Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Эроусмит

ModernLib.Net / Классическая проза / Льюис Синклер / Эроусмит - Чтение (стр. 19)
Автор: Льюис Синклер
Жанр: Классическая проза

 

 


— Ли, дорогая, — сказал он, — если ты хочешь во Францию… слушай! В один прекрасный день мы отправимся в путь с рюкзаком за плечами и пройдем твою старую Францию из конца в конец.

Благодарно и недоверчиво Леора отвечала:

— И знаешь, если тебе станет скучно, Рыжик, ты поедешь ознакомиться с работой Пастеровского института. Ах, хоть раз бы в жизни!.. Идти между высоких беленых заборов, набрести на нелепое маленькое кафе и смотреть, как проходят мимо люди в забавных красных шарфах и широких синих штанах. Нет, ты в самом деле думаешь, что мы могли бы съездить?

Леора пользовалась в Ашфорд-Грове странной популярностью, хотя была совершенно лишена того, что Мартин называл «шиком». На платье у нее всегда недоставало хотя бы одной пуговицы. Миссис Тредголд, самая добрая и наименее набожная женщина в мире, взяла ее под свое крыло.

Наутилус всегда подозрительно косился на Клару Тредголд. Миссис Альмус Пиккербо говорила, что она «не принимает никакого участия в Движении по усовершенствованию города». Годами она жила, казалось, в полном удовлетворении, выращивая розы, заказывая умопомрачительные шляпы, втирая миндальные кремы в свои прелестные руки да слушая непристойные рассказы мужа, — и годами была одинока. В Леоре она распознала ту же приветливую отчужденность, какая была и в ней. Они проводили вдвоем целые дни, сидя на веранде, читая, делая маникюр, куря папиросы, ни слова не говоря и вполне доверяя друг другу.

С другими женщинами Группы Леора не сходилась так близко, как с Кларой Тредголд, но она им нравилась, потому что была еретичкой, которая своими пороками — курением, ленью, пристрастием к крепкому словцу — повергала в смятение миссис Пиккербо и миссис Эрвинг Уотерс. Группа одобряла всяческие нарушения условностей, кроме нарушения условностей экономических, угрожающего ее покою и богатству. Леора пивала чай или коктейль вдвоем с молодой издерганной миссис Монти Магфорд, которая четыре года тому назад была самой легконогой начинающей балериной в Де-Мойне, а теперь с отвращением ждала второго ребенка; а миссис Шлемиль, в обществе всегда спокойно шаловливая со своим поросенком-мужем, изливалась перед Леорой:

— Ах, если б только этот человек перестал меня лапать… лезть ко мне… слюнявить! Мне здесь все опротивело! Нет, уеду на зиму в Нью-Йорк! Одна!

Мартин Эроусмит, младенец, столь недостойный Леориной древней и спокойной мудрости, был неудовлетворен отношением к ней в Группе. Когда она появлялась с расстегнутым крючком или растрепанными, как воронье гнездо, волосами, он приходил в беспокойство и делал ей упреки в неряшестве, о которых потом сожалел.

— Почему ты не можешь уделить часок тому, чтобы сделать себя привлекательной? Свободного времени у тебя хоть отбавляй! Ох, боже милостивый, неужто ты не можешь даже пришить пуговицу!

Но Клара Тредголд только смеялась:

— Леора, я искренне считаю, что у вас прелестнейшая спина, но вы не обидитесь, если я заколю вам сзади платье, пока не пришли остальные?

После одной вечеринки, затянувшейся до двух часов, когда на миссис Шлемиль было новое платье от мадам Люсиль, а Джек Брандидж (в дневное время — заместитель председателя и коммерческий директор компании «Маисовый порошок») отплясывал танец, который он гордо называл финской полькой, — Мартин возвращался с Леорой домой в автомобиле, взятом в Отделе Здравоохранения, и рычал:

— Ли, почему ты не можешь позаботиться о своем туалете? Ведь нынче утром и вчера утром ты собиралась переделать свое синее платье, и, как я понимаю, ты весь день палец о палец не ударила — только сидела и читала, а потом являешься с этой жалкой вышивкой…

— Изволь остановить машину! — закричала она.

В изумлении он резко затормозил. Фары придавали нелепую значительность изгороди из колючей проволоки, кусту репейника, уныло бегущему вдаль гравию дороги.

Леора спросила:

— Ты хочешь, чтобы я стала гаремной красавицей? Я могла бы. Могла бы стать модницей. Но я никогда не давала себе труда. Ах, Рыжик, не хочу я больше с тобой пререкаться. Или я то, что я есть, твоя сумасбродная неряха жена, или я ничто. Кого тебе надо: настоящую герцогиню, вроде Клары Тредголд, или меня, которой плевать, куда мы отправляемся и что делаем, лишь бы идти нам рука об руку? Вечно все не по тебе. Мне это надоело. Выбирай. Кого тебе надо?

— Никого мне не надо, кроме тебя. Но неужели ты не можешь понять… Я не карьерист, однако я хочу, чтобы мы, куда бы ни попали, всюду были бы на высоте. Я не вижу, почему мы должны хоть в чем-нибудь уступать этим господам. Дорогая моя, все они, кроме разве Клары, только разбогатевшие счетоводы! А мы — настоящие кондотьеры. Твоя Франция… Когда-нибудь мы поедем туда, и французский президент встретит нас на пристани! Зачем нам позволять кому бы то ни было делать что-нибудь лучше нас? Во всем своя техника!

Они разговаривали битый час на этом скучном месте между ржавых рядов колючей проволоки.

На другой день, когда Орхидея зашла к нему в лабораторию и с девическим недоумением спросила: «Ах, доктор Мартин, неужели вы больше никогда не придете к нам?» — он поцеловал ее так весело, так бойко, что даже полувзрослая девчонка должна была понять, что она для него ничего не значит.



Мартин видел, что, по всей вероятности, станет вскоре директором Отдела. Пиккербо сказал ему: «Ваша работа вполне удовлетворительна. Вам не хватает только одного, мой мальчик: истинного энтузиазма в стремлении ладить с людьми и дружно с ними вместе налегать на лямку. Но это, пожалуй, еще придет, когда на вас ляжет более высокая ответственность».

Мартин старался «с энтузиазмом налегать на лямку», но чувствовал себя, как человек, которого принудили явиться на торжественный банкет в желтом балетном трико.

— Черт, что же будет, когда я сделаюсь директором? — терзался он. — Интересно, бывает ли так с людьми, что они, что называется, достигают успеха, а их от него тошнит? Ладно, пока меня не прижали, заведу в Отделе хотя бы приличную систему статистики рождаемости, смертности, заболеваний. Не сдамся! Буду драться! Добьюсь успеха!

23

Было ли то вызвано желанием дать гражданам Наутилуса ощутительную дозу воодушевления, столь мощного, чтобы ни один из них уже никогда не осмелился заболеть, или доктор Пиккербо стремился несколько освежить свою популярность в связи с предвыборной кампанией, — но организованная милым доктором Ярмарка Здоровья превзошла все ожидания.

Он получил от Городского Самоуправления сверхсметное ассигнование; он привлек к сотрудничеству все церкви и ассоциации; добился от газет обещания печатать ежедневно по три столбца славословий.

Он снял обветшалую деревянную «Скинию»[63], в которой преподобный мистер Билли Санди, евангелист, незадолго до того искупил молебствием все прегрешения общины. Он подготовил множество новых аттракционов. Бойскауты должны были ежедневно проводить маневры. Был устроен киоск «ЖХСТ»[64], в котором знаменитые священники и другие физиологи приглашены были доказывать вред алкоголя. В бактериологическом киоске упирающемуся Мартину (облаченному в изящный белый костюм) было предложено проделывать фокусы с пробирками. Некая дама из Чикаго, противница никотина, взялась каждые полчаса убивать мышь впрыскиванием растертой в порошок бумаги от папиросы. Близнецы Акация и Гладиола Пиккербо, теперь достигшие шестилетнего возраста, должны были показывать публике, как нужно чистить зубы, и действительно показывали, пока не нарвались на одного шестидесятилетнего фермера, у которого они спросили ласково: «Вы чистите зубы каждый день?» — а тот во всеуслышанье ответил: «Нет, но я каждый день буду всыпать вам в задницу и начну, пожалуй, сейчас же».

Но ни один из аттракционов не вызвал столько интереса, как Евгеническая Семья, подрядившаяся всего за сорок долларов в день показывать на своем примере благие плоды здоровых навыков.

Семья состояла из отца, матери и пятерых детей, таких красивых и сильных, что они все семеро выступали недавно с первоклассными акробатическими номерами в турне «Шатоквы». Ни один из них никогда не пил, не курил, не плевал на тротуары, не сквернословил и не ел мяса. Пиккербо отвел для них главный киоск на подмостках, служивших недавно кафедрой богоугодной особе преподобного мистера Санди.

Были и трафаретные экспонаты: киоски с диаграммами, стягами и листовками. Октет Здравиэт имени доктора Пиккербо исполнял песенки, и ежедневно читались лекции, по большей части доктором Пиккербо, или его другом доктором Биссексом, тренером по футболу и профессором гигиены, а также почти всех других предметов в Магфорд-колледже.

Ряду знаменитостей, в том числе Густаву Сонделиусу и губернатору штата, посланы были приглашения «выступить со словом к народу», но, по несчастному стечению обстоятельств, именно на этой неделе ни один из них не мог урвать свободного дня.

Открытие ярмарки прошло удачно и собрало много публики. В первый день вышло небольшое недоразумение. Ассоциация пекарей-кондитеров крепко поговорила с Пиккербо насчет плаката в киоске диеты «Много ешь ты пирогов — к пиорее будь готов». Но непродуманный, подрывающий основы благосостояния плакат был тут же удален, и после этого ярмарку рекламировали по всем булочным города.

Изо всех участников один только Мартин не казался счастливым. Пиккербо воздвиг для него показательную лабораторию, ничем не отличавшуюся от настоящей — только в ней отсутствовал водопровод и запрещено было ввиду пожарной опасности пользоваться каким бы то ни было родом пламени. Весь день он переливал из пробирки в пробирку раствор красных чернил, внимательно разглядывал в микроскоп пустое предметное стекло и отвечал на вопросы граждан, жаждавших узнать, как умертвить микробов, если обнаружишь их в стакане чая.

Леора изображала его ассистентку. Она казалась очень скромной и хорошенькой в костюме больничной сестры и очень злила мужа, посмеиваясь на его глухие проклятья. Они завели дружбу с дежурным пожарным, чудесным парнем, который рассказывал истории о кошках, прижившихся в пожарном депо, и не задавал вопросов по бактериологии. Это он показал им, где можно спокойно покурить украдкой: за экспонатом «Чистотой предотвратишь пожары», который состоял из макетов грязного дома с красными стрелками, указующими возможную точку возникновения пожара, и донельзя вылощенного Чистого Дома, имелась ниша с разбитым окном, куда вытягивало дым от папирос. В это убежище Мартин, Леора и скучающий пожарный удалялись по десять раз в день и так протянули неделю.

Вышла еще одна неполадка. Сержант сыскной полиции, пришедший на ярмарку вовсе не с целью сыска, а полюбоваться очаровательным зрелищем мыши, в судорогах умирающей от папиросной бумаги, остановился перед киоском евгенической семьи, почесал затылок, поспешил в полицию и вернулся с пачкой фотографий. Обращаясь к Пиккербо, он пробурчал:

— Гм… Эта евгеническая семья… Они не курят, не пьют — и вообще?..

— Совершенно верно! И поглядите, как они идеально здоровы!

— Гм… Вы за ними присматривайте. Я не стану портить вам выставку, док, мы все в Сити-холле должны друг за друга держаться. Пока ярмарка не закрылась, я их не выброшу из города. Но это — шайка Холтона. Муж и жена вовсе даже не женаты, и только один из детей действительно их сын. Они отсидели срок за продажу водки индейцам, но главной их специальностью, до того как они занялись просвещением, был шантаж. Отряжу человека в штатском, чтоб за ними послеживал. Хорошая вышла у вас выставка, док, и поучительная. Город теперь надолго запомнит, как надо ценить современные методы гигиены. Всяческой вам удачи! Скажите, вы уже подобрали себе секретаря на то время, когда войдете в Конгресс? У меня есть племянник — стенограф такой, что всякого забьет, и вообще парень не дурак и умеет держать язык за зубами, ежели дело его не касается. Пришлю его к вам, вы с ним потолкуйте. Всего хорошего!

Но, за исключением случая, когда отца евгенической семьи поймали на том, как он для отдыха от тяжкого труда быть здоровым на людях упоенно припал к бутылке, — Пиккербо до субботы не заметил в поведении Холтонов ничего предосудительного. До субботы все шло гладко.

Ни одна ярмарка в мире не бывала так назидательна и не доставляла устроителям такой широкой рекламы. Все газеты в избирательном округе посвящали ей целые столбцы, и все отчеты, даже в прессе Демократов, упоминали о кандидатуре доктора Пиккербо в Конгресс.

Катастрофа разразилась в субботу, в последний день ярмарки.

Лил страшный дождь, крыша протекла, и даму из киоска «Образцовое жилище», тоже протекавшего, увезли домой, с признаками воспаления легких. В полдень, когда евгеническая семья демонстрировала безупречное здоровье, у самого юного ее отпрыска сделался припадок падучей, и еще не улеглось волнение, как на даму из Чикаго, противницу никотина, в тот миг, когда она с победоносным видом убивала мышь, накинулась дама-противница вивисекции, тоже из Чикаго.

Вокруг обеих дам и злополучной мыши собралась толпа. Антививисекционная дама обзывала антиникотинную убийцей, мерзавкой и безбожницей, и все это антиникотинная дама терпела, только всхлипывая и слабо призывая полицию. Но когда противница вивисекции в заключение прокричала: «А что касается ваших претензий на ученость, так вы не имеете никакого касательства к науке!» — антиникотинная дама с визгом спрыгнула с мостков, вцепилась антививисекционной в волосы и произнесла громко и отчетливо:

— Я тебе покажу, имею я касательство к науке или нет!

Пиккербо пробовал их разнять. Мартин, счастливый, стоял поодаль с Леорой и их другом пожарным и явно не старался помочь своему шефу. Обе дамы дружно накинулись с руганью на Пиккербо, и, когда их удалили, он остался в центре внимания тысячи хихикающих зрителей под явной угрозой никогда не попасть в Конгресс.

В два часа дня, когда дождь стал утихать, когда стекалась к Скинии новая толпа позавтракавших граждан, а рассказ об антидамах быстро перелетал из уст в уста, пожарный удалился за экспонат «Чистотой предупредишь пожары» выкурить очередную папиросу. Это был очень незадачливый маленький пожарный, и ему очень хотелось спать; в голову лезли мысли об уютном пожарном депо и нескончаемом покере. Он, не загасивши, бросил спичку на заднее крыльцо модели Чистого Дома. Чистый Дом был так великолепно отлакирован, что напоминал пропитанную керосином щепку для растопки. Он вспыхнул, и мгновенно громадная и угрюмая Скиния озарилась истерическим пламенем. Толпа ринулась к выходам.

Большинство выходов из Скинии оказалось, понятно, загорожено киосками. Поднялась визгливая паника, топтали ногами детей.

Но Альмус Пиккербо был не трус и не разиня. Появившись внезапно неизвестно откуда, он прошел торжественно по Скинии во главе своих восьми дочерей, распевающих «Дикси»[65]. Гордо подняв голову, он грозно сверкал глазами и широко раскинул в увещевании руки. Толпа растерянно остановилась. Окриком, достойным капитана шхуны, он заставил умолкнуть ропот и благополучно вывел публику, затем кинулся назад в бушующее пламя.

Промоченное дождем здание не загорелось. Пожарный с Мартином и главой евгенической семьи гасили огонь. Все осталось цело, кроме Чистого Дома, и бежавшая в ужасе толпа теперь возвращалась, преисполненная восторга. Пиккербо стал ее героем.

Через два часа наутилусские газеты разрешились экстренными выпусками, разъяснявшими, что Пиккербо не только организовал невиданную, самую поучительную в мире санитарную выставку, но своей отвагой и талантом полководца предотвратил грозившую сотням людей печальную участь оказаться раздавленными. Последнее было, верно, единственным отвечавшим действительности сообщением из всего, что кричали о докторе Альмусе Пиккербо десять тысяч газетных столбцов.

Желая ли увидеть экспонаты доктора Пиккербо и восхитительное пожарище, или надеясь на новую битву антидам, но вечером полгорода устремилось в Скинию, и когда Пиккербо взошел на эстраду сделать заключительный доклад, его встретили бурной овацией. А на следующий день, когда он ринулся в последние бои предвыборной кампании, он был суверенным властителем всего избирательного округа.



Его соперником выступал маленький сердитый адвокат, сильный своей натренированностью. В прошлом он уже побывал сенатором штата, заместителем губернатора, окружным судьей. Но пущенное демократами словцо «Доктор Пиккербо — кандидат Пиковый» утонуло в восторгах перед героем Ярмарки Здоровья. Он носился по округу в автомобилях, провозглашая: «Я стремлюсь в Конгресс не потому, что мне дорог высокий пост, — нет, мне дорога возможность проповедовать всей стране мои идеалы здоровья». Повсюду было расклеено:

В КОНГРЕСС ВЫБИРАЙТЕ АЛЬМУСА ПИККЕРБО

Он двужильный боец,

Он врач и певец,

В Конгрессе он пробудет год

И всех в Америке микробов в порошок сотрет.

Проводились грандиозные митинги. Пиккербо пространно и неопределенно излагал свои политические взгляды. Он, конечно, против вступления Америки в Европейскую войну, но твердо стоит — всегда стоял — за принятие правительством всех мер к прекращению этого страшного бедствия. Он, разумеется, сторонник высоких пошлин, но они должны быть установлены так, чтобы фермеры его округа могли все покупать дешево. Он безусловно за высокую заработную плату для каждого рабочего, но будет стоять, как скала, как валун, как морена, на страже процветания всех промышленников, купцов и землевладельцев.

Пока гремела эта широкая кампания, в Наутилусе шла с нею наряду другая, менее значительная и более ловкая — за переизбрание в мэры некоего мистера Пью, показавшего себя любвеобильным шефом доктора Пиккербо. Доктор Пью благопристойно сидел за письменным столом и ласково осыпал обещаньями каждого, кто являлся к нему на прием: пасторов, профессиональных шулеров, ветеранов армии южан, цирковых антрепренеров, полисменов и более или менее добродетельных женщин, — всех, кроме разве агитаторов-социалистов, против которых он стойко защищал неприступный город Наутилус. В своих речах Пиккербо восхвалял мистера Пью за «твердость, прямоту и живое сочувствие, с которыми „его честь“ поддерживал всякое начинание, направленное к общественному благу», и когда Пиккербо (вполне честно) предложил: «Господин мэр, если я пройду в Конгресс, назначьте на мое место Эроусмита, он ничего не смыслит в политике, но он неподкупен», — Пью тут же дал обещание, и воцарилось в той земле согласие… Никто ни словом не обмолвился о мистере Ф.Кс.Джордане.

Ф.Кс.Джордан был подрядчиком и проявлял горячий интерес к политике. Пиккербо называл его жуликом, и, когда в последний раз проводили в мэры мистера Пью (а проводили его под лозунгом новых реформ, хотя сами реформисты с тех пор угомонились и стали очень сговорчивыми и практичными), оба они — и Пью и Пиккербо — поносили Джордана как «темную личность». Но при нынешних выборах мистер Пью был очень миролюбив и не говорил ничего такого, что могло бы задеть самолюбие Джордана, и мистеру Джордану ничего не оставалось, как в свою очередь отзываться снисходительно о мистере Пью в тайных кабаках и домах свиданий.

В день выборов Мартин и Леора с другими гостями сидели вечером у Пиккербо, ожидая результатов. В исходе никто не сомневался. Мартина никогда не волновала политика, но его взвинтили теперь напряженные старания Пиккербо казаться равнодушным, телефонные донесения из редакций: «Округ Уиллоу-Гров — Пиккербо на первом месте, две трети голосов!» — и рев толпы под окнами дома: «Пиккербо, Пиккербо, Пиккербо!»

К одиннадцати победа была обеспечена, и Мартин, замирая от страха, понял, что стал теперь директором Отдела Народного Здравоохранения, несущим ответственность за семьдесят тысяч жизней.

Он с тоской поглядел на Леору и в ее тихой улыбке почерпнул уверенность.

Орхидея весь вечер была с Мартином светски-холодна и отчаянно болтлива и нежна с Леорой. Но теперь она увела его в соседнюю комнату.

— Итак, я уезжаю в Вашингтон, а вас это ничуть не трогает! — сказала она и поглядела на него затуманенными глазами, темными, беззащитными. Он обнял ее, пробормотал:

— Дорогая моя девочка, я не могу вас отпустить! — И, когда шел домой, больше думал о глазах Орхидеи, чем о своем директорстве.

Утром он вздыхал: «Неужели человек так-таки не может ничему научиться? Неужели я всю жизнь буду следить в оба и все-таки влипать, как дурак? Неужели так всегда: завязалась канитель и уж нет ей конца?»

Он только раз еще увидел Орхидею — на площадке вагона — и больше не встречался с ней.

Когда Пиккербо уехали, Леора неожиданно заговорила:

— Рыжик, дорогой мой, я знаю, как больно тебе потерять свою Орхидею. Точно уходит молодость. Она и в самом деле прелесть. Право, я вполне понимаю, каково у тебя на душе, и даже готова тебе посочувствовать… конечно, при условии, что ты ее больше никогда не увидишь.



«Нива Наутилуса» вышла с жирной шапкой на всю полосу:

ПОБЕДА ЗА АЛЬМУСОМ ПИККЕРБО

ВПЕРВЫЕ ИЗБРАН В КОНГРЕСС УЧЕНЫЙ СОРАТНИК ДАРВИНА И ПАСТЕРА

ОН ПОВЕРНЕТ ПО-НОВОМУ РУЛЬ ГОСУДАРСТВЕННОГО КОРАБЛЯ

Пиккербо решил сразу же подать в отставку и приступить к новой деятельности; он отправляется в Вашингтон до открытия сессии, объяснил он, чтобы изучить методику законодательства и начать пропаганду своей идеи о создании Министерства Здравоохранения. Назначение на его место Мартина прошло не без борьбы. Вспомнил старую обиду молочник Клопчук; Эрвинг Уотерс нашептывал коллегам-врачам, что Мартин, по всей вероятности, расширит «социалистические бесплатные больницы»; Ф.Кс.Джордан выдвигал собственного кандидата — вполне здравомыслящего молодого врача. Провела Мартина ашфордгровская Группа — Тредголд, Шлемиль, Монти Магфорд.

Терзаемый сомнениями, Мартин пришел к Тредголду:

— А хотят меня здесь? Тягаться мне с Джорданом или бросить это дело?

Тредголд ласково сказал:

— Тягаться? Чего ради? Мне принадлежит изрядная доля акций того банка, который снабжает мэра Пью небольшими оборотными суммами. Предоставьте это дело мне.

На следующий день Мартин был назначен, но не директором, а исполняющим должность директора, с окладом в три с половиной тысячи вместо четырех.

Ему и в голову не приходило, что назначение совершилось посредством того, что он сам назвал бы «темными политическими происками».

Мэр Пью пригласил его в свой кабинет и сказал, посмеиваясь:

— Ну, док, была против вас некоторая оппозиция, так как вы молоды и вас мало знают. Я нисколько не сомневаюсь, что со временем смогу провести вас полноправным директором — если вы справитесь с делом и завоюете авторитет. А до тех пор избегайте слишком резких действий. Приходите ко мне, спрашивайте совета. Я лучше вашего знаю город, знаю, с кем тут надо считаться.



В день отбытия Пиккербо в Вашингтон было устроено празднество. С двенадцати до двух в помещении арсенала Торговая Палата давала всем желающим завтрак: горячую сдобную булочку, пончики, чашку кофе, женщинам палочку жевательной резинки, мужчинам отличную гаванскую сигару местного изготовления.

Поезд отходил в три пятьдесят пять. Платформа, к изумлению неосведомленных пассажиров, глазевших из окон, была запружена многотысячной толпой.

У задней площадки вагона, с неустойчивого упаковочного ящика, держал речь мэр Пью. Духовой оркестр города Наутилуса сыграл три патриотических марша. Потом Пиккербо стоял на площадке в окружении своей семьи. Он глядел на толпу, и в глазах его блестели слезы.

— В первый раз в жизни, — начал он запинаясь, — я, кажется, не в состоянии говорить. Черт побери! Волнение душит меня! Я собирался выступить с длинной речью, но все, что я могу выговорить, это — я всех вас люблю я вам бесконечно благодарен, я буду представлять вас в меру своих сил, друзья. Да благословит вас бог!

Поезд тронулся, унося Пиккербо, который махал платком своим согражданам, покуда мог их видеть.

И Мартин сказал Леоре:

— Все-таки он прекрасный парень! Он… Нет, никакой он не прекрасный! Мир так устроен, что людям разрешается разводить благоглупости только потому, что у них доброе сердце. А я стоял тут последним трусом и, не говоря ни слова, смотрел, как они выпускают этот ураган идиотизма бушевать над всеми Штатами. Проклятье! Неужели все в мире так непросто? Ладно! Идем в отдел, и я начну действовать — по совести и против всех правил.

24

Нельзя сказать, чтоб Мартин проявил большие организаторские способности, но при нем Отдел Общественного Здравоохранения коренным образом преобразился. Он взял себе в помощники доктора Руфуса Окфорда, бойкого юношу, рекомендованного деканом Сильвой из Уиннемака. Повседневная работа — освидетельствование новорожденных, карантины, расклейка противотуберкулезные плакатов — шла своим чередом.

Надзор за водопроводом и пищевой промышленностью проводился, пожалуй, тщательней, потому что у Мартина не было, как у Пиккербо, жизнерадостной веры в инспекторов-добровольцев, и одного из них он сместил к большому недовольству немецкой колонии в Хомделском квартале. Он носился с мыслью истребить крыс и блох, а в статистике видел нечто большее, чем простую запись рождений и смертей. Он придавал этой статистике огромное значение, что крайне забавляло регистратора. Новый директор требовал сводок, отражающих влияние национальности, профессии и десятка других факторов на уровень заболеваемости.

Главное отличие состояло в том, что у Мартина и Руфуса Окфорда теперь оставалось сколько угодно свободного времени. Мартин подсчитал, что Пиккербо должен был тратить добрую половину своего времени на красноречие и воодушевление масс.

Первую свою ошибку Мартин совершил, предписав Окфорду несколько дней в неделю работать в бесплатной городской больнице, в помощь двум врачам, служившим на половинном окладе. Это подняло бурю в медицинском обществе округа Эванджелин. Эрвинг Уотерс подошел в ресторане к столику Мартина.

— Я слышал, ты расширил в больнице штат? — сказал доктор Уотерс.

— Угу!

— Собираешься расширять дальше?

— Неплохо бы.

— Послушай, Март. Как тебе известно, мы с миссис Уотерс сделали все, что было в наших силах, чтобы обеспечить тебе и Леоре хороший прием. Я рад всячески помочь своему товарищу по Уиннемаку. Но все-таки, знаешь, всему есть границы! Я, понятно, не против бесплатного лечения как такового. Можно только приветствовать, если вы беретесь безвозмездно лечить вшивых бездельников из неимущего класса, избавляя практикующих врачей от возни с неплательщиками. Но, с другой стороны, если вы возьмете за правило поощрять пациентов, которые вполне могут платить, чтоб они ходили к вам и лечились бесплатно, то этим вы задеваете не только материальные, но и моральные интересы врачей нашего города, которые тратят бог знает сколько времени на благотворительность…

Мартин ответил невразумительно и неразумно:

— Эрви, голубчик, можешь идти прямой дорогой к чертовой бабушке!

С того часа они при встрече не разговаривали.

Не запуская текущей работы, Мартин нашел возможным блаженно отдаваться лабораторным исследованиям. Сперва он возился между делом с мелочами, но неожиданно «напал на след» и забыл обо всем, кроме своего опыта.

Он баловался посевами, взятыми на различных фермах у различных людей, думая больше о Клопчуке и о стрептококках. Случайно он открыл, что кровь овцы по сравнению с кровью других животных вырабатывает очень много гемолизина. Почему стрептококк легче растворяет красные кровяные шарики у овцы, чем, скажем, у кролика?

Разумеется, занятый по службе бактериолог Отдела Здравоохранения не вправе тратить купленное обществом время на ублажение своего любопытства, но в Мартине безответственная ищейка взяла верх над честным чиновником.

Он забросил зловеще возраставшие в числе анализы туберкулезной мокроты и отдался разрешению загадки гемолизина. Он хотел заставить стрептококков вырабатывать губительный для крови яд в суточных культурах.

Он потерпел блистательное и волнующее поражение и много часов просидел, размышляя. Решил испробовать шестичасовую культуру. Прогнал ее через центрифугу, жидкость над осадком смешал со взвесью красных кровяных шариков и поместил в термостат. Когда он через два часа вернулся, кровяные клетки были растворены.

Он позвонил Леоре:

— Ли! Кое-что нащупал! Не можешь ты сделать мне несколько бутербродов и прийти сюда на вечер?

— Конечно, могу, — сказала Леора.

Когда она явилась, он объяснил ей, что его открытие сделано случайно, что большая часть научных открытий случайны и что ни один исследователь, даже самый великий, не может сделать ничего большего, как только вовремя оценить свои случайные наблюдения.

Голос его звучал убежденно и даже немного сердито.

Леора сидела в углу, почесывая подбородок, почитывая медицинский журнал. Время от времени она разогревала кофе на не совсем исправной бунзеновской горелке. Наутро служащие, явившись в Отдел, увидели нечто такое, что не часто случалось в царствование Альмуса Пиккербо: директор был занят пересевом культур, а на длинном столе спала его жена.

Мартин гаркнул на доктора Окфорда:

— Выметайтесь к свиньям, Руфус, и Отдел возьмите сегодня на себя — меня нет… я умер… Да, вот что еще: отведите Леору домой, сделайте ей яичницу — и не прихватите ли вы мне бутерброд с ветчиной из «Пути на закат»?

— Есть, капитан, — сказал Окфорд.

Мартин повторял свой опыт, испытывая на гемолизин двухчасовые, четырехчасовые, шестичасовые, восьми-, десяти-, двенадцати-, четырнадцати-, шестнадцати— и восемнадцатичасовые культуры. Он установил, что максимальная выработка гемолизина в крови происходит, если брать культуру, выдержанную в термостате от четырех до десяти часов. Он начал выводить формулу его выработки и пришел в уныние. Он злился, бесновался, потел. Убедился, что его познания в математике — детские, научный багаж — чепуховый. Он бился над химией, корпел над математическими выкладками и медленно начал составлять выводы. Он полагал, что может дать статью в журнал «Инфекционные заболевания».


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34