Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Веселенькая справедливость (Рассказы и повести)

ModernLib.Net / Отечественная проза / Лукницкий Сергей / Веселенькая справедливость (Рассказы и повести) - Чтение (стр. 3)
Автор: Лукницкий Сергей
Жанр: Отечественная проза

 

 


      Мне показалось, что все удачно, ан нет!
      Вдруг очередной, возникший, как гриб, "гаишник" забегал, заметался по проезжей части. Я понял, в чем тут дело. Он получил команду "двести" и побежал самолично включать красный сигнал с обеих сторон светофора сразу. Транспорт замер. Стало нестерпимо тихо. Наверное, ждали, что проедет какой-то друг народа.
      Нет, оказывается. Искали меня, искал шофер той самой "Чайки", что получил зеленую, но не уехал.
      И, конечно же, не нашел, потому что "гаишник" тоже любил подарки.
      И тут мне пришло в голову, что, может быть, каким-то образом папа-демократ узнал про наш с Наташкой утренний разговор и поэтому настырность "хвоста" - его рук дело?
      ГЛАВА 2. БОЛВАНЫ
      В министерство мы ехали без скандала. И чем ближе подъезжали к нему, тем забавнее становилось у меня на душе и печальней, видимо, на душе у Наташки.
      Она уже достаточно ясно теперь осознала, что теряет квитанцию на мужа, и оттого, судя по ее глазам, придумывала всю дорогу, что бы этакое сказать мне с перцем, и, конечно, придумала. В этом проявился ее бабский склад ума, хотя мужское начало, все время спорящее в ней с женским, победило и на этот раз: утром данное слово развестись со мной не позволило ей отступать.
      Но женщина, как говаривали герои Некрасова, дана нам в пользование, поэтому, пестуя в ней столько лет женское начало, и небезуспешно, я позволил себе сегодня нарочито машинально не заметить ее мужского и на ее: "Охрана тебе не потому честь отдает, что тебя уважает, а потому, что вся у тебя в юридическом учится", - промолчал.
      Часто невыносимо бывает смотреть на мужское начало в женщине, хотя оно и выпестовано в экстремальных условиях. В детстве и юности она была в доме единственным мужиком. Когда я был всего лишь милиционером, она с матерью бегала от прокуратуры до КГБ, пытаясь доказать невиновность своего отца, осужденного, как он любил гордо рассказывать - "за антисоветскую деятельность, выразившуюся в том, что он ксерокопировал книги Солженицына".
      Она была такой хорошенькой и женственной тогда, что я без сожаления обменял свою милицейскую форму на ее ласковое иго.
      У нее в доме я познакомился со всей той многозначительной литературой, авторов которой перестройка вознесла слишком высоко, нимало не заботясь, что они никакие не творческие, а в большинстве своем обыкновенные закомплексованные люди, вовремя не вкусившие от пирога власти и потому жрущие этот пирог теперь, когда для них уже давно прошел обед и ужин, а они, хотя и знают, что на ночь есть вредно, но все же едят его, потому что он достался им, несмотря на милиции, прокуратуры и КГБ, - даром.
      Они его не выстрадали и не заслужили.
      Я поставил машину возле главного подъезда министерства, выпустил Наташку и открыл тяжелую стеклянную дверь, пропуская вперед свою славно намазанную жену.
      Постовой привычно козырнул, хотя и не учился у меня в институте, а на жену мою посмотрел так, как обыкновенно смотрят на приложение к чему-то: не слишком гневно, и хорошо сделал - она носит фамилию папочки. Фамилия эта достаточно редкая и одиозная. А мне, как вы понимаете, не нужны расспросы на уровне постового, который наверняка узнал бы ее фамилию, посмотри он ее документ, и не удержался бы от комментариев.
      Очень хочется, конечно, сказать, что у министра было совещание, но, узнав, что я в приемной, он разогнал коллегию и принял нас с Наташкой вне очереди.
      Но это было бы враньем.
      Никакого совещания у него не было, мы почти тотчас же вошл , а он встал на встречу, вышел из-за стола и пожал нам руки.
      Жена, у которой подобные кабинеты ассоциировались исключительно с неприятными минутами жизни ее семьи, присела по-сиротски за большой длинный стол, перпендикулярно стоявший к письменному, и перестала улыбаться, хотя обычно выражение ее лица весьма приветливое.
      - Вот бы тебе в такой кабинет да на прием лет восемь назад, - сказал я, - когда ты еще только становилась профессиональной кляузницей, а сейчас ты так испугалась, бедненькая, как будто я тебя замуж зову.
      И, повернувшись к министру юстиции, я объяснил ему суть нашего визита.
      - Ты чего, в самом деле решил развестись? - спросил министр, припоминая, не первое ли сегодня апреля.
      - Смотри, как быстро схватывает новый член правительства - человек новой формации, - обернувшись к жене, сказал я. - Небось, при старом режиме так быстро шариками не крутили.
      Министр юстиции поморщился. Ему был неприятен мой тон, но он был неприятен и мне самому. Что поделаешь, современное гипертрофированное чванство въелось в меня гнусно и глубоко, и, твердо решив дать ему отпор, я уже продолжил серьезно и деловито:
      - Да вот, - сказал я, не сошлись мы с супругой характерами и поэтому просим не милости, но помощи. Там так долго стоять в этих загсах за разводом, что решили прямо к вам.
      Оробевшая было Наташка воспрянула духом.
      - Да, - твердо произнесла она, подтверждая мои слова. И от этого ее "да" с графина на столе слетела пробка.
      - Ну, коли так, - сказал министр и вернулся к своему столу, по левую стороу которого стоял еще один, сплошь заставленный телефонами так густо, что было похоже на поляну с пнями, всем своим видом напоминая, что там, где только что цвела корабельная роща, теперь тлен.
      В этот момент я взглянул в его окно - роскошный весенний дневной свет разбивался о вставленный в раму аляповатый кондиционер и ложился двумя тенями на стол к министру. Работать на таком полосатом столе было неудобно, поэтому министр и не работал. Назначенный на этот пост недавно, он уже третий месяц звонил нужным и ненужным людям, сообщая, кто он такой сегодня. И не догадывался, что все дело в кондиционере, застилающем ему солнце.
      Стоило только приказать вынутьиз окна его, словно лишнюю деталь застоя, способствующую отделению воздуха, которым дышит народ, от воздуха, которым дышат его слуги, как немедленно его голова наполнилась бы бензиновым перегаром и прочей московской удушливой вонью и стала бы соображать лучше. Да и свет потек бы к нему на бумаги повеселее.
      Министр снял трубку. И произнес в нее вяло и тихо, уже научившись напрягать барабанные перепонки подчиненных. Он отдал сразу четыре команды. Он сказал:
      - Три кофе в кабинет и цветы, Николая к машине, - и он назвал номер моей развалюхи, чтобы ее вымыли, пока мы тут сидим, - и последнее: доставить ко мне начальника управления загсов. Пусть захватит печати.
      После всего совершенного в трубку он посмотрел на нас, ожидая, очевидно, какой это произведет эффект.
      Но я не дал ему насладиться. Я сам отдавал команды еще раньше, еще тогда, когда этот средних лет человек, набирая из своей провинциальной глухомани любой московский номер, инстинктивно привставал со своего периферийного кресла.
      Хочет быть приятелем - я приму его услугу, но от мецената -никогда. В конце концов, кто узнал бы Наполеона без треуголки?
      В кабинет стали в это время заходить люди.
      Сперва секретарь - вышколенная дама, пережившая уже не менее пяти министров, поэтому знающая свое дело. Она быстренько расставила уже наполненные чашечки кофе и положила каждому на блюдечко вафли в шоколаде. Я готов поклясться самым большим телефоном на столе у министра, что девяносто процентов населения облагодетельствованной перестройкой страны не только не видело, но даже никогда не слышало про такое лакомство.
      Потом в кабинете появились два гномика с огромным венком в руках. С удивлением я обнаружил их в форме советников юстиции, что соответствовало подполковникам.
      - Чо на лентах писать будем? - спросил тот, который был годами постарше.
      Министр, хотя и относился, по моему меткому определению, к людям новой формации, сразу на этот вопрос не врубился. Он еще не знал, что каждое приказание надо подчиненным разжевывать. Может, он и хотел сделать доброе дело, одарив нас с Наташкой цветами, но сформулировал приказ неправильно и получил то, что заслужил.
      - Это, между прочим, наука вам всем, начальникам - настоящим, прошедшим и будущим, - сказал я, с любопытством разглядывая венок, но, тем не менее, министра юстиции выручил: - Ничего не надо писать, - заявил я советникам юстиции.
      Когда они ушли, я быстренько расплел венок и сделал великолепный букет для своей жены. А когда я еще повязал одну ленту вокруг ее талии, а вторую вокруг своей головы, превратив себя тем самым в борца у-шу, министр уже понял, что хозяин здесь не он.
      Начальник управления загсов ввалился в кабинет с продолговатым ящиком, который я принял в руки сам. Сам же в нем и нашел нужную печать, и не успели ни министр, ни начальник управления опомниться, как я уже приложил ее, даже не подышав на резинку, к паспортам жены и своему.
      Начальник нервно стал пить мой уже забытый и простывший кофе.
      Комедия кончилась.
      Надо было уходить, что мы и собирались сделать, к тому же, к нашему счастью, "на поляне" у министра зазвонил какой-то архиважный, может быть даже судьбоносный телефон, и министру тотчас же стало не до нас. Мы этим воспользовались и исчезли. Как потом оказалось, звонил Наташкин отец предупредить беду, но не успел.
      Начальник управления загсов нервно записывал что-то куда-то. А мы уже были внизу и, миновав невнимательно козырнувшего нам постового, вышли на улицу.
      На улице некто Николай по приказу министра мыл мою машину. Но мне не хотелось ждать окончания этого священного ритуала, поэтому я прекратил его старания.
      - Финита ля комедия, - сказал я жене, уже теперь бывшей. - Я отвезу тебя домой, к тебе домой, родная, - подчеркнул я.
      - Может быть, поехали напьемся? - вдруг сказала она.
      Эта гениальная мысль посещает ее все годы, что мы живем вместе. На этот раз я с ней согласился.
      Мы славно посидели в кафе и действительно напились. А когда заиграла музыка, я с удовольствием пригласил ее танцевать и в танце сжимал руками ее гибкое тело. Кажется, я никогда не ощущал ее так близко. У подъезда дома она вдруг сказала:
      - Хоть бы ты женился побыстрее.
      - Зачем? - удивился я.
      - А затем, - сказала она, снова становясь холодной и расчетливой, - что тогда у меня будет не статус бывшей жены, а первой, твоей первой жены, родной.
      Мы поднялись в квартиру, и не думайте, пожалуйста, что я тотчас же ушел, приложив ее ручки к своим заплаканным щекам. Я провел с ней волшебную ночь, а под утро, без сожаления и поцелуя, оставил спящее в постели некогда родное тело.
      Я быстро оделся, выскочил на лестничную клетку и спустился без лифта во двор, где стояла моя полувымытая у министра юстиции машина, и почудилось мне, что сонная охрана не очень ретиво меня поприветствовала.
      Впервые, может быть, в жизни гаденькая мыслишка кольнула меня снизу вверх. Она называлась: "Я потерял статус зятя".
      Машина меня, по-моему, понимала, потому что на этот раз без каприза завелась.
      Я выехал из двора и въехал в день, наполненный запахами рождающейся весны и делами, которых было великое множество. Такое множество, что сквозь них в мою душу не сумело проскочить никакое щемящее чувство.
      А ведь оно уже родилось. Но я не поделился с ним ни с кем и, так и не поделясь, очень себе нравился. Я ведь за годы нашей с Наташкой жизни ни разу не намекнул ей, что видел уголовное дело ее отца, и в нем, да простят мне правду, ни слова о диссидентской деятельности.
      Он сидел за кражу...
      ... Обидно, когда бывший вор влепляет выговор министру юстиции только за то, что тот, повинуясь симпатии, а не долгу, неурочно и скоро сделал его дочь снова незамужней.
      ГЛАВА 3. ДЕВЧОНКИ
      Много раз я замечал, что одному остаться невозможно. Еще и раньше, не успевал я поругаться с женой, а то и просто приехать на денек в свою холостяцкую квартиру, как тут же, как пчелы на мед, ко мне по делу и не по делу немедленно принимались слетаться разнообразные дамочки.
      Откуда только они узнавали, что я вечером дома, - уму непостижимо.
      Поэтому, приняв двойную порцию виски, добавив в бокал пепси, лед и начав все это пригублять, я ничуть не удивился, когда в телефоне раздался голос Ксении, старинной моей приятельницы и почти коллеги. Мы работаем в одной области, в разных районах Москвы, и раз примерно в полгода она объясняется мне в любви, и именно сегодня (настроение было сентиментальным) мне почему-то захотелось сделать ей подарок.
      На ее осторожное: "Как живешь?" - я позвал ее отужинать, втайне надеясь, что ужин приготовит она сама ( я хоть и делаю это неплохо, но ленюсь), а потом еще и приберет.
      Ксения столь же прелестна, сколь и многословна. И, не положив вовремя трубку, я понял, что поспешил с приглашением. Вечерней идиллии с ужином и уборкой не получится: она собиралась прийти не одна, а притащить какую-то свою приятельницу, итальянку. Объяснение ее, почему с нами ужинать будет еще и басурманка, выглядело более чем убого.
      - Кроме того, что ты великолепный юрист, - сказала Ксения, явно мне льстя, - ты еще неплохо знаешь современную литературу, и, поскольку Орнелла - филолог, тебе будет интересно с нами обеими. Я, если помнишь, тоже юрист, - добавила она ни к селу ни к городу, потому что забыть о том, что она старший нотариус первой нотариальной конторы и, конечно, юрист, в наше время бесконечной нужды в нотариусах мог только инопланетянин.
      Вообще Ксения часто напоминает мне самые очевидные вещи. Она может иногда вот так позвонить и сообщить, что на улице идет дождь. Или вечером, стоя в прихожей в пальто, она может вдруг напомнить мне, что приходившую в гости женщину положено провожать домой или, если уж я по лености нечаянно не хочу этого делать, - предложить остаться ей ночевать...
      Через час примерно, понадобившийся мне для того, чтобы засунуть машину в гараж, а на обратном пути из гаража купить бутылку шампанского и кое-что еще, они заявились обе. И когда я впустил их в прихожую, то понял: сегодняшний вечер - это подарок не Ксении, это подарок мне.
      В прихожей стояли две очаровательные женщины, коих я немедленно усадил в стоящее тут же у двери огромное кресло и стал с них сразу с обеих стаскивать сапоги.
      Для Ксении эта моя выходка не была удивительной, но, вероятно, она же преданная женщина - подготовила к сему ритуалу итальянку, потому что та безропотно тоже протянула мне одну, а потом вторую ногу.
      Обе они принесли с собой туфли, и надобность в поисках тапочек отпала. К тому же я имел счастье узреть и ухоженные ножки европейской дамы. Они мне пришлись по вкусу. Ноготки на пальчиках ног были накрашены.
      Тут я перемигнулся с Ксенией - значит, всерьез готовилась к визиту ко мне.
      Надо сказать, что в женской фигуре кроме всего остального я ценю прежде всего ножки. Мне нравятся ухоженные пальчики, совершенные щиколотка и подъем.
      И чего не сделает женщина ради любимого человека.
      Я снова перемигнулся с Ксенией: она привела ко мне в дом такое совершенство и чудо, коим была сама. Одно только было грустно в этой истории. Орнелла не говорила по-русски. И Ксении поэтому приходилось быть нашим переводчиком, но это должно было ее абсолютно устраивать. Какая женщина откажется быть посредником между хорошенькой своей подругой и мужчиной? К тому же с моей стороны это была не очень большая плата за то удовольствие, которое они мне доставили.
      Пока эти очаровательные котятки забавлялись возле плиты, приготавливая, тут уж нет сомнения, мои любимые явства (холодильник был в их распоряжении), я принял еще две порции виски и в состоянии, близком к блаженству, пошел навестить их на кухню.
      На сковороде жарилось что-то экстраординарное и пахучее, и обе они были в фартуках. И при этом обе же сняли, вероятно, чтобы как-нибудь не запачкать, свои платья.
      Я не удивился: многие женщины готовят еду в неглиже, однако снимать свои штаны пока не стал. Не стал исключительно потому, что стоял далеко от плиты, к тому же посчитал, что все делается постепенно. Вот выпьем шампанского, тогда, может быть, и поиграем в "бутылочку".
      Через несколько минут мы сели за стол. Орнелла оказалась очень приятной собеседницей в интерпретации Ксении. А я весь вечер принужден был их забавлять и делал это с видимым удовольствием. Я читал им стихи и пел под гитару. Рассказывал анекдоты и другие забавные истории, потом в ответ потребовал того последовательно от своих сегодняшних возлюбленных и был счастлив, когда они усладили мой слух своими нежными, взволновавшими меня голосами.
      Интимный свет большого кухонного абажура не позволял мне очень подробно рассмотреть моих собеседниц, хотя бы уже потому, что одну из них я изучил, а вторая, несмотря на многократные брудершафты, все еще была для меня непостижима.
      В какой-то момент висевшие на стене часы, которые, когда надо, ни за что не покажут нужное время, предательски стали намекать, что уже давно полночь. И наш прекрасный треугольник следует если не разрушить, то, по крайней мере, усыпить ненадолго.
      - Интересно, что он нам скажет двоим? - сказала Ксения, а потом тот же вопрос перевела на итальянский. Орнелла, видимо, спросила, что Ксения имеет в виду. Та охотно пояснила.
      - Этот славный мэн, - сказала она, показывая на меня ножкой, облаченной в розовые колготки, - всякий раз, когда надо меня вечером провожать, говорит одну и ту же фразу, что ему легче на мне жениться, чем возить ночью по темным улицам. Интересно, что он скажет на этот раз.
      - На этот раз, - ответил я утомленно, - я не скажу ничего нового. Повторю старую формулу: мне действительно легче жениться сразу на вас обеих, нежели ехать вас куда-то провожать.
      Хладнокровная итальянка даже не повела бровью, когда услышала перевод моей пошлости. А уж о Ксении и говорить нечего: она привыкла к моим штучкам.
      Договоренность была достигнута, и, выдав каждой по огромному китайскому полотенцу, я отправил их строем в ванную. А сам выпил еще пару стопочек виски и стал раздумывать над тем, правильно ли я поступаю в жизни или, может быть, в чем-то иногда ошибаюсь.
      Уверившись, что поступаю правильно, я, сбросив с себя все лишнее, тоже взял большое махровое полотенце и направился туда же, куда десять минут назад полетели мои птички.
      Яркий свет ваннойдал мне, наконец, рассмотреть их через неплотно затворенную дверь и сравнить. И быть может, с моей стороны будет непростительно утомлять читателей описанием женских тел, но ведь сам-то я был уже почти утомлен ими, а стало быть, имею право с кем хочу поделиться истомой.
      Передо мной стояли две грации. Белокурые волосы одной касались черных локонов другой.
      Они мылили друг друга пенным шампунем, и, похоже, это занятие им нравилось. Они мне напоминали карельских олених, которые в брачный период заботливо выщипывают из шкур друг друга колючки и репейник, облизывают друг другу волосы на морде, дабы морды были гладкими, плещутся в воде озера и, видимо, щебечут о предстоящем счастье.
      Задумавшись о карельских делах, я заметил, что мои крошки вдруг, словно бы невзначай, занялись делами, оленихам не свойственными.
      - Этого еще не хватало, - подумал я и громко произнес то же самое, распахивая дверь ванной, - для таких вещей существует мужчина. А ну-ка счас же вытираться, любить и целовать меня.
      И прыгнул к ним под душ.
      В ушах моих слышалась Фарандола, пересыпаемая изящными русскими романсами. И все время, пока они меня ласково мыли и купали, я не мог отдать предпочтение ни одной из этих мелодий.
      Вытирали мы друг друга втроем, поэтому времени затратили в три раза больше. А потом я взял своих девочек обеих сразу на руки и медленно, словно бы мне это ничего не стоило, пошел по коридору в спальню. Орнелла прижалась к моему плечу, как зверек, а Ксения, наоборот, отклонилась от плеча и дотянулась еще до выключателя, дабы нам всем можно было бы, наконец, заняться делом, а не думать об оставленной включенной лампочке в ванной.
      До спальни мы добрались без происшествий. Я имею в виду, что никто не ударился локтем, ногой или головой о дверь или стену, ибо все-таки я впервые носил по своей квартире семь пудов сладостного тела.
      Когда я, с трудом сохраняя равновесие, но не показывая этого им, положил принесенное в постель, то почти немедленно ощутил у живота упругую ножку Ксении, а у своего рта маленькую, пахнущую еще неведомо, но уже приятно, иноземную ножку моей новой возлюбленной.
      Секунду примерно я раздумывал над извечными вопросами"Что делать?" и "Кто виноват?". Но потом обхватившая мою шею ногами Ксения сама решила обе эти сложные для русского мужчины задачи.
      И перед тем как вскрикнуть, обезуметь от невероятного прилива энергии, я уже тоже решил. Почему бы и нет, если они так хорошо дополняют друг друга? Единственная, Ксения мне никогда не была так желанна, как сегодня.
      Они в самом деле были одним целым.
      И, уже засыпая через несколько часов, я чувствовал, что в моей жизни что-то изменилось.
      Самое забавное во всем моем бытии было то, что неделю спустя я отправился в командировку в Италию и в Аэропорту Мальпенса вдруг встретил возле тележки с багажом Орнеллу.
      Я заговорил с ней по-английски и понял вскоре, что с одной этой женщиной мне просто нечего делать.
      Это была совершенная половина моей Ксении, та самая, без которой любимая нами абсолютность в даме превращается в бессовестную незавершенность.
      У Орнеллы было очень много вещей, потому что она намеревалась лететь в Москву надолго.
      ГЛАВА 4. ПРОБЛЕМЫ
      Когда через год жизни, наполненной счастьем, зарабатыванием денег для подарков и приятных неожиданностей любимым женщинам, наслаждением тем, что я, безусловно, нужен им, а они нужны мне, выучиванием итальянского и русского, я понял, что, вопреки всем законам общепринятой закостенелой морали и всем правовым нормам известных мне стран, я - настоящий муж.
      Дальнейшее развитие нашего бытия подсказала Ксения.
      - Моя диссертация, - сказала она, - которую ты никак не удосужишься прочитать (а ведь мне скоро защищаться), как раз о несбалансированности семейного права некоторых европейских стран, в частности итальянского и нашего. Поэтому было бы совсем неплохо, если бы ты оформил наши с Орнеллой отношения официально.
      Она сказала "наши", но имела, конечно, в виду то, что брак с итальянкой предстоит зарегистрировать мне.
      Я не родился юристом, хотя и защитил докторскую. Гнусность и бессовестность нашей жизни заставили меня научиться ориентироваться лишь в некоторых правовых нормах.
      Ксения юристом родилась. Бегала юристом в ползунках, юристом пошла в школу и сосала из груди отца юридическое молоко. Поэтому, несмотря на то, что она меня много моложе, я слушал ее как юриста непоколебимо внимательно, впрочем, так же, как слушал певучие, робкие стихи ее сверстницы Орнеллы.
      Что поделаешь, и поэтом я не родился. Это не помешало мне, однако, стать членом Союза писателей, а со временем давать полезные, но дилетанские советы Ксении по ее диссертации кандидата юридических наук и Орнелле, которая намеревалась стать магистром филологии.
      - Регистрироваться будете в Италии, - кокетливо сказала Ксения.
      Я пристально посмотрел ей в глаза и не прочитал там ничего, кроме любви и преданности. В них не было даже крошечного намека, даже нелепой шутки, даже оттенка той пакостной мыслишки, что подобным альтруизмом она рискует навлечь на себя потерю не только подруги, но и мужа.
      Она, как хороший адвокат, просто все точно рассчитала и выиграла процесс.
      Через месяц, понадобившийся для того, чтобы собрать ворох бумаг, для загсов столицы, она пришла проводить нас с Орнеллой в аэропорт, и я понимал, что она ничуть не ревнует. Орнелла не была для нее соперницей. Она была частью ее, ее половиной, ее талисманом, и с ней она отпускала меня в получужую страну спокойно.
      - Смотри, чтобы он там себе девок не нашел, - предупредила Ксения Орнеллу, а мне дала несколько бумажек, которые должны были легализовать мой зарубежный брак там, в далекой загранице, наполненной светом, нарядными магазинами, прекрасно понимая, что там, среди тихих и приглаженных улиц, слишком чистых, чтобы казаться реальными, мне будет не хватать только одного, как вы можете догадаться, - ее.
      Орнелла была хозяйкой в своей стране, но она нисколько не старалась показать это. Она в тот же день сняла крошечный номерок в дешевой гостинице, где мы великолепно провели время. В номере была большая кровать, и мы уютно и вкусно проспали с ней сорок один день (именно столько понадобилось для совершения таинства брака в Италии), но ни разу, можете мне поверить, ни одного раза мы не совершали ничего такого, что положено делать оставшимся наедине супругам, а то и просто разнополым существам.
      С нами не было Ксении. А одна Орнелла не была мне женой. Женой они были мне обе.
      Когда мы вернулись в Москву и рассказали о наших чувствах Ксении, она обозвала нас дураками, но в глубине души осталась довольна.
      В Вероне, где происходило таинство нашего полуобряда, жила, как известно, шекспировская Джульетта. Кто бы, интересно, знал об этом крошечном городке, не опиши его странный англичанин в своей трагедии.
      Здесь, по нелепому обычаю, все новобрачные, выходя из матримониальной комнаты муниципалитета, должны были подойти к этой самой Джульете, изваянной из меди, и положить цветок к ее ногам.
      Мужчинам очень нравилось прикасаться также к ее груди, между прочим, почти не задрапированной.
      Орнелла положила к ногам Джульетты два цветка, а мне ничего не оставалось, как тоже, последовав примеру толпы, провести по ее медной груди рукой. Правда, я провел не по той, которая была отполирована миллионами мужских рук и оттого казалась из золота, блещущего в лучах заходящего солнца, а по другой, черной, потемневшей от времени, которой не касалась рука мужчины.
      Другой ритуал был сугубо дамским.
      На площади какой-то предприимчивый делец устроил аттракцион, основанный на принципах электроники, то есть то, что это все невсамделишное, можно было только предполагать, потому что слишком велико желание всякого человека поверить в обыкновенное чудо.
      А аттракцион состоял в следующем. На площади перед цирком, в котором в менее совершенные, чем нынешние, времена происходили бои гладиаторов, висели в воздухе над прохожими огромные рога, причем висели они на двух невидимых ниточках, а производили впечатление очень массивных, сделанных, по крайней мере из чугуна.
      Под рогами на земле была выложена пластиком на асфальте белая дорожка. Всякая дама, только что вышедшая замуж, должна была пройти по этой дорожке медленно и с достоинством.
      А электронные рога, которые на самом деле при при ближайшем рассмотрении оказывались надувным шариком, время от времени опускались на голову какой-нибудь не очень удачливой даме, чем подвергали ее в трагедийные и безысходные слезы, потому что аттракцион являл собой ответ на вопрос: "Будет ли вам изменять муж?"
      Десятки счастливиц пробегали под рогами, и вдруг какой-нибудь одной переставала улыбаться фортуна. Рога опускались, трогая ее прическу, и тотчас же поднимались опять в небо.
      Даже сам хозяин аттракциона не знал, когда именно они должны опуститься снова, потому что все это он лично считал шуткой и даже неистово успокаивал плачущих женщин, тех в особенности, у которых мужья были ревнивые калабрийцы.
      Не раз, не два и не десять за этот день он уже открывал свою машину и показывал нашпигованные электроникой ее внутренности; женщины, которым не повезло, плакали и думали, что эти рога в самом деле могут повлиять на их судьбу.
      Толпы любопытных людей в дни свадеб любили смотреть на забавы новобрачных. Они шумели, пели и танцевали вокруг них, удваивая и утраивая веселье.
      Но, клянусь, стало тихо, когда на белую дорожку вступил я.
      Я не мог поступить по-другому, потому что был мужем и, как никто среди этого празднества, отвечал за свою жену, которая волею законов мирозданья раздвоилась и находилась одновременно не только в разных измерениях, но даже в разных странах.
      Рога не упали на меня.
      Может, фотоэлемент - владыка случая - был рассчитан на белое платье, а на на мне темный костюм? Но я слишком верю в судьбу, чтобы даже в шутку рисковать теми, кого я люблю, кто любит меня и кого я считаю женой.
      Вечером у меня было хорошее настроение, я выпил бутылку виски и, забравшись на крышу муниципалитета, в котором происходило венчание, изощрился снять со шпиля итальянский флаг.
      Этот флаг и поныне хранится в нашем домашнем архиве, как, впрочем, и очень красивый с крестом - швейцарский.
      Брачную ночь с Орнеллой мы посоветовались и решили отложить до лучших времен.
      А потом еще примерно неделю я возил ее на "форде-фиеста" (дерьмовенькая такая машинка, похожая на нашу "восьмерку"). Орнелла была слишком возбуждена, потому что ей надо было сдавать экзамены на право защищать диссертацию, и не могла сама сидеть за рулем. Я возил ее по всякого рода учебным заведениям, где часами ждал в машине, пока она делала свои дела, нимало не заботясь, что полицейши, в непривычно коротеньких юбочках, пытались меня согнать с неположенного места парковки.
      На это у меня был всегда готов один и тот же ответ. Я церемонно выходил из машины, галантно раскланивался и произносил волшебные два слова: "Туристо иноземо".
      Меня после этого, как правило, оставляли в покое.
      Потом выходила возбужденная Орнелла. мы ехали за очередной порцией бумажек в какой-нибудь другой офис, и я безропотно помогал ей осуществлять ее право стать магистром филологии, ибо прекрасно понимал, что хотя она и является только частью моей жены, причем зарубежной ее частью, но все-таки по глупым законам ХХ века, утвержденным всевозможными конвенциями, еще и личностью.
      В Москву мы возвратились, когда ей оставалось только защититься.
      Нас встретила волшебная Ксения. И когда мы ее увидели в аэропорту, то оба поняли, что наше счастье незыблемо.
      - Твой знакомый министр юстиции, - сказала Ксения, когда мы сели в такси, - заявил, что брак с итальянкой только в Италии действителен. А вот письмо с его резолюцией, на основании которого мы с тобой зарегистрированы законным браком здесь, и, между прочим, по доверенности. Мне удалось создать такой прецендент. Теперь мы - твоя не просто любимая, но официальная жена.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8