- Сапаров - ты бог! - теперь гогочет Гордиенко. - Буду ходатайствовать об ордене.
      - У меня медаль есть, хватит, - отвечает Сапаров. А Гордиенко уже о другом:
      - Батальон!..
      Никакого батальона на высоте, конечно, нет. Просто юноша Володя Гордиенко недавно читал такой рассказ, в котором четыре матроса, выдавая себя за батальон, перебили добрую сотню врагов. Вот он и вспомнил и, кажется, не напрасно.
      Такие схватки время от времени происходят и на других высотках и холмах. Они не обходятся без потерь. Сознавать это сейчас, после двухмесячных боев за Великие Луки, особенно горько.
      В одной из таких схваток погиб заместитель командира минометной батареи Морозко, с которым в Луках, говорят, беседовал писатель Фадеев. Может быть, автор "Разгрома" хотел прославить второго Морозку, героя не гражданской, а отечественной войны, Кто знает. Только второго Морозки не стало в живых.
      В это же время в соседней дивизии у деревни Чернушки совершил свой бессмертный подвиг Александр Матросов. Весть о нем немедленно разнеслась по всей армии. Вспоминая последний бой за Безымянную высоту, я подумал: ведь и там мог появиться свой Матросов.
      Идут бои. Маленькие или большие, но бои. Они совсем не похожи на январские и февральские прошлого года. Даже если мы обороняемся, то все равно инициатива за нами. Шабаш фашистскому зазнайству. Скоро начнем сшибать и последнюю спесь.
      Нас поддерживает вся Красная Армия. В начале марта она освободила Ржев, Оленине, Чертолино. Начисто очищена железная дорога Москва - Ржев - Великие Луки. Освобождены Сычевка, Белый, Гжатск, Вязьма. Выправлен весь ржевско-вяземский выступ.
      Для нас эти новости особенно значительны. Дивизионная газета печатает в связи с этим отклики наших солдат - участников боев за Сычевку. Вот он, пришел праздник и на нашу улицу.
      Наступила весна. Пройдет много лет, но мы, наверное, всегда будем сравнивать каждую новую весну с той, какую нам пришлось пережить в сорок втором году. Тогда нам не в радость были ни песни птиц, ни первая зеленая травка. Сознание было занято другим.
      Нынче для нас весна - праздник, предвестница хорошего. Кругом нас много озер, речушек, и среди них такая милая, спокойная, извилистая, совсем как в нашей Удмуртии, речка со странным названием Удрайка. Что это за слово, я не докопался до сих пор. Но тогда оно нам очень нравилось. В дивизионной газете появилось даже стихотворение "На берегу Удрайки", в котором это слово, кажется, рифмовалось со "стайкой" журавлей, пролетавших над нами на север.
      Но Удрайка была не только наша, но и немецкая. Поэтому на ее берегу, как только он покрылся зазеленевшим ивняком, стали располагаться снайперы. Тогда они только появлялись на фронте. Перекочевали из Сталинграда. Не сами, конечно, снайперы, а это движение. Докатилось оно и до нас.
      Под Новосокольниками у нас славились острым глазом двое: Касаткин и Цыкалов. Каждый имел на счету по сто тридцать - сто сорок уничтоженных гитлеровцев. Такое считалось подвигом. Правда, это было далеко до рекорда сталинградского Зайцева, но все же внушительно.
      Снайперов почитали, как героев. С почтением принимали на передке. А в боевом охранении взводов и рог их встречали, как чародеев. Но скромных солдат это не трогало. Они были очень выдержанные и собранные, эти парни-снайперы.
      Другими героями дня были разведчики. Среди них: кумир - Николай Рыжков. По манерам он был братом артиллериста Алексея Голубкова. Таких называли; в дивизии "вольницей". Нажимать на них бесполезно, наказывать за нарушение дисциплины - тем более. Единственное средство воздействия - доброта и доверие. Это хорошо понимал генерал Кроник. Перед каждым поиском и после него он лично беседовал с разведчиками.
      Поблажки им старались делать во всем. С кухни - лучший кусок. Из вещевого склада - отборное обмундирование. Посылки придут из тыла - самые большие разведчикам. Им же отпуска в город с ночевкой.
      И разведчики не подводили. Повышенное внимание к ним со стороны комдива кое-кому из офицеров не нравилось. Шли закулисные шепотки, ухмылочки. Генерал пресекал их решительно.
      - Над разведчиками смеетесь? Собирайтесь ночью в поиск. Что? Плохое зрение? Не умеете по-пластунски? Запомните: разведка - мои глаза и уши. Вы не доросли до таких людей.
      А Коле Рыжкову, развеселому, блондинистому парню, говорил так:
      - Береги жизнь, Николай. Героем сделаю. Женю на хорошей девушке. Крестным отцом буду.
      - Это после войны, товарищ генерал.
      - Само собой. А найдешь симпатию - разрешу на фронте.
      - Пока я без женитьбы как-нибудь, только в город отпускайте.
      - Уговор дороже золота: за каждого языка - отпуск.
      - Языки будут.
      Разведчикам помогали саперы. Среди них славились Семен Ильин и Андрей Лысов. Умные следопыты. Однажды притащили с передка немецкие мины неизвестной конструкции.
      - Как догадались? - спрашивает дивизионный инженер Баскаев.
      - Так видно же...
      - Молодцы. Это находка!
      - Мы тоже так подумали. Может, секрет нащупаем.
      - Правильно. Доложу генералу, - улыбается всегда веселый Баскаев. Его любил генерал за храбрость, как и Васильева. Баскаев вырос за два года войны от командира саперного взвода полка до начальника инженерной службы дивизии.
      Мы стоим в обороне. Мы ведем бои. Война везде одинаковая. Она не может быть большой и маленькой. Нам еще шагать да шагать на запад. Значит, беречь силы, значит, продолжать учиться.
      Ждем приказа
      Сколько бы ни стоял солдат в обороне, знает: рано или поздно, а придется с места трогаться. Это заставляет держать себя начеку, лучше отрабатывать то, что не знаешь. А чего не знаешь после двух лет войны?
      Как ни странно, многое. Война с каждым днем совершенствуется. И средства ведения ее меняются. Неизменным в своем существе остается человек. Ему надо впитывать в себя, как губке, все новое, что появляется на фронте.
      В калининских лесах мы были учениками первого класса. При летнем прорыве сорок второго года уже действовали как обстрелянные. Под Великими Луками прошли курс, пожалуй, за всю среднюю школу. И все-таки учиться надо продолжать.
      Мы пока, по существу, не наступали по широкому фронту, не шли с боями, как другие дивизии, по шестьдесят - семьдесят километров в день. А ведь придется так шагать и нам. По какой местности - неизвестно. Может, по белорусским лесам, а может, по прибалтийским хуторам. Но при всяком стремительном продвижении вперед пригодятся маневр и бдительность.
      В обороне маневрировать негде, живи по боевому Уставу. А для закалки бдительности - широкий простор. Умей слушать передний край днем и ночью, глазами и ушами, разумом и сердцем. А это получается не у всех. Подводит русское "авось" да "небось".
      Недавно немцы утащили к себе солдата из боевого охранения одной из рот Николая Сизова. Конечно, была борьба, и, может быть, наши дрались неплохо, но врага-то все-таки подпустили. Сизов и пленный вел себя мужественно. Немцы шли к себе гуськом. В середине Сизов. Когда дошли до минного поля и нужно было перешагнуть через соединительную проволоку, Сизов умышленно ее дернул. Взрывом ранило всех. Двое немцев тут же умерли. Третий и Сизов оставались в сознании. Случилось так, что между ними на нейтральной полосе оказался автомат. Оба потянулись к нему. Сизов успел первым и убил третьего немца. Сам же, истекая кровью, добрался до своих траншей и на бруствере умер.
      Помнится, комдив не очень одобрял шум, поднятый газетой по поводу подвига Сизова. По существу, солдат погиб из-за своей оплошности и оплошности товарищей. После этого в дивизии были введены строгие порядки ночного дозора. В боевое охранение стали посылаться вместе с молодыми бойцами обстрелянные воины, сержанты и старшины.
      Не тратили время впустую и артиллеристы. У них появился новый, опытный и требовательный командир полка полковник Кравец. Во всех орудийных расчетах шла боевая учеба. У артиллеристов сохранился даже карабин Михаила Вотякова. Он неизменно вручался лучшему бойцу расчета. Под Новосокольниками расчетом Вотякова командовал старший сержант Николай Воронцов. Он учил наводить орудие в максимально сокращенное время, за тридцать восемь - сорок секунд.
      Николай Воронцов находился в дивизии с начала формирования. Он славился как хороший топограф. И был командиром топовзвода. Мне как-то не приходилось с ним сталкиваться близко. Слышать о нем слышал, а, как говорят, в работе не видел. И вот мы шли сейчас, теплым летним днем, на его огневую позицию. Если на минуту забыться, то окружающее будто ничем не напоминает войну. Наливается рожь. Зеленеют травы. Все кругом благоухает. Даже не слышно выстрелов и залпов. Словом, как у нас в Удмуртии.
      Огневая позиция батареи, в которую уходит расчет Воронцова, за небольшим холмом. В ряд, с интервалами стоят пушки. Возле них натыканы в землю свежие елочки. Дорожки посыпаны песком.
      У каждого расчета своя землянка: добротная, с двумя накатами, с окном, дверью, немного напоминающая собой баню. Такой же порядок и внутри. Стены обшиты досками, на полу хвоя. И в каждой землянке на центральном месте портрет Михаила Вотякова, перерисованный из дивизионной газеты и вставленный в самодельную рамку. Портреты и рамки сделаны с любовью чьими-то искусными руками.
      Не было смысла спрашивать, знают ли батарейцы о подвиге Михаила Вотякова. Он здесь чтился как святыня. Я попросил Николая Воронцова показать карабин героя.
      Старший сержант - очень серьезный молодой удмурт, землеустроитель. Нетороплив в движениях, немногословен, на вид схож со Степаном Алексеевичем Некрасовым.
      - Вот он, - сказал Воронцов, входя в одну из землянок.
      На дощатой стене под портретом героя висел обыкновенный, изрядно поношенный карабин. Новых наша промышленность выпустить еще не успела. Выпуск "катюши" освоила, новые гаубицы научилась делать, а карабины остались прежние. Да и не было смысла, пожалуй, их менять.
      В моей голове за минуту проплыли картины давнишнего боя под Михалями. Как здорово, что артиллеристы сохранили такую реликвию. Это пригодится нам в будущих боях.
      А дыхание их уже обдавало наши сердца. По всему советско-германскому фронту шли жестокие сражения. В июле Гитлер пытался разыграть спектакль на Курской дуге. Стянул огромные силы, главным образом танковые. Замысел врага был заблаговременно разгадан. Наши предупредили контратаку. И на бескрайнем плацдарме разыгралось колоссальное сражение, в котором фашизму в третий раз за время войны, после Москвы и Сталинграда, был нанесен смертельный удар, теперь по самому хребту. Около шестисот танков и более двухсот самолетов было подбито нашими войсками только за один день.
      И с этого пошло. Освободили от немцев Орел и Белгород. Не стало Курской дуги. Первый московский салют в честь окончательного перелома в ходе войны в пользу Красной Армии. Далее освободили Харьков. Капитулировала и перешла на сторону союзников Италия. Освобожден Смоленск.
      Наш передний край полон ежечасных коротких стычек с врагом. Солдатам и командирам не терпится. Все пошло, загромыхало, полетело на запад. Скоро уже мы не будем самой передней точкой советско-германского фронта. Нас перегонят украинские дивизии.
      Инструктор политотдела по разложению тыла противника капитан Лев Борисович Кайдановский каждую ночь пропадает на переднем крае. Его "Ахтунг, ахтунг", передаваемое через рупор, разносится далеко окрест. Немцы не мешают беседе большевистского агитатора. За редким исключением ее пресекают офицеры, открывая пальбу из пулеметов. Наши отвечают тем же.
      - Ахтунг, ахтунг! - повторяет капитан.
      - Русс, бросай газету, - просят немцы.
      - Держи! - кричат наши, закидывая ком глины с заложенной внутрь бумагой.
      Эта игра идет без обмана, без оскорблений. Кажется, согласись сейчас немцы на капитуляцию, началось бы братание. Ох, как не хочется солдатам воевать, как надоело терзать свои души ненавистью.
      Но тут опять пулеметные очереди. Кого-то ранило. Опять кипит злоба.
      - Сволочи! Звери!
      - С ними по-хорошему, а они как бандиты.
      - Да чего с ними чесать языки. Пулю в лоб - и весь разговор.
      - Но ведь людьми же считаются.
      - Вон итальянцы пошабашили.
      - Гитлера надо к стенке, от него вся зараза.
      И опять начинается фронтовая рапсодия. Опять накаляются солдатские сердца. Все жаждет мести. Все требует действий. Скоро ли?
      Два года прошло со времени сформирования нашей дивизии. Полтора года боев. Дивизия отметила день своего рождения. На празднествах была выставка портретов героев дивизии, замечательно выполненных воином-художником Сергеем Павловичем Викторовым. Пройдено немало, а предстоит пройти еще больше. Все устремлено на запад. Отдавай приказ, Родина. Мы ждем. Мы истосковались по большим делам.
      Идем на запад
      Стоит сухой, солнечный сентябрь. Чуть-чуть начинают желтеть листья на деревьях. На прифронтовых полях продолжается уборка яровых. Затянулась, а ничего не поделаешь. Убирать приходится не как до войны, комбайнами и жатками, а по-дедовски, серпами. И то с опаской, только по ночам - днем не дают немецкие артиллеристы и летчики. Это еще больше накаляет ненавистью сердца наших солдат.
      Бывает такое состояние зрелости плода, когда он вот-вот лопнет от напора соков. В это время его надо рвать. Так и с человеком. К нему в определенное время приходит переизбыток чувств, с которыми он бывает не в силах совладать. Им нужно дать выход, чтобы силы получили нужное применение, а не пропали даром.
      В половине сентября воины нашей дивизии переживали особенно неспокойное состояние. В конце второй декады перешли в наступление войска Ленинградского фронта. Это у Тарту и Нарвы. Мы относились в это время тоже к ленинградцам. Их пример заронил в нас еще большее нетерпение.
      В эти же дни пошли в наступление войска Центрального фронта, с ходу форсировали Десну и освободили Чернигов. Штурмом вышвырнули немцев из Полтавы воины Степного фронта.
      - А когда же мы?
      С этим вопросом солдаты не давали покоя командирам и политработникам. Все были в ожидании. Каждый готовился к скорому походу не только в мыслях, но и на деле. Сотнями отправлялись в тыл письма. Выкидывалось лишнее из вещмешков. Подбирались крепкие портянки. Проверяли, ладно ли пришиты пуговицы. Счастливчики в последние разы навещали знакомых в городе.
      Шли торопливые сборы в тылах дивизии. Бегал начальник артснабжения Николай Прокопьевич Попов.
      - Что с вами, товарищ майор? - спросишь при встрече.
      - И не говори, брат, запарился, - махнет рукой снабженец. - Готовится большой сабантуй. Хватит, посидели восемь месяцев.
      - Уже известно, где разыграется сабантуй?
      - Надо догадываться. Куда же могут бросить штурмовую дивизию, как не на прорыв.
      - Опять ворота открывать?
      - Это лучше, чем шагать в открытые.
      А я знаю, что ему, главному кладовщику артиллеристов дивизии, совсем не лучше, а главное, не легче первым лезть в пекло. Сколько раз ему приходилось дрожать, как осеннему листу, при штурме Великих Лук.
      - Попов, почему снарядов даешь мало?
      - Попов, срываешь подвоз огурцов.
      - Попов, из-за вас захлебывается атака.
      Каково выдерживать такой натиск? Да еще с угрозой отдать через час под трибунал, отправить завтра в штрафной батальон. А он все-таки выдерживал. Выжимал из себя последние силы, уж не молодые, поистрепанные, а выжимал.
      И вот сейчас опять добровольно рвался навстречу новой такой же суете. "Лучше открывать, чем шагать в открытые". Таков был наш артснабженец, закаленный ветеран войны, прошедший через огни, воды и медные трубы. Трудно ему, а он ищет, где еще труднее.
      Таким настроением жила вся дивизия. Чем ее после калининских лесов и Великих Лук можно было испугать? Да ничем, пожалуй. Она была готова к любым, самым опасным схваткам.
      И время это наступило. В конце сентября дивизия тронулась в путь. Это был наш третий поход за войну. Как он отличался от первых двух. И по дисциплине, и по настроению, и по снаряжению. У нас теперь было все для боев с ненавистным оккупантом. Нам нечего было опасаться. Мы знали, что на нашу колонну не посмеют напасть даже немецкие самолеты, их немедленно отгонят советские ястребки. А танкового налета нечего было бояться тем более. Не те времена.
      Но переходили на новое место, конечно, скрытно. Оно почти ни для кого не было секретом. Двигались пешими. Значит, где-то недалеко будет наше новое расположение. Но где же все-таки?
      Оказалось, ближе к белорусской границе. Через три дня дивизия сосредоточилась перед городом Невелем. Не у самого города, а в семидесяти километрах от него, Про себя размышляли: не придется ли делать то же самое, что перед Великими Луками. Местность схожая,
      Опять чертовы высотки и балки. Сами же себя успокаивали: не может быть, чтобы невельский гарнизон сопротивлялся так же, как великолукский. Не та сила нынче у немцев, зато куда крепче она у нас. Уж раз с ходу берем такие города, как Полтава, малютку Невель возьмем тем более.
      Но не говори "топ", пока не перепрыгнешь. Этот мудрый народный совет, который любил повторять Володя Зудилкин, нельзя забывать и нам. Черт его знает, этого хитрого фрица, что он приготовил для встречи за горушками и холмами.
      Но мы видим нынче рядом с собой танки. В прошлом году о них только слышали. Даже под Великими Луками они помогали нам маловато. А сейчас тут же, около нас, в кустиках. Парни в шоферских шлемах готовят по ночам переправы через ручейки, болотца.
      Это радует. Нельзя зевать и нам. И наши не зевают. Заняв оборону ушедших на отдых солдат, налаживают срочную разведку, поправляют окопы, огневые ячейки, выдалбливают в траншеях лесенки для быстрого прыжка на бруствер. О блиндажах не думают: засиживаться в них не придется.
      Погода нам помогает. Ни дождичка, ни ветерка.
      - Вот благодать, - улыбается Миша Ипатов. - Ползаешь, ползаешь и штаны даже не запачкаешь.
      - А много ползать приходится?
      - Это как полагается перед сабантуем. Но не трудно. Сил много. Сердце хорошо стучит.
      - Вперед рвется?
      - А как же. Мы с Алешей в Невель собираемся.
      - Первыми - танкисты.
      - Это, пожалуй. А не мешало бы и нам.
      Он улыбается, все понимающий и хитрый связист.
      Сосредоточенны и молчаливы артиллеристы. Они недовольны данными разведки, полученными от предшественников.
      - Засиделись в обороне ребята, пригляделись и малость поослепли, говорит Николай Иванович Семакин. - Дополнять надо цели.
      - Сильна у фрица оборона?
      - За год можно было укрепиться.
      - Значит, опять крепкий орешек?
      - Все дело - как грызть. Будешь с одной стороны - не разгрызешь, с трех - дело верное.
      Он рассуждает как артиллерийский разведчик, наш пудемский крестьянин-агроном. Маленький, плотный, очень живой, он без устали хлопочет у своей стереотрубы. И все повторяет:
      - Разгрызем. Лишь бы всем вместе. Артелью.
      Он помнит, как дорого обходились нам бои в калининских лесах, когда мы действовали не артелью, то есть без должного взаимодействия родов войск. Платились порой за это и под Великими Луками. Значит, теперь-то уж не должны повторять ошибок.
      Встречаю перед наступлением многих земляков. Рядом с передним краем лес. В нем наши тылы. Удобно для сосредоточения и снарядов, и продовольствия. Сразу бросается в глаза: никто не устраивается накрепко. Некоторые тыловые подразделения расположились прямо под деревьями, в наскоро сделанных из веток шалашиках. Конечно, среди робинзонов первый наш Бахтин, командующий кавалерией.
      - Не нашел лучше места, чем в кустах? - спрашиваю я земляка.
      - А зачем? - смеется Иван Максимович. - И лошадям лучше. Нагрузочка им предстоит дай бог.
      - Зашагаем, как наши на юге?
      - А может, и пошибче.
      - Тогда отстанут твои ишаки.
      - Не беспокойтесь. Скорее машины забуксуют.
      Какое удивительное настроение, когда дела ладятся во всей армии. Сами еще ничего не сделали, а чувствуем себя героями. Так сказать, авансом. И не думаем стесняться. Верим в свои силы.
      Этот боевой задор и у комдива. Он разъезжает с майором Васильевым. Полковник Букштынович покинул дивизию. Его отозвали в штаб армии. Жалко было расставаться нашему генералу с боевым товарищем, но ничего не поделаешь. Поэтому, должно быть, он еще больше привязался к своему воспитаннику, молодому начальнику оперативного отдела.
      Как всегда молчалив, задумчив, со своей неизменной трубочкой командир полка Корниенко. Он тот же, что и под Великими Луками, этот боевой подполковник-пехотинец. Скромен, трудолюбив, обходителен, заботлив. Я его давно не видел. Хочется поговорить.
      - С удовольствием бы, - вздыхает Прокопий Филиппович, - да голова занята другим. Уж после Невеля.
      Я понимаю, чем занята голова командира полка. Перед наступлением почти все офицеры любят помолчать. Другие молчат по суткам. Что происходит в это время в их головах? Видимо, пишутся целые трактаты. И все возможно, план предстоящего боя вынашивается не за столами и не за картами, как принято представлять, а в окопах, в бессонные ночи, когда никто и ничто не мешает. Помните слова лихого Петьки: "Тихо! Чапай думать будет!"
      Но и раздумьям приходит конец. Наступает час проверки выношенного и выстраданного, экзамен всему, к чему готовился долго и упорно. Объявляется минута наступления.
      Она выпала на шестое октября, кажется, на девять или на десять часов утра. Минута наступления, каких мы пережили уже немало. Чем она будет отличной от прошлых?
      Началось все как и прежде. Артиллерийский налет и бомбовой удар. Только более длительные и массивные. Пехота наготове с автоматами и гранатами. Раньше была только с карабинами. Готовы к выкату на прямую наводку полковые пушки. Начеку минометчики. Вот-вот схлынет немного огневой вал - и пойдет, покатится. Давай, давай наступай эта минута.
      Перед новым наступлением произошла смена командования. Наш комдив Кроник занял оборону с 178 дивизией в знакомых ему местах, а командиром 357 стал генерал-майор Александр Георгиевич Кудрявцев. Он сверстник Кроника, и биографии их сходны. Участник гражданской войны, вырос от солдата до генерала. Кажется, поспокойнее Кроника, пошире в плечах, носит усы. Новый комдив произвел приятное впечатление. Он быстро познакомился с офицерами штаба, с командирами полков.
      Чуть раньше комдива прибыл новый начальник политотдела полковник Минин. Говорят, ленинградец.
      На плечах врага
      - Пошли, поехали, - были первые слова Алексея Голубкова, как только кончился артиллерийский налет и пехотинцы начали выбрасываться из траншей.
      Он и не подумал усомниться, что сегодняшняя атака может захлебнуться и налет придется повторить. Нет, этого, по его мнению, не могло быть, а раз так, свертывай провод и закрывай на этом месте лавочку. Ведь все равно придется это делать, так лучше поскорее, чтобы не отстать от пехтуры.
      А пехота действительно рванулась вперед лавиной. И не потому, что не встретила сопротивления. Нет, высотки и холмы, как и под Великими Луками, ощерились тысячами стволов. Но удивительное дело, сейчас наша пехота не кланялась пулям, не залегала, а так быстро и искусно обходила опорные пункты врага, что они моментально оказывались блокированными.
      Конечно, не все высотки и стыки дорог падали моментально. Некоторые держались довольно долго. Их обходили танки и артиллерия, потому что делать им тут было нечего, следовало быстрее развивать прорыв. С непокорными оставались пехотинцы и минометчики.
      Одна такая высота застряла на пути и нашей дивизии. Все полки и батальоны давно прошли вперед, некоторые оторвались на три километра. Четыре танка 59 гвардейского полка уже ворвались в Невель. Маневрируют колесами и траекторией артиллеристы. А эта паршивая, на вид похожая на египетскую пирамиду высота продолжает стоять, как бельмо на глазу.
      Не трудно представить в эти минуты состояние командира дивизии и командира полка. Наступление только нашей части идет по фронту более трех километров. Идет успешно, быстро. И лишь одна малюсенькая точка, как заноза, портит общую панораму. Все думают, что она вот-вот рухнет, не стоит о ней особо беспокоиться, пожалуй, можно даже скрыть ее при первом докладе командующему армией.
      Мимо злополучной высотки, стороной от нее, уже катят вперед некоторые тыловые подразделения, а высотка все огрызается, и у ее подножья падают все новые наши бойцы. Погиб герой великолукских схваток парторг Павел Наговицын.
      Если бы эта высота была непокоренной в ряду других, как это было под Великими Луками. Но весь конфуз как раз в том и заключался, что она оставалась единственной, и это было несчастьем для дивизии.
      Оттягивать к высоте силы от вырвавшихся на оперативный простор батальонов - неразумно. Подкинуть помощь из резерва - он тоже выпущен вперед. Кто мог подумать, что немцы приготовили такой сюрприз и именно на фронте нашей дивизии.
      А наступление развивается с прежним размахом. Танкисты устроили в Невеле переполох. Задержали на железнодорожных путях готовый к отправке в Германию эшелон невольников. Блокировали склады с боеприпасами и продовольствием.
      А трижды проклятая высота продолжала изрыгать огонь.
      Все это происходило в продолжение получаса или, в крайнем случае, сорока пяти минут. В прошлых наступлениях подобный инцидент мог остаться незамеченным долгое время. Во всяком случае, неизвестным для командующего армией и, тем более, фронтом. Теперь же все оборачивалось по-другому. Темп наступления открывал всем глаза...
      Высотку все-таки сковырнули и еще бойчее всей дивизией, широким маневром пошли вперед.
      Какое это было огромное моральное удовлетворение: и мы освободители. Пока мы видели деревни и хутора, освобожденные другими. В них останавливались по пути на фронт, угощались картошкой в мундире, дарили ребятишкам карандаши и тетради. А теперь вот первыми входили в такие деревни.
      В боевых порядках пехоты - артиллеристы. Им в новинку это. То чувствовали себя своеобразными аристократами, порой посмеивались над "шалашами", а тут рядом с ними, бок о бок. И ничего, дружба полная. Довольны те и другие.
      У пушкарей теперь командует Кравец, рыжий полковник с большими навыкате глазами. Он деятелен, хлопотлив, строг, как говорят, сует свой нос в каждую щелочку. Но солдаты и офицеры на это не обижаются. Не обижается и Григорий Андреевич Поздеев.
      - Как воюется, товарищ капитан?
      - Огрызаются, сволочи, а целей настоящих нет, - отвечает командир дивизиона.
      - Совсем?
      - Крупные сшибают танкисты, а нам достаются летучие отряды.
      - Применяйте маневр, расширяйте прорыв, нас ждут Невель и Белоруссия.
      - И мы их ждем.
      Вот как война переделывает людей. Я все чаще и чаще задумываюсь над этим, наблюдая за своими земляками. Смотри, каким стал тот же Николай Воронцов, достойный преемник Вотякова. До сих пор не было о нем слышно, а в сегодняшних боях уже подшиб несколько автомашин противника. И главное - с ходу.
      Огонь с ходу - новое у артиллеристов. Не приходилось им так стрелять, да и негде было. И вот первый блин и не комом. Не зря командир орудия учил расчет быстрой наводке. Вот и пригодилось.
      - Чик - и в дамки, - говорит Миша Ипатов. - Я видел, как Коля стреляет.
      Он доволен. Связисты вышагивают вместе со всеми, не разматывая катушек. Незачем. Никто не стоит на месте. Командиры батарей и дивизионов рядом с солдатами.
      Но не надо думать, что первый день наступления был спокойным маршем. Кроме той высоты, о которой уже шла речь, пришлось схлестнуться с немцами еще несколько раз. Кое-где крепенько. Кровопролитные бои за расширение прорыва продолжались двое суток. Врагу не удалось закрыть брешь.
      Сказывалось падение Невеля. Танкисты находились в семидесяти километрах от нас. Теперь бы всех немцев турнуть до второй линии обороны, до какого-нибудь стыка дорог, до железнодорожной станции. Хорошо бы гнать их без передыху.
      - Будем, обязательно будем, - восторженно говорит Николай Прокопьевич Попов. - Огурчиков припасено до Берлина.
      Он счастлив, главный кладовщик пушкарей. Как же, сегодня и он пахал. Не зря не спал три ночи, не брился, не умывался как следует.
      Вышагивают с ротами и батальонами политработники. Я вижу своих знакомых Векслера и Пинхенсона. Цветет особенно последний. Как же, наступает Ленинградский фронт. Наконец-то. Недалеко и до снятия блокады с города-героя, родины старшего лейтенанта.
      Идет, гудет военный шум. Мы шагаем на запад. Шагаем на плечах врага. Сколько мы ждали этого часа.
      В сводке Совинформбюро за восьмое октября читаем: "В районе Невеля наши войска, продолжая наступление, заняли более 60 населенных пунктов, среди которых Лахны, Касилово, Рикшино, Буслово, Жукове, Раки; Болотница". Это о нас. Здорово. Вчера и сегодня были в сводке.
      Подбадривает воинов наша дивизионная газета. Она выходит через день. Во всю страницу шапка: "Оборона немцев прорвана. Смелее ломать сопротивление врага. Окружать и уничтожать его". И тут же слова Суворова: "Удвой шаг богатырский, нагрянь быстро, внезапно".
      - Идет дело, - говорит мне старшина-усач Лекомцев. - Мы бьем немца у Невеля, соседи у Витебска. Лупят на Таманском полуострове и на Днепре. Вот как, екуня-ваня.
      Он остался прежним, этот пожилой, франтоватый, неунывающий старшина. Каким он будет золотым председателем колхоза после войны.
      А пока вперед и вперед.
      Смерть Корниенко
      Вот, наконец, и начались белорусские леса. Кто первым открыл ворота в них, наша ли дивизия или соседняя - в суматохе не разберешься. Во всяком случае мы были одними из первых.
      В дивизионной газете мелькают заголовки: "Будь смелым и хитрым в бою", "Русская смекалка", "С боями через леса и реки". И опять напоминание Суворова: "Делай на войне то, что противник почитает за невозможное". Пожалуй, эти советы сейчас как никогда кстати, наша газета наконец-то начинает бить в цель. То ли это от того, что в дивизии вместе с новым командиром и новый начальник политотдела, то ли от того, что в редакции появились новые работники.
      Да, нам сейчас очень нужны смекалка и хитрость. Собственно, они были нужны всегда, умение маневрировать в бою никогда не отменялось. Но до сих пор применять эти правила на практике нам не очень-то приходилось. Правда, кое-что из этих законов нам помогало в калининских лесах. Но там мы больше оборонялись, чем наступали. Хитрили, конечно, и в Великих Луках, но не на широком маневре, а в статичных уличных боях.