Репетиция Московского хора.

Дора Абрамовна (поднимает телефонную трубку). Станислав Геннадиевич, вас из райкома по идеологии!

Станислав Геннадиевич (идет к телефону). Баранова звонила, что больна, у нее тридцать девять и шесть.

Скорикова (встает). Мы не требуем справок, надо требовать справки. Обстановка серьезная, шьются костюмы. С такой пропускаемостью как у Барановой встает вопрос, как будет человек болеть во время фестиваля. Имейте в виду все остальные. Совет старейшин! С Сулимовой вопрос решается – будем выводить из резерва, мест нет.

Входит Катя, делает знаки Скориковой.

Минуту. Как раз вот хорошо, что вы пришли, это мать Сулимовой. (Отходит с Катей.) Ты чего?

Катя. Слушай, я тут рядом проходила. Ты капитану звонила? Что он сказал? Мое письмо получил?

Скорикова. Жена подошла, больше сюда не звоните, сказала, тварь.

Катя (схватившись за нижнюю челюсть). Она же твой-то голос не знает!

Скорикова. Я нос зажимала.

Катя. Как быть? А тебе тот-то не звонил, Лёва?

Скорикова. Я к тебе зайду. Беги. Сейчас не поговорить.

Станислав Геннадиевич (входя). Только что звонили из райкома комсомола… сегодня будем встречать мужской студенческий хор города Дрездена. Нам поручена честь встречать их на Белорусском вокзале в двадцать два ноль-ноль. Кто не пойдет, внимание! Не пришел, значит, не член делегации. Звонят за час, что за подготовка, понимаешь. Ни цветов, ничего. Так. Поем. Перголези. Скорикова, раздать партии из финала. «Стабат матер». Партии сдать Скориковой обратно на вокзале! Так! Текст, как вам известно, исполняется по-латыни. Поем без шапок, я думаю. На вокзале же. Все поняли. Так. Текст! Стояла мать скорбящая перед крестом.

Эра, Оля, Лика. Эра пишет, Оля диктует. Входит Михал Михалыч.

Михал Михалыч. Только прихожу, опять меня снимают с работы! Лика!

Беспрерывные звонки в дверь.

Соседи вынесли им стул и чай, работает «скорая немощь».

Эра. Ты диктуй с тихой скоростью. Я вся дрожу.

Оля. Невиданные урожаи в мире способна собирать Страна Советов. Я верю, что недалек тот час, когда сто цэ с гектара будет средним урожаем моей родины. Академик Вильямс.

Входит Саша, останавливается, мнется.

Саша. Оля, выйди на минутку.

Эра. Диктуй.

Оля. Советской стране нужна большая бдительность, чтобы охранять мирный труд советского народа. Нет ничего более волнующего, чем вид Красной площади в дни народных празднеств, когда сотни тысяч идут мимо древних кремлевских стен.

Звонки.

Михал Михалыч. Мое предложение. Дайте им тарелку супа. За тарелку горячего супа люди шли на многое. Я, кстати, тоже не обедал. Целый день пью чай по родственникам. Все горло пересохло.

Эра. Диктуй, я говорю!

Звонки.

Оля. Конституция Советского Союза гарантирует великое право на отдых. Саморазгружающаяся машина Фролова на многих работах способна заменить самосвал.

Саша. Оля, тебе говорят.

Оля. Человек должен подчинять себе природу, а не подчиняться ей.

Саша. Мне надо поговорить с мамой. Ты чего отца не слушаешь, дочь моя старшая?

Эра. Диктуй, тебе сказали.

Оля. Но ни нужда, ни лишения не сломили его воли к овладению основами современной ему науки. Ломоносов успешно закончил учебу.

Саша. Нехорошо, нехорошо поступаешь с отцом.

Эра. Ты будешь диктовать?

Оля (зло). Первая трудность, с которой пришлось столкнуться ученым, заключалась в выборе вещества, пригодного для изготовления прозрачного черепа. Такое вещество должно было обладать рядом особых свойств, быть устойчивым против бактерий, кислот и щелочей, пропускать рентгеновские лучи, вызывать минимальную реакцию со стороны организма и т. д. После многих проб и экспериментов было установлено, что наиболее подходящим материалом для искусственной крышки прозрачного черепа является созданная советскими химиками прозрачная пластмасса плексигласс. Два «с».

Михал Михалыч. Сейчас придет грузовое такси с грузчиками. Лика, я тяжести таскать не могу, у меня болезнь сердца.

Эра (с силой). Когда моя мама умирала на разъезде Шубаркудук, я не могла ее взять сюда. Я это знала и не предлагала. Я поехала. Она против ожиданий встретила меня сама на станции босая, стояла в пыли, ноги жилистые такие. Пока я там жила, пока мама не умерла в своем бараке, Саша отъехал в Лиепаю и сошелся там с учительницей физкультуры, в пятидесятом году. И мне ни письма и ни весточки. Мама умирает медленной смертью. В полном сознании. Я бегаю на почту за три километра. Мама умирает. Ни письма, ни-че-го. Похоронила и примчалась, нашла Лиепаю, нашла гостиницу, спряталась под стол. Ду-ра! Он входит, а я из-под стола: у-у-у! Вижу, а в дверях стоят две пары ног и сумочка качается. Я вылезла со своим рюкзаком. Еле вылезла.

Звонки.

Пауза. Все замерли. Эра жалеет, что все это рассказала, Саша весь сморщился, как от кислого, Оля вообще слышит обо всем этом десятый раз и, подойдя тем временем к телефону, быстро набирает номер и так же быстро кладет трубку. Михал Михалыч, наоборот, кивает и жаждет вставить слово.

Михал Михалыч. Да-да. У меня вот тоже было буквально то же самое. Как известно, когда Майкин Сима, вы его не знаете, уходил от жены, он ушел в чем мать родила, в одной шинели. А потом, а именно сегодня, ему срочно понадобилось взять хотя бы узел с бельем, Майка сняла меня с работы, я поехал с ним и Лёвка, племянник Майки со стороны первого мужа, мы ему ищем жену, кстати, с изолированной комнатой, чтобы пекла блины. Почему-то настаивает на блинах. Короче, мы пришли, как оказалось, правильно, Симина жена даже не сошла с койки, Лёва у нее одну подушку из-под головы с извинениями вынул, она лежала сама на трех! Не у детей же было брать, они посреди дня все лежали, у детей по одной подушке.

Оля набирает номер и быстро бросает трубку.

Саша. Оля, выйди отсюда, кому сказано.

Он явно недоволен рассказом Михал Михалыча, Эра же демонстративно слушает.

Михал Михалыч. Симина жена только рассмеялась, когда из-под нее подушку взяли.

Эра смеется.

А Симин младший, Изюм его зовут, подошел к Симе, к отцу, сейчас будете смеяться, и отдал ему паровозик. Изюму два года. Симина жена тут говорит вся в слезах: «Собака!» А младший говорит на это: «Ав, ав!» Больше ничего не сказал, видимо, не умеет. Ну вот. Делать нечего, взяли мы подушку, четыре простыни, одеяло человеку чтобы спать, и все обошлось. Чистых не было, Сима сам брал грязные простыни из бака, она уже все бросила и не стирает. Нашли его бурки зимние, слава тебе господи, он за них больше всего дрожал. Только что я оттуда вернулся, пришел на работу, опять меня снимают, Лика звонит: ты поклялся меня выручать. Я опять вышел на улицу, сел в трамвай. Ехать до вас полтора часа от Калужской! Сам весь еще дрожу. У меня болезнь сердца, дай руку (берет руку Эры, прикладывает к своему сердцу), слышишь шумы?

Эра (взглянув на Сашу). Еще новости (вырывает руку).

Михал Михалыч. Никто не выдерживает, даже врачиха. Сам дрожу. Детки Симины потом тоже начали плакать, вскочили, Симу за ноги обнимают. Она сама тоже поднялась, давай детей отрывать. При нас силы ее удвоились. Она фронтовичка. Вместе с Симой воевали, привел он ее с фронта, медсестру, спасла ему жизнь. Привел. А жена его с дочерью дождалась его с фронта, он им построил в комнате перегородку как следует, доски, дранки, штукатурили. Дочери Симы уже двадцать лет, взрослая девушка, зачем ей слушать все эти дела. Этот Сима как тот ваш дедушка, будет семь раз женат, в результате было некому закрыть ему глаза. Но та, предыдущая жена Симы, ему развода так и не дала, теперь для новой жены дала. Через раз на второй.

Звонки.

Лика. Междугородняя. (Ушла.)

Саша (подбегает к телефону). Але! Але! Вас слушают.

Высвечивается Рая в кабинке телефона, молча плачет.

Саша. Слушаю вас! Ничего не слышно!

Рая молчит.

Саша. Перезвоните! Але! Барышня! Что за черт! Але! (Медленно кладет трубку.) Оля, помоги мне! Ты сама мать! Ты уже выросла, дочь моя старшая, уже все понимаешь! Как тяжело детям без отца! У тебя маленький брат, ты понимаешь? Ему тоже нужен отец!

Михал Михалыч. Сима тоже не мог не жениться, она его студентка, она в интересном положении, дело дошло до ректората. В результате Сима со студенткой снимают койку в Столешниковом у мужского портного. Теперь у них есть подушка, одеяло, четыре простыни и вот бурки.

Саша. Оля, мне надо срочно поговорить с мамой.

Эра. Ты будешь диктовать? Отойди от телефона, кретинка!

Оля. Социалистический реализм, социалистическая литература, литературоведение нанести сокрушительный удар, рецидив, буржуазный национализм, космополитизм, незыблемый, великая традиция, активные строители… (Пауза.)

Эра. Написала. Давай!

Оля. Руководящая и направляющая сила, широкий простор. Широкий простор.

Саша. Ну ладно, раз так. Спасибо, Оля.

Звонки.

Лика (наконец подняла голову). Саша, придет машина, тебе надо будет поработать. Я даю им свой диван, Эра, это мой диван, свое барахло выгреби. Соньке отдай. Хотя это же теперь Лялино. И Вадима Михайловича ночную тумбочку, с чего-то им надо начинать! Это всё мои вещи, я предупреждаю. Простыни, какие чистые, шесть штук. Одеяло и подушки две. Они спят валетом. Две подушки обязательно! Моя сестра и ее несчастная дочь, мои единственные! Я их никогда не оставлю! Саша, ради тебя, ради твоей семьи они там стоят выгнанные! Тебя здесь заждались и любят. Посмотри на Эрку, на свою Ольку! Как они на тебя смотрят! Прости Эру за ее бессмысленные крики. Когда я слышала за стеной, как Эра обычно кричит на Сашу, когда он приезжает из командировок, я молилась и думала: если Саша бросит Эрку, то я понимаю почему. Но эти крики, Саша! Это были крики любви и понимания, что происходит! Скоро, скоро все будет вам, Саша! Что надо той женщине? Через нашу разоренную жизнь дойти до московской прописки? Она, конечно, уже немолода, ей пора замуж. Но, Саша! Меня предупредили, что до тебя у нее был роман с подполковником Дубом. Приехала его жена Дуб и дала ей по щеке. Твой ли это ребенок? А?

Саша. Мама, мои нервы доведены до предела. (Топает ногами.)

Лика. Дуба отозвали, она перекинулась на тебя.

Саша с силой грохает стулом об пол, выходит к роялю.

Саша. Дуба отозвали за пьянку.

Лика. Видишь. Все совпадает. А ты нам нужен не для достижения каких-то целей, а сам. Ты здесь родился, и это твой дом. Оля, поди обними отца. Эра, иди сюда. Видишь, они не верят тебе, что вернулся отец и муж. Саша, дай мне свой паспорт.

Саша (вставая). Мама, у меня его нет. Я буду разбирать диван. Отвезу их, тогда приду поговорим. (Подходит к дивану.) Совсем доканали меня. (Ложится на диван.) Оля, дай одеяло.

Эра (шепотом). Его детское, в шкафу.

Лика. И не надо больше ездить в Березай.

Оля накрывает отца. Эра заботливо поправляет одеяло. Саша натягивает одеяло на голову, открыв ноги в рваных носках. Эра, Лика, Оля стоят над лежащим Сашей.

Михал Михалыч (входит с двумя грузчиками с веревками и крючьями, в ватниках и кирзовых сапогах). Сюда, пожалуйста. (Подходит к дивану, на котором спит Саша.) Вот это.

Пауза. Все смотрят на спящего Сашу. Грузчики разбирают веревки, крючья.

Деньги есть? А то у меня как всегда.

Саша (прокашлявшись, приподнимается). Деньги есть. Найдем. (Садится на диване, начинает надевать ботинки.)

Все стоят, наблюдают, как Саша шнурует ботинки.

Михал Михалыч. Одни расходы эти разводы.

Грузчики согласно кивают, берутся за диван. Саша встает и выходит вместе с грузчиками. Эра, держа тряпье, как ребенка на весу, прячет в него голову, покачивается. Михал Михалыч провожает грузчиков, потом возвращается.

Но мы поддерживаем отношения с совсем первым браком Симы. Его старшую дочь я устроил на курсы завклубом киномехаников. Майкин дядя был замминистра, теперь полгода без работы и направили заведующим райкинофикацией. Его жена-то и есть директор курсов стенографии, я говорил… Где Эра учится. (Уходит.)

Комната Любы и Неты в новой квартире. Они сидят на диване.

Михал Михалыч (входя). Вот вам ключи от входной двери, Катя вам дает свои. Просила передать. Так что новый замок вставлять не придется.

Люба. Их свидетельницу чтобы я здесь больше не видела.

Михал Михалыч. Это кого?

Люба. У Кати с Лорой в комнате сидит какая-то посторонняя.

Михал Михалыч. Минуточку! (Выходит.)

Нета. Как здесь сыро! Пар с кухни не выветривается!

Люба. Потолки низкие! Три метра всего!

Нета. Пар, парильня!

Люба. Лику они так и не пустили с нами проститься.

Нета. Не говори мне о ней. Она плакала. Они ее к телефону и не позовут теперь.

Люба. Вот тебе в Москву, в Москву. Вот тебе Москва.

Нета. Мы будем бороться!

Люба. Боже мой, почему одним все счастье, все тепло и все их любят.

Нета. Саша специально приехал из Березая, чтобы нас вытурить! Его, наверно, Эра вызвала.

Люба. Оля, Оля.

Нета. Моральные разложенцы, семья падших людей! Машка маленькая и то мне язык показывала. Им нет дела до их же матери! Не купят ничего, очки не закажут. Родную тетку выставили, тьфу!

Люба. Они нас преследуют за правду!

Нета. Правильно говорила Лика: мои старые глаза всё видят, и за это меня ненавидят.

Люба. За правду сжигали на кострах.

Михал Михалыч (входя). Это, оказывается, подруга Лоры. Поют вместе в хоре, что ли. Она болеет у них. Она из больницы, ей негде жить. Температура тридцать девять и шесть. Правда, я не мерил.

Люба. Вот-вот, этого-то нам и не надо.

Михал Михалыч выходит.

Нета. Лика ведь все видела, что Эрка несется с нашим портфелем! Видела, что мы побежали за ней и она захлопнула дверь за нами! И не сказала ни слова! А мы по листку собирали на лестнице ползали.

Люба. Она нас предала. Она соглашателишка. А ты чистой воды кристалл. Она предала тебя, свою сестру, ради своих отпрысков. Они никто.

Входит Катя.

Катя. Мама.

Люба. Вашу свидетельницу хористку чтобы мы больше не видели. Начинается! И чайник! Он не должен кипеть.

Катя. Что мы, звери?

Люба. Маме от пара плохо.

Катя. Ну да, конечно.

Люба. Из мусоропровода несет.

Катя. Ой, ужасно. Все жалуются.

Люба. Надо заклеить.

Катя. Хорошо. Мама, Лорочка сказала, что без своей подруги дома жить не будет. Она ушла из дому за этой Галей. Куда-то на вокзал жить. Мама…

Люба. Святое имя мамы не упоминай.

Катя уходит.

Нета. Люба, пиши. Первому секретарю Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза! Дорогой Никита Сергеевич! Прекратите трагический театр Гауптмана. Двух больных людей выгнали на улицу, где в квартире пар и зловоние. Тунеядцы распоряжаются судьбами людей, нигде не работающие и не учащиеся, вследствие морального разложения родившие ребенка, который может пойти по стопам отца и матери, которого и необходимо отобрать у матери. Тчк. Муж бросил жену с тремя детьми-уродами, показывающими язык, одна из которых тут же родила, встречаясь с сожителем в ограбленной квартире, потому что родители Германии, зпт, которая стирает по ночам, разнося по всей квартире пар и газ от замоченных пеленок, тчк. В квартире проживали посторонние, с температурой тридцать девять и шесть. Тчк, настоящая клоака тчк. Такси везло окольной дорогой через всю Москву, пиши М тире ву, так короче. Старайся короче, сказать надо много. Скорая помощь работала на лестнице якобы скорая, на самом деле психоперевозка зпт больницу отказались тчк. Кровать специально отлежали как качели зпт, как она там спала вскл, восклицательный. Ее угнетают, заставляют питаться углями и вычищать ложкой кстр. Кастрюли пиши сокращенно. Просим предоставить другую квартиру с изол. комнатами. Слово «углем» подчеркни. И слово «психоперевозка». Еще. У Лики растет под носом шишка, и никто не ведет ее к вр. Тчк.

Люба. Мама, мы еще увидим лучшее будущее! Москва растет и хорошеет, полным ходом идет реконструкция! Изобретут средство от клопов. Все переедут в отдельные квартиры. Люди будут относиться друг к другу лучше и лучше! В такси с откидным верхом! Представляешь? По зеленеющей красавице Москве! Снесут Арбат и все лишнее. Слушай, там кто-то плачет за стеной.

Нета. Ужасная слышимость. То есть всё слышно, все слова. Шабу будем шаго буво шарить, пока шатоль буко шаша бубу.

Люба. Провокаторы. Мы не можем здесь жить, когда плачут за стеной. Это невыносимо, в конце концов!

Нета. Надо вызвать милицию к распоясавшимся хулиганам. Плачет ребенок? Не убивают ли? Кто-то убивает ребенка?

Люба. Надо звонить в детскую комнату милиции. Слушай, нет, это она плачет. Катя плачет. Комедиантка.

Белорусский вокзал. Стоит с чемоданом и авоськой Саша. Поодаль остановились Галя и Лора.

Галя (подойдя к Саше). Дяденька, у вас закурить не найдется? (Прислоняется к стенке.) Целый вокзал обошла, полный зал, мест нет, а то бы посидели.

Саша. Да сидеть еще холоднее.

Галя. Я еду в город Брест к мужу, а вы?

Саша. Станция Березай.

Галя. Меня зовут Светлана Малинина.

Саша. А я дядя Саша, муж своей жены.

Галя. А у меня сумку свистнули. (Разводит руками.) И чемоданы. Заснула, и всё. В милиции всё записали и освободили. Я из Шубаркудука, еду к мужу. И всё стырили.

Саша. Знаю Шубаркудук.

Галя. Знаешь? Никто не знает.

Саша. Там в ссылке теща проживала.

Галя. Как фамилия?

Саша. Эрика Тице. Немка.

Галя. Немцы жили за разъездом.

Саша. Ну вот.

Галя. Немцы аккуратно жили. Вернее, немки. Босые ходили, как все, но чисто подметали, даже двор у барака. Там пыль везде. У наших бараков грязно, мухи летают как пчелы. Мы этих немок звали «Гитлер капут».

Саша. Теща была антифашист.

Галя. Конечно, фашистов там не было. Еще бы. Все антифашисты. Мы тоже с матерью. (Воспроизводит антифашистский жест – рука согнута в локте, кулак обращен к зрителям.)

Саша. Вот-вот. Этой моей теще и вернуться было некуда, тесть из ссылки прибыл с новой женой и ребенком. И вскоре скончался. Мачеха эта мою жену и в дом не пригласила помянуть. А моя жена не такой человек, чтобы требовать наследство. И какое там наследство? Ничего вообще не требовала для себя, все для других. До сорока двух лет дожила, ничего не нажила. Ни профессии, ничего, даже денег. Трое детей. Две девочки и мальчик, восемнадцать, восемь и шесть маленькой.

Галя. По-нят-но. Есть хочется. (Оглядывается на Лору.)

Саша. Денег не дам.

Галя. Понятно.

Саша. Хлеб с колбасой есть.

Галя. Валяйте давайте. (Едят стоя.) Голова прямо как котел. Болит и болит. (Отходит и делится с Лорой. Возвращается.)

Саша. Пить надо меньше водку.

Галя (оторвавшись от еды). Вы так думаете?

Саша. И врать меньше.

Галя. Я не врала, ты что.

Саша. Вот. А моя жена мне никогда не врет, ни слова не наврала. Я ее избавил от одного там полковника, фамилия Дуб. А что она может, она сама молодая тридцать один год, медсестра. Ничего. Теперь у нас сыну восемь… девять месяцев. Никто не сунется.

Галя. У меня температура, дядя Саша. Голова болит. Дайте на билет.

Саша. Девочка, ой, смотри, себя потеряешь.

Галя. Я студентка.

Саша. Ведь ты будущая мать. У тебя будут дети.

Галя. Ты что, дяденька. Пугаешь.

Саша. Что ты расскажешь им о своем прошлом?

Галя. То же, что и ты.

Саша. Я воевал! Всю жизнь работал! У меня трое детей, одна как ты. Восемнадцать лет. Даже четверо! (Пауза.) Четверо… детей.

Галя. Я тоже работала, это-то я понарасскажу много.

Саша. Ну и как же ты дошла, что ни копейки? Трудовой человек?

Галя. А судьба.

Входит уборщица Лида.

Лида (весело). Во у меня сторожа. Во как мне лохмотье мое охраняют и швабру. Парочка, свинья да ярочка. А я вас не знаю.

Саша. И куда же ты теперь? Эх-ох.

Галя. Оставь, отвяжись.

Лида. Он оставит. Покинул волк кобылу, оставил хвост да гриву.

Галя. Тетенька, на ночь не пустишь?

Лида. На время иль на час?

Галя. На ночь.

Лида. Да я вас не знаю. Одна или вдвоем?

Галя. Вдвоем.

Лида. И то. Я приберу в зале. Жди меня. Деньги… пять рублей.

Галя. А далеко живешь?

Лида. Жаворонки платформа. Вперед по кочкам.

Галя. Далеко.

Лида. Так три рубля давай. Чего.

Галя. Ладно.

Лида. Деньги-то дашь?

Галя. А откуда я знаю, куда ты с ними пойдешь.

Лида. А я тебя не знаю.

Галя. Да я у твоей сменщицы ночевала, у тети Дуси на Лесной. У нее теперь грузины с Палашей живут.

Лида. Если бы я в Москве жила… то я бы тоже по червонцу брала за коечку. С Палашей с рынка, это богатые. С Тишинки тоже, но их Жаворонки не устраивают. Ну, жди тогда. Пока я грязь буду возить.

Входит Московский хор. Скорикова раздает партии, раздается отдаленный туш духового оркестра, входит Дрезденский хор. Ребята в брючках-дудочках, в куртках в разнообразную клетку, в одинаковых буршевских фуражках. Появляется Катя.

Катя (Лоре). Пошли домой.

Лора. Не пойду.

Катя. Пойдем, я тебя умоляю. Девушка, извините, как вас зовут, пусть она идет домой.

Галя. Она придет попозже.

Катя. Что значит позже? Она девочка еще, ей здесь нечего делать… Скорикова! Какой пассаж!

Скорикова. Погоди. (Оглядывает помещение.) Сейчас некогда.

Катя. Тебе позвонил?

Скорикова. Кто еще?

Катя. Этот человек.

Скорикова. Позвонил. Говорил что-то про рубашку и про какие-то блины. Странный какой-то.

Катя. Хочет сходиться.

Скорикова. С тобой?

Катя. Ты что!

Скорикова. А меня откуда знает?

Катя. Я посоветовала.

Скорикова. Ты видишь, сейчас некогда. Я зайду. Баранова, Сулимова, вам на двоих одна партия, вернуть.

Катя (робко Саше, который все время отворачивается). Здравствуй!

Саша. Уезжаю.

Катя. До свидания.

Катя отходит, держа в поле зрения Лору, которая уже встала в хор. Скорикова там же, раздает партии.

Станислав Геннадиевич. Мы, Московский хор, рады приветствовать Дрезденский хор! Аплодисменты! (Хоры хлопают, здороваются.)

Входят Лика и держащая ее под руку Эра. У Эры на руке зеленое пальто. Лика в шинели.

Лика (самозабвенно кидаясь к Саше). Я, старая дура, все поняла! Я мчалась, чтобы тебе сказать… Саша, ты был прав. Я еду с тобой.

Саша испытывает неловкость.

Я решилась!

Саша (с досадой). Мама, я говорил тебе, там восемь метров.

Лика. Что мне восемь метров! Уж жены-то ехали декабристов, я не понимаю, что матери сидели как пни! Сибирь! Что мне Сибирь! Я и в Березай поеду! Умру хоть по-человечески, рядом с тобой…

Эра (уже не первый раз). Мама, переоденьтесь, нате пальто, неудобно!

Лика. Я не могу здесь оставаться, мою сестру выгнали. Если я порядочный человек… Я должна уйти из дома!

Саша. Мама, у меня почти двое детей…

Лика. У тебя почти пятеро, но это неважно. Тебе это всегда было раз плюнуть, неважно. Я все решила! Едем. Естественно, без Эры я не могу. Она тебе не помешает. Эра, становись на колени! (Бросается на колени.)

Саша и Эра кидаются ее поднимать, Лика целует руки Саше и Эре.