вид у них был точно как у тебя сейчас… кожа да кости… к тому же обе страшно кашляли. Меня это так потрясло, что я разрыдалась – Алиса была так слаба, что не могла даже глотать. И ее силком кормили через зонд.

– Но это жестоко! – возмутилась Джой.

– Это и вполовину не так ужасно, как наблюдать за тем, как твоя кровиночка морит себя голодом вообще без причины! Алиса страдала за свои принципы, и я восхищалась ею за это… А вот почему не ешь ты – этого я понять не могу! Ее здоровье в результате было подорвано, и когда после мировой войны прокатилась испанка, ее унесло одной из первых. Она так и не дожила до одна тысяча двадцать восьмого года и не увидела, как все мы получили право голосовать.

– А что еще ты творила, борясь за свои права? – спросила Джой, мягко меняя тему, но ее лицо скривилось, выдавая какую-то внутреннюю борьбу.

– Да то одно, то другое: большей частью мы занимались сбором средств, выступали в Лондоне на демонстрациях, несли плакаты с лозунгами. Мы выезжали на рассвете, был даже специальный рейс, целый день горланили на улицах, а потом возвращались домой. Алиса уже не могла с нами ходить, приходилось брать для нее плетеное кресло. Она совсем лишилась здоровья, но с тобой этого не произойдет, слышишь меня? Я хочу, чтобы ты вышла замуж, нарожала детишек и была счастлива. И как же ты собираешься это сделать в таком-то состоянии? У тебя силенок не хватит.

Джой ничего не ответила, но после прогулки впихнула в себя чашку чая и диетический кекс.

Потом вдруг пришла Лили и принесла полузаконченный коврик, который вязала из лоскутков. Она решила, что хватит валяться. Если этот малыш намерен удержаться в ее животе, то пусть прилагает усилия.

Они все уселись у камина и принялись разрезать ткань на ленточки, которые потом продевались в канву. Занятие это не требовало размышлений. Джой передавала им тряпочки и наблюдала, как они работают.

– Не хочешь попробовать? – спросила Лили. – Ты очень помогла бы, дело пошло бы быстрее. Это подарок для моей подруги Синтии, мы вместе работаем. Она скоро выходит замуж. – И Лили пустилась дальше рассказывать все подробности из жизни их бюро путешествий.

– Родители Синтии погибли на войне. Она воспитывала своих младших братьев и сестер. Она уже решила, что Купидон обходит ее стороной, как вдруг одним прекрасным утром на пороге появился полицейский, который привел домой маленького Терри с игровой площадки – этот лодырь прогуливал школу. Парень оказался добродушным и стал заходить проверять, как дела у мальчишки. А однажды в выходной пригласил их всех на футбол, играли «Болтон вандерерз» против «Манчестер юнайтед». Ну а уж потом запахло свадебными пирогами.

– Он красивый? – спросила Джой, протягивая ткань сквозь рогожку.

– Не особенно… Но он очень добрый, и Синтия с ним очень счастлива. Их обоих не назовешь писаными красавцами, но ведь внешняя красота всего лишь снаружи. А золотое сердце куда важней. А почему ты спрашиваешь, солнышко? – спросила Лили. Когда-то она считала себя дурнушкой, подумала Эсма, а благодаря любви и друзьям расцвела и превратилась в прекрасную женщину. Эсма молилась, чтобы ребеночек прожил в животе еще несколько месяцев и подарил этим милым голубкам счастье, которое они заслуживают.

– А я никогда не выйду замуж… – вздохнула Джой.

– Это еще почему? – так и подпрыгнула Эсма.

– Я уродливая и жирная… Ты же слышала, что сказал тот мальчик в школе… жирная узкоглазая индуска… И еще он обозвал меня танком Шермана… – добавила она, не меняя интонации. – А тетя Айви назвала меня пончиком…

Эсма пришла в ужас.

– Выпороть надо того, кто наговорил тебе такую чушь! Могу поспорить, что этот мальчишка весь в прыщах, глаза у него навыкате, а мозги не больше горошины!

Глаза Джой вспыхнули смехом.

– Невилл тоже говорил, что я коренастая и полноватая, а чтобы найти хорошего мужа, надо быть красивой…

От возмущения Эсма схватила ее за руку.

– Девочка, ты начиталась дурацких романов! Это чушь! Полная чушь! Посмотри на меня и на тетю Лили. Мы отнюдь не звезды телеэкрана, однако же Редверсу Уинстэнли нравилось то, что он видит, и он никогда не жаловался. Тут всё иначе устроено, солнышко… Выброси эту глупость из головы, просто забудь о ней!

Она улыбнулась и кивнула в сторону зеркала.

– Пойди посмотрись, если не веришь мне! Многие скажут, что у тебя особая красота. Наверное, ее можно назвать экзотической. Твой отец определенно считал Сьюзан красавицей… Никогда не стыдись своей внешности! Мы все переживаем за тебя, твоя мама места себе не находит, и всё это ты устроила нам потому, что какой-то прыщавый болван обозвал тебя? В жизни, юная леди, есть не только внешность! Есть еще доброе сердце, ум, трудолюбие, а еще чувство юмора. Так что, думаю, поиграли и хватит, довольно… – Эсма даже почувствовала небольшую одышку, произнося эту речь.

– Мама! – шепотом окликнула ее Лили. – Притормози. Ей очень трудно сейчас, это же такой возраст, когда ты еще не тут, но уже и не там. Я еще не такая старая и не забыла, как я переживала на танцах, что у меня плоская грудь и что я некрасивая. – Повернувшись к Джой, она мягко сказала: – Если ты поможешь мне закончить этот коврик, я возьму тебя к Уинстэнли выбрать материю и нашью тебе красивых платьев на лето. Отпразднуем твое выздоровление. Договорились?

Джой слабо улыбнулась и зарумянилась.

– Господи, благодарю тебя, – ночью вознесла Эсма молитву, стоя на коленях у ее кровати. Наконец-то в голове Джой зажегся разум. К лету, глядишь, оклемается. Теперь уж как-нибудь они помогут ей справиться с жизнью.

В последующие недели Роза, Конни и Невилл почти не оставляли Джой одну, принесли портативный проигрыватель и несколько пластинок, чтобы начать репетиции. Невилл снова вошел в привычную роль босса и объявил Джой, что они намерены воскресить «Шелковинок».

– Мне очень нравится одна мелодия у Биг Боппера[25]. Вот послушай, она тебе подходит. Называется «Шантильские кружева».

Они уселись в саду, подальше от ушей Эсмы, и отбивали ногами такт. Стоять спокойно было трудно, так что они тут же принялись дружно и слаженно двигаться.

– Но это не скиффл, – встрепенулась Джой.

– Скиффл – прошедший день. Теперь главное рок-н-ролл, и у тебя он отлично получится! Вы здорово будете смотреться в розовых кружевах и коротких носочках. Вы можете танцевать так, что это будет настоящее представление! Что скажешь, Джой? – с волнением обернулся он к ней. Он изо всех сил старался загладить свою вину за то, что втер ей эту диету, будь она неладна. – Я раздобуду ноты, вы разучите слова и движения, и «Шелковинки» снова на сцене!

Потом они все вместе отправились в город глазеть на витрины, совсем как прежде. Тетя Ли от сердца оторвала для них льняной материи в клетку, и тетя Сью сшила костюмы.

Джой вернулась на Дивижн-стрит. Эсма была рада, что все гости наконец отчалили, но Джой будет ей не хватать. Под ее руководством та научилась печь превосходные бисквиты и кексы.

– Путь к сердцу мужчины лежит через желудок, – неустанно повторяла она.

Джой пошла в церковь полюбоваться, как Синтия со своим полицейским идут к алтарю. Длинные черные волосы она забрала в хвост, надела новое бело-голубое платье в талию, отделанное кружевом, и свои первые туфли на каблуках. Конни, как обычно, была в синих джинсах.

У входа стояли и девочки из школы Мур-бэнк. Они робко поприветствовали Джой при ее появлении.

– Ничего себе! Джой Уинстэнли, ты ли это? Как ты похудела! Мы слышали, что ты болела. Отличное платье!.. Это «Мери Квейнт»? Выглядишь точно модель. Откуда у тебя выкройка?

Конни шагнула в сторону, не желая мешать их болтовне. Жизнь еще заставит Джой попрыгать через барьеры, но жирной уродиной ее уже никто не назовет, подумала Конни. Ей хотелось из заднего ряда наблюдать за тем, как новая Джой заново приходит в мир. Если болезнь приносит такие плоды, то можно и потерпеть, но вот сама Конни – вечно голодная и обожает вкусно поесть… А Джой не нужен и крем для загара. Кожа у нее оливковая, блестящая, и выглядит она такой уверенной в себе! Для Конни же смотреться в зеркало стало сущим мучением в последние дни. Одни только прыщики, веснушки и тощие ноги… Хорошо еще, одежда не слишком ее интересует. Если послушать трескотню Розы и Джой, можно подумать, весь мир только тем и живет, что же сегодня надели поп-звезды, усмехнулась Конни.

Сама она мечтала о синих джинсах на молнии спереди, и Невилл откопал для нее в магазине такие – они как раз оказались по ее длинным ногам. В свободное от школы время эти джинсы плюс бесформенный свитер сверху стали для нее некой формой. Как же ненавидела Конни свои тощие ноги!

Джой вернулась домой, и как же это прекрасно! Теперь не надо так о ней беспокоиться, и можно сосредоточиться на экзаменах. Джой пустилась в голодовку искренне, без корыстного расчета, разве что получила повышенное внимание и новые наряды, но все это едва не обернулось непоправимым… Конни молилась, чтобы Джой никогда больше не думала ни о чем подобном.

По залу аэропорта носились дети со всей энергией, на какую способны лишь дети, вдруг выпущенные на волю. Конни смотрела на них с завистью. Так трудно сдерживать себя, пока сидишь тут и то и дело вглядываешься в табло прилетов, а там никакой новой информации!

Если бы молодость знала, если бы старость могла, говорит народ…

Невинность ее детских лет обернулась высокомерием в юные годы, когда она считала, что знает всё лучше всех. С возвращением Джой «Шелковинки» выигрывали конкурс за конкурсом, а Джой, такая хрупкая, неизменно вызывала восторг публики – в своих канканистых юбках, всегда более пышных и накрахмаленных куда лучше, чем юбки Конни. Эти словно обернутые в капрон мечты о превращении в поп-звезд – в присутствии Розы, на первом плане распевающей песни, – одолевали их недолго, но послужили своей цели: вернули Джой к жизни.

Конни, впрочем, и без того увлекалась музыкой, с легкостью, удивительной для нее самой, овладевая гитарными аккордами. От мамы она узнала, что ее дед Костас был одним из лучших игроков на лютне в провинции Апокоронас на Крите.

Как же мало она знала о той ветви своей семьи, а мама была настолько скрытна, что чуть ли не напрямую вредила, когда Конни пыталась разузнать что-то еще. Но путей много, а Конни была любопытной.

Даже – хитрой, и это ее погубило…

Иногда лучше не знать чего-то, пока кто-то не захочет сам тебе это рассказать. Лучше не поднимать осадок со дна кувшина, мало ли что всплывет…

Глава седьмая

Секреты буфета

В классе у Конни только и разговоров было, что о предстоящей поездке всей школой в Австрию. Сначала – тур по маленьким городкам Франции и Швейцарии, потом через Женевское озеро к озеру Констанц в австрийском Брегенце. Они увидят замки в долине Луары, ледники Швейцарии, соборы Руана, Шартра, Тура и Брюсселя; на карте Европы открывалось столько новых названий, что по вечерам Конни от возбуждения едва могла уснуть.

– Мама, я просто не могу не поехать! Я так хочу увидеть другие страны, посмотреть на Европу! Ты ведь не против? Я могу поехать? – умоляла она.

Но мама отвечала уклончиво и пренебрежительно.

– Посмотрим, – вот и весь ее ответ.

– Уже начали записывать в группу. Я просто умру, если мне не достанется места! Все наши едут – Джейн, Полли, Тоня, – добавила Конни, пытаясь объяснить, что решение надо принимать срочно.

– Конни, я не печатаю деньги, – сказала мама, отворачиваясь к стопке приготовленного для глажки белья в плетеной корзине.

Почему она так раздражается? Что за странное отсутствующее выражение в ее зеленых глазах? Конни вздохнула. Не самый удачный момент для разговора, но времени остается в обрез.

– Я могу подрабатывать на рынке. Дядя Леви подберет для меня какую-нибудь работу. И я буду копить свои карманные деньги, обещаю, – добавила она для убедительности.

– У тебя через год выпускные экзамены, девять предметов! В выходные тебе надо будет готовиться, а не стоять за прилавком, – отрезала мама.

– Знаю, знаю. Но я уже пожертвовала танцами, я теперь все время трачу только на учебу. Я могу работать по воскресеньям. Пробные экзамены я сдала хорошо. Там нет ничего сложного. Ну пожалуйста, скажи, что я могу записаться в группу! Я никогда ни о чем тебя так не просила!

Мама вот уже несколько недель готовилась к экзаменам на квалификацию медсестры. Повсюду лежали книги, и Сьюзан жаловалась, что она пренебрегает своими обязанностями по дому. Они перестали разговаривать друг с другом, не перемолвились и словом, даже когда все вместе они отправились навестить тетю Ли и ее малыша в коляске. Назвали его Артур Редверс. Конни казалось, что такие пожилые дамы, как тетя Ли, должны испытывать неловкость, катя перед собой коляску.

Тетя Ли выглядела такой же усталой, как мама. Артур полусидел в стульчике, взятом напрокат у тети Марии, которая постоянно, к негодованию Розы, производила на свет все новых и новых младенцев.

По крайней мере, они теперь знали, откуда берутся дети, ежемесячный урок биологии расставил всё по своим местам. Роза рассказывала, что роды отвратительны, все равно что выталкивать из попы футбольный мяч. Мама сказала, что тете Ли пришлось очень тяжело, ребенок родился совсем крошечным, но постепенно доказал, что чудеса все же бывают. Теперь все Уинстэнли ему поклонялись, бабуля Эсма не могла им надышаться и не оставляла его ни на минуту. Разве не справедливо будет, если Конни теперь нарушит эту идиллию, когда все семейство так дружно развернулось в одну сторону, позабыв об остальных?

– И ни слова больше об этом. Я обдумаю твою просьбу. Когда ты будешь учиться в университете, у тебя будет еще уйма возможностей поехать за границу. Я не вижу причин пропускать занятия сейчас, – ответила мама.

Но Конни была не готова поставить на этом точку:

– Если дело в деньгах, то мисс Кент говорит, мы можем платить в рассрочку.

– В какую еще «строчку»? – не поняла мама, погруженная в складывание простыней. – Вас учат сленгу, что ли?

– В рассрочку! Это значит, что мы можем платить по частям, по чуть-чуть каждую неделю. Ну, пожалуйста, можно я запишусь? – взмолилась она.

– Я ничего не обещаю. Все не так просто. Я должна обсудить это со Сьюзан и с доктором Фридманом. Он подскажет, как быть, – рассеянно пробормотала мама.

– Что не так просто? – переспросила Конни.

– Тебе не о чем беспокоиться, но я в самом деле была бы очень рада, если бы ты перестала мне докучать. Моя голова занята другим, – ответила мама, опять отворачиваясь. – Пожалуйста, догладь тут всё, мне надо позаниматься. И у меня очень болит спина.

– Но это будет совсем не дорого, обещаю! Я могу сама шить себе одежду. У меня еще остались почтовые сбережения[26] и деньги, которые мне подарили на день рождения. Ты поговоришь с ними?

В маминых зеленых глазах блеснула сталь, щеки порозовели. Почему же она против такой замечательной поездки? Конни недоуменно нахмурилась, изогнув домиком каштановые брови. Есть что-то еще, о чем она не знает?.. Доктор Фридман наверняка будет на ее стороне! Он всегда за то, чтобы Конни расширяла свой кругозор…

Это потому, что школа поедет в Германию? Но война закончилась давным-давно. Что же плохого, что поездка завершится там? Война не имеет никакого отношения к ее поколению. Все давно в прошлом.

Впрочем, может быть, для мамы не в прошлом. Она с тех пор не была на Крите и не рассказывала о тех родственниках. Словно той части ее жизни и не существовало. Она перестала ходить в православную церковь в Манчестере. Никогда не говорила на родном языке, а ее английский акцент стал совершенно ланкаширским. А эта поездка словно напоминала ей о чем-то.

Как же гадко с ее стороны не подумать о том, что эта поездка может значить для ее дочери! Конни чувствовала себе одураченной и обиженной, как ребенок, который выканючивает дорогую игрушку.

Через год ей будет уже пятнадцать, на горизонте появляется все больше увлекательных возможностей: путешествия, мальчики, университет вместо унылой серости Гримблтона… Зачем же мама портит ей все удовольствие? Тетя Сьюзан наверняка отпустила бы Джой в такую поездку!

Все они были очень рады, что Джой снова ходит в школу. Болезнь так изменила ее! Теперь она носила яркие цвета, на автобусной остановке все обращали на нее внимание. Она ходила с друзьями из своего класса на танцы, ходила с мальчиками в кино. Тетя Сьюзан то и дело шила ей новые наряды.

Потребовалось какое-то время, чтобы привыкнуть видеть Джой такой шикарной и взрослой. Постепенно они всё более расходились, у каждой появлялись свои друзья, свои интересы. Джой следующим летом собиралась оставить школу. Тетя Ли надеялась, что для нее найдется местечко в бюро путешествий.

Иногда они встречались у Сантини все вместе, как в старые времена, но теперь всё было иначе.

Помешивая капучино в прозрачных чашечках и добавляя коричневый сахар, они уже не делились секретами. Все проходило очень вежливо и скучновато, они обсуждали мальчиков из средней школы, которых видели на автобусной остановке, и кто из друзей Розы с кем встречается.

Может быть, в развитии Конни что-то не так, если ей до сих пор не понравился ни один мальчик? Она предпочитала сидеть дома, читать книжки, учиться, смотреть документальные фильмы по телевизору. В секретный блокнот, который она прятала под кроватью, она записывала стихи и иногда сочиняла для них музыку. В ее спальню на чердаке пансиона Уэйверли не разрешалось входить никому, это было ее личное уединенное убежище.

Из окна было видно небо, усеянное звездами, и лиловая кромка болот. Ей нравился старый письменный стол и книжные полки, ситцевые занавески, сшитые из лоскутков. Еще был проигрыватель и маленький радиоприемник, чтобы слушать «двадцатку» лучших хитов.

Здесь она воображала себя то Джейн Эйр, то Элизабет Беннет, то Наташей Ростовой, в мечтах проживая их судьбы снова и снова. Иногда к ней приходили гости – Джейн Шиллинг и Тоня Картер, они пили кофе и весь вечер болтали о школе.

Почему же она не может поехать вместе с ними? Должен же быть какой-то выход! Может, мама согласится, если она попробует почти все оплатить сама? Роза пообещала ей рассказать секретный рецепт лосьона для загара. Они смогут приготовить партию и продать ее в школе до начала летних каникул.

Этот рецепт был знаменит тем, что давал настоящий средиземноморский оттенок, самый модный сейчас, он так выигрышно смотрится на фоне белых маек и шорт. Смешиваешь в маленькой бутылочке оливковое масло, йод и уксус и равномерно наносишь на кожу. Но точные пропорции знала одна только Роза. Если сделать неправильно, руки и ноги попросту обгорят на солнце. Договорились, что Роза возьмет себе фиксированную часть выручки, и теперь все субботние дни они проводили, собирая по кладовкам ингредиенты и выпрашивая повсюду маленькие бутылочки.

Роза тоже собиралась через год оставить школу, планировала начать работать ассистенткой в танцевальной школе мисс Лемоди Липтрот и ждать, пока ее кто-нибудь заметит. Она хотела, чтобы ее взяли в какой-нибудь спектакль в Уэст-Энде, и уже написала в Манчестер некоему агенту по имени Дилли Шерман. К выпускным экзаменам она совершенно не готовилась, а вместо этого, помогая Сильвио в салоне, мыла клиенткам головы. Она зарабатывала достаточно, чтобы покупать модную одежду, а не шить самой, и всегда выглядела немного на шаг впереди своего окружения. В челке у нее были обесцвеченные пряди, которые каждое утро перед школой ей приходилось закрашивать тушью для ресниц, иначе ее тут же исключили бы.

Почему Конни не может поехать? Все друзья уедут, она пропустит всё самое интересное! Если ничто не сработает, она всегда сможет попросить бабулю Эсму одолжить ей денег.

Бабуля была добра к Джой, покупала ей новую одежду. Все так суетились вокруг нее, пока она болела! Это несправедливо. Никто почему-то не суетится вокруг нее, Конни.

В глубине души она завидовала новой Джой, такой стройной и аккуратной, каждая прядка волос на своем месте. Трудно было поверить, что когда-то в детстве они вместе играли. И их планы на будущее были такими разными. Что-то станется с ними со всеми лет через десять?

К концу четверти список желающих съездить в Европу был почти что готов, и Конни тайком вписала свое имя в самом низу. Потом было официальное собрание, где рассказывалось о деталях маршрута. Сначала они поедут на пароме из Дувра в Кале, посетят Руан, переночуют в Туре, а потом по долине Луары прибудут в Дижон. Звучало все это просто невообразимо заманчиво. Но первое препятствие, которое предстоит одолеть, – это письменное согласие родителей.

– И еще нам потребуется ваше свидетельство о рождении и две фотографии на паспорт, – сказала мисс Кент. Она помогала мисс Спенсер, которая была заместителем директора, организовывать эту поездку. – Если кому-то из вас потребуются платежные карты, пожалуйста, подойдите ко мне после собрания.

В очереди за платежными картами и формой для письменного согласия родителей Конни была первой. Подделать мамину подпись будет нетрудно, так что как только она раздобудет документ о рождении, который хранится в коробке на верхней полке в шкафу, она начнет приближаться к заветной цели и примется выплачивать взносы из своих сбережений. И когда мама увидит, как серьезно она настроена, все решится само собой.

Шкатулка из розового дерева всегда стояла запертой, но Конни знала, что ключ мама хранит на туалетном столике в коробочке с драгоценностями – серебряным крестиком на цепочке, парой сережек и несколькими иностранными монетками. Конни любила рыться в этой шкатулке, когда была маленькой, перебирая старые бумаги на чужом языке и не умея разобрать их смысла.

Шкатулка отыскалась сразу, Конни нетерпеливо бросилась ее открывать, но, кроме диплома медсестры, старого пропуска и медицинской страховки, ничего не нашла – тут не было ни одной ее бумаги, только вырезка из газеты о том, что она получила стипендию.

Свидетельства о рождении здесь не было. С опустившимся сердцем Конни поняла, что придется спрашивать маму.

Может быть, если отложить это на последний момент, а тем временем выплачивать взносы, то несколько недель никто ничего не заметит? Все вечера Конни проводила, изучая карту предстоящего путешествия и сочиняя список нарядов.

Они обсуждали это вместе с Тоней и Джейн, чьи родители уже оплатили поездку полностью.

Потом началась безумная подготовка к экзаменам, и никто не отрывал головы от книжек, пока в июне не осталось всё позади. К этому времени сбережения Конни иссякли, и она уже три недели не могла платить взносы.

Оливковый лосьон расходился не так хорошо, как они надеялись. Лето выдалось дождливым, и загорать никому не хотелось. Джейн пожаловалась, что, когда она натерлась этим лосьоном, он перемазал ее лучшую маечку. «А пахло от меня, как в рыбном магазине!» Они собирались жить в одной комнате, так что Конни пришлось вернуть ей деньги.

– Я лучше возьму «Нивею», а не эту дребедень, – сказала Джейн. – Скажи Розе Сантини, пусть в другой раз лучше проверяет рецепт.

За две недели до поездки мисс Кент вызвала Конни к себе и попросила представить все необходимые документы.

– Из-за тебя мы задерживаем получение паспортов, Конни. Все твои документы нужны уже завтра. И нужно оплатить недостающую часть, еще сорок фунтов. Мне поговорить с твоей матерью?

– Нет, нет. Завтра я все принесу, – выдавила Конни. Сердце ее колотилось прямо в горле, обман чуть не раскрылся.

Конечно же, мама все поймет, однако всякий раз, когда Конни заикалась об этом, в ответ она слышала:

– Не сейчас, Конни. Ты разве не видишь, что я занята?

И вот сегодня придется сказать ей всю правду. Но мама же никогда не бросит свою дочку в беде!

Конни дождалась, пока доктор Фридман выйдет из столовой и закроется в своем кабинете. Тетя Сью и Джой были на кухне. Мама рассеянно просматривала «Гардиан» и слушала радио, убирая тем временем ненужные столовые приборы и расчищая стол для очередной зубрежки.

– Мама, я должна тебе кое-что сказать, это срочно, – окликнула ее Конни, приглушая звук радиоприемника.

Мама взглянула на нее с любопытством.

– Мне нужно сорок фунтов и мое свидетельство о рождении, – на одном дыхании сообщила Конни.

– Что-что тебе нужно? – Мама, отложив газету, вытаращившись на нее в изумлении.

– Это для нашей поездки. Я должна принести все завтра, – скороговоркой пролепетала Конни, надеясь скрыть нарастающую панику.

– Но мы же еще ничего не решили!

– Я знаю. Но я выплачивала по частям. Теперь у меня больше не осталось сбережений. Пожалуйста, ты же обещала! – Конни чуть ли не плакала.

– Я совсем ничего не обещала. Я сказала, что должна обсудить это с другими людьми. И забыла с ними поговорить, – покачала головой мама. – Я думала, ты отказалась от этой затеи, вот и все.

– Я не приставала к тебе. Но ты же хочешь, чтобы я поехала, правда? Ты же не специально забыла? А теперь все почти готово. Я не могу их подвести, я же всех подведу! Они же тщательно рассчитывали всю стоимость, им нужна моя часть!

Мама еще раз покачала головой:

– Мы не видели никаких бумаг, ничего не подписывали…

– Я все заполнила за тебя. Я же знаю, как ты ненавидишь бумаги, – слукавила Конни. – И я повсюду искала свидетельство о рождении, но в шкатулке его не оказалось. Где оно? Мне оно нужно завтра.

– Да неважно это, где оно… Ты еще слишком мала, чтобы держать его в руках! – закричала на нее мама, поднимаясь на ноги.

– Я скоро буду достаточно взрослой, чтобы окончить школу, выйти замуж и вляпаться в собственные неприятности. Ты не имеешь права прятать его от меня! – Слова сами соскакивали с ее языка. – В школе просто должны оформить коллективную визу, а для этого им надо проверить, что я – это я!

Мама тигрицей металась по комнате и бормотала что-то по-гречески.

– Ты не имела права делать это без моего ведома… Ты сама во всем виновата, глупая девчонка… Я никогда не разрешала тебе поехать… Я ничего не обещала тебе!.. А теперь ты требуешь, чтобы я вдруг выдала тебе сорок фунтов, словно я вот так запросто могу вытащить их из кошелька… Злая дурная девчонка… Нет! Я не даю своего согласия! – И она так хлопнула рукой по столу, что Конни в ответ схватила тарелку – на ней была нарисована ива – и швырнула ее в стену.

– Ненавижу тебя! Ненавижу! Всегда ты всё портишь! Это ты злая! – визжала она, шваркнув об пол другую тарелку.

– За посуду вам придется заплатить, юная леди! – крикнула ей в ответ мама.

На шум спустился доктор Фридман.

– Что тут такое? – спросил он, и мать с дочерью обе бросились к нему с криком. – Так, по очереди!

– Почему же она не сказала тебе ничего раньше? – шепотом спросил он маму, когда та пересказала ему всю историю и спрятала лицо в складках своего полосатого хлопчатого фартука.

Улыбнувшись, он повернулся к Конни.

– Твоя мама просто хочет тебя защитить. Она всю жизнь так делает. Для нее очень не просто говорить о прошлом, – сказал он.

«Да как он смеет принимать ее сторону?» – негодовала про себя Конни. Он же даже не родственник! Или тут что-то происходит такое, а она ничего не заметила?

– А какое отношение всё это имеет к маме? Это мои каникулы, едет моя школа. Я копила деньги, откладывала пенни за пенни. А она даже не разрешила мне работать по субботам. Если вы мне откажете, я попрошу бабулю Эсму! – выкрикнула Конни, бросаясь к дверям.

– Подожди, Конни. Мама хочет рассказать тебе кое-что. Это все объяснит. Ты все поймешь, – остановил ее доктор Фридман и вернул в комнату.

– Ну давайте, рассказывайте! – И она повела головой, изображая взрослую. – Вот если бы мой отец был жив, он бы не пожадничал и оплатил бы эту поездку! – Слова эти выскочили от злости, но Конни не смогла сдержаться. Вся ее судьба была в их руках.

– Анна, пойди принеси бумаги, – распорядился доктор Фридман. – Лучше уж все рассказать. Девочка имеет теперь право всё узнать.

– Нет! – мотнула головой мама, но все же быстро вышла в холл и принялась рыться в дальней части буфета, стоявшего возле вешалки для шляп. «И почему я не догадалась посмотреть там?» – с тоской подумала Конни.

– Конни, твоя мать поступает так, как лучше для всех нас. Не сердись на нее, – сказал Якоб Фридман, когда мама вернулась и бросила на стол потрепанный бумажник, из которого торчали потертые уголки бумаг.

– Ну что, довольна? Вот тебе твои документы, если они принесут тебе радость! Ты все равно не сможешь поехать с ними на континент! – Мама словно хлестала ее словами, и Конни заметила, что ее всю трясет. Она никогда не видела маму в таком состоянии, даже во время стычек с тетей Сью на кухне.

Бумаги были уложены очень плотно и написаны от руки по-гречески. Разобрать их было очень трудно. Тут были официальные печати и какие-то военные бумаги. Конни изучала в школе классический греческий, но все равно ничего не могла разобрать.

– Что тут написано? – спросила Конни. Руки ее дрожали, но она старалась не показывать, как ей страшно.

Мама взяла в руки бумаги.

– Я встретила твоего отца в Афинах в самом конце войны. Потом родилась ты. Официально мы не расписывались, – ответила она. Голос ее дрожал.

– Так Фредди женился на тебе уже после того, как я родилась? – с облегчением спросила Конни. Она знала, что такое иногда случается, когда девушка попадает в беду. Родителям «приходится» пожениться. Так в чем же тогда проблема? Нестыковки во времени?

– Свадьбы не было. Его убили. Потом были разные осложнения. Лучше о них не рассказывать. Все решили, что я вдова солдата, – проговорила мама, глядя на Конни потемневшими глазами, а доктор Фридман обнял их обеих за плечи, словно желая смягчить горькие известия.

– Так я не настоящая Уинстэнли…. Я незаконнорожденная! Кто же тогда мой отец? Кто-то с Крита? Или янки, как у Мелани Олпорт из шестого класса? – Конни пыталась делать вид, что ей это безразлично, но ее ноги под столом колотило крупной дрожью.

– Ты знаешь, кто твой отец. Я встретила Фредди Уинстэнли в Афинах, у него был короткий отпуск на побережье. Мы очень сблизились. Я не знала тогда ничего о тете Сьюзан в Бирме. Это был просто военный роман. Мы не планировали, что так все обернется, – тут мама запнулась.

– Как – так? Вы не хотели, чтобы я появилась? Я внебрачный ребенок, игра случая? А при чем тут тетя Сьюзан?

Секунду все молчали, а потом вспышкой у Конни мелькнула догадка.

– О нет! И Джой тоже?! Такой же случай?! Так вы обе!.. С моим отцом. Как мерзко! И все эти годы вы врали нам. Мы с Джой наполовину сестры, а нам просто никто ничего не рассказал? Очень зря. Бабуле не пришлось бы сочинять весь этот вздор про Седрика! – ухмыльнулась она.

– Именно Эсма придумала целую историю, чтобы защитить вас обеих. Она приняла нас, хотя спокойно могла прогнать, – ответила мама. – Она не хотела, чтобы на тебя показывали пальцем на улице.

Конни была так ошарашена и в такой ярости, что едва могла дышать. Так дурачить их, накручивать одну ложь на другую, все это время скрывать грязную тайну и вдохновенно расписывать вымышленных персонажей!.. Просто Чарльз Диккенс какой-то!

– Я вам не верю. Она лгала, чтобы защитить доброе имя Уинстэнли. Каково же мое настоящее имя?

– Констандина Пападаки… Да, ты зарегистрирована здесь. Но чтобы поехать в другую страну, тебе нужна особая виза. И теперь слишком поздно ее оформлять. К тому же я не хочу, чтобы в школе знали эту историю, – проговорила мама, не глядя на Конни. – Прости, но ты сама заставила вывалить это всё на тебя.

– Так, значит, я и не существую на самом деле? – взвыла Конни. – А Джой знает, что она тоже незаконнорожденная?

– Нет, и не вздумай ей проболтаться. Она и так пережила достаточно. Не наше дело посвящать ее в эту историю. Возможно, Сьюзан вообще решит никогда ей не рассказывать. У нее британский паспорт, как и у ее матери, – ответила мама.

– Но это нечестно! Все так суетились вокруг нее, пока она болела!.. Пожалуйста, ну разрешите мне поехать!

– Конни, я устала. У меня болит спина. Смени пластинку. Слишком поздно. Ты наполовину гречанка, гордись этим.

– Почему-то ты этим совсем не гордишься! Иначе не позволила бы им так легко изменить мое имя на Констанс Уинстэнли!

– Тебя назвали в честь твоей бабушки, Констанс Эсмы, это мать твоего отца. Это традиция. А Джой должна подождать, пока тетя Сьюзан решит рассказать ей правду. Если когда-нибудь решит.

– Ну да, в день ее свадьбы… «Да, кстати, а ты знаешь, что твоя подружка невесты приходится тебе сестрой?» Знать, что мы с ней наполовину сестры, я просто обязана! Как вы посмели ничего мне не сказать? Зачем вы ждали так долго? – продолжала кричать Конни, желая лишь одного – поскорей сбежать из этой комнаты и зарыться в какой-нибудь угол.

– Ну все, хватит! Дай маме передохнуть. Ей это тяжело так же, как и тебе. Она просто старается защитить тебя. Она хочет как лучше, – сказал доктор Фридман, и Конни обернулась к нему.

– Ваше мнение меня не интересует. Вы мне не отец. Весь этот вздор про хорошие оценки в школе… Что, можете хвастаться мной перед Уинстэнли, вы так им благодарны, что они вас приняли, да? «Смотрите, как я постарался, чтобы ваша дочь была умненькой!» – Конни кричала и размахивала руками, пальцы ее мелькали, словно кинжалы.

– Конни, у твоей матери был тяжелый день и без этого. Она сделает все, что может.

Но Конни ничего не слышала.

– Наверное, и тетя Ли знает, и дядя Леви! Чему ж тут удивляться, что Айви нас так не любит! А Невилл тоже знает? Да он всему Гримблтону разнесет, что моя мать и моя тетя шлюхи, мотавшиеся за британской армией!

– Боже милостивый! Прекрати немедленно! Не смей так разговаривать с матерью! – заорал на нее доктор Фридман.

– Я говорю о том, что я вижу! Она шлялась с солдатами и забеременела! – визжала Конни, ничего не соображая.

– Ты совершенно не представляешь себе, что там было, и, я молюсь Богу, никогда не узнаешь… Я была молодая… голодная… А солдаты были добры к нам… и давали еду. Им было одиноко, а мы были совсем вымотаны. Фредди был красив, обаятелен, мы ходили на танцы, соблюдали все то, чему вы сейчас и значения не придаете… Нынешняя свобода куплена кровью молодых мужчин и женщин, таких, как он, как я. Мы сражались в горах, нам было столько же лет, сколько было тебе, когда ты сидела в своей комнате и занималась музыкой… Война закончилась, немцев победили, и всем хотелось поскорей домой. И не смей мне говорить, что я должна была делать, а чего не должна была! Не смей судить, когда ты не представляешь, через что нам пришлось пройти к победе! Я дралась с собаками за крошки хлеба… – Она содрогнулась. – Больше я ничего не скажу. И никогда больше не буду говорить о том времени. – Мама разрыдалась, и доктор Фридман взял ее за руку.

– Твоя мама права. Она привезла тебя сюда, чтобы ты была в безопасности и чтобы у тебя было будущее. Так лучше для тебя, у тебя здесь чудесная семья, правда?

– Это не моя семья. Все это вранье, – огрызнулась Конни, выбегая в холл. Только куда же ей бежать? В город к Розе? В Саттер-Фолд к бабуле Эсме?.. Которая на самом деле точно такая же бабуля и для Джой? Да, все они были Уинстэнли, а теперь она совсем не чувствует себя одной из них…

Все планы рухнули в одно мгновение, все усилия отложить, сэкономить оказались бессмысленны. Кто-нибудь, не успевший записаться в группу и нетерпеливо переминающийся в листе ожидания теперь лихо впрыгнет на ее место, будет жить в одной комнате с Джейн, они станут лучшими подружками и, вернувшись, вдвоем будут секретничать.

Ноги не слушались Конни. И вместо того чтобы куда-то бежать, она опустилась на нижнюю ступеньку и рыдала так, что ей казалось, сердце ее сейчас разорвется от гнева. Потом открылась дверь, и доктор Фридман вышел и сел рядом с ней.

– Я знаю, как тебе плохо. Но обещаю тебе, у тебя будет еще много путешествий, – шепнул ей он.

Конни отвернула лицо.

– Откуда вы знаете? – шмыгнула она носом. – Ненавижу ее. Всех вас ненавижу!

– Я знаю, что сейчас ненавидишь. Но мама любит тебя. Позволь ей исправить ошибки. Когда-нибудь ты тоже станешь матерью и поймешь, что это такое – стараться дать ребенку лучшее, выбрать лучшее для него. Быть может, однажды ты поедешь в Грецию и увидишь все своими глазами. Увидишь тот мир, который мы, взрослые, превратили в такую неразбериху. Мы выправим твои документы. Придумаем что-нибудь. Обещаю тебе. – Он обнял ее за плечи.

Конни прекрасно знала, что он сдержит слово, но была слишком зла, чтобы так легко согласиться.

– Она разрушила мою жизнь! – выпалила она.

– Она твоя мать, она дала тебе жизнь, – возразил доктор. – Это не конец света. Ты жива, здорова, и у тебя есть семья, которая любит тебя. У меня вот нет семьи. Нацисты позаботились, отправили всех моих родных в лагерь смерти. У них не было шансов выжить. А мне посчастливилось обрести здесь друзей. Не сердись на маму или на Эсму. Они думали, что лучше будет утаить правду. Но правда имеет свойство выплывать там, где ее меньше всего ждешь, и всегда в самый неподходящий момент.

– Да я же просто хотела поехать с классом в Европу! Мне не нужна была вся эта правда! Почему она раньше ничего не сказала? – воскликнула Конни, вставая и устремляясь по лестнице в дом.

Доктор Фридман, терпеливо стоя в дверном проеме, негромко проговорил ей вслед:

– Быть может, именно поэтому. Потому что, если бы ты знала правду, ты бы стыдилась ее. Ты никогда ничего подобного не совершала? Не подделывала подписей? Не давала обещаний, которые не в состоянии выполнить? Твоя мама тоже человек. Все мы ошибаемся. Подумай об этом.

Не желая ничего слушать, Конни спряталась ото всех, накрывшись с головой одеялом. Завтра ей придется рассказать всему миру, что она не настоящая, что на самом деле ее не существует. Завтра она подведет своих учителей, свою школу, и виноват в этом только один человек… Как же она сможет снова доверять своей матери?..

И всё же, если начистоту, где-то в дальнем ящичке подсознания какие-то подобные мысли у нее смутно бродили. Она чувствовала, что их появление в Гримблтоне окружает какая-то тайна, но вот то, что она выплыла на свет при таких обстоятельствах… Сколько же раз бабуля Эсма вздыхала, поглаживая ее кудри?

Да уж, Джой ждет страшное потрясение, можно не сомневаться.

На следующее утро в автобусе по дороге в школу она шепотом рассказала новости Невиллу и потребовала с него клятву хранить молчание. Тот в ответ лишь едва приподнял одну бровь.

– Конни, ну до чего ж ты бываешь наивна! Ты никогда не задумывалась, почему моя мать ни разу слова доброго не сказала о клубе «Оливковое масло»? – Он помолчал. – Моя версия – потому что она сама была влюблена в дядю Фредди. – Это он произнес шепотом.

– Не может быть! Она рассказывала кому-нибудь?

– А как ты думаешь? У моей матери рот, конечно, без замка, но она слишком боится того, что может случиться, если дома узнают, что она выдала семейную тайну. Уплывут миллиончики Уинстэнли-то! – хмыкнул он.

– Так ты и про Джой все знаешь?

– Конечно, – кивнул Невилл.

– И кто же тогда был дядя Седрик?

Невилл сжал губы.

– Возможно, это просто изящный штришок, который тетя Сью решила добавить к этой истории, чтобы как-то объяснить свое появление здесь, как думаешь? Вот, понимаете ли, еще одна вдова солдата в нашем квартале…

– Нет, ты представляешь, выходит, мы сестры! – помотала головой Конни. – В голове не укладывается!

– Не волнуйся, я не болтун. Ни намеком никому ничего не выдам. Мне и своего хватает. Мать думает, я завалю экзамены, и постоянно грозится нанять мне репетиторов. Навоображала пышное будущее для моего жалкого умишка.

– Но тебе перейдет магазин, когда дядя Леви выйдет на пенсию. Вроде ты уже пристроен.

– Да, но я-то вовсе не хочу провести всю жизнь, раскладывая по баночкам порошочки и раздавая пластыри от мозолей. Разжирею только. Они ведь спят в разных комнатах, ты знаешь? Мои родители, я имею в виду. Уже много лет. Мне кажется, у отца есть любовница на стороне… «Безмозглая дурочка с чулочного склада», как мама ее называет.

– Мне очень жаль, – сочувственно отозвалась Конни.

– Не бери в голову. Она и сама не ангел, если сказать по правде. Ходят слухи, что коммивояжер из «Беттеруэар» засиживается у нас до рассвета. Я делаю вид, что ничего не замечаю. Ну да хватит об этом. У меня есть идея для «Шелковинок». Я видел тут по телевизору сестер Кэй[27], ну ты знаешь, тех, что поют «Бумажные розы». Давайте попробуем поставить похожее выступление. Я познакомился кое с кем в Манчестере, нам смогут помочь.

– Как?! С кем ты познакомился? – Конни раскрыла рот от удивления, позабыв о своих печалях.

– Неважно. Допустим, твой кузен обрастает полезными связями. – И он подмигнул ей: – Если ты понимаешь, о чем я говорю.

Нет, она не понимала, но стеснялась в этом признаться. Она была рада, что Невилл отвлек ее от грядущей безнадеги. Джой пока пребывает в счастливом неведении, но будет слишком жестоко обрушить на нее всю правду сейчас.

Конни улыбнулась брату. Да уж, эта копна кудрей и яркие тряпочки – лишь верхушка айбсерга, а чего только там не кроется в глубине! Похоже, это как-то связано с его поездками в Манчестер по субботам вместе с этим дурачком Бэзилом Филпотом, другим таким же пестрым красавчиком из этой их частной школы. Они никогда не говорили, зачем они туда ездят, упоминали только, что познакомились в джаз-клубе с какими-то артистами. Она попросилась однажды поехать с ними, но Невилл лишь посмотрел на нее и усмехнулся:

– Не думаю, Конни, что тебе стоит там появляться, это место вовсе не для тебя.

Глава восьмая

Конни

Оставалось лишь подняться по лестнице, подойти к учительской, позвать мисс Кент и сообщить ей всё. Конни сочинила грустную историю, что мама ее заболела и временно не может работать. Отчасти это было правдой, у мамы действительно очень болела спина, и она принимала много лекарств.

– Мы не сможем внести последний платеж, и я не смогу уехать далеко от дома, – слепила она последнюю фразу из заготовленной цепочки лжи и перевела дух.

– Уверена, мы сможем найти средства и доплатить за тебя недостающую часть, – ответила ей мисс Кент. – Очень жаль, если ты не сможешь поехать, Констанс. Мы знаем, как ты хотела этого.

На какую-то долю секунды Конни уже готова была бросить всем вызов, но вспомнила о семейной тайне.

– Спасибо большое. Но мама очень независима, она не примет помощи. Для нее это будет унизительно. – Конни и сама почти поверила в свою историю. – Значит, просто не суждено в этот раз.

– Ну что ж… Мне очень жаль. И я надеюсь, твоя мама скоро поправится. И, конечно, мы вернем тебе то, что ты уже внесла. Восполним за счет кого-то из ребят, кто не попал в группу, а теперь будет рад занять твое место.

– Спасибо вам, мисс Кент, – Конни от стыда наклонила голову. До чего же легко обманывать, когда тебе доверяют!

Ну а теперь надо подумать, как возродить «Шелковинок» за летние каникулы. Возможно, удастся что-то заработать, если они поставят несколько новых номеров из числа тех, что вошли в хит-парад. Или она положит на музыку собственные стихи… Возможно, удастся что-то и записать… На эстраде сейчас так много девичьих групп: и сестры Беверли, и сестры Кэй, и девчонки Вернон.

То, что она узнала о своих родителях, не давало ей покоя, мысли так и роились в ее голове, как жужжащие пчелы в улье. Они с Джой всю жизнь жили под одной крышей как сестры, старались сглаживать конфликты между матерями. Теперь-то она знала, откуда берутся эти глупые ссоры из-за каждой ерунды или почему они так ревниво относились к тому, кто из девочек попадет в лучшую школу.

Ну и сумасшедший же дом тут был, когда они обе только-только приехали!

Теперь она должна держать все в секрете от Джой, пока тетя Сью не решится сказать ей правду. Интересно, а Роза знает? И все соседи? Сложили уже два и два?

Джой с удивлением рассказывала ей, как однажды она взяла на мамином столике фотографию Седрика, чтобы посмотреть, не написано ли чего-нибудь на обороте, и обнаружила, что фото вырезано из журнала. Это очень озадачило их обеих тогда. Ну а теперь Конни знает, что они наполовину сестры и что не было никакого Седрика.

Но зачем она так накричала на маму, наговорила ей таких ужасных слов? Конни стало вдруг стыдно. Ведь мама сделала для нее всё, что было в ее силах. Беженка, она нашла для них безопасный приют, крышу над головой, и после всего, что ей пришлось пережить, начала в чужой стране новую жизнь. А теперь Конни еще и прикрылась ею в своем вранье учительнице… Всех предала!

Она сидела как на иголках, дожидаясь конца уроков, чтобы скорей броситься домой и попросить прощения, загладить свою вину. Но сначала – ее тренировка по лакроссу.

Конни словно проживала свой первый день в новой жизни: теперь она Констандина Елена Пападаки. Она пробовала на язык имена. Вчера она была просто Конни. А сегодня кто-то совсем другой. Так вот почему мама называет ее Диной! А с тех пор как она пошла в школу, она стала Конни.

Она глядела в окно автобуса и удивлялась, как же она так изменилась, а вокруг все совершенно прежнее: серое небо, дым из труб, разбитые окна семейных ткацких предприятий. Его величество хлопок въехал в город на коне индустриальной революции и многих оставил без работы.

Уинстэнли, спокойно жившие в собственном высоком трехэтажном доме из красного кирпича в начале Дивижн-стрит, по меркам многих ее одноклассниц считались счастливчиками. Теперь-то Конни понимала, что в своей семье она была как за каменной стеной, семья оберегала ее, скрывая от всех то, о чем договорились мама, Сьюзан и бабуля. И было это сделано от любви и заботы, а не от чего-то еще… Как же глупо и стыдно, что она повела себя так грубо и так жестоко!

Она выпрыгнула из автобуса и побежала к дому. Дома почему-то было пусто. Наконец она нашла тетю Сью, та стояла в кухне, ломая руки.

– Конни, где ты пропадаешь?!

– Где мама?

– Ей пришлось срочно лечь в больницу… Пройти обследование. У нее во время смены снова пошла кровь, так что ее отправили сразу в палату.

– Кровь? Она упала? – удивилась Конни, но Сьюзан лишь покачала головой.

– Нет, не упала. Другая кровь… Это месячное… Но очень много крови. Ты же заметила, наверное, какая она была бледная и усталая в последнее время.

Нет, Конни была так поглощена предстоящей поездкой, настолько окунулась туда с головой, что едва ли замечала что-то вокруг, и уж точно не собственную мать.

– Когда мне можно ее навестить?

– Не сегодня. Она может быть на операции. Доктор Фридман нам все расскажет.

– Но я должна увидеть ее сейчас… Я наговорила ей ужасных вещей вчера вечером, – всхлипнула Конни. И внезапно рядом с ней оказалась Джой.

– Дядя Леви отвезет тебя, как только сможет. Это же просто обследование, да, мам?

Конни не понравилось это слово. Обследование означает разглядывание органов, рентген, анализ крови. Мама медсестра, ну какой из нее пациент! Она слишком много знает для этого.

– С ней же все будет в порядке, да? – Конни умоляюще взглянула на Сьюзан, ища хоть капельку утешения. Она вдруг почувствовала, будто бы ей три годика, она потерялась на улице, ей страшно и она пытается в толпе отыскать маму.

– Она в лучшей больнице. Я приготовила тебе чай… Садись. Это очень неожиданно для тебя, я понимаю, – принялась суетиться вокруг нее тетя Сью, но темные глаза выдавали ее беспокойство.

Конни криво присела. Ее подташнивало. Мысленно она перебрала сочиненную сегодня утром ложь. Она ни на секунду не заподозрила, что эта ложь сбудется и шарахнет ее по голове! Неужели из-за этой вот лжи и началось дурацкое кровотечение? Неужели она предала маму ради каких-то двух недель на континенте?

«Господи, пожалуйста, только не это!» – молилась она, мелко и часто крестясь. Надо купить свечку, помолиться о скором выздоровлении. Только тогда она будет прощена, только тогда почувствует себя в безопасности. Ей хотелось лишь одного: сесть возле мамы и сказать ей, до чего же глупой, эгоистичной, бессердечной дочерью она была и как она любит ее. Всем сердцем!

Последующие недели стали сущим кошмаром. Конни изучила все уголки и трещинки девятой палаты в отделении гинекологии так, словно это ее родной дом. Маме срочно удалили матку, и она лежала отрешенная, с белым лицом, но пыталась ей улыбаться.

– Ей всё вырезали, – шепнула бабуля, пытаясь объяснить суть операции и не глядя на Конни. – Там была опухоль… Теперь ей будет лучше.

Но им не удалось провести Конни. Тут не просто операция. Конни чувствовала, что медсестры напряжены и улыбаются как-то по-особенному, аккуратно уходя от ее прямых вопросов. На следующий день она пошла в медицинский отдел библиотеки и изучила все возможные причины для такой операции. То и дело встречались знакомые слова: яичники, миома, – вот где пригодились уроки биологии. Но все чаще попадалось страшное: карцинома. Любой человек, когда-либо изучавший греческий, без труда поймет корень: рак… Никто не произносил это вслух, если вдруг сосед заболевал, худел и умирал.

В тот же вечер Конни приперла к стенке доктора Фридмана, поймав его в кабинете.

– Что с мамой? – потребовала она ответа.

– У нее была опухоль, ее удалили.

– Доброкачественная? – произнесла она то, на что хватило духу.

Он молчал, но Конни не сводила с него глаз.

– Я должна знать правду. Она поправится?

– Сядь, малыш, – попросил он, указывая на маленькое кресло, зажатое в самом углу. – Мы надеемся. В Манчестере можно пройти специальный курс лечения.

– Радиевая терапия? Я читала о Марии Кюри. Сколько времени это займет? – Значит, все-таки рак. Но она не смела произнести вслух это слово.

– Курс лечения будет в больнице «Кристи». Это лучшая клиника на севере Англии, – ответил он, беря ее за руку. Но Конни выдернула ладонь.

– Болезнь распространилась дальше? – Конни достаточно прочла о метастазах, но не знала точно, как произносится это слово.

– Немного… Но для лечения еще не поздно.

– Это все я виновата! – разрыдалась Конни. – Я соврала, сказала в школе, что мама больна, чтобы не рассказывать им правду! Это все мое вранье, я навлекла на нее болезнь!.. – Ее тело сотрясали рыдания.

– Нет, ты не виновата. – Он вложил ей в руку носовой платок. – Твоей маме нездоровилось уже довольно давно, но она никому не рассказывала. Теперь у нас есть шанс победить болезнь. У Анны должна быть надежда, она должна видеть вокруг себя улыбающиеся лица. Она сильная, стойкая, но ее тело пережило войну. Борьба будет трудной, но на ее стороне весь наш клуб «Оливковое масло», и твое присутствие тоже придаст ей сил. Ты же ее путеводная звездочка, ее золотая девочка. Ради тебя одной ей стоит жить, бороться за жизнь. Так что никаких мрачных мыслей, гони их! Вытри глаза. Мы должны держаться друг за друга, только вместе мы сильны.

И все же что-то в его серых печальных глазах ее беспокоило. Может быть, он просто пытается смягчить для нее страшное. Он старается изо всех сил, но Конни чувствует: он просто скрывает свой страх.

Началась осень, новая четверть. Девочки вернулись из поездки в Европу, но Конни была не в состоянии воспринимать их болтовню: кто с кем дружил, кто прогулял целую ночь с американскими солдатами… Какая разница, если всю неделю она жила для того, чтобы наконец поехать к маме в больницу?

Всегда находился кто-то, кто мог ее подвезти: то Диана приезжала из Лондона, то Квини Квигли и Мария на своем фургончике, то дядя Леви и Невилл везли бабулю. Невилл получил водительские права, а тетя Сью купила маленький «Моррис», в котором они ездили по очереди с доктором Фридманом.

Конни смотрела, как мама теряет прекрасные рыжие волосы, от них осталось лишь несколько жалких прядок, кожа сморщивается и становится желто-серой. Она страшно похудела, но все вокруг старались бодриться и улыбаться.

Только доктор Фридман не скрыл ничего от Конни.

– Все выходит не так легко, как мы надеялись. Но мы не собираемся сдаваться, Конни.

Как же она будет изучать древнегреческий и историю, когда на душе такой камень? Даже самые понимающие учителя не помогут… Да что там какие-то учителя… Она хочет быть с мамой, вот и всё, только с мамой, чтобы маме становилось лучше, она будет цепляться за любой лучик надежды. Иногда, когда Конни приезжала к ней, мама сидела возле кровати в кресле, но роскошный шелковый халат, расписанный павлиньими перьями, мешком висел на ее исхудавшем теле. Чтобы отгородиться от всех, они ставили ширму и разговаривали по-гречески. Мама быстро уставала, ей нужен был отдых, но уговорить ее лечь было непросто. Выйдя потом из палаты, всю дорогу домой Конни ревела. Почему? Ну почему это случилось именно с ее мамой? Почему именно теперь?

Роза и Джой отказались от планов отвлечь ее. Она что-то танцевала, пела с ними, но душа ее была далеко: около мамы.

Конни пошла в греческую церковь попросить отца Никоса навестить маму, но оказалось, он знает о ее болезни и в больнице бывает часто. Конни купила серебряную тамату с целой фигуркой, чтобы прикрепить ее к иконе и молиться святым за мамино выздоровление.

– Дина, найди мне музыку, – шепотом попросила однажды мама. – Критскую музыку.

Отец Никос отыскал старый проигрыватель и поцарапанную пластинку, на которой были записаны семьдесят восемь мантинад[28]. Анна даже изменилась в лице, когда их услышала, глаза ее приняли отсутствующее выражение.

– Ты должна поехать туда вместо меня, увидеть этот остров, помолиться у могилы моей матери… Помолиться за мою сестру Елену, поставить свечку за меня… Разыскать моих двоюродных братьев и сестер, они живут возле Ханьи. Эти Пападаки должны помнить меня. Полюби этот остров, пусть он станет тебе родным. Обещай это мне…

– Мы вместе поедем, мама, – прошептала ей Конни. – Когда тебе станет получше. Тетя Ли все устроит… Поездом до Италии, потом на корабле. Я отвезу тебя туда. – На маминых губах заиграла улыбка – слабая, извиняющаяся.

– Ты поедешь… А я буду уже там… Обещай мне.

– Нет, мама, mazi. Вместе, мы с тобой вместе поедем! Д я и греческий почти забыла…

– Ты впитала его с моим молоком. Он по-прежнему в твоем сердце, и однажды ты поедешь туда. Крит ждет тебя… – Чтобы сказать это, она собрала все свои силы.

Конни не могла этого слышать и выскочила из палаты. Тетя Сью нагнала ее.

– Не бойся, ей почти не больно сейчас… Она просто заснет и не проснется.

– Но я не хочу, чтобы она заснула! Она моя мама… Кто будет заботиться обо мне? Как я буду жить без нее? – рыдала Конни. – И я все знаю о тебе и о моем папе…

– Тихо! Сейчас совсем не время для этого, – шепотом остановила ее Сьюзан. – Это теперь не имеет никакого значения. Ты Уинстэнли. Мы одна семья. Мы заботимся о своих. Таково желание твоей матери. Не расстраивай ее. Не показывай ей, как ты тоскуешь. Возвращайся и попрощайся. Ей пора отдохнуть.

Но когда они на цыпочках вернулись в палату и зашли за ширму, Анны Пападаки уже не было с ними. Душа ее тихо ускользнула. Вместо нее осталась прохладная оболочка, чужая женщина с раскрытыми глазами, обращенными к окну.

Они сели, взяв ее за руки, и долго сидели в молчании, каждая в своих мыслях. Конни от ужаса не могла дышать. «Мама улетела на Крит, а меня взять забыла!»

– Она была очень хорошей женщиной, – сказала Сью, доставая цветы из стоявшей на столике вазы и укладывая их в изготовье кровати. – Покойся с миром, сестра моя…

Конни смаргивает слезы и снова осознает себя на голубой скамейке в аэропорту Ханья. Ну когда же этот самолет наконец приземлится?

Мать всегда и во всем виновата, вздыхает она. Но если ты теряешь мать в юном возрасте, все меняется. Остаться сиротой в пятнадцать лет – рано. Все, что ты воспринимал как данность, вдруг рушится. Она тогда так мало знала о молодости своей мамы, о ее жизни с Фредди, пусть жизнь эта и была очень короткой. Столько вопросов не имеют ответа, а ответ на них знала одна лишь мама. Жизнь уже никогда не была прежней, и Конни очень отдалилась от Джой и Розы, хоть девочки и были очень добры к ней тогда.

Никакие молитвы, пышные венки и церковные песнопения на похоронах не могли смягчить горечь утраты. Ей казалось, она попала в кошмарный сон и никак не может проснуться.

«За всю жизнь я так и не оправилась от этой потери, я всегда скучала по тебе. Я не готова была попрощаться с тобой. А когда стала готова, тебя уже не было, я осталась одна…»

Она вспоминает плетеную сумку с кожаными ручками, с этой сумкой они ходили на рынок один раз в неделю, доверху набирали в нее овощей и несли потом вместе, вдвоем.

Конни погрузилась в учебу, как и мечтала мама об этом. Каждый вечер, страшась снова увидеть пустое мамино кресло, она оттягивала минуту, когда надо возвращаться домой. Она стала готовить уроки в библиотеке, ссылаясь на то, что ей мешает гомон пансиона.

Ей сказали быть храброй, собраться с духом, и она собралась. Тогда еще не было принято ходить к психотерапевту, каждый оставался со своим горем один на один, как на войне. Просто прячешь его поглубже. Словно мама уехала далеко-далеко, но все-таки пришлет открытку, как только доберется до места.

Клуб «Оливкое масло» по-прежнему собирался за ужином. Возможно, они находили утешение в этих встречах, но Конни заметила, что старается их избегать. Невилл пытался снова увлечь ее пением. Мисс Кент нажимала с занятиями, подталкивала ее пораньше сдать экзамены и перейти в шестой класс. Конни покорно повиновалась. Уткнуться в книжку – это было значительно легче, чем видеть, что мамы нет. Дверь доктора Фридмана всегда была для нее открыта, но Конни уходила от разговоров. Этим горем она не могла поделиться ни с кем.

И вернуться в лоно Церкви она не могла. Церковь не помогла ей ничем в самом для нее главном.

Некоторым утешением служила музыка – любая. Чем громче, тем лучше. Поп, джаз, любая музыка с резким ритмом – она заглушала всё, все печали. Это был выход. Именно тогда она написала первую версию «Цветов моей любви», но затолкала стихотворение подальше в ящик стола. В голове ее тогда не было никакой музыки, на которую можно было бы положить эти строчки.

Если бы мама осталась жива, всё сложилось бы как-то иначе? Как знать.

Впрочем, конечно, иначе. Она не сидела бы сейчас в аэропорту, ожидая того, кто, возможно, вовсе и не появится…

Глава девятая

Роза

Роза поняла, что эта роль – ее, в ту же минуту, как только раскрыла «Меркьюри» и прочла, что Гримблтонский театр планирует новую постановку «Ромео и Джульетты» на открытой сцене на площади у городской ратуши. На пике популярности была «Вестсайдская история», Роза видела гастроли одной труппы в Манчестере. А тут, по замыслу режиссера, ожидается противостояние стиляг и рокеров.

– Конни, я просто должна играть Джульетту!

Кто ж еще, как не смуглая яркая итальянка, сможет передать всю страсть этой роли? К тому же ей надо набирать опыт, показывать себя и тем самым приближать к себе шанс сыграть главную роль. И никто не посмеет ей в том помешать. Танцевальная школа съедала все время, и она не успела присоединиться к труппе Молодежного театра, но в «Меркьюри» говорится, что этот конкурс – открытый.

Конни шла, чуть отстав, и рассеянно кивала, размышляя, что сама она вполне удовольствовалась местом в хоре. После смерти матери она словно закрылась в кокон. Заинтересовать ее чем-либо стало трудно, но Роза надеялась: участие в постановке поможет ее расшевелить.

Их актерский опыт ограничивался школьными спектаклями, но Роза и ее мама обожали Шекспира, и Роза огромные куски шпарила наизусть, вызубрив их к экзамену по английской литературе.

Важно было правильно выбрать фрагмент для прослушивания: нужен такой образ, для которого ее длинные волосы можно перехватить надо лбом лентой, это придает ей вид юный и невинный. Она надела воскресное платье, которое надевала обычно в церковь. Не слишком короткое, фасона «как у принцессы», оно выгодно подчеркивало ее гибкую фигурку.

Джой и Конни провели с Розой не один час, репетируя вхождение в образ. Поэтому, когда прозвучало ее имя, Роза выпрыгнула на сцену, позабыла о волнении и танцевала так, словно ее уже приняли и она уже на балу.

– Меня зовут Роза Сантини, – объявила она в темноту и принялась читать, почти не глядя в текст. К тому же она была по уши влюблена, сгорала от страсти, и это придало еще больше красок ее выступлению.

Пол Джервис только что окончил Среднюю школу для мальчиков и собирается поступать в медицинский колледж. Они встретились на какой-то вечеринке по случаю окончания семестра у друзей, чьи родители как раз уехали в отпуск. Конни и Джой всегда избегают таких вечеринок, как ни зови их. И вот сейчас Роза и Пол у дяди Анджело, она моет посуду, а он ждет ее за столиком в баре.

Он просто вылитый Пол Ньюман: высокий, светловолосый, темные глаза так и обдают жаром, презрительная усмешка чуть кривит губы. Капитан обеих школьных команд – по крикету и по регби. Задницу (не какую-нибудь, а не хуже, чем у Джеймса Дина) плотно обхватывают синие джинсы. Не пропускает ни одной сколько-нибудь привлекательной юбки. Джеральдин Кин хвасталась, что он как-то понаставил ей засосов по всему телу. Только вот почему-то он разыгрывает из себя недотрогу, и Розу это просто бесит. Не хочет связываться с племянницей босса, опасаясь, что мафия ему за это отомстит, не иначе.

А он отлично подошел бы на роль тренажера! Ей же надо откуда-то набраться опыта и узнать, что же испытывали Ромео и Джульетта, став любовниками? Если уж ей предстоит играть страсть, то самое время понять, что это такое. Впрочем, тут еще Майлз Блэк поглядывает на нее… А в шторм любая гавань хороша…

Острить и дерзко играть словами в кухонном фартуке не так-то просто, но тут важно умело показать бюст, волосы и глаза. Она изображает безразличие, надеясь, что Пол клюнет, – ведь он привык, что девчонки сами вешаются ему на шею и падают к его ногам. Поматросил и бросил – таков был его принцип. Но принцип ведь можно направить и против него? Роза подлавливала его: то выказывала к нему интерес – ровно столько, сколько требовалось, чтобы он обратил на нее внимание, – а потом напрочь не замечала его, словно его и не существует вовсе. Ну а Майлз наивно глотал наживку.

Театральной звезде требуется быть соблазнительной, и Роза часами вертелась у зеркала, укладывая на макушке волосы а-ля Брижит Бардо – густые пряди непринужденно взлохмачены и кокетливо кудрявятся по бокам. Она натягивала самые узкие мальчишечьи джинсы, весьма условных очертаний маечки с низким вырезом, а лифчик набивала так, чтобы в нужных местах формы радовали не только стройностью, но и пышностью. Какая уж тут грудь после стольких лет занятий танцами, но кто об этом узнает? Есть уйма способов изобразить роскошную грудь, и все они ей отлично известны.

Вот только все это приходилось проделывать так, чтобы мама ничего не заподозрила. Поэтому она приходила в пансион Уэйверли в бесформенном свитере и тут же стягивала его, ссылаясь на удушающую жару.

Ну а что за женщина без выразительных глаз? Они с Джой до одурения тренировались красить ресницы, подводить глаза, накладывать дымчатые тени и чуть тронуть губы бледной помадой, а главное – выглядеть так, чтобы всем своим видом показывать «да-я-давно-все-все-знаю!», чего, как догадывалась Роза, никогда не добьешься, если держать ноги плотно сжатыми.

Сьюзан не переставала удивляться:

– Надеюсь, вы не собираетесь в таком виде на улицу?!

– Нет, конечно. Мы просто репетируем роль, – отвечала Роза, и расспросы на этом обычно прекращались.

Конни на всю эту возню взирала c недоумением. Какая разница, что надевать? Да хоть мешок! В своем горе она почти разучилась улыбаться. И когда между Розой и мамой вспыхивала очередная ссора, когда они даже не разговаривали, а злобным лаем швыряли друг другу обрывки слов, от ненависти теряя дыхание и разбегаясь потом по разным углам, Роза вспоминала, что случилось с Конни, со всех ног бросалась домой, чтобы скорее обнять маму, и та тут же прощала ее.

Роза прикидывала на себя роли: вот школьница-скромница, вот сама невинность, вот Одри Хепберн, вот язвительные студентки Латинского квартала, все в черном, как Жюльет Греко, вот женщина-вамп. Все они прекрасно выходили у Розы, но с Полом Джервисом она могла бы так славно отточить свое мастерство соблазнения, превратив его из просто игры в живой опыт!

– Ради искусства можно и пострадать, – заявила она, откидываясь на спинку стула. Летнюю шляпку она смяла в комок, школьный плащ затолкала под стул.

Рядом с нею в кафе сидела Конни; тяжелая сумка с учебниками давила ей плечи, она сутулилась.

– Ну и зубрила же ты!.. Всё, прощай школа! Никаких больше жутких коричневых чулок, никакая сестра Жильберта больше не стоит над душой! Сегодня Гримблтон, а завтра весь мир перед нами!

Произнеся этот гимн свободе, Роза окинула взглядом новые модные штучки в интерьере кафе Сантини. Все оклеено афишами «Касабланки», с каждой на тебя смотрит Хамфри Богарт. В зале полутемно, стены задрапированы сеткой, то тут, то там горят свечи в бутылках из-под вина. Роза и Конни потягивают капучино с коричневым сахаром. Здесь даже можно курить, никто не заметит. А лучше всего новый музыкальный автомат в форме луковицы: на прозрачном экране перечислены от руки написанные названия песен, которые ты можешь выбрать.

– Так тебе дали роль? – спросила Конни, поднимая на нее глаза.

– Еще бы! Ты лучше спроси, умеют ли утки плавать. Конкуренты в страхе разбежались. Я слышала, как продюсер спросил: «О, а это кто такая?!» В понедельник начинаем репетировать. Что-то не вижу интереса с твоей стороны, – подстегнула она, – а, между прочим, я и тебя записала. Ты во втором составе.

– Премного благодарна, – безразлично кивнула Конни.

– Да что с тобой? Опять плохо спала? – Роза старалась быть терпеливой, но до Конни было не так-то легко достучаться.

– Со мной все в порядке. А эту Джой опять где-то носит. Опять, наверное, милуется со своим Джоном Седдоном в переулочке. Слушай, а ты вообще его видела? Я бы и с закрытыми глазами нашла себе кого получше!

– А я-то думала, вы подруги, а не соперницы. Что у вас произошло? – Розу одолевало любопытство. После смерти тети Анны Конни стала как-то странно относиться к Джой. Все в штыки, что ни слово – какие-то шпильки… Совсем на нее не похоже.

– Да ничего. О, вот и она, Джой Уинстэнли! Как всегда, опаздывает. Только посмотрите на нее. Прямо модный показ, – недобро хихикнула Конни.

Роза нехотя согласилась, что после болезни Джой стала совсем другой – такой аккуратной, миниатюрной. Безупречного кроя юбка открывает изящные ноги с маленькими ступнями. Волосы, густые и блестящие, словно грива, завязаны в хвост. Кто-то присвистнул ей вслед, но она сделала вид, что ничего не заметила.

– Извините, я задержалась. Заскочила в турбюро к тете Ли. В понедельник выхожу к ней на работу! – Джой сообщила это так возбужденно и радостно, что сердиться на нее было трудно.

– У Конни тут приступ уныния, просто напасть какая-то, – со смехом кивнула ей Роза.

– Нет у меня никакого уныния. Это у вас новая жизнь с понедельника. А у меня гора книг, которые надо прочесть к следующему семестру, – огрызнулась Конни.

– Нет-нет, тебе просто нравится заниматься зубрежкой! А мы уже недостаточно хороши для тебя, да? – продолжала веселиться Роза. Ничто не сможет испортить ей настроение. Лето обещает быть таким восхитительным! Как знать, где она окажется к сентябрю? Роль второго плана в «Улице коронации»[29]? Ассистент постановщика в театре Манчестера? А может быть, даже в Уэст-Энде? Роль в кино вовсе не помешает, ну а потом нужен хороший курс актерского мастерства.

– Скажи, что тетя Сью рассказывала тебе о Седрике Уинстэнли? – вдруг шепнула Конни на ухо Джой.

– Ты про моего папу? Ну, что он был солдатом, погиб как герой. Они встретились в Бирме после оккупации на каком-то концерте в Рангуне, – ответила Джой.

– А когда он женился на ней? – не отставала Конни.

– Не знаю, я не уточняла. Кажется, не сразу. А почему ты спрашиваешь? – удивилась Джой. Чего это вдруг Конни такая серьезная – в последний-то день учебы?

– Ты видела свое свидетельство о рождении?

– Нет, а зачем? Оно где-то у мамы в документах, – удивилась Джой еще больше.

– Попроси ее показать его тебе, вот мой совет, – в очередной раз огрызнулась Конни. – Семейство Уинстэнли задолжало нам немало объяснений.

– Не смей так говорить о нашей семье! – возмутилась Джой.

– Я говорю так, как чувствую, – спокойно ответила Конни, не сводя с нее глаз.

Почему она портит им радость, почему разговаривает так злобно? Роза наклонилась вперед, чуть не опрокинув на пол свечу в бутылке.

– Да будет тебе, Конни! Мы понимаем, каково тебе сейчас, понимаем, что ты чувствуешь, но…

– Вы вообще ничего не понимаете, обе не понимаете! Спроси свою драгоценную мамочку, Джой! Спроси бабулю про Фредди Уинстэнли, вот и все, – отрывисто проговорила Конни и, поспешно собрав свою разбросанную одежду, в слезах бросилась было к дверям.

– Конни, пожалуйста, останься, не убегай, – прошептала ей Роза. – Мне надо кое-что вам рассказать, кое-что очень важное. Я хочу, чтобы вы первыми все узнали.