16.04.1925
      Читаю АА стихотворение: "Оставь любви веретено..." АА говорит: "Хороший русский язык..." Я начинаю ругать. АА перебивает меня: "Нет, вы слушайте, что я говорю... Хороший русский язык - это уже очень много... Теперь так мало кто владеет им!"
      26.10.1925
      Прочел АА стихотворение - после долгих ее просьб - "Сгинет ночь - с утра могу работать..."
      АА одобрила его, кроме строчки "с мирком", которая режет ей ухо. И сказала: "Это еще в антологию Голлербаха"1... Я, передавая ей тетрадь, ответил: "Все... все 30 в антологию". Засмеялся: "Мои "Романтические цветы"..."
      2.01.1926
      Спросила - не издам ли я сборника в Московском издательстве. "Нет, не издам, стихи плохие, и, кроме того, есть такие, которые и к Вам относятся, и Вам это будет неприятно!" АА очень определенно возразила, что никогда по отношению к стихам у нее не бывает таких буржуазных взглядов, что всегда и она, и Николай Степанович были в этом отношении совершенно свободными.
      Ахматова повторила примерно то, о чем говорила год назад. Привожу эту запись.
      3.04.1925
      Забыл записать - еще - относящееся ко вчерашнему дню (ко 2-му апреля 1925 г.).
      Я сказал АА, что существует мнение, что АА была влюблена в Гумилева. АА понимает происхождение такого мнения так: оно возникло в кругу буржуазных дам. Потому что АА издавала сборники стихов, в которых описывалась любовь ("ужасная" и т. д.) - несчастная любовь. Все знали, что у Ахматовой есть муж - кому же могла она посвящать эти стихи? Конечно, мужу! Во-первых, разве позволил бы ей муж писать и печатать такие стихи, если они к нему не относились? Да разве могла бы Ахматова описывать свою любовь к другому кому-нибудь - и, честно смотря в глаза, их печатать, читать? Отсюда вывод ясный для этих буржуазных дам - "Ахматова была влюблена в Гумилева".
      25.03.1926
      На улице у Инженерного замка. "Нескромный вопрос: "Синезвездность" "Ц.Л.Ф." - Цецилия?.. Видите, на какие выдумки приходится идти поэту? Даты! Это мой способ! Александр Сергеевич тоже так делал!"2
      "А в тетради - правильные даты". - "У меня тоже". - "Стихи брызжут Николай Степанович советовал записывать. Когда у меня так бывало..." "Тебе я писем не пишу" - не индивидуальное. "Оставь любви веретено" - хорошее стихотворение. "И плакать не надо, и думать не надо" - "Свет вижу впереди" плохо (окончание плохо). "Оленем или лебедем" - криминальная строка, а изменить жалко, может быть, она лучшая во всем стихотворении".
      На обратном пути. "Пробежал дорогу черный кот" - "Летает ветер" Мандельштам. Есть Гумилев и moi. "В котором пленниками пели тени" - "во взоре" - Ничего не поделаешь - грамматика. Сборное стихотворение. "Твоим дыханьем навсегда нетленный" - хорошо сделано. Штампы? Может быть, но они не звучат как штампы, хорошо звучат. Перепишите мне. Я покажу Николаше (Пунину - В. Л.) - как ценят. Не скажу чье. Отдайте переписать на машинке. "Я улыбнусь тебе при встрече" - хорошее окончание, но в стихах есть дефект. Не знаю, в чем, не уловила - психологический: "я уж так тебе улыбнусь, что ты перевернешься!"
      Лунная ночь. На Марсовом поле - на снегу - я провалился. АА нет. Снег, как сахар, плотный. Весна. Чудная погода. Хороша луна в деревьях.
      В хорошем, очень хорошем настроении, спокойная, веселая, ласковая. Шутит и юмор, но не ирония.
      Прозвище Ахматовой "Олень" пошло от старухи Макушиной. Тогда было очень голодно. На Фонтанке, 2, Макушина, упрекая Ахматову и Судейкину в безделии, обратилась к Судейкиной, сначала выразила свое недовольство ею, а потом сказала про Ахматову: "И та тоже! Раньше хоть жужжала, а теперь распустит волосы и ходит как олень!"
      Макушина сказала это не самой Ахматовой. Ее она все-таки стеснялась. Судейкиной сказала. Ее она совсем не стеснялась, часто называла на "ты" и говорила ей в лицо все, что вздумается.
      Можно представить себе, с каким восторгом Судейкина передала тогда ту фразу про оленя Ахматовой.
      Надо отдать должное Лукницкому - он никогда не подвергал сомнению оценку Ахматовой его поэтического дарования. Несмотря на то, что его стихи признавали и Н. Тихонов, и Вс. Рождественский, и Н. Браун; печатали их в "Звезде" и других изданиях; М. Светлов написал ему доброжелательное письмо из Москвы и опубликовал его стихотворение. Он принимал мнение Ахматовой о его стихах без обид и амбиций. Возможно, его как-то утешало то, что мало кому даже из больших, признанных поэтов "не досталось" от Ахматовой: и Пастернаку, и Мандельштаму, и Есенину, и Волошину досталось, не говоря уж о Г. Иванове и ему подобных. (Анненский, Блок, Маяковский ею не "тронуты".)
      И нет ничего удивительного, что у новичка, волею судеб попавшего в элитарную среду, должно было неизбежно появиться чувство собственной неполноценности и в то же время желание во что бы то ни стало преодолеть эту неполноценность собственным творчеством, и необязательно стихотворным. Нет, он не перестал, не мог перестать писать стихи. Но навсегда перестал их печатать после 1930 года1.
      Закончив работать над биографией Гумилева, но продолжая записывать Ахматову, он начинает осознавать, и с каждым годом все более отчетливо, что должен найти свою тему, суметь заговорить своим голосом. Даже ради дружбы с Ахматовой Лукницкий не мог отказаться от своих собственных завоеваний 1917-1924годов, пусть еще не слишком крупных, но своих. Они его сформировали, а теперь он чувствовал, что застывает, начинает жить не своей, чужой, пусть значительной, но не своей жизнью. Его влекло в жизненный поток, к живому, полезному, сиюминутному делу. Но и бросить Ахматову в трудное для нее время не мог. Он бы сам расценил это как предательство.
      Ахматову, как и многих людей ее круга, критика двадцатых годов относила по ведомству "осколков разбитого вдребезги". Да и самой ей многое из того, что совершалось вокруг, было непонятно и чуждо. Живя в нищете своих дворцов, она воздвигала невидимую, но прочную стену между собой и внешним миром, не отвечая на критику, но внутренне остро, болезненно переживая ее. Таким было положение, когда Павел Николаевич впервые пришел к ней в Мраморный дворец.
      Можно смело предположить, что Ахматова и сама, не случись даже этой встречи, постепенно приняла бы исторические перемены, совершившиеся в ее стране. Но несомненно, что встреча с Павлом Лукницким, человеком классово ей близким и в то же время представителем нового поколения, сформировавшегося под влиянием революции и всего с ней связанного, ускорила перемены в ахматовском внутреннем сознании и во внешнем его выражении - стихах.
      Ахматова относилась к своему молодому другу благожелательно. Его оценки, далеко не всегда совпадающие с ее собственными, тем не менее никогда не раздражали ее. Она умела быть к нему терпеливой и внимательной, умела слушать и слышать. Она ценила в нем правоту молодости и уважала крайности мнений. Но еще больше ценила его безусловную преданность и любовь к ней. Прислушивалась внимательно ко всему, что он приносил с собой. Она даже читала кое-что по его рекомендации, а потом охотно высказывала свое мнение о прочитанном.
      ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
      1.06.1927
      Сегодня ночью читала(Ахматова- В.Л.) "Звезду" No 5, "Бирюзовый полковник" Тихонова. Понравился. Считает, что очень много прекрасных мест. Но считает, что полковник - совсем не верен и нисколько на полковника не похож. ""Проверьте меня предметно" - так скажет рабочий-металлист, а не б[ывший] полковник.
      Показал ей в этой "Звезде" и "Ночную страну" Н. Брауна. Понравилось, хотя и отметила строки с 14 по 25, и очень блоковское - 46 - 54. Говорит стилизация очень удачная.
      Записи в дневнике свидетельствуют о том, что Лукницкий был одним из важных звеньев, связующих Ахматову не столько с новой литературной жизнью, сколько с самой новой действительностью. И, оставаясь до поры до времени в стороне, она ждала - он это чувствовал и отмечал - от его визитов, разговоров, оценок ответа в своем собственном сердце. Ответа на главный вопрос: принимать или не принимать все, что совершалось в большой жизни страны, пока еще чуждое и не до конца понятное ей? Поэтому, если Павел Николаевич сам какое-то время не заводил животрепещущих разговоров (о его работе в Союзе поэтов или еще о чем-то, где он активно проявлял себя), Ахматова, вместо того чтобы предаваться воспоминаниям, нередко сама первая заводила разговор о текущей литературной жизни...
      И в зацветающей тревоге
      Протянешь руку мне к губам,
      Расспрашивая о дороге,
      О том, что делается т а м...
      ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
      13.06.1927
      А.А.: Хотите, я Вам скажу, как решилась Ваша судьба?
      Январь или февраль 1924 - сон (3 раза подряд видела Николая Степановича). Тогда взяла записную книжку и записала краткую биографию. Перестал приходить во сне. Очень скоро встретила Лозинского, и он сказал о Вас. Я почувствовала даже какую-то обиду - значит, ко мне не считает нужным прийти. Но эта обида очень скоро прошла. А потом - не помню какого числа (но Вы его, кажется, помните) - пришли ко мне Вы..."
      Но это была еще не с у д ь б а. Это был тогда только один из этапов, вернее, даже аспектов судьбы Лукницкого.
      Началом судьбы время до встречи с Ахматовой для него было . Когда вели железную дорогу через Урал и Казахстан. Он успел увидеть огромную часть страны, полюбить ее людей, сблизиться, освоиться с ними, проникнуться единым с ними духом, одними устремлениями.
      Его судьбу решила не Ахматова. Ее решила жизнь. Он сам нашел свою судьбу.Он чувствовал все эти шесть лет служения чужой судьбе, что должен продолжать с в о ю...
      Многие, даже ранние, записи в дневнике Лукницкого показывают, что ахматовское окружение тяготило и даже угнетало его. И еще ему было больно за Ахматову, он жалел ее. Во многих стихах, посвященных ей Лукницким, есть строки, связанные с этим чувством:
      ...И быть свободнее лани хочешь,
      Только напрасно о том мечтаешь:
      К тебе никогда не придет свобода...
      Стала водить недобрую дружбу:
      Все-то друзья у тебя - драконы...
      Все не позволят искать свободу...
      ...Какое надо напряженье воли,
      Чтоб так работой муку врачевать...
      ...И статую целуют пьяницы,
      На лоб хлобуча котелок...
      Несмотря на то, что шестилетний этап вращения по "чужому кругу" тяготил и его самого, записывать Ахматову он считал чрезвычайно важным, необходимым, да и нейтрализовать воздействие той среды, в центре которой в силу сложившихся обстоятельств она оказалась. Пока он ощущал себя нужным ей, он не мог ее оставить...
      В одну из зим, когда здоровье Ахматовой окрепло, они часто спускались на снег заледенелой Невы, шли мимо Летнего сада по Фонтанке и по ней к дому No2. Ее всегда тянуло туда...
      Павел Николаевич учил Ахматову ходить на лыжах, она с удовольствием поспевала за ним по свежей лыжне и домой возвращалась зарумянившаяся и веселая.
      Иногда удавалось ее развеселить. И тогда наперекор тайным, высказываемым только в минуты полной откровенности печалям воцарялась атмосфера летучей легкости суждений, озорной непринужденности. В ахматовских оценках тогда сквозило лукавство, порою дерзость. Это касалось как поэтов ее современников, так и "вечных спутников" прошлых эпох, не менее живых для нее.
      Да, ему пришлось нелегко. Рядом с такими мэтрами он потерял веру в то, что из него выйдет поэт с собственным голосом. Он начал стыдиться своих стихов, хотя и продолжал писать их всю жизнь. Там и сям по его записям разбросаны фразы: "АА просила прочесть ей мои стихи" или "Сегодня по ее настоянию читал ей, краснея, свои стихи". Ахматова иногда хвалила их, иногда делала по какому-нибудь слову или строчке конкретное замечание или вдруг начинала вслед за ним читать свои стихи...
      ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
      17.01.1926
      Заговорила об антологии "Весенний салон". Я попросил дать ее мне, чтобы оттуда выписать стихи Брюсова и послать их Брюсовой. АА сказала, что поищет и найдет, если только не сожгла ее. "Как сожгла?" АА засмеялась: "Дурные книги нужно сжигать!.."
      ...Детским голосом: "Дневничок... дать... она хочет..." Я дал свой дневник неохотно... АА стала шутить и балагурить.
      Май - июнь 1926
      Самое непонятное - это неумение жаловаться. АА не знает, что такое жалоба - слабость духа, желание переложить часть своей личной тяжести на плечи другому.
      30.12.1927
      Проводил АА к Замятиным на званый обед. Прощаясь, сказала тихо, неожиданно и грустно: "У меня такое тяжелое сердце... Бывает такое сердце... Тяжелое, тяжелое... Не знаю почему..."
      Богатство интонаций, то серьезного, суховато-строгого, то ласкательно-интимного, то - в самом узком кругу - шутливо-детского, жалостливого, если взволнованного - то очень глубокого и гортанного или иронически-грубоватого, надменного голоса, создавало целую гамму "ее голосов", придавало особенную выразительность ее речи. Можно составить словарь из шутливых слов, острот, прозвищ, домашних наименований вещей, людей, явлений - язык, при помощи которого только самые близкие люди могли понимать один другого. Бытовали в доме и домашние прозвища: "Акума" - Анна Андреевна; "Букан" - Шилейко; "Катун мальчик" - Пунин; "Катун младший" Лукницкий; "Рыбаки" - Рыбаковы1; "Оська" - Мандельштам.
      Часто к мебели, к столу, креслу и т. п. АА прилагает самые нежные, самые ласковые эпитеты. Сумочка у нее "мифка". Трамвай - "трамуси". Подруг и друзей именовала всегда по имени. Часто: "беднягушка", "Коротусь". Только Лозинского Ахматова звала не иначе как Михаил Леонидович. Может быть, из-за его энглизированной манеры держаться - всегда подтянуто, подчеркнуто корректно, уравновешенно. Но даже и его за глаза называла "Лозинькой".
      О великих, любимых ею творцах давно ушедших времен она говорила так, словно только вчера виделась с ними.
      ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
      11.03.1927
      Характерная черта: о Пушкине, о Данте или о любом гении, большом таланте АА всегда говорит так, с такими интонациями, словечками, уменьшительными именами, как будто тот, о ком она говорит, ее хороший знакомый, с ним она только что разговаривала, вот сейчас он вышел в другую комнату, через минуту войдет опять... Словно нет пространств и веков, словно они члены ее семьи. Какая-нибудь строчка, например, Данте - восхитит АА: "До чего умен... старик!" или "Молодец Пушняк!"
      Она знала не только их произведения, но и мельчайшие подробности их биографий, поступков, быта, знала их вкусы, высказывания, шутки, горести, настроения. Она как бы вводила их в круг самых близких своих друзей. Необычным и удивительным было ее свойство сквозь пространства и времена проникать в души людей! И поэтому дом ее, посещаемый очень-очень немногими, казался всегда наполненным и оживленным. В нем можно было "лично" встретиться с Данте и Микеланджело, с Растрелли и Байроном, Шелли и Шенье и - чаще и ближе всех - с Александром Сергеевичем Пушкиным.
      Невероятная способность превращать давно ушедших людей в живых, полнокровных, блещущих остроумием собеседников, находиться в их благородной атмосфере, ощущать себя с ними "на равных".
      Всему низменному, всему обывательскому, открыто презираемому Ахматовой, просто не было места в высокой духовной жизни ее.
      Собственно круг реальных знакомых у Ахматовой не был единым. Их было несколько - ближе или дальше от ее сердца, от ее симпатии, от ее откровенности. И манеры держаться при разных людях, естественно, были разными.
      Время от времени в период 1926-1928годов Ахматова встречалась с Гуковскими, М. В. Рыковой1, сестрами Данько, Рыбаковыми, Мандельштамами, Замятиными. Духовная близость к каждому из них не мешала ей критически относиться к их недостаткам, к подмеченным ею смешным, курьезным сторонам их характеров, к тем или иным их поступкам.
      Шилейко - язвительный, остроумный, ироничный, весь в своих таблицах, черепах, клинописях, пожелтевших страницах древних эпосов, остатках древних материальных культур - был "не от мира сего", и с "характером целых трех Ахматовых"... Надо было его хорошо понимать, чтобы уживаться с ним.
      В том логове жутком высокий, сутулый
      И седобородый тебя заморил.
      Песни в стенах живут, как чугунные гулы,
      Зори в окна ложатся, как плесенный ил.
      И цепная собака стеречь сновиденья
      По ночам у постели ложится всегда...
      Так воспринял Шилейко молодой человек, увлеченный Ахматовой. Почему? Может быть, видел ученого только отраженнным в "ахматовском зеркале"?Или ревность?... Все, что не касалось его общественной жизни, он воспринимал так, как того хотела сама Ахматова.
      Ахматова же всегда оставалась выдержанна, корректна и мила особенно в письмах со своим бывшим мужем.
      ИЗ ПИСЕМ АХМАТОВОЙ К ШИЛЕЙКО
      15.01.1926
      Сейчас отправила тебе, милый Букан, 45 руб. по телеграфу. Это академическое жалование, добавочные дадут дней через 6, сказал казначей. Посылаю повестку из университета, которую принесли сегодня утром. Отчего ты не ответил на мое "спешное" письмо? Здоров ли, как дела? Напиши мне, не ленись и не сердись на меня до непосылания поцелуев и поклонов. Это очень горько. Ваша Акума.
      Песынька здоров.
      Добавочные вышлю, когда получу.
      23.09.1926
      Дорогой Володя, я приехала в Царское на несколько дней, живу в пустой квартире Рыбаковых. Очень беспокоюсь, чтобы не вышло путаницы с твоим возвращением в город. Пожалуйста, извести меня заблаговременно, чтобы тебе не пришлось к великому соблазну соседей ломать замки своего собственного дома.
      Мой адрес: Детское Село. Полуциркуль Большого Дворца, кв. No 1, Рыбаковы.
      Тапуся? Тапуся в порядке Все находят, что он поправился. Говорить о себе нет силушки. Прости. Привет В. К.2 Приезжай. Твоя Ахматова.
      30.01.1927
      Наш Букан, я больна, лежу, находят что-то вроде бронхита. Пожалуйста, береги себя и собаку. Не ленись топить, кушай по-человечески, по возможности не выходи - холод жестокий.
      Что Плиний? Что Маня1? Целую. Ваш Акум.
      Ахматова очень не любила своего почерка, собирала у друзей и подруг все, что было написано ее рукой, и уничтожала...
      Шилейко переводил клинописи, диктуя Ахматовой прямо "с листа", даже стихи в его переводе она писала под его диктовку. По шесть часов подряд записывала. Во "Всемирной литературе" должна быть целая кипа переводов ассирийского эпоса, переписанных рукой Ахматовой... И это при ее отвращении к процессу писания!..
      ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
      7.11.1925
      ...В 6 часов мне позвонил Пунин, спросил, буду ли я дома, и сказал, что часов в 7 ко мне собирается АА.
      Я обрадовался, стал приводить комнату в порядок. В половине восьмого АА вошла...
      ...Не прерывая разговора и отказавшись от второй чашки чая, АА встала, подошла к печке и прислонилась к ней спиной, выпрямившись во весь рост. На яро-белом блестящем фоне - еще стройнее, еще изящней казалась ее фигура в черном шелковом платье... Руки за спиной она приложила к жарко натопленной печке. Чувствовалось, что АА радуется теплу, так непривычному для нее... Она даже заметила мне, что в комнате очень тепло. Разговаривая, АА приучала взгляд к комнате... Смотрела быстрыми, скользящими взглядами на портреты и картины, висящие по стенам, на книжный шкаф, на все "убранство" комнаты...
      Села опять к столу, разбирала опять материалы...
      Ты быть внимательной хотела,
      Ты в комнату мою пришла.
      Все книги, вещи, стены - смелым,
      Коротким взором обвела.
      Ушла... И прежнего покоя
      Я в комнате не нахожу:
      На стол, на книги, на обои
      С печальной завистью гляжу.
      И прежде ласковые вещи
      Теперь, храня твой серый взор,
      Насторожась, молчат зловеще,
      Как будто я - голодный вор.
      22.01.1926
      В 9 часов вечера АА позвонила мне и сказала, что через часа придет. Пришла. В руках пакетик - сыр и батон: ужин Владимиру Казимировичу, который она отнесет на обратном пути. Снял ей шубу. Провел в мою комнату. Белая фуфайка. АА расстегнула ворот и заложила его вовнутрь, открыв шею. На ногах топочущие боты. "У вас - по-новому?" - и взглянула на мой приставной стол для работы. На столе навалены бумаги - работа по биографии Гумилева. Села к столу. Зеленый свет лампы залил лицо, - глаза нездоровые, плохо выглядит, лицо усталое, но разговаривает в веселом тоне.
      Стала рассказывать о том, как вчера показывала Шилейко свою работу. Шилейко долго не хотел смотреть, чтобы не отрываться от своей. Наконец согласился. Внимательно выслушал, "выглядел" все, что АА показывала ему. "Когда Вам пришлют горностаевую мантию из Оксфордского университета, помяните меня в своих молитвах!.."
      Шилейко занимается сейчас изучением связи Гомера с Гильгамешем, а АА Гомера с Гумилевым и Анненским...
      Интересно было бы, если б треугольник замкнулся.
      9.02.1926
      На столе моем лежала вырезка из газеты - извещение о смерти Ларисы Рейснер. АА поразилась этим известием и очень огорчилась, даже расстроило ее оно. "Вот уж никак я не могла думать, что переживу Ларису!" Много говорила о ней - очень тепло, очень хорошо, как-то любовно. С большой грустью. "Вот еще одна смерть. Как умирают люди!.. Ей так хотелось жить, веселая, здоровая, красивая... Вы помните, как сравнительно спокойно я приняла весть о смерти Есенина?.. Потому что он сам хотел умереть и искал смерти. Это - совсем другое дело... А Лариса!.." - и АА долго говорила, какой жизнерадостной, полной энергии была Л. Рейснер...
      Рассказывала о ее выступлении (кажется - первом). "Возьмите меня за руку - мне страшно", - сказала 16-летняя Л. Рейснер на вечере (в Тенишевском?).
      11.06.1927
      Сегодня в 4-м часу дня к АА пришел К. С. Петров-Водкин. Человек, не знающий, что надо уходить. Ушел он только потому, что я уговорил его не опаздывать на поезд, отходящий в 7.40 (он живет в Шувалове). Он совершенно замучил АА своим сидением...
      Когда АА жила вместе с Судейкиной, Петров-Водкин приходил, просиживал бесконечное количество часов.
      ...Разговаривала с ним сегодня с колоссальным напряжением, тем большим, что старалась не показывать этого напряжения ему.
      Петрова-Водкина АА считает очень хорошим художником.
      27.07.1927
      Ежемесячно платит Пуниным 40 рублей за еду и комнату.
      12.10.1927
      Вечер провела у меня. Пришла часов в 9, нарядная, в черном шелковом платье, в ослепительных шелковых чулках... Очень скоро мама нас позвала в столовую. Ужинали. Пили чай и вино - мускат Люнель и Абрау - вчетвером: папа, мама, АА и я.
      Потом я с АА вернулся в мою комнату. Прочел ей стихотворение "Дикарка милая, скорее забывай", спрашивал ее мнение. Сегодня высказывала охотно. Потом читала стихи сама: "Ты прости мне, что я плохо правлю" (сказала, что написала его в августе в этом году), "Здесь Пушкина изгнанье началось" и другие...
      Ушла в 12 с половиной, и я пошел провожать ее в ШД.
      По дневникам Лукницкого, в 1926 году Ахматова, обретя "крышу" в доме Николая Николаевича Пунина, вынуждена была подчиняться распорядку быта этого дома. Здесь обстановка отличалась от шилейковской. Здесь была семья. Круг близких ей людей тоже несколько изменился, вернее, сузился. Гуковский похоронил жену - подругу Ахматовой - Наташу Рыкову; Лозинский в этом доме почти не бывал; материальное положение Ахматовой благодаря пенсии несколько улучшилось...
      ПУНИН - ЛУКНИЦКОМУ
      1.09.1927
      Павлик, гроза дельфинов! (узнаете стиль?)
      Живем очень хорошо, в мире. Не пишут Вам, говоря: "Уехал от меня, и не буду писать" - и тут же прибавляет: "Уедет дурак в море с дельфинами своими и еще потонет... Николаша, напишите, чтоб не смел ловить дельфинов" (тоже цитата!). Очень гуляют и хотят идти к Фроману, но туда не пускают.
      АА нарядная, красивая, в новых туфлях. Тапа привела, Вольдемар (Владимир. - В. Л.) Казимирович приедет к 1 октября. Собираемся с 6 сент. жить в Детском, только очень плохо с деньгами; не знаете ли, у кого можно занять рублей 50 - на Детское, если знаете, сообщите. Отдать могу в декабре. Собираемся также в Москву в конце сентября, т. к. к этому времени прибудут картины из Японии.
      Был в "Звезде", спасибо за протекцию; пишу для них статью, если уедем в Детское - там быстро кончу.
      Погода приличная, похолодало только последние три дня, но у Тапа все четыре уха здоровы. Карточки почти не вышли, недодержали, и не в фокусе; внимал АА в виде "борца" - ничего борец, "что надо"; посылаю не фиксированную новую карточку - если бы не фон, пожалуй, было бы интересно, "Борца" посылать не велит.
      Приезжал Лева, гуляли и были у нас, снял их.
      Мануйлов сидит на диване и с жаром разговаривает о "Графе Нулине" и "Онегине", по-моему, это серьезный соперник и зря Вы его сюда посылали. До Вашего приезда обещаю уберечь, а там уж смотрите сами. Пушкинианцев вообще следует попридержать, почва слишком благодатная!..
      Воображаю, как мне попадет, когда АА прочтет это письмо, но я рыцарски верен Вам, как и Вы мне, поэтому все готов выдержать.
      С полным самоотвержением жму Вашу руку. Н. Пунин.
      ЛУКНИЦКИЙ - ПУНИНУ
      14.09.1927
      Дорогой Николагасаки!
      Получил письмо Ваше - радовался много. Уж очень бедовал, что нарядная и красивая. В том, что "нарядная", еще нет греха, а вот попросили бы, чтоб подождала быть красивой до... ну, хоть до моего возвращения. И завидовал Мануйлову - эдакий сорванец - и о Нулине и об Онегине!.. Но попридержите, пожалуйста, попридержите, а то худо мне теперь будет. Я и то уж по духанам пошел... Вот сейчас слева - музыка, конечно, абхазская, охает в бубнах, извивается на смычках, лепетом ходит по бандурам, сверху - полная луна осела в пальмовый белый цвет; справа - плющ, и за ним гуторит гортанная, непонятная абхазская речь; внизу. У ног моих, - зверь... лежит, скрестив передние лапы, и глядит на меня умильно, видно, и он кахетинского хочет. Впереди - море, как жидкая медь; качаются пузатые черные шхуны, и от них на слабом ветерке прилетает клохочущая греческая ругань. На горизонте собираются тучи и медленно-медленно пожирают трепетное звездное небо. Ночь душная, тяжелая, разлилась вокруг, как черное молоко. И электрические лампочки совсем разъярились, побелели от жара...
      Сегодня был в Синопе. Тропики забрались сюда и совсем расхозяйничались: какая-нибудь пальмовая, сплетенная с бамбуковой роща, даже солнце не хочет к себе пускать. Стоит темная, как первородный грех. Влажно в ней, чуть страшно, и кажется, за каждым стволом обезьяны попрятались. Да и вправду есть здесь обезьяны. Видел их, за руку здоровался: здесь большой обезьяний питомник с профессором Тоболкиным во главе... Вот он, Сухум какой!.. Отсюда уеду либо пароходом, либо на шхуне "Алешка Чепаридзе". Управделами Предсовнаркома Абхазии обещал организовать поездку.
      А забавен же сам Предсовнаркома Абхазии т. Нестор Лакуба. Простота здесь необычайная: заходи к нему в Совнарком или на дом всякий, кто захочет, никаких формальностей не надо. Запросто. А вечером если увидишь его в духане - подсаживайся, пей турецкий кофе, разговаривай о чем хочешь и сколько хочешь. Очень мне это нравится...
      Оленю ручки целуйте, скажите, что... "Но ты сказал, и я буду покорен"... и не обижайте Оленя, знаю, все вы такие, погонщики... Самозабвенно П. Лукницкий.
      В 1926 году в Москве устраивали Пушкинский вечер в пользу Ахматовой. Лукницкий имел неосторожность, придя в ШД, рассказать об этом ей. Она очень рассердилась и стала говорить о том, что она этого не хочет, не желает, что она не примет этих денег, что нельзя устраивать вечер в чью-либо пользу, не спросив разрешения. В студии Морозова град упреков из-за того же упал на Лукницкого от Замятиной. Потом Пунин напустился на него с тем же.
      Безумная щепетильность Ахматовой... Она попросила Павла Николаевича написать скорее, что она денег все равно не примет, что она совсем не нуждается...
      Маршак оказался мудрее. Правда, это было гораздо позже...
      ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
      19.11.1927
      Звонил С. Я. Маршак, спрашивал, нет ли у АА в виду человека, которому можно было бы поручить написать детскую книгу о Пушкине.
      По-видимому, это была скрытая форма предложения самой АА - Маршак знал, что АА ничего не зарабатывает...
      "А вы в Москву не раздумали ехать?" - спрашиваю АА. Быстро ответила: "Денег нет", но спохватилась и, желая убрать эту причину, заговорила о том, что она больна, да и желания у нее сейчас особенно ехать в Москву нет... "Нашли вы еще что-нибудь интересное в области сравнений произведений Пушкина разного времени?" Сказала, что ничего не нашла, потому что не искала, - ей нужно переводить монографию о Сезанне, она перевела еще очень мало, страниц 20 - 30, а в книге 400 страниц, и это отнимает у нее все время, и для себя уж ничего не может делать - не остается времени...
      Это была весна 1926 года. Когда Лукницкий пришел к Ахматовой в очередной раз, она лежала в постели с повязанной платком головой и грустно и тихо говорила ему, что совершенно не имеет времени для работы по Гумилеву, потому что все ее время уходит на перевод Сезанна. Что ей приходится работать для Пунина - переводить статьи по искусству, с французского, подготавливать доклады для Института истории искусства. Что время у нее разбито из-за того, что она не имеет своего жилища и живет между ШД и Мр. Дв.
      Вот тогда-то Ахматова и сказала Лукницкому: "Выходя из дома Гумилева, я потеряла дом!"
      Итак, все восполнялось неукротимым увлечением духовными богатствами. Особенно она пристрастилась к изучению архитектуры старого Петербурга.
      Павел Николаевич рассказывал, что она могла перечислить и описать творения многих десятков архитекторов, создававших город с петровских времен. И не было в Ленинграде старинных зданий, монументов, решеток, ворот, мостов, подведя к которым спутника, Ахматова не могла рассказывать об их творцах все подробно и в деталях. Под влиянием Пунина она вошла в среду изобразительного искусства. Со своей стороны Пунин пользовался помощью Ахматовой. Это было, конечно, обогащением взаимным.
      ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
      22.11.1926
      Пунин, узнав вчера, что сегодня ему нужно доклад читать... стал просить АА приготовить его к сегодняшнему дню.
      Всю ночь АА работала, прочла книгу об Энгре в 120 стр., и к 7 часам утра все было сделано...