VI

– Вот она! Говорил я тебе! Вот она идет! – воскликнул лейтенант Сильва, крепче прижимая к глазам окуляры бинокля и по-жирафьи вытягивая шею. – Точна, как англичанка. Добро пожаловать, кр-расавица моя. Давай, давай разоблачайся, дай взглянуть на себя еще разок. Пригнись, Литума, если повезет, она повернется к нам лицом.

Литума притулился за обломком скалы. Они сидели здесь полчаса, не меньше. Вот это облако пыли там, вдалеке, – это и есть донья Адриана, или лейтенант от похоти с ума сошел и грезит наяву? Так называемая «Крабья скала», где они сидели, – дозорная вышка, выстроенная самой природой, – торчала над каменистым пляжем, на который накатывала тихая морская вода: пакгаузы нефтяной компании задерживали буйство ветра. За спиной у них дугой протянулась бухта – два причала, трубы нефтеперегонки, металлические башни, сплетение конструкций. Дальше беспорядочно теснились домишки Талары. Как пронюхал лейтенант, что именно сюда в предвечерний час, когда солнце становится багровым, а жара немного спадает, приходит купаться донья Адриана? Да вот пронюхал, однако же: Литума в самом деле различал теперь в облаке пыли плавно покачивающееся телесное изобилие хозяйки.

– Это высшее отличие, Литума, я покуда никого еще им не удостаивал, – бормотал лейтенант, не отнимая глаз от бинокля. – Увидишь толстуху во всей красе. Увидишь все ее тайные прелести. Приготовься к этому зрелищу, Литума, а не то ослепнешь. Это мой тебе подарок ко дню рождения, это все равно что производство в чин. Бога тебе надо молить за такого начальника, как я. Повезло тебе, дураку.

Лейтенант болтал как попугай, но Литума слушал его вполуха, обращая на крабов больше внимания, чем на шутки и на появление доньи Адрианы. Скала оправдывала свое название: крабы тут водились сотнями, а может, тысячами. Литума, позабыв про все, смотрел, как появляются они, сливаясь по цвету с песком, из бесчисленных норок, а оказавшись снаружи, раздуваются, удлиняются, обретают свою невероятную форму и неторопливо пускаются в путь – то ли вперед, то ли назад, понять нельзя. «Точно как мы с Паломино Молеро», – подумал полицейский.

– Пригнись, пригнись пониже, – вполголоса приказал лейтенант. – Ага! Она начала раздеваться!

Тут Литума заметил, что скала сплошь изъедена крабами, прогрызшими в ней бесчисленные пересекающиеся галереи. А вдруг рухнет? Тогда ему и лейтенанту предстоит падение в эти темные, душные песчаные глубины, где копошатся, шевеля цепкими клешнями, полчища этих тварей. Их ждет верная и притом мучительная смерть. Литума пощупал под собой. Ничего, прочно.

– Да дайте же и мне взглянуть, – пробурчал он. – Позвали глядеть, а смотрите один.

– Мне положено, я – начальство, – ухмыльнулся лейтенант, но все же протянул ему бинокль. – Смотри, только недолго. Тебе еще рано: скажут, что я тебя развращаю.

Литума настроил бинокль по глазам и увидел внизу донью Адриану. Она безмятежно стягивала с себя платье. Может, она знает, что за ней подглядывают? Может, она нарочно дразнит лейтенанта? Да нет, движения ее были так ленивы, так небрежны, что было ясно – она считает себя недосягаемой для посторонних взглядов. Сложив платье, донья Адриана стала на цыпочки – положить его на выступ скалы, куда не долетали брызги. Как и говорил лейтенант, хозяйка носила короткую розовую нижнюю юбку, и взгляду Литумы предстали бедра, могучие, как лавровые комли, и открытые едва не до сосков груди.

– Кто бы подумал, что она так хорошо сохранилась, – удивился он.

– Довольно, оставь и мне, – сказал лейтенант и отобрал у него бинокль.

– Самое интересное начнется, когда она зайдет в воду. Юбочка намокнет и станет прозрачной, и зрелище это не для рядовых, Литума. Это только от лейтенанта и выше.

Литума засмеялся – из вежливости, а не потому, что счел шутку начальства удачной. Ему было как-то не по себе, он маялся, неизвестно почему. Может, это Паломино Молеро виноват? Может быть. С тех пор как он увидел его обезображенный труп, уже ни на минуту не мог позабыть это распятое, обожженное, проткнутое острым суком тело. Раньше он еще надеялся, что, когда они выяснят, кто и за что расправился с пареньком, он сумеет выбросить страшную картину из головы. Как бы не так: тайна более или менее проясняется, а Паломино день и ночь стоит перед глазами. «Испоганил ты мне жизнь, заморыш чертов», – подумал он. В эту же субботу, когда получит жалованье, отпросится у лейтенанта и смотается в Пиуру. Там разыщет «непобедимых», угостит их в заведеньице Чунги, а кончат вечер в «Зеленом доме», у «курочек». Такая встряска пойдет ему на пользу.

– Донья Адриана принадлежит к высшей женской расе, – прошептал лейтенант. – Представительницы ее трусиков не носят. Гляди, Литума, примечай, какими преимуществами обладают женщины, которые идут по жизни без штанов.

Он сунул ему бинокль, но Литума, как ни напрягал глаза, ничего особенного не увидел. Донья Адриана шумно плескалась в заводи, колотила руками по воде, брызги и пена летели во все стороны, и, хотя юбка ее в самом деле стала прозрачной, разглядеть мало что удалось.

– Мне бы ваши глаза, господин лейтенант, а еще бы лучше – вашу фантазию, – возвращая бинокль, сказал он. – Честно признаюсь, кроме пены, ничего стоящего внимания не обнаружил.

– Ну и черт с тобой, – лейтенант снова приник к окулярам. – А я вот вижу все. Сверху вниз и снизу вверх вся красота как на ладони. А-а, нет ли в нашей толстухе африканской крови – ишь как завились! Если желаешь знать, сколько их, – спроси меня, я тебе скажу. Донья Адриана ничего не смогла от меня утаить.

– Ну и долго еще?.. – раздался вдруг у них за спиной девичий голос.

Литума осел на землю, а потом так резко повернулся, что чуть не вывихнул себе шею. Он понял, что первая его мысль была ошибочна, но ему продолжало казаться, что это говорит не женщина, а краб.

– Ну и долго еще намерены вы похабничать? – повторила девушка. Сжатыми кулачками она упиралась в бедра и позой своей напоминала тореро, ожидающего быка. – Долго ли собираетесь болтать всякие гадости? Еще не исчерпали весь свой запас? Я давно наблюдаю за вашим свинством. Какая мерзость!

Лейтенант Сильва подобрал бинокль, выпавший у него из рук, когда вдруг прозвучал ее голос. Литума, продолжавший сидеть на земле, видел, что его начальник не вполне еще оправился от изумления и отряхивает брюки, стараясь выиграть время. Потом с поклоном заговорил:

– Опасные шутки, сеньорита! Разве можно так незаметно подкрадываться? Мы ведь при исполнении служебных обязанностей. А если бы я от неожиданности выстрелил в вас?

– Служебных обязанностей? – саркастически рассмеялась девушка. – С каких это пор полицейских обязали подглядывать за купальщицами?

Только в эту минуту Литума узнал дочку полковника Миндро, Алисию. Да, это была она. Сердце у него заколотилось. Снизу доносился крик разъяренной доньи Адрианы. Она их засекла. Литума, как во сне, видел: согнувшись и прикрываясь, она выскочила на берег, бросилась к своему платью, грозя им кулаком.

– Хорошо вы охраняете порядок, – продолжала девушка. – Хорошо, нечего сказать! Какое свинство! Вполне оправдываете свою репутацию. Вы, пожалуй, еще хуже, чем про вас говорят.

– Сеньорита, с этой скалы мы наблюдали за баркасами контрабандистов, которые пытаются уйти в Эквадор, – ответил лейтенант, и слова его прозвучали так убедительно, что Литума воззрился на него с восхищением. – Вам это позволительно не знать, а кроме того, из ваших уст любое оскорбление – награда. Продолжайте, прошу вас.

Краем глаза Литума видел, что донья Адриана, кое-как натянув на себя платье, удаляется по направлению к Пунта-Арене. Идет скорым шагом, энергично раскачивая бедрами и гневно размахивая руками. Без сомнения, кроет их с лейтенантом последними словами. А девушка, разглядывая обоих, вдруг замолчала, точно возмущение ее внезапно испарилось. С ног до головы она была в пыли. Нельзя было понять даже, какого цвета ее блузка и брючки – и то, и другое, и мокасины, и ленточка в стриженых волосах приобрели желтовато-серый оттенок окрестных пустырей. Литуме показалось, что она стала еще тоньше, чем в тот день, когда он видел ее в кабинете полковника, – хрупкая, с едва заметной грудью, узкобедрая. Доска – пренебрежительно называл таких женщин его начальник. Вздернутый, брезгливо принюхивающийся носик придавал лицу особенно надменное выражение. Их с лейтенантом она тоже словно обнюхала и явно осталась недовольна. Сколько ей лет? Шестнадцать? Восемнадцать?

– А что привело девушку вашего круга в столь безлюдное место? – со всей изысканностью осведомился лейтенант, показывая, что инцидент исчерпан.

Он спрятал бинокль в футляр и стал протирать платком свои темные очки.

– Пожалуй, для прогулок это место далековато от авиабазы. А что, если одна из этих тварей укусит вас? Что тогда? А что случилось с вашим велосипедом? Шина спустила?

Тут и Литума заметил метрах в двадцати внизу, у подножия скалы велосипед, тоже покрытый пылью. Литума смотрел на девушку и пытался представить рядом с ней Паломино Молеро. Вот они идут, взявшись за руки, глядя друг на друга хмельными от нежности глазами, ласково перешептываются. Девушка, взмахивая ресницами, точно бабочка – крыльями, тихо просит: «Спой мне, спой еще что-нибудь». Нет, картина рассыпалась, у Литумы не хватало воображения представить это.

– Папа знает, что вы сумели вытянуть из Рикардо все сведения, – отрывисто и резко сказала она вдруг, вскинув голову и проверяя взглядом, произвели ли ее слова должное впечатление. – В ту ночь, когда он так напился.

Однако лейтенант и бровью не повел. Он аккуратно надел очки и начал спуск с холма, скользя как на санках. Внизу отряхнулся.

– Младшего лейтенанта Дуфо зовут Рикардо? – спросил он. – Я слышал, его называли Ричардом.

– И про то, что вы ездили в Амотапе и допрашивали донью Лупе, он тоже знает, – с оттенком издевки сказала девушка. Теперь Литума рассмотрел ее как следует: да, она была маленькая, тоненькая, хрупкая, с полудетскими очертаниями фигуры. Так, ничего особенного. Может, Паломино влюбился в нее оттого только, что знал, кто она? – Папа в курсе всех ваших дел.

Почему она так говорила с ними? Почему взяла такой странный тон? Почему не угрожала, а скорее насмехалась, словно в глубине души забавляясь всей этой историей? Словно проказничала и шалила? Литума прыжками спускался по склону следом за ней, и крабы причудливыми зигзагами отползали подальше от его башмаков. Вокруг не было ни души. Даже рабочие со складов ушли – ворота были заперты, не доносилось ни звука. Внизу, в бухте, полз буксир, выпуская густой серый дым и через каждые несколько минут гудя сиреной. На берегу копошились, как муравьи, какие-то люди.

Добрались наконец до тропинки, которая, беря начало у скалы, вела к проволочному заграждению, отделявшему территорию компании от остального городка. Лейтенант поднял с земли велосипед и покатил его, придерживая за руль. Шли медленно, гуськом. Под ногами то и дело трещали пустые крабьи панцири.

– Я шла за вами от самого участка, а вы и не замечали, – сказала девушка все с той же полунасмешливой, полугневной интонацией. – У заграждения меня хотели остановить, но я пригрозила, что пожалуюсь папе, и тогда пропустили. Вы и тут прохлопали. Я слышала, как вы сыпали непристойностями, а вы и не подозревали, что я тут. Могла бы и дальше следить за вами. Лейтенант, посмеиваясь, кивнул, признавая ее правоту.

– В чисто мужском обществе всегда ведутся вольные разговоры, – извиняющимся тоном сказал он. – Мы караулили бухту, чтобы пресечь попытку контрабанды, и не наша вина, если кто-то из местных дам в это самое время захотел выкупаться. Просто совпадение, правда, Литума?

– Истинная правда, господин лейтенант.

– Как бы там ни было, мы к вашим услугам, сеньорита Миндро. – Голос лейтенанта сделался медовым. – Слушаю вас. Или, может быть, вы предпочитаете поговорить не здесь, а в участке? Там прохладно, можно выпить чего-нибудь холодного и шипучего, беседа пойдет легче. Хотя должен вас предуведомить: у нас далеко не так комфортабельно, как в кабинете вашего отца на авиабазе.

Девушка промолчала. Литуме казалось, что он ощущает, как течет у него по жилам медленная, густая, темно-красная кровь, как стучит в висках, пульсирует в запястье. Миновали проволочную изгородь, и дежурный полицейский – Лусио Тиноко из Гуанкабамбы – откозырял лейтенанту. Рядом стояли еще трое из охраны компании. Они удивились, увидав девушку рядом с полицейскими. Неужели уже прошел слух о происшествии в Амотапе? По крайней мере, он, Литума, держал язык за зубами, неукоснительно соблюдал приказ лейтенанта: никто не должен знать ни единого слова из рассказа доньи Лупе. Они миновали деревянное, сверкавшее свежей зеленой краской здание больницы – она, как и все здесь, принадлежала компании. У дверей в Управление порта прохаживались с карабинами на плече двое матросов. Один из них подмигнул Литуме. Низко над землей с пронзительными криками пронеслась стая чаек. Вечерело. Через перила галереи отеля «Ройаль» – единственной в городке гостиницы – Литума видел солнце, готовое вот-вот погрузиться в море. Благословенная отрадная прохлада сменяла дневной зной.

– А полковник Миндро знает о том, что вы собирались к нам? – как бы между прочим поинтересовался лейтенант.

– Не будьте идиотом, – резко ответила девушка. – Конечно, нет!

«Не знает, так узнает», – подумал Литума. Все прохожие глядели на них с удивлением, оборачивались им вслед, перешептывались.

– Так, значит, вы пришли к нам сообщить, что полковник осведомлен о наших беседах с Дуфо и с доньей Лупе? – настойчиво спросил лейтенант. Он глядел прямо перед собой, не поворачиваясь к девушке, и чуть отставший Литума видел, что и она избегает его взгляда.

– Да, – услышал он ее ответ и подумал: «Врет». Что она собирается сообщить им? Может быть, ее прислал полковник? Так или иначе, это нелегко ей далось. Или она просто пала духом, и оттого было так искажено ее лицо, так трепетали ноздри надменного носика, так жадно вдыхал воздух полуоткрытый рот? Кожа у нее была белоснежная, а ресницы – длинные-длинные. Может быть, эта-то ее хрупкость, слабость балованного ребенка и свели с ума Паломино? За чем бы ни пришла она к полицейским, теперь она явно раскаивается в своем поступке и ничего больше не скажет.

– С вашей стороны это очень похвально, – все слаще продолжал лейтенант, – и я вам весьма благодарен, поверьте.

В молчании прошли еще полсотни шагов, слушая гомон чаек и рокот прибоя. У порога одного из деревянных домиков женщины чистили и проворно потрошили рыбу. Вокруг в ожидании подачки крутились и скалились собаки. Пахло сильно и скверно.

– Что за человек был Паломино Молеро? – вдруг спросил Литума и сам несказанно удивился. Как это у него вырвалось? Ни лейтенант, ни девушка не обернулись к нему. Литума, спотыкаясь, брел в полуметре от них.

– Он был не человек, а ангел господень, – отвечала она. Голос ее не дрожал, в нем не чувствовалось ни нежности, ни скорби. Ни тоски. Она произнесла эти слова все тем же безразличным, невинно-насмешливым тоном, в котором вдруг проскальзывали искорки гнева.

– Да, все, кто его знал, тоже так говорят, – сказал Литума, сочтя, что молчание слишком затянулось. – Добрейшей души был паренек.

– Несчастье, случившееся с ним, причинило вам много горя, сеньорита Алисия? – спросил лейтенант. – Не правда ли?

Алисия Миндро ничего не ответила. Теперь они шли мимо строящихся домов: у одних еще не было крыши, у других – стены возведены наполовину. Каждый домик был окружен террасой, поднятой на сваях, между которыми длинными языками накатывал прибой. Начинался прилив. На ступенях сидели старики в нижних рубашках, полуголые дети собирали улиток; перекликались женские голоса. Звучал смех, и нестерпимо воняло рыбой.

– Приятели говорят, что однажды в Пиуре и я слышал, как он поет, – сказал Литума. – Не могу вспомнить. Болеро, говорят, у него замечательно выходили.

– Креольские песни тоже, – сказала девушка, стремительно обернувшись. – И на гитаре играл удивительно.

– Да, на гитаре, – сказал Литума. – То-то мать все не может позабыть про нее. Донья Асунта с улицы Кастилии. Во что бы то ни стало верните, говорит, гитару. Пропала куда-то.

– Она у меня, – сказала Алисия Миндро и запнулась, словно вдруг пожалела, что произнесла эти слова.

Снова замолчали, и теперь уже надолго. Шли по самому центру Талары, дома стояли гуще, люди попадались чаще. За проволочным ограждением на холме, где высился маяк, и в Пунта-Арене, где жили американцы и служащие нефтяной компании высшего разбора, зажглись фонари, хотя был еще белый день. В дальней оконечности бухты над нефтяной вышкой метался язык золотисто-красного пламени. Казалось, будто исполинский краб растопырил клешни.

– Бедная женщина все повторяла: «Когда гитару найдете, тогда и убийц отыщете», – негромко говорил Литума. – Я не думаю, что она о чем-нибудь догадывалась. Наитие. Сердце – вещун.

Он поймал на себе взгляд лейтенанта и прикусил язык.

– Кто она? – Девушка обернулась, и Литума увидел ее бледное, припудренное охристой пылью лицо, на котором любопытство боролось с гневом.

– Вы про кого? Про донью Асунту, мать Паломино Молеро?

– Она – метиска? – нетерпеливо отмахнувшись, допытывалась девушка.

Литуме почудилось, будто лейтенант издал смешок.

– Ну, она, так сказать, женщина из народа. Простая женщина, как все вокруг, как я сам, – говорил Литума и сам удивлялся закипавшему в нем раздражению. – Разумеется, она не чета вам или полковнику Миндро. Это вы хотели узнать?

– Он не похож на чоло, – мягко, словно говорила сама с собой, произнесла Алиса. – Кожа тонкая, с чуть красноватым отливом. И очень хорошо воспитан: я таких прежде никогда не встречала. Ни Рикардо, ни даже папа не идут с ним ни в какое сравнение. Невозможно поверить, что он родился на улице Кастилии и ходил в муниципальную школу. Выдает его только имя: Паломино. А второе еще хуже: Темистоклес.

Снова Литуме послышался смешок, слетевший с губ лейтенанта. Но ему самому было не до смеха. Он был сбит с толку и запутан вконец. Что она, скорбит, сердится? Никак в толк не взять. Полковничья дочка говорит про него как про живого, словно он не умер такой жуткой смертью. Может, она того… спятила, повредилась немного?

– Как вы познакомились с Паломино Молеро? – спросил лейтенант.

В эту минуту они как раз вышли к задам церкви. Ее белая стена служила экраном передвижному кинотеатру Теотонио Калье-Фриасо, кинотеатру, в котором не было ни крыши, ни стульев, и если кто желал смотреть картину сидя, должен был приносить сидение с собой. Впрочем, большинство жителей усаживались на корточки или растягивались на земле. Вход за веревку, ограждавшую подразумеваемый кинозал, стоил пять реалов. Литума с лейтенантом проходили бесплатно. Те, кто жалел полсоля, могли смотреть из-за веревки: правда, оттуда было видно плохо и шея болела. В ожидании темноты у стены собралось уже довольно много народу. Дон Теотонио налаживал свой проектор. Аппарат у него был один-единственный, и работал он благодаря тому, что дон Теотонио додумался присоединить его к уличному фонарю. После каждой части приходилось делать перерыв, чтобы перезарядить аппарат. Пленка часто рвалась, и из-за всего этого сеансы затягивались допоздна. Тем не менее от желающих отбою не было, особенно летом. «После этого убийства я и в кино-то не ходил, – подумал Литума. – А что показывали в тот вечер? Что-то мексиканское, кажется, с Долорес дель Рио и Колумбой Домингес».

– В Пиуре, на дне рождения Лалы Меркадо, – сказала вдруг девушка. Она так долго молчала, что Литума позабыл о вопросе лейтенанта. – Его наняли, чтобы он пел на празднике. Все девчонки говорили: он удивительно поет, и голос у него редкостный, и вообще он очень славный, совсем не похож на чоло. Он и вправду оказался не похож.

«Ох, эти белые», – возмутился мысленно Литума.

– Он, должно быть, посвятил одну из песен вам? – с невероятной учтивостью спросил лейтенант. Литума обнаруживал, что его начальник то и дело меняет тактику. Вот теперь он действовал благовоспитанностью.

– Целых три, – кивнула девушка. – «Последняя ночь», «Лунный свет» и «Хорошенькая кукла».

«Да нет, конечно, она с приветом», – решил Литума. Велосипед, который лейтенант вел левой рукой, через равные промежутки времени издавал пронзительный скрежет, действовавший Литуме на нервы.

– Еще мы танцевали. Один раз. Он со всеми танцевал по разу. Только Лалу Меркадо пригласил дважды. Но не потому, что она так уж ему понравилась, – она ведь была хозяйкой, и к тому же это у нее был день рождения. Никому не показалось странным, что он танцевал с нами, все хотели, чтобы он нас пригласил. Он держался как человек нашего круга. И очень хорошо танцевал.

«Человек нашего круга», – повторил про себя Литума, перешагивая через высохшую морскую звезду, облепленную муравьями. Лейтенанта Алисия Миндро тоже, наверно, считает человеком своего круга. А его, скорей всего, нет. «Чоло на все сто, – подумал он, – из квартала Мангачерия». Глаза его были полуприкрыты, и поэтому он видел не то, как стремительно сменился ночью таларенский вечер, а зал и сад, наполненные говором и смехом юных и элегантных пар – обитателей белого квартала, примыкавшего к тому пустырю, где помещался бар Чунги, – гостей Лалы Меркадо. Юноша и девушка, неотрывно глядевшие друг на друга, переговаривавшиеся глазами, были Алисия Миндро и Паломино Молеро. Нет, не могло этого быть. Тем не менее девушка продолжала.

– Он пригласил меня и сказал, что влюбился в меня с первого взгляда, – слышал Литума. Она говорила быстро, и в голосе ее не звучало ни малейшего волнения, точно она пересказывала некое сообщение. – Еще он сказал, что всегда верил в любовь с первого взгляда, а теперь убедился, что она на самом деле существует. Потому что он влюбился в меня в тот самый миг, как увидел. И что я вольна посмеяться над ним, но это чистая правда. И что никогда никого не будет любить так, как любит меня. И что, даже если я не стану и смотреть в его сторону, он все равно будет любить меня до самой смерти.

«Так оно и вышло», – подумал Литума. Что она, плачет? Нет, показалось. Полицейский шел сзади и не мог заглянуть ей в лицо, но голос ее не дрожал, а был сух, тверд, суров. Литуме все время казалось, что она рассказывает не про себя, что все это не трогает ее, будто история эта не кончилась кровью и смертью.

– Еще он сказал, что хочет спеть мне серенаду. Что будет петь мне каждый вечер и сделает так, что я полюблю его, – чуть помолчав, продолжала она. Скрежет железного обода по песку вселял в Литуму необъяснимую тоску: он ждал, когда раздастся этот звук, а дождавшись, покрывался мурашками. Он прислушался к тому, что говорил лейтенант. А лейтенант ворковал как голубь:

– Да? Ну и как же? Выполнил он свое обещание? Пел серенады в Пиуре? Влюбились ли вы в него?

– Не знаю, – ответила девушка.

«Не знает? Как это можно не знать?» – подумал Литума. Он стал припоминать, в кого был сильней всего влюблен. Может быть, в Мече, невесту Хосефино, русоволосую пышнотелую красотку, которой он так и не осмелился открыть свое сердце? Да, ее он любил взаправду. Как же можно не знать, любишь ты человека или нет? Вздор какой-то. Нет, она явно ненормальная. У нее не все дома. Или же она прикидывается, чтобы запутать их? Может, ее подучил полковник? Ни одно из этих объяснений Литуму не устроило.

– Так все-таки Паломино пел вам на Пиурской авиабазе? Не правда ли? И довольно часто? – нежно ворковал лейтенант.

– Каждый вечер. Это началось сразу после того дня рождения и продолжалось до тех пор, пока папу не перевели сюда.

Ватага мальчишек обстреливала из рогаток кота, принадлежавшего вместе с пивной китайцу Тангу. Кот, жалостно мяукая, в ужасе метался по крыше. Китаец со шваброй наперевес бросился к нему на выручку, и мальчишки с хохотом разбежались.

– А как относился к этим серенадам ваш папа? – тоненько выпевал лейтенант. – Может быть, он не знал о них? Он ни разу его не поймал?

– Как он мог не знать? Он же не глухой, – ответила девушка. Литуме показалось, что впервые ее ответ прозвучал не очень уверенно: она словно бы собиралась сказать еще что-то, но передумала.

– И что же он говорил?

– Говорил, что Палито до меня как до английской королевы, – проговорила девушка с непреклонной убежденностью. – А когда я передала его слова Палито, тот ответил: «Твой папа ошибается. Ты для меня – несравненно больше, чем английская королева. Уж скорей Пречистая Дева».

В третий раз почудился Литуме смешок – задавленная, насмешливая ухмылка. «Палито? Ах, это она так перекрестила Паломино. Должно быть, эта собачья кличка годилась для людей "нашего круга", а Паломино и Темистоклес – типичные имена чоло. Сволочь, – подумал Литума, – сволочи эти белые».

Наконец подошли к участку. Дежурный, Рамиро Матело, ушел, не оставив записки, и дверь была заперта. Лейтенанту, чтобы открыть ее, пришлось прислонить велосипед к стене.

– Прошу вас, проходите, садитесь, отдохните, – с полупоклоном сказал он. – Можно выпить кофе или минеральной воды. Прошу!

Было уже совсем темно. Девушка осталась у дверей, ожидая, пока Литума с лейтенантом, натыкаясь на стулья, засветят лампы. Нет, в глазах ее не было влажного блеска непролитых слез – она не плакала. Литума видел стройный силуэт, четко выделявшийся на фоне грифельной доски, на которой записывались задания, и снова подумал о Паломино. Сердце у него щемило от непонятной тревоги. «Не могу поверить», – подумал он. Неужели вот это окаменевшее существо рассказало им все про Паломино Молеро? Он видел перед собой девушку, но все равно ему казалось, что ее здесь нет, что она ничего им не говорила, что это плод его воображения.

– Устали, должно быть? – Лейтенант поставил чайник на примус и стал разжигать его. – Литума, стул!