9

Днем Рено ехал, держа ружье на седле. Ночью он и Ева спали под охраной мустангов, выбрав самое укромное место. В качестве дополнительной меры предосторожности он разбрасывал сухие ветви в местах возможных подходов к лагерю.

Несколько раз в день Рено отправлял Еву и вьючных лошадей вперед, а сам возвращался по старому следу. На высоких точках он слезал с коня, доставал бинокль и вел наблюдение.

Лишь дважды он обнаружил Слейтера. Первый раз с ним было шестеро, второй раз – пятнадцать.

Рено сложил бинокль, сел на лошадь и резвым галопом поскакал догонять Еву с вьючными лошадьми. Услышав топот, она обернулась. Из-под шляпы блеснули золотые глаза, заколыхались роскошные медно-золотистые волосы, освещенные горячим августовским солнцем. Рено заметил также складку усталости, залегшую возле губ.

Когда Рено остановился рядом с Евой, у него возникло искушение нагнуться и снова ощутить привкус соли и сладости на своих губах. Он отругал себя за постоянно растущее неуправляемое влечение к девушке из салуна «Золотая пыль».

– Они приблизились? – озабоченно спросила Ева, изучая мрачное лицо Рено.

Она облизала сухие губы.

Зеленые глаза проследили за движением кончика языка.

– Они отстают? – с надеждой полуутвердительно сказала Ева.

– Нет.

Она скривила губы.

– Видно, теннессийские лошади оказались лучше, чем ты думал.

– Мы еще не в пустыне.

Ева удивленно посмотрела по сторонам. Они двигались по котлообразной долине, по бокам которой тянулись высокие кряжи. Растительность на кряжах была столь скудная, что не могла скрыть каменистые участки среди разбросанных тут и там чахлых кустов и сосенок. В целом кряжи казались пустыми, что объяснялось преобладанием каменных пород.

– Ты уверен, что мы еще не в пустыне? – спросила Ева. – Здесь так сухо.

Рено недоверчиво глянул на нее.

– Сухо? А что ты скажешь об этом? – произнес он и ткнул куда-то пальцем.

Ева взглянула в указанном направлении. По центру долины петлял ручей, вода в котором имела коричневый оттенок, а сам он был настолько узким, что лошадь, пересекая его, вряд ли могла одновременно замочить все четыре ноги.

– Это какое-то жалкое подобие ручья, – сказала Ева. – В нем больше песка, чем воды.

Чуть улыбнувшись, Рено снял шляпу, вытер пот рукавом и снова надел ее.

– Настанет время, когда ты увидишь такое количество воды и скажешь, что это божья благодать, – пообещал он.

Ева с сомнением смотрела на узкую грязную ленточку, извивающуюся по долине.

– Неужели так будет? – спросила она с недоверием.

– Если мы найдем кратчайший путь… А в противном случае мы увидим реку, которая создана скорее чертом, чем богом.

– Реку Колорадо?

Рено кивнул.

– Я встречал многих, кто любил и знал эту страну, но не видел человека, который пересек бы Колорадо в том месте, где она вытекает из каменного лабиринта, а потом вернулся и рассказал бы об этом.

Бросив искоса взгляд на Рено, Ева поняла, что он не шутит. Да и то сказать, кто бы стал тратить энергию на розыгрыш по такой адской жаре и при такой пыли.

Даже на Рено жара оказывала свое действие. Рукава его вылинявшей голубой рубашки были закатаны, воротник расстегнут на несколько пуговиц. Капельки пота крошечными алмазами поблескивали среди густой черной поросли, которая проглядывала в вырезе полурасстегнутой рубашки. За три дня пути Рено оброс такой щетиной, что его улыбка казалась скорее дикой, чем приветливой.

Сейчас ни у кого не возникло бы сомнений относительно того, что он собой представляет: сильный человек, призванный выходить победителем из схваток и перестрелок.

И тем не менее, несмотря на устрашающую внешность своего спутника и токи чувственной напряженности, которые невидимо проходили через них, Ева никогда не спала более спокойно, чем в последние несколько суток.

Впервые с того времени, как она себя помнит, она спала глубоким сном, не прислушиваясь к каждому шуму, не хватаясь за оружие, которое всегда было у нее под рукой, чтобы защитить себя и тех, кто был слабее ее, от хищников, что бродят вокруг костра.

Положиться на кого-нибудь – это ведь такая простая вещь, но как она меняет человека!

Рено увидел, как Ева сделала глубокий вдох, затем еще и еще, словно упиваясь этим воздухом.

– Похоже, что будущие засухи тебя не очень беспокоят, – сказал Рено.

– Что? А-а, – Ева слегка улыбнулась. – Дело не в этом. Я просто думала о том, как это здорово – спать ночью и ни о чем не беспокоиться.

– О чем не беспокоиться?

– О том, что какой-нибудь хулиган или развратник похитит малолетку из сиротского приюта, или о том, что какой-то бродяга шляется около костра Лайэнов.

Рено нахмурился.

– А это часто случалось?

– Хулиганы и развратники?

Он молча кивнул.

– Они скоро поняли, что меня нужно оставить в покое… Но вот дети поменьше… – Ева замолчала. – Я делала, что могла. Но этого было недостаточно.

– А старый Лайэн был развратником?

– Совсем нет. Он был добрым и деликатным, но…

– Но не силен в драках, – закончил Рено фразу Евы.

– Я этого от него и не ожидала.

Рено удивленно прищурил глаза.

– Почему? Он был трус?

Теперь пришла очередь Евы удивляться.

– Нет. Он просто был добрым. Он не был сильным или твердым, или подлым, как большинство мужчин. Он был слишком… цивилизованным.

– Ему надо было поехать жить на Восток, – пробормотал Рено.

– Он жил там. Но когда у него руки стали совсем плохими, а донна постарела и подурнела, они снова вернулись на Запад. Здесь легче обслуживать людей.

– Особенно когда они купили тебя в сиротском поезде и научили отвлекать мужчин и жульничать в картах, – грубо сказал Рено.

Ева сжала губы, но не стала спорить.

– Да, – подтвердила она, – им стало легче, когда у них появилась я.

Выражение лица у Рено было такое, что Ева поняла: он не испытывал сострадания к Лайэнам за то, что им трудно жилось.

Поколебавшись, она заговорила снова, пытаясь объяснить ему, что Лайэны не были порочными или жестокими с ней.

– Мне не нравилось то, что они заставляли меня делать, – медленно сказала Ева, – но это было лучше, чем сиротский приют. Лайэны были добрыми.

– Есть слово, применимое для таких людей, как дон Лайэн, но это вовсе не слово «добрый»!

Рено натянул повод и пустил лошадь галопом, не дожидаясь ответа Евы. Он не доверял себе и не хотел слушать, как она защищает своего сутенера.

«Он был добрый и деликатный».

Но, несмотря на быструю езду, он не мог отделаться от голоса Евы, который как эхо звучал в нем.

«Им стало легче, когда у них появилась я.

Мне Не нравилось то, что они заставляли меня делать.

Он был добрым».

Мысль о том, что Ева была настолько одинокой, что радовалась даже крупицам человеческого отношения и называла это добротой, непонятно почему разволновала Рено. Он не знал, откуда в нем возникло желание защитить девушку из салуна, которую учили лгать, жульничать и «отвлекать» мужчин.

«Я просто думала о том, как это здорово – спать ночью и ни о чем не беспокоиться».

Рено знал: мысль о том, что он принес девушке из салуна подобный покой, не должна его трогать.

Но она почему-то трогала.

Горы остались позади, и можно было лишь вспоминать о вершинах, об источниках с кристалльно чистой водой, о деревьях, растущих так густо, что лошадь не могла преодолеть эту чащу. Здесь, в сухих балках и на вершинах плато, лошадям было где разгуляться. Насколько хватало взгляда, не было ничего, кроме простора.

– Смотри! – воскликнула Ева.

Она подъехала к лошади Рено и показала рукой:

– Вон там.

Рено стал всматриваться, но видел лишь рыжевато-коричневые полосы песчаника, просвечивающиеся, словно кости, сквозь тонкую кожу земли.

– Что там? – спросил он.

– Да вот же, – сказала Ева. – Неужели ты не видишь? Какие-то каменные здания. Это те руины, о которых ты говорил?

Наконец Рено понял, что Ева имела в виду.

– Это не руины, – объяснил он. – Это пласты песчаника, отшлифованные ветром и бурями.

Ева хотела было возразить, но затем задумалась. Когда Рено впервые сказал ей, что они двинутся по долине, где не будет ни ручейка, ни крохотной лужицы в низине, она решила, что он разыгрывает ее.

Но он говорил вполне серьезно. Такие долины были. Она видела их, она проезжала по ним, ощущая во рту привкус прокаленной солнцем пыли. По такой долине она ехала и сейчас.

Перемены в ландшафте были постоянным источником удивления для Евы. Все те годы, в течение которых она читала журнал Кристобаля Леона, она никогда по-настоящему не понимала, что значило для испанских первопроходцев ехать в неизвестность через пустыню, видя, как речки мелели на глазах, затем совсем исчезли и путников охватила жажда.

Но не в меньшей степени, чем отсутствие воды, ее поражали голые, диковинной формы скалы, поднимающиеся из земли. Они были выше самых высоких зданий, которые Ева когда-либо видела, самых разнообразных цветов и оттенков – господствовали ржавые, кремовые, золотые тона, отличались массивностью и полным отсутствием швов.

Иная скала была похожа на спящего зверя, другая – на гриб. А вот сейчас группа скал напоминала Еве готический собор с контрфорсами из монолитного камня.

Рено встал в стременах и посмотрел назад. Горы виднелись темно-голубым пятном на горизонте. Он мог закрыть их рукой. Пустая сухая долина, по которой они ехали, не давала никакой возможности укрыться ни им, ни их преследователям.

– Похоже, что лошади Слейтера окончательно сдались, – сказала Ева, вглядываясь в даль.

Рено неопределенно хмыкнул.

– Означает ли это, что мы можем разбить лагерь пораньше? – с надеждой спросила Ева.

Он посмотрел на нее и улыбнулся.

– Это зависит… – начал он.

– От чего?

– От того, бьет ли еще родник, который отец Кэла отметил на карте. Если он существует, мы наполним канистры и разобьем лагерь подальше от него.

– Подальше? – удивилась Ева, полагая, что ослышалась.

– Да, девочка. В пустынях только дурак либо армия разбивает лагерь рядом с водой.

Ева подумала и вздохнула.

– Я понимаю, – с несчастным видом сказала она. – Остановиться у воды – все равно что оказаться на перекрестке.

Рено кивнул.

– А далеко до родника?

– Несколько часов езды.

Когда Ева замолчала, Рено посмотрел на нее. Несмотря на трудное путешествие, выглядела она хорошо: все такие же блестящие и эффектные волосы… та же живость ума…

Но особенно радовало Рено то, что Ева разделяла его влюбленность в эту суровую страну. Об этом свидетельствовали и ее вопросы, и сосредоточенное молчание, когда она рассматривала каменные скалы, изваянные природой, на которые он ей указывал.

– А родник этот большой? – спросила она.

– Что ты имеешь в виду?

– Ванну.

Мысль увидеть Еву нагой у воды мгновенно сказалась на теле Рено. Чертыхнувшись про себя, он заставил выбросить из головы воспоминание о тугих коралловых сосках, напрягшихся от его ласк.

Рено запрещал себе подобные картины, ибо это лишало его всяких сил. Он отличался недюжинным самообладанием, но в то раннее утро он практически потерял контроль над собой.

– Ты можешь набрать в ручье воды и принять ванну, – произнес он ровным голосом.

Ева мурлыкнула от удовольствия, отчего по телу Рено пробежала чувственная волна.

– Это в конце долины?

– Это не долина, это верх плоскогорья.

Она посмотрела на Рено, затем оглянулась назад.

– Мне показалось, что это долина, – сказала она.

– Так кажется, если идешь в этом направлении. Если же ты идешь из пустыни, сомнения отпадают. Это похоже на карабканье по большой, широкой лестнице, затем по второй, по третьей, пока не подойдешь к предгорью и настоящим горам.

Ева закрыла глаза, припоминая карты из журналов и думая о том, насколько иной эта земля казалась испанским экспедициям.

– Вот почему они назвали это Меса Верде, – сказала она вдруг.

– Кто?

– Испанцы. Они увидели этот плоский холм, когда были в пустыне. По сравнению с пустыней он казался зеленым, как трава.

Рено приподнял шляпу, снова надел ее и посмотрел на Еву с улыбкой.

– Это и беспокоило тебя несколько дней? – спросил он.

– Больше не беспокоит, – с удовлетворением ответила она.

– Испанцы были профанами в поисках золота, но не дальтониками. Все видится в разном цвете в зависимости от того, откуда идешь.

– Даже красное платье?

Ева тут же пожалела, что эти слова сорвались у нее с языка.

– Ты никогда не сдаешься? – произнес Рено холодно. – Что ж, могу сообщить тебе дурные вести: я тоже.

После этого долго ничто не нарушало тишины, кроме ритмичного цокота копыт, который, как и стук сердца, замечаешь лишь тогда, когда его ритм внезапно изменяется.

Долина, которая на самом деле не была таковой, пошла все круче под гору. По мере того как она спускалась к каменному лабиринту, пейзаж менялся. По обе стороны пересохшего русла, вдоль которого они двигались, постепенно вырастали холмы.

Русло окаймляли чахлые тополя. Их пыльные листья давали кое-какую тень, но не прохладу. Растения, которым требуется наружная влага, давно отцвели, вышли в семена и умерли, превратившись в ломкие стебли, шелестящие под ветерком в ожидании сезонных дождей.

Проход между холмами становился все уже. Рено снял ремешок с шестизарядного револьвера и вынул ружье из седельного чехла. Он загнал в патронник патрон и ехал, держа ружье на коленях.

Действия Рено подсказали Еве, что у них не было другого пути, кроме как вперед. И что они все глубже проникали в эту сужающуюся расселину в иссушенном теле земли. Она достала старый двуствольный дробовик из чехла и проверила его.

Услышав лязганье дробовика, Рено повернул голову. Зарядив оба ствола, Ева положила ружье поперек седла, направив ствол в сторону, противоположную той, куда было нацелено ружье Рено. Ее лицо казалось сосредоточенным, но отнюдь не испуганным.

В этот момент Рено вспомнил о Виллоу, которая однажды стояла с ним спиной к спине, ожидая, кто выйдет из леса – Калеб или кто-то из банды Джеда Слейтера.

Тогда из леса вышел Калеб, но у Рено не было сомнений, что любого другого Виллоу застрелила бы.

Не сомневался он и в мужестве Евы. Ей в течение многих лет приходилось себя защищать.

«Они поняли, что меня нужно оставить в покое».

Глаза Рено постоянно следили за поворотами сухого русла. Чалой обстановка также не нравилась. Она прядала ушами, настораживаясь при малейшем шорохе. Несмотря на долгий утомительный путь, она шла легко, упруго играла мышцами, готовая умчаться и унести седока при первом признаке опасности.

Мышастая тоже была начеку. Ева чувствовала напряженность ее движений и видела, что она нервно помахивает хвостом. Даже оба Длинногривых казались настороженными. Они по пятам следовали за мышастой, словно опасаясь, что их оставят одних.

Справа и слева в основное сухое русло впадали другие, такие же сухие. Ущелье все больше сужалось, вгрызаясь в тело земли. С обеих сторон появились утесы, которые загораживали солнце.

Внезапно Рено направил лошадь в одно из боковых ущелий. Когда Ева хотела заговорить, он жестом призвал ее к молчанию.

Спустя несколько минут небольшой табун диких лошадей проследовал мимо путешественников. Лошади направлялись туда, откуда пришли Ева и Рено.

Ева почувствовала, что круп мышастой напрягся. Она набрала воздуха, чтобы приветливо заржать. Ева мгновенно наклонилась в седле, и зажала пальцами ноздри лошади.

Рено заметил движение Евы, увидел, что она сделала, одобрительно кивнул и продолжил наблюдение. Он не спешил прервать его еще долго после того, как скрылся последний мустанг.

Вокруг воцарилась тишина.

Рено подумал об усталости лошадей, о позднем часе и сверился с картой, которую держал в уме. Решение пришло быстро:

– Разобьем лагерь здесь.

Родник был отмечен зеленью, которая в этих местах способна была потрясти путника. Там, где разливалась вода, виднелась узкая ленточка папоротников и мхов, которая сразу же сменялась растениями, более приспособленными к безжалостному солнцу. Но даже они жили недолго, потому что воздух выпивал из них влагу раньше, чем они успевали вырасти. В пятидесяти футах от родника журчанье воды прекращалось, она исчезала в песке и гальке.

Рено присел на корточки, изучая следы, ведущие к роднику и от него. Сюда приходили пить олени. Были также койоты, кролики, вороны и лошади. Следов подкованных лошадей не было, но кое-что Рено все-таки беспокоило.

Он нередко использовал табуны диких лошадей, чтобы замаскировать следы своих собственных. У Слейтера вполне хватит ума для той же уловки. Однако прямых доказательств у него не было.

Рено неохотно взобрался на Любимицу и направился вдоль русла к тому месту, где ожидали Ева и вьючные лошади. На рыхлой, мягкой почве четко отпечатались следы подкованных копыт. Рено недовольно вздохнул.

– Ну как, Слейтер был здесь? – внешне спокойно спросила Ева, когда подъехал Рено.

Он ожидал этого вопроса. Долгие часы и дни их совместного путешествия показали ему, что Ева привыкла наблюдать и делать выводы. И хотя в журналах не было сведений о существовании маршрута, которым Слейтер мог опередить их, подобная вероятность все же не исключалась.

Испанцам не были известны все пути через дикую страну. Так же как американской армии. А вот индейцы могли знать такие проходы, о которых не подозревал никто из белых. Некоторые из команчи находились в банде Слейтера.

– Следы не подтверждают этого, – сказал Рено.

Ева издала вздох облегчения.

– Но и не опровергают, – продолжил он. – Не все люди Слейтера ездят на подкованных лошадях.

– Так было в Каньон-Сити. – Затем, упреждая Рено, Ева добавила: – Но мы сейчас не в Каньон-Сити.

Уголки его усов приподнялись в улыбке.

– А эти следы не могут принадлежать мустангам?

– Некоторые могут. А вот некоторые слишком глубокие.

– Как у лошади с всадником? – спросила Ева.

– Или как у лошади, которая хочет отделаться от раздражающего соседа. У этого маленького родника бывает много суеты и разборок.

Ева издала возглас разочарования и облизала сухие губы.

– Не беспокойся, gata, – сказал Рено, – я не намерен лишать тебя ванны.

Ева счастливо улыбнулась. И подумала, что за время трудного путешествия к испанскому золоту она как-то перестала раздражаться из-за клички, которую дал ей Рено.

Или это объяснялось тем, что в его голосе исчезли колкие нотки, когда он называл ее gata. Сейчас его голос звучал ласково, словно она и впрямь была боязливой кошкой, которую упрашивали подойти поближе, чтобы приласкать.

При этой мысли на щеках Евы появился румянец, объяснявшийся отнюдь не тем, что окружающие камни испускали жар.

– Прикрой меня отсюда, пока я наполню канистры, – попросил Рено. – А затем я напою по очереди лошадей.

К тому времени, когда были наполнены канистры, напоены лошади и люди и все вернулись в узкий боковой каньон, солнце уже не освещало даже вершины скал. Было тихо и душно, малейший ветерок не забредал в это укромное место. Из каждой щели выползали тени, группировались и завоевывали все большее пространство. Только над головой в небе догорали последние горячие отблески заката.

Пока Рено занимался лошадьми, Ева развела возле валуна небольшой костер. О наличии лагеря свидетельствовал лишь слабый запах дыма и кофе. Ева быстро поела при скудном свете пламени и приготовила все, что ей нужно было для «ванны».

Рено молча наблюдал, как Ева шагнула в темноту с канистрой, небольшой металлической миской, мягкой тряпкой и куском мыла. На плече ее висело выцветшее платье из старой мешковины. Он не знал, собиралась ли она в него переодеться или использовать в качестве полотенца.

– Не уходи далеко, – предупредил Рено.

Хотя он сказал это тихо, Ева вздрогнула.

– И возьми с собой дробовик.

Ева что-то тихонько пробормотала, взяла дробовик и снова исчезла в темноте. Она не пошла далеко. Отошла лишь настолько, чтобы не попасть в круг света от костра.

Рено слышал негромкий плеск воды и сказал себе, что не будет прислушиваться к шороху снимаемой одежды. Не будет слушать вздохи удовольствия, когда прохладная вода омоет девичье тело. И уж конечно, он не мог слышать, как прервалось дыхание Евы от прикосновения влажной тряпки к груди. Но представить себе это он мог.

И он представил.

10

Прохладный воздух щекотал влажную кожу Евы. Она стояла во тьме нагая после омовения. Внезапно по ней прошла дрожь, и причиной был не холод. Подобно осторожному мустангу, Ева почувствовала, что она уже не одна. Она отряхнула платье из мешковины и поспешно натянула его на голое тело.

– Помылась?

Голос Рено прозвучал в двух шагах от нее.

Ева резко повернулась к нему, широко раскрыв глаза. Рено стоял совсем рядом. В руке его была стопка чистой одежды.

– Да, – шепотом ответила она. – Помылась.

– Тогда разреши мне воспользоваться миской.

– О…

Ева сказала себе, что она нисколько не разочарована тем, что он подошел к ней только потому, что тоже желал освежиться после долгой езды.

– Вот она.

– А можно использовать твою тряпку? – Голос Рено был грудным, почти хриплым. По коже Евы пробежал холодок, как если бы ее тихонько погладили.

– Да, конечно, – ответила она.

– А твое мыло?

Она кивнула.

При атом движении небрежно собранный узел волос распался, и при лунном свете видно было, как они рассыпались по плечам. Они доставали до самой талии.

– А твои руки, gata… Могу я ими также воспользоваться?

Рено уловил, как прервалось дыхание Евы, и очень пожалел, что не мог видеть ее глаз. Ему хотелось знать, что именно – любопытство или ужас, чувственность или страх – было причиной ее волнения.

– Я знаю, что это выходит за пределы нашей сделки, но я был бы очень признателен, если бы ты побрила меня. В такую жару борода чертовски чешется.

– О, конечно, конечно, – произнесла она торопливо.

– Ты когда-нибудь брила мужчину?

Серебряный отблеск луны пробежал по ее волосам, когда она кивнула.

– И стригла… И делала маникюр…

– Еще один способ зарабатывать на жизнь?

Ева почувствовала неожиданный сарказм в голосе Рено и вздрогнула.

– Да, – сказала она.

И, понимая направление его мыслей, добавила:

– И никто из них не тронул меня.

– Почему? Требовалась дополнительная плата?

– Нет. У их горла я держала бритву.

Рено вспомнил, как несколько минут назад видел ее нагую в лунном свете, с блестками влаги на упругом девственном теле, которое могло свести мужчину с ума. Ему хотелось верить, что она была столь же чиста, как утверждала.

Но он не мог в это верить.

Даже ночные тени не скрыли скептического выражения на лице Рено. Она ясно это видела. Выражение ее лица также изменилось, оно стало отрешенным и холодным, как лунный свет.

– Я никогда не торговала собой, громила с ружьем.

Рено довольно мрачно улыбнулся. Он променял бы рай на ад, если это сделало бы Еву хотя бы наполовину такой невинной, какой она казалась… Когда стояла обнаженная в лунном свете…

Его самого поразило его страстное желание верить в то, что Ева не торговала собой.

Рено не мог до конца разобраться в своем отношении к ней. Он никогда не мечтал о девушках из салуна. Он никогда не пользовался их услугами. Он предпочитал обходиться без воды, чем утолять жажду из сомнительного источника. А сейчас он прямо-таки пылал огнем и вожделел Еву, невзирая на то, сколько мужчин было в ее молодой жизни.

Именно по этой причине он взял карты в салуне «Золотая пыль». Одного-единственного взгляда в ее пронзительные глаза и на дрожащие губы оказалось достаточно, чтобы он пересек комнату и подошел к игорному столу. Ему было безразлично, станут ли бродяги играть с ним в покер. Он стал бы драться за то, чтобы сесть рядом с ней. И убил бы.

И он это сделал.

Внезапно Рено повернулся и подошел к выступу из песчаника, который Ева использовала в качестве столика для миски с водой. Он сел на этот выступ, положил рядом смену чистой одежды и энергичными движениями стал снимать рубаху.

– У тебя с собой бритва? – спросила Ева.

Рено залез в задний карман брюк и достал складную бритву с прямыми лезвиями. Он молча протянул ее Еве, не доверяя своему голосу, который мог выдать, насколько ему неприятна мысль о том, что ее руки двигались возле лица других мужчин, касались их волос и рук; и наверняка в это время мужчины разглядывали ее губы и грудь, вдыхали запах сирени, идущий от ее кожи, мысленно раздевали ее, раздвигали ей бедра…

Ева осторожно подошла к опасному мужчине, смотревшему на нее глазами, которые казались бесцветными при лунном освещении. За годы жизни в цыганском фургоне она научилась искусству мыть себя и других без суеты и с минимальным расходом воды. Она смочила волосы и густую щетину на лице Рено и стала его намыливать.

Обычно она стояла позади мужчины, но Рено сидел на камне, представлявшем собой часть скалы. Ей ничего не оставалось, кроме как стать лицом к нему.

Да и не было желания становиться в другом месте, призналась себе Ева. Ей нравилось смотреть на закрытые глаза Рено и сознавать, что ее прикосновения ему приятны.

Медленно, исподволь Рено изменил позицию. Ева даже не поняла, как произошло, что она оказалась между его ног. Из ее груди вырвался возглас удивления.