Выбор очень велик!
      Если верить библейским сказаниям, то обстоятельства, породившие профессию лингвиста, связаны со строительством Вавилонской башни, а точнее – со спором между богом и человеком, разрушением башни и «смешением языков»…
      На вопрос, сколько языков существует сейчас в мире, точно ответить невозможно. Если раскрасить языковую карту мира символически, скажем, в семь цветов, то, как и в спектре, между основными цветами возникнет множество переходных оттенков. От итальянского к французскому путь пролегает через лигурийский и провансальский языки; можно условиться считать их четырьмя разными языками, а можно и по-другому – провансальский рассматривать как диалект французского, а лигурийский – как диалект итальянского.
      В спектре языков ярче всего выделяются так называемые «мировые языки». «Радиусом действия» они как бы стремятся перекрыть прочие, более «скромные» языки. Сделать это полностью им никогда не удавалось. Даже латыни – в империи, простиравшейся от Пиреней до Дакии. Свидетельство тому – поучительная история Овидия.
      На избалованного славой «владыку всех поэтов» рассердился его верховный покровитель, император Август. Воспользовавшись первой же придворной сплетней, он выслал Овидия из Рима, и поэт был вынужден поменять блистательную метрополию на окраину, Томы, где жили «варвары», то есть люди, не говорящие на языке римлян. Овидий страдал в ссылке более всего не от стыда изгнания, а оттого, что он, некоронованный король латыни, не зная языка местного населения, был обречен на полное одиночество. «Hic ego barbarus sum, quia non intelligor nulli» («Варвар здесь я, потому что никто не понимает моей речи»), – вздыхал поэт, совершенно справедливо определяя себя в новом положении.
      Перевести-то его воздыхания можно, но вот понять их в наше время, по-моему, нельзя или по крайней мере трудно. Ныне, когда туризм составляет значительную часть национального дохода многих стран, местные власти наверняка окружили бы иностранца заботой и попытались бы на родном языке путника предложить ему ночлег.

      Думаю, что, наверное, самый надежный и самый безболезненный путь, «совершеннейший способ» овладения, скажем, английским языком – это родиться англичанином…
      Ну, можно сказать, этого уже не наверстаешь! Кто десять, кто двадцать, кто тридцать, а все мы вместе много лет назад, так сказать, упустили эту возможность.
      Впрочем, возможно, что некий человек с самого юного возраста и максимально долго будет жить на территории Англии.
      Это уже более доступный, но тоже нелегко осуществимый путь.
      Можно, прилежно и регулярно занимаясь языком два, три и более раз в неделю, через 4-5 лет достигнуть уровня, удовлетворяющего нашим требованиям.
       Этот самый обычный, классический способ изучения языка я стремлюсь своей книгой лишь дополнить.Свои соображения я ни за что на свете не назвала бы ни советами, ни рецептами. Мне бы хотелось только рассказать, как практически за 25 лет я достигла в 10 языках уровня, на котором я могу говорить, а в 6 языках – переводить специальную литературу и наслаждаться художественной литературой.
      Если бы шла речь только о первой возможности овладения языком, мне бы понадобилось рождаться 10 раз. Среди первых десяти названных мною языков фигурируют и такие «сложные», как китайский и японский. (Слово «сложный» я поставила в кавычки не потому, что эти два языка якобы просты, а потому, что «легких» языков нет. В лучшем случае на некоторых языках человек легконаучится плохоговорить.)
      Волшебного «Сезам, отворись!» для иностранных языков и знания вообще я не нашла. Не нашла, потому что его не существует. И если я все-таки хочу рассказать о своем опыте, то делаю это исключительно потому, что более чем за четверть века учеба никогда не была для меня грузом, а скорее неиссякаемым источником радости. Никогда не взялась бы я за эту книгу, если бы знала, что мое отношение к изучению языков носит только и сугубо индивидуальный характер. Пишу эти строки потому, что глубоко убеждена: по моему пути может пойти всякий, кто стремится к знанию, для кого приключения на поле логики мышления не наказание, а радость.
      Есть учащиеся, цели которых позволяют, а распределение времени требует продвигаться вперед темпом более медленным. Моя книга обращена не к ним. Обучение их, я знаю, в руках профессиональных педагогов – в хороших руках. Делясь своим опытом, я хотела бы только сделать процесс изучения языков более радостным и рассеять разочарования тех, кого обычный темп не удовлетворяет.

      Книга моя обращена к несуществующему на самом деле типу человека – к Среднему Учащемуся.
      «Усредненность» – это самая отвлеченная вещь в мире. Всякий раз, читая статистические сводки, я пытаюсь представить себе моего несчастного современника, Среднего Человека, у которого имеется, скажем, 0,66 ребенка, 0,032 автомашины и 0,046 телевизора.
      Вот и сейчас перед моими глазами парит такой Средний Учащийся. Именно ввиду его неопределенности хотелось бы рассмотреть его поближе.
      Его возраст – между 16 и 96 годами. Род занятий самый разнообразный – студент, садовник, зубной врач, портной, пенсионерка, главный бухгалтер. Два обстоятельства характеризуют его – у него не может быть слишком много или слишком мало свободного времени.
      Если кто-то может посвятить изучению языка неограниченное количество часов, то плотность материала и темп могут быть сколь угодно большими, а, следовательно, их обсуждение в задачу моей книги не входит. Если же кто-то не в состоянии пожертвовать для этого и час-полтора в день, то предлагаемым способом (впрочем, и никакиминым способом) желаемого результата он не достигнет. Так что эти крайние случаи в характеристику Среднего Учащегося не входят.
      Желательно иметь некоторую заинтересованность по отношению к общимвопросам, выходящим за пределы практических проблем изучения языка, и небольшое здоровое недовольство тем темпом, который диктуется старыми, солидными и правильными методами.
      Хочу заметить, что более высоких темпов требует, по-моему, и сама эпоха, в которую мы живем. Ведь метод обучения должен отвечать требованиям соответствующей эпохи.
      Я не хочу вдаваться в сложные философские и социологические рассуждения. К теме моей книги они относятся только косвенно. Позвольте мне перевести вышеприведенный тезис на язык педагогики в такой вот редакции: во всякую эпоху на передний план выходили такие методы изучения, которые соответствовали социальным потребностям данной эпохи.
      В кратком обзоре истории изучения языка я начинаю с первого века до нашей эры, и делаю так не потому, что, как писал немецкий писатель-юморист Курт Тухольски, нельзя считать серьезным такое исследование, которое не начинается словами «Еще древние римляне…». Нет, не поэтому. О римлянах пойдет сейчас речь потому, что именно в эпоху Древнего Рима наша профессия лингвиста покрыла себя вечной славой.
      Римляне, опьяненные успехом первых завоевательских походов, бросили свои военные силы на Грецию, стоявшую на более высоком культурном уровне и говорившую на более развитом языке:
 
Graecia capta ferum cepit captorem et artes
Intulit agristi Latio… (Horatius)
 
 
Греция, взятая в плен, победителей диких пленила,
В Лаций суровый внеся искусства…
 
(Гораций, «Послания», II, I, перевод Я.С. Гинцбурга)
      Победившие римляне с жадностью накинулись на древнюю культуру эллинов. И для ее усвоения они избрали способ, носящий отпечаток той эпохи. На повозках, груженных награбленным добром, которое завоеватели отправляли в свой Лациум, сидели – а то и тащились вслед за ними – греческие пленники, будущие наставники римской молодежи.
      Судьба первых преподавателей языка была незавидной. Своим господам они нужны были лишь до тех пор, пока из них можно было что-то «выдоить». Как только римский юноша, «adolescens romanus» с черными локонами и орлиным носом, начинал томиться учением, его учитель греческого языка сразу же превращался в «instrumentum vocale», говорящее орудие, пригодное для любого другого рабского труда.
      С течением времени обогащенный латинский язык в свою очередь обогатил мир не менее прекрасными произведениями литературы, чем греческий. А в феодальную эпоху знание латыни стало признаком принадлежности к особой касте, тем, что по-английски называется ныне «status-symbol». Как орудие социального расслоения, знание латыни было использовано для оттеснения и подавления всех социальных групп, прослоек и классов, у которых не было привилегий образования. Женщина, знавшая по-латыни и по-гречески, была редкостью, и обучение женщин этим иностранным языкам считалось извращением нравов. В Венгрии, где до середины прошлого века латынь была официальным языком, такое положение сохранялось еще дольше, чем в других странах Европы. Жены высокопоставленных дворян в романах Миксата выходят из себя, когда их мужья «дискутируют» между собой на латыни, как бы указывая тем самым своим супругам, где должно быть их место. Ясно, таким образом, что «неблагородные» горожане, стремящиеся пробить себе дорогу, использовали и такое средство, как знание двух классических языков. Овладевая ими, молодая буржуазия стремилась, с одной стороны, возвыситься до феодального дворянства, а с другой – отгородиться от всех тех, кто ни латыни, ни греческого не знал. Родился новый тип школы – гимназия. Система преподавания в ней была построена на изучении этих двух языков. Духовный мир, основанный на зубрежке языковых правил и закономерностей, очень даже отвечал и казарменной атмосфере немецких интернатов, и системе воспитания в английских «public-school», вырождаясь зачастую в садизм. Может быть, не случайно слово «disciplina» (дисциплина) имеет два значения: учебный предмет и установленные рамки поведения?..
      Сам факт, что первоначально предметом по-настоящему массового изучения иностранных языков были два мертвых языка, определил на долгое время и самый способ преподавания. И понадобилось целое столетие, чтобы освободиться от его засилья.
      Латынь и греческий мало способствовали развитию общения. Не могло быть и речи о том, чтобы учащийся смог почувствовать, как элементы этих языков превращаются в строительные кубики, которые так и льнут к его рукам, словно испрашивая позволения помочь выражению каприза мысли или настроения. Не могло быть и речи о том, что мы сейчас так старательно подчеркиваем и чего добиваемся.
      И еще более естественно, что зубрежка правил совершенно оттесняла на задний план проблемы произношения, тем более что голоса предков, живших до нашей эры, не были ведь записаны ни на пластинку, ни на магнитофонную ленту. Насколько мне известно, проблема произношения в древних (классических) языках не решена и по сегодняшний день. В Англии, например, привычные для нашего слуха «Цезарь» и «Цицерон» звучат как «Сизэ» и «Сисероу», а в Италии «Чезар» и «Чечеро». Впрочем, дольше всего и упрямее всего держалась за догматические методы преподавания иностранных языков именно Англия. Парламентские протоколы увековечили случай, когда один из выступавших лордов застрял вдруг на середине латинской цитаты и все члены палаты лордов поднялись и хором эту цитату закончили.
      Латинский и греческий дольше всего продержались в английских школах якобы потому, что Великобритания всегда была хранительницей традиций! Ученик, имеющий хотя бы самое малое понятие о классических языках, легче усваивает и правописание (так называемый «spelling»), которое у англичан едва-едва связано с произношением. «Ocean», звучащий как «ошн», «theatre», звучащий примерно как «сиэтэ», сразу становится проще написать, если почувствуешь за ними известные из латыни и греческого «oceanum» («okeanos») «theatrum» («theatron»).
      В те десятилетия, о которых шла речь выше, то есть приблизительно до середины прошлого столетия, аристократия знала иностранные языки (помимо изучения) благодаря бракам, далеко перешагивавшим государственные границы, а население городов – благодаря иммиграции иностранцев и эмиграции за границу. К концу прошлого столетия произошел сдвиг – интерес к живым иностранным языкам настолько возрос, что возможности, открываемые географическим положением страны и семейными обстоятельствами, оказались недостаточными.
      Почтовые дилижансы были вытеснены поездами. Страны стали ближе; оживился интерес к народам, живущим за границей. Торговые отношения требовали новых форм языковых знаний – владения живым, разговорным, повседневным языком. Эпоха созрела для рождения более современного способа овладения иностранным языком, и на сцене появился маэстро Берлиц, а затем и многочисленные его последователи.
      Суть метода Берлица заключается в том, что связь между предметом (понятием) и его иностранным названием устанавливается без посредства родного языка.
      Когда герой романа Фридеша Каринти «Капиллярия» потерпел кораблекрушение и предстал перед королевой морских глубин, он попытался привлечь к себе внимание, пользуясь вышеназванным методом: «Пользуясь блистательным методом Берлица, я показал на себя и сказал: „Человек”».
      Этот так называемый непосредственный метод сверг с трона перевод, безраздельно господствовавший в преподавании классических языков. Метод этот служил основой преподавания языков на протяжении нескольких десятилетий, все более совершенствуясь. Новые требования определили и темп изучения языков.
      Молодые люди обычно начинали изучение иностранных языков в возрасте примерно десяти лет и ко времени приобретения общеобразовательных знаний бывали знакомы с одним или, возможно, с двумя языками. Однако и эти методы преподавания были эффективны только в рамках занятий с частным преподавателем (либо в группах с количеством учащихся не более двух-трех человек). Учебный план школы реализовался зачастую (если это был не какой-либо специальный план) способами и методами, унаследованными из предыдущей эпохи развития педагогики.
      Грамматическая муштра, зубрежка исключений, встречающихся на каждом шагу… Не удивительно, что молодежь, оканчивавшая гимназии, средние школы, после шести-восьми лет изучения, скажем, немецкого языка покидала стены учебных заведений, что называется, с «пустой головой». Возможность приобрести более или менее пригодные языковые знания имелась только у детей из состоятельных семей, и то лишь в случае, если родители были готовы к жертвам, а дети вкладывали необходимое количество усилий. В системе гувернанток, «мисс», «мадемуазелей» и «фройляйн» (системе с точки зрения изучения языка, надо признать, очень эффективной) нетрудно увидеть отношение римлян к своим греческим педагогам. Задачей этих беспощадно эксплуатируемых «девочек и мальчиков на побегушках» было не только преподавание языка, но и обучение вверенных им отпрысков «хорошим манерам». У меня, надо признаться, очень определенное мнение об этих бывших представителях нашей профессии. Во-первых, зачастую эти «фройляйн» были передовыми борцами за эмансипацию женщин, борцами, которым пришлось особенно трудно; и, во-вторых, нередко они были единственными, кто в бескрайнем мещанском болоте тогдашней Венгрии нес эстафету культурных ценностей.
      Между тем подросло еще одно поколение, которое в свою очередь стало относиться к иностранным языкам иначе, чем те, кто был молод в период между двумя мировыми войнами. Вновь стали другими цели, изменились побудительные мотивы.
      До сих пор знание иностранных языков составляло часть общего образования, и стремление овладеть языками исчезало, как только учащийся начинал самостоятельную трудовую жизнь. Таким образом, изучение языков совпадало во времени с получением образования вообще, которое преподносилось под девизом «подготовки к жизни»: медленный темп обучения не противоречил быту учащихся.
      Для тех же, кто вступил в большую жизнь после второй мировой войны, потребность в изучении иностранных языков не иссякала с окончанием учебы; новые целине позволяли им строить такие перспективные планы, выполнение которых требовало бы длительного времени. Жизнь в мире становилась все более напряженной и интенсивной. Соприкосновение с носителями других языков ныне уже не является привилегией профессиональных дипломатов, коммерсантов, ищущих новые рынки сбыта, или страдающих от скуки богатых бездельников, скитающихся по миру. С иноязычной речью мы встречаемся в нашей повседневной работе и на отдыхе бесчисленное количество раз; личные интересы и любознательность, дружеское расположение и стремление к реализации своей личности в новых обстоятельствах требуют как можно более скорого изучения чужого языка. Но отношение людей к учению коренным образом изменилось и под влиянием техники.
      Тот, кто добирается из Будапешта до Вены не за три дня на перекладных, а за час на самолете, кому по ночам светит не газовая лампа, а неоновые бра, включаемые нажатием кнопки, тот потребует менее утомительных способов и при изучении иностранных языков.
      Человек – да простят мне неизбалованные люди такие обобщения – все-таки избаловался. От техники мы требуем ныне облегчения не только физического труда, но и умственного: самый современный, так называемый аудиовизуальный способ обучения направлен на снижение нагрузки, необходимой при изучении языка и связанной с процессом запоминания. Однако новые способы позволяют усвоить и такой чрезвычайно важный аспект общения говорящих на разных языках, как хорошее произношение.
      Даже бравые последователи Берлица, преподававшие с упором на «непосредственный метод», считали более важным безошибочное перемалывание редко употребляемых глаголов в еще реже употребляемых временах, чем хорошее произношение и акцентировку.
      От аудиовизуального метода, основанного на последовательном включении слуха и зрения, ждали чудес, а получили всего лишь неплохие практические результаты. Большим преимуществом этого метода является частая повторяемость учебного материала. И здесь нужно еще раз подчеркнуть, что повторение при изучении языка – элемент такой же необходимый, как резец в токарном станке или поршень в цилиндрах двигателей внутреннего сгорания. Впрочем, эту простейшую истину открыли раньше, чем изобрели мотор вообще. «Repetitio est mater studiorum» («Повторенье – мать ученья»), – говорили еще наши предки римляне.
      Избалованному дитяти нашего века очень даже по нраву эта разгрузка мозга от сознательной концентрации, от подключения в как можно большей мере органов чувств. В школах XIX века изучение грамматических правил было самоцелью, а в наши дни начинают утверждать, что сознательное владение закономерностями языка якобы ни ценности, ни интереса не представляет. Жаль, как говорят, тратить на это дело мозговые клетки. На этом принципе основывается так называемый иммерсионный («погружающий») метод. Не случайно, что он родился в Соединенных Штатах, где удобство – всеобщий кумир. Иностранные языковые формы вдалбливаются многочасовой ежедневной муштрой, бесконечным повторением без какого-либо раскрытия их теоретических взаимосвязей. Мыслить – смертный грех, осознание сказывается на результатах якобы отрицательно. Руководители таких курсов английского языка для зарубежных преподавателей не устают жаловаться на своих слушателей, которые оказывают упорное «интеллектуальное сопротивление» механическому усвоению материала.
      Какое-нибудь языковое правило – как, например, во французском согласование прилагательного и существительного – можно выучить, осознав, что женский род прилагательного образуется обычно путем прибавления «е» к прилагательному мужского рода. Но можно и по-другому, что потребует значительно меньше умственной работы, проделав автоматически эту операцию на бесконечном количестве примеров: « leparc, lechamps, lejardin est grand» (парк, поле, сад – большой), но: « lamaison, lasalle, lachambre est grande» (дом, зал, комната – большая), – и под воздействием такого непрерывного вдалбливания в голове тоже сложится правильная форма согласования.
      Теплой дождевой мороси повторения избалованный мозг оказывает сопротивления меньше, чем требованию сознательной концентрации. Я подозреваю за этим эффект того же процесса, который захватил современную молодежь, не могущую оторваться от экрана телевизора.
      Никто не оспаривает культурно-просветительской значимости этого замечательного достижения техники. В своей книжке я не собираюсь также говорить о том, что значат хорошо составленные программы для отдаленных деревень или для жителей больших городов, которые вынуждены оставаться дома из-за трудностей коммуникаций в крупнонаселенных пунктах вообще. За изображением на экране легче следовать, чем за буквами; обленившееся воображение реагирует на движущееся изображение быстрее, чем на неподвижное, озвученный кинокадр требует минимальных духовных энергозатрат. Сопереживание достигается ценой минимального напряжения. По-моему, наша молодежь – честь и хвала исключениям! – читает недостаточно.
      И все-таки, при всем том беспокойстве, с которым наше поколение, воспитавшееся на книгах, следит за отрицательными последствиями массового распространения кино, радио и телевидения, следует признать, что эти достижения техники, помимо поднятия общего культурного уровня, очень много сделали как раз для изучения иностранных языков. Целью изучения языков является ныне – и это необходимо подчеркивать вновь и вновь – в первую очередь возможность установления контакта и взаимопонимания между самыми разными народами.
      Именно радио, магнитофон, проигрыватель оказывают нам большую помощь в понимании речи наших иноязычных партнеров, в правильном выражении собственных мыслей. Этими техническими средствами в различных комбинациях и формах и пользуется аудиовизуальный метод.
      Против применения этого метода не может быть никаких возражений, а если и возникает озабоченность, то это озабоченность тем, что применяется он все же недостаточно. И еще мне кажется, что аудиовизуальные средства не исчерпывают всех проблем изучения языка.
      Техническое оснащение, которого требует аудиовизуальный метод, все же доступно не всем школам, не говоря уж о тех, кому эта книга посвящена прежде всего, – изучающим язык взрослым людям!
      Даже если представить себе идеальное положение, при котором данные вспомогательные средства предоставлены в нужном количестве и в течение нужного времени всем Средним Учащимся, то и тогда мы не назовем этот метод единственно пригодным для взрослого опытного ума.
      Когда малыш начинает ходить в школу, первые несколько дней родственники провожают его, ведя за ручку. Потом ребенком начинает руководить уже привычка, память, перешедшая в автоматизм: у этого угла я сворачиваю, а от того здания надо идти налево. Но если в незнакомом месте – скажем, в чужом городе или в неизвестной части города – оказывается взрослый, он начинает искать более быстрый способ ориентации, который привел бы к цели путем более коротким. Он вынимает схему и по ней определяет необходимые вехи на своем пути. Эти вехи – правила, разработанные нами же самими. Отказаться от них, пользоваться в поисках только детским методом проб и ошибок было бы просто несуразно. Мы же взрослые! Остановимся на минутку на этом тезисе и обратим внимание на часто звучащую полуистину. Обычно говорят, что взрослый должен изучать иностранный язык так, как в свое время он усваивал родной язык. Такое утверждение я считаю неправильным. Взрослого человека ввести в атмосферу детского мировосприятия так же невозможно, как и одеть в детские ползунки или поместить в детский манеж.