34

Велосипед сегодня и завтра

Всемирный велобум, охвативший практически все развитые и развивающиеся страны, в полной мере подтверждает предположение о том, что грядущее столетие будет веком велосипеда. По прогнозу американских специалистов, уже в первой четверти XXI века двухколесные педальные машины начнут вытеснять автомобили и постепенно станут основным средством передвижения. Обоснованность подобного прогноза подтверждает общая картина происходящего. В США и Германии – безусловных мировых лидерах по количеству легковых автомобилей на каждого жителя – ежегодно продается велосипедов больше, чем автомобилей. Бесконечную вереницу велосипедистов можно наблюдать на дорогах Дании, Голландии, Швеции и других стран Европы. В Японии практически каждый второй житель регулярно ездит на велосипеде, а Токио в часы пик буквально забит велосипедистами. Каждый день 500 миллионов человек ездят на велосипеде на работу в Китае. Во многих европейских мегаполисах вводится запрет на автомобильное движение в городских центрах и открываются бесплатные пункты проката велосипедов.

Невиданная популярность велосипеда не случайна, во многом она связана с негативными последствиями автомобилизации. Дело в том, что автомобиль, завоевав практически всю планету, стал главным потребителем невосполнимых природных ресурсов (нефти), загрязнителем земли, воды и воздуха и «производителем» шума. В автомобильных авариях ежегодно погибает людей больше, чем в иных кровопролитных войнах. Главная же опасность автомобиля, как утверждают медики, в том, что он отучил нас самостоятельно двигаться. Люди начинают понимать это и, чтобы бороться с гиподинамией, пересаживаются на велосипед.

Около ста лет назад одновременно с электромобилями были сконструированы и первые электровелосипеды. Но очень скоро и те и другие, не выдержав конкуренции, уступили дорогу автомобилям, а сами надолго были забыты.

Второе рождение электровелосипеда произошло буквально на наших глазах. В 1994 году японская компания «Ямаха» начала выпуск нового велосипеда с дополнительным электроприводом, а сейчас конструкторы фирмы разрабатывают модели электровелосипедов уже третьего поколения.

Специалисты прогнозируют, что через год-два на электровелосипедах будут ездить больше миллиона японцев.

Сегодня электровелосипеды выпускают все крупные велостроительные компании Азии, Америки и Европы.

(По Л. Попову)

35

Детство Антоши Чехонте

Антоша – ученик таганрогской гимназии – взялся за приготовление уроков по латыни на завтрашний день. Но только он обмакнул перо, как входит отец: надо, значит, идти сидеть в лавку. Антоша натягивает старенькое пальтецо и рваные кожаные калоши и идет вслед за отцом. Лавка, где приходится учить и недоучивать уроки, отнюдь не веселое место, а главное, в ней холодно, так что у непоседливых мальчиков-приказчиков, которые от январского мороза сутуловато поеживаются, лица стали серо-синими. Решетчатое окно обындевело, двустворчатую дверь тоже покрыла изморозь.

Антоша, не переставая плакать, взбирается на увесистый ящик из-под казанского мыла, прислоняется к груде мешков с крупитчатой мукой. Завтра – единица, а потом строгий нагоняй от отца, который все объясняет лишь леностью и рассеянностью. Антоша, который сидел за прилавком будто прикованный, только издали видел заманчивую жизнь сверстников, живущих по-человечески.

А вспыльчивый отец и не подозревал, как были бы счастливы его дети, избавленные от сидения в лавке, от всяческого страха быть высеченными, от созерцания подзатыльников, и не пустячных, которые получали несчастливые мальчики нарочно в присутствии публики. А ведь Антоша не мог без слез видеть, как бьют извозчичью лошадь!

Скучное сидение в лавке продолжалось и летом, когда пряные запахи привлекали в лавку тучи назойливых мух и они сплошь покрывали и дощатые стены, и сводчатый потолок.

Но по природе отец был вовсе не злым человеком, скорее, наоборот, добрым, и впоследствии, когда жил у сына – уже известного писателя – и в его присутствии вспомнили о розгах, он виновато ответил: «Мало ли что было в тогдашнее времечко».

36

Среди развалин древнего Херсонеса висит над морем колокол, установленный на невысоких, но прочных столбах, пропитанных смолою. Как ни густы бывают студеные осенние туманы, моряки найдут дорогу по размеренным, вовсе не торопливым ударам колокола. Когда-то этот колокол, на котором высечены подлинные греческие письмена, был захвачен чужеземцами и едва ли не сто лет пробыл на чужбине, пока не вернулся наконец на родину.

Когда погода была безветренна, смотритель, не торопясь, сворачивал папиросу из мелкокрошеного табака, надевал форменную бескозырку и почти ненадеванный бушлат и шел к морю. Затем старик возвращался домой, и ни с чем не сравнимый запах моря сменялся запахом свежей золы и печенной в жару картошкой.

Весной тоже случались штормы, но ветер тогда дул не холодный, а теплый и ласковый. Приходили к колоколу не занятые службой матросы, прислушивались к его неумолкающему гулу, не спеша думали о чем-то своем. Тяжелый, почти не двигающийся от ударов, он гудел обиженно и приглушенно, окаченный волной. А когда море не доставало до него, звенел весело и задорно.

А в развалинах жили ящерицы. С деланным равнодушием, греясь в лучах полуденного солнца, они чутко оберегали жутковатую тишину умершего, никому уже не нужного города. Море тогда бывало почти неподвижным и ровным, как синеватое вороненое блюдо. И белые лепестки цветущих слив и вишен осыпали тогда развалины.

37

Следы

Красив зимний лес. Хорош он своим здоровым чистым воздухом. Но меня привлекает еще и потому, что люблю распутывать следы его обитателей. Снег имеет прекрасное свойство записывать все, что происходит в лесу. Конечно, для этого необходимо знать, что за зверь или птица расписываются на снегу.

А это что? Глубокие большие следы распаляют воображение. Может, медведь вылез из берлоги не вовремя? Или таинственный человек прошел тут? Не будем торопиться с выводами, а посмотрим на молодые березки вдоль следов. Так и есть: веточки их обрезаны, словно ножом. Да ведь это же лось здесь кормился!

Из ельника попадаю снова в березняк. И опять новые, необычные следы. Сразу вспоминаю давно происшедший случай. Как-то на одной из первых охот я обнаружил лунку в снегу. Из книг знал, что боровая дичь зимой большую часть времени проводит в снегу. Подошел ближе, но птица не вылетела. Я уже засомневался и засунул носок лыжины в лунку и чуть не сел от неожиданности: лыжина выбросила вверх иссиня-черного косача.

От куста к кусту, словно цепочки, тянутся куропаточьи следы. Припушенные лапки на снегу оставляют нечеткие крестики. Вот и лунки, здесь куропатки ночевали. Но почему-то взлетели слишком поспешно. Да это рыжая плутовка хотела полакомиться белой курочкой. Как вижу, лиса осталась ни с чем.

Лыжи несут меня дальше.

Темное отверстие с пятикопеечную монету на чистой целине. Отсюда пролегли через полянку следы полевки и оборвались… Куда же пропала мышь? Не улетела же она? Внимательно изучаю оборванный след и замечаю слабые отпечатки больших крыльев. Все ясно: бедную мышь унесла бесшумная сова.

38

Весь следующий день прошел в напряженном ожидании норд-оста. На сигнальной мачте с рассвета висел штормовой сигнал – черный конус и черный квадрат.

Каждый ждал шторма по-своему. Рыбаки торопились поставить на якоря смоленые байды. Перевозчики угоняли шлюпки в тихие затоны. Серо-голубые военные корабли крепче швартовались к ярко-красным плавучим бочкам. Серебряные гидропланы прятались в ангары, как пчелы заползают в улей. Маячные сторожа протирали суконными тряпками стеклянные линзы фонарей. Ничего не делали только дворники: они ожидали, что ветер выметет и продует насквозь Севастополь.

Устав от бесплодного ожидания бури, я поехал на Северную сторону. В песчаных прибрежных пещерах, выбитых в желтых сухих утесах, жили рыбаки – загорелые оборванцы с женами и полуголыми детьми. Грязно-серые сети и развешенная на бечевках рваная роба дополняли пейзаж.

Вдали, на заднем плане, за лесом мачт и свернутых парусов, похожих на полотняные листья бананов, за путаницей турецких балконов, разбитых черепичных крыш, желтела степь, поросшая пропыленной травой. По ней бродили псы – старожилы и владетели этих рыбачьих и крепостных берегов.

Дворы напоминали склады декораций. Белье на каменных оградах висело, как изорванные театральные костюмы. Дети гоняли обручи. Эта игра свойственна всем широтам земного шара. На пустырях валялись остатки реквизита: разбитые глиняные кувшины, жестяные банки, как будто высушенные букеты и поломанные весла. Чайки сидели на чугунных шарах – пустых минах, изъеденных ржавчиной. Стены старинных круглых фортов были наискось разрезаны тенью и солнцем. На крышах фортов были укреплены сигнальные мачты. На них развевались флаги.

Я был уверен, что флаги пахнут, как выстиранное белье. Недаром их беспрестанно обдувал соленый ветер.

Вечером на мачтах загорались зеленые фонари, и казалось, что форты, как мониторы, неся сигнальные огни, тяжело шли в ночь навстречу невидимым вражеским эскадрам.

Эти давным-давно разоруженные брошенные форты остались на Северной стороне со времен севастопольской обороны. Они придавали всему пейзажу облик старинного крепостного района, засыпанного вросшими в землю ядрами.

(По К. Паустовскому)

39

Шуба Земли

Облака над землей – это шуба Земли. Когда земля укутана сплошными облаками, ни днем, ни ночью большого мороза не жди.

Но вот уплыли облака и обнажили землю. К вечеру уже хозяйничал мороз. Пришла ясная и студеная ночь. В такую безлунную морозную ночь звезды горят ярче, они словно гуще и крупнее, чем обычно. Звезды весело мигают, но нам кажется, что им холодно и они в ознобе дрожат.

Трещат в стылом воздухе деревья, прячется все живое, и лишь зайцы топчут снег в садах, обгрызая кору с деревьев.

Наконец неслышно приходит утро. На безоблачном горизонте просыпается солнце, и его огромный оранжевый шар вползает на небо. По обе стороны солнца горят воздушные столбы. Иногда огненный столб один, и стоит он, как высокая рыжая шапка, на макушке солнца. В народе говорят: «Солнце встало в огненных мечах – быть большому морозу».

Но если прихлынут облака и окутают землю, как шубой, став преградой между бесконечностью холодного космоса и землей, мороз сбавляет накал.

40

Мы выбрали небольшую равнину, прогретую нежарким в это время солнцем. Если посмотришь направо, на лиственный склон горы, то среди медно-красной листвы увидишь, как среди домов кое-где светятся золотые кроны деревьев. Внизу трава еще зеленая, как будто молодая, а меж голубоватых камней, как полированная, блистает вода. В стеклянной синеве тихой заводи вода приобретает темный цвет, медленно кружит опавшую листву и затем мчит ее дальше по каменистому ложу.

Виноград вприкуску с хлебом, особенно под теплым небом, кажется необыкновенно вкусным. И, тут же можно прямо пригоршней напиться осенней, студеной, как драгоценное вино, воды. Рядом с нами лежат пока еще не разобранные удочки и пол-литровая банка с икрой.

В одном месте вода бурлит огромными клубами, чуть ли не фонтанами, пытаясь растечься вширь, но, стесненная каменными берегами, устремляется вперед, собственно, летит, обрызгивая прибрежные камни. Едва только я опустил удочку в самое отчаянное клокотанье, как почувствовал, как меня тянет вниз.

И вот из потока, извиваясь на крючке, облегченно выскочила серебряная рыбина. Особенно волнующим, истинно красивым было сочетание летящей волны и напряженной лески, когда слышится гневный рывок пойманной форели.

Искренне обрадованные неожиданно богатым уловом, мы немедленно тронулись в путь. После такой рыбалки невольно замечаешь каждую заводь, отмеченную обыкновенно более густым цветом.

(По В. Солоухину)

41

Дружная семейка

Заканчивался морозный денек. Красное солнце сначала ушло в дымку на горизонте, потом мелькнуло огненным краем диска между сопок и скрылось. Мне оставалось пройти вдоль обрывистого берега реки и выскочить на укатанную лыжню почти рядом с зимовьем.

С обрыва свисали трава, корневища растущих на нем деревьев. Здесь же струился незамерзающий ручеек, и испарения от него густо покрыли инеем кромку обрыва. Мне показалось, что под козырьком обрыва что-то пискнуло. Я нагнулся посмотреть. Почти в лицо мне порхнули две-три маленькие птички.

Тут же замечаю пушистый комок величиной с шапку. Он как бы висит в переплетении корней под обрывом. Мгновенно соображаю, что это сбившиеся в клубок – так теплее в морозную январскую ночь – синички. Хвостики торчат во все стороны клубка: сидят синички плотно, одна к одной, на корешках.

Плавно, без резких движений, я отошел от обрыва. Те, что вылетели, пискнули несколько раз, покрутились и тоже скрылись под обрывом. Такой дружной птичьей семейке и суровая зима нипочем.

42

Отблистали молнии, отгрохотала канонада грома. Яростный барабанщик, дождь, сначала приостановил, а затем и совсем прекратил свою трескотню. Стихии больше не спорят, не борются. Буря отбушевала, атаки рвавшихся со всех сторон ветров отражены деревьями. Их верхушки не мечутся больше из стороны в сторону. Они резко вырисовываются на очищающемся небе, чуть-чуть колышутся. Дышишь не надышишься чудесной свежестью.

Расстроенные, разгромленные полчища туч уносятся с места сражения. Сейчас должно появиться из-за облачка солнышко. Оно уже выглядывает верхним краешком. Выпрямляется освеженная рожь, благодарно трепещет глянцевая древесная листва. Все живое вновь суетится и мечется. С новым азартом стрекочет кузнечик, в медвяных чашечках цветов возятся деловито пчелы. По соломинкам, как по лестнице, шествует жучок и важно расправляет свои миниатюрные крылышки. Над камышом ручья кружатся темно-синие и бирюзовые стрекозы. Шмель начинает жужжать и нудно проповедовать что-то не слушающим его насекомым.

Из ближних рощ, с пашен и пастбищ – отовсюду доносится радостная птичья разноголосица. Природа не нарадуется: чудесный прошел дождь, теплый, урожайный. Скоро теперь появятся грибы. Любители грибного спорта, приготовьтесь к грибной кампании! Поставьте за правило в эти дни не жалеть ни времени, ни сил. Заметьте, что раннему грибу нравится расти и наливаться соком у лесной опушки, а не в глубине лесных чащ.

Встаньте на рассвете и направьтесь в перелесок. Никто из вас не пожалеет о большом размере корзины. С утра на следующий день после грибного похода вам будет казаться, что ноги одеревенели, спина окостенела, что все лесные растения колются и все насекомые жалятся, но через 15–18 минут вы приободритесь, и все будет по-прежнему, как вчера. Экономьте силы с утра!

43

Лиса ловила рыбу

С детства всем знакома сказка, как лиса учила волка рыбу ловить. А вот какую историю рассказали мне на высокогорной станции в Киргизии.

Зимой в заснеженной и морозной котловине развлечений для местной детворы не так уж и много. Одно из них – подледный лов на местных затонах. И вот отправились однажды утром мальчишки на речку гальманов половить, а повезет, так и быстрого османа на крючок подсечь. Пошли ребята за рыбкой, а пришли к удивлению взрослых с… лисой! А произошло вот что.

Подошли рыболовы к дымящимся на морозе лункам-прорубям, смотрят – из одной хвост лисий торчит. Почти как в той сказке, только тут сама плутовка в прорубь, как в нору, залезла, а хвост – наружу. Залезть-то в глубокую лунку лиса смогла, а вот обратно выбраться не сумела. Так всю ночь в проруби и просидела бедолага.

А загнал плутовку в ледяную ловушку голод. Обычно взрослые рыбаки, поймав сорную рыбешку – гальмана, оставляют ее на льду у лунки или бросают снова в прорубь. А лед на Сусамырке толстый, лунки глубокие: случается, брошенная мелочь не долетает до воды, прилипая к ледяным стенкам проруби. Видимо, за такой вот примерзшей ко льду рыбешкой и сунулась в прорубь рыжая, да не рассчитала, что лунка глубокая, а стенки ее скользкие: туда залезешь, обратно не выбраться. Так вот и ловила Патрикеевна рыбку, а попалась сама.

44

Снег, не перестававший сыпаться, казалось, со всех сторон, слепил глаза и словно хотел остановить Василия, но он непрестанно всматривался вдаль, где, казалось, по временам на миг мелькал брезжащий свет, и гнал лошадь не переставая.

Он ехал, как ему казалось, все прямо, ничего не видя перед собой, кроме головы лошади, пока не зачернелось что-то перед ним. Сердце радостно забилось в нем, и, уже видя не заметенный снегом заборишко и даже скворечник над домом, он быстрее погнал лошадь.

Но черное это было не стоящее, а шевелилось, и было не деревня, а обвешанный комьями снега и стелющийся под ветром обындевевший куст.

Не обрадованный видом этого куста, Василий стал сильнее погонять лошадь, не замечая того, что взял вовсе не правильное направление. Лошадь заупрямилась и, хоть Василий то усовещивал ее словами, а то порол и потчевал кнутом, тянула вправо от пути, который он выбрал.

Опять впереди что-то зачернело. Он обрадовался, уверенный, что теперь уже, наверное, деревня. Но это был точь-в-точь такой же чернобыльник, мучимый немилосердно студеным ветром, который спутывал его ветви крест-накрест.

Ошеломленный, Василий остановился, пригляделся, и даже такого притерпевшегося ко всяким превратностям судьбы, такого стреляного воробья, как он, все-таки охватил ужас: он увидел еще почти не заметенный санный след. Он, по-видимому, кружился на небольшом пространстве.

45

Глубокие корни

За селом, по склонам оврага, виднеются заросшие травами противотанковые рвы, траншеи, ямы-воронки. Сюда сбегаются ребятишки поиграть в прятки, в войну «понарошку».

Перед одной такой воронкой я остановился. Откосы ее пестрели колокольчиками, одуванчиками, шляпками ромашек. А на самом дне пышно расцвел куст шиповника.

Но самое впечатляющее, что бросилось в глаза, это высокие ивы. Поднялись они над воронкой и закрыли ее густой зеленой кроной.

Помню, до войны здесь росло старое, неизвестно кем посаженное дерево. Потом, когда рядом упала бомба, ствол и ветви его разлетелись в стороны на десятки метров, а на том месте, где стояло дерево, образовалась глубокая воронка. По откосам ее торчали лишь обугленные корни – жалкие остатки старой ивы.

Но прошел год, и люди увидели, как из воронки потянулись гибкие зеленые побеги. С той поры прошло много лет, и выросло на месте погибшего новое дерево, еще более сильное и живучее.

Ствол дерева снизу не в обхват, а чуть выше разделялся на четыре. Один из них тянулся прямо вверх, два других наклонились в стороны, а четвертый лежал на земле: видно, буря налетела. Поваленный ствол совершенно сгнил у основания, а все-таки тянулись из него молодые стройные побеги. И непонятно было, откуда они брали соки жизни: из комля или из сломанных ветвей, упершихся в землю?

Рядом с ивами спокойно колыхались под теплым солнцем зреющие хлеба, а в голубой вышине заливались невидимые жаворонки, и я подумал: вот ведь как получается: страшная сила – бомба, но есть вещи сильнее ее. И в этом заключается смысл жизни.

46

В глухом таежном междуречье расположился лагерь разведывательной буровой бригады Василия Миронова. Несколько палаток на только что раскорчеванной и выровненной площадке, длинный свежеструганный стол между ними, закопченное алюминиевое ведро над костром. А рядом вышка и дощатый домик конторы, где установили рацию, приспособили для обогрева железный бочонок из-под сожженного в пути горючего. Место, выбранное для лагеря, ничем не отличалось от десятков таких же стоянок в таких же диких, нехоженых местах. С одной стороны – зарастающая тростником и камышовой порослью речонка, с другой – маслянисто блистающее на солнце трясинное болото.

И со всех сторон сразу – бесчисленные полчища комаров и въедливого северного гнуса.

Плыли сюда мироновцы на самоходной плоскодонной барже. Плыли дней шесть, преодолевая бессчетные мели, застревая на песчаных перекатах. Высаживались на берег, чтобы облегчить плоскодонку, и, обессилев, валились в дышащий вековым холодом мох. Если бы выпрямить все затейливые петли реки, получилось бы километров полтораста до поселка разведчиков. Там остались семьи, там в ранний утренний час гостеприимно раскрываются двери столовой, там поминутно стрекочут вертолеты, прицеливаясь к утрамбованной площадке перед продовольственным складом.

У горстки людей, оторванных от всего этого, было такое чувство, что они давно расстались с домом и неизвестно, когда снова увидят рубленые, давно не крашеные домишки, аккуратно расставленные по обе стороны широкой улицы.

А через четыре года вниз по Оби пошли первые танкеры, груженные нефтью. И одиннадцать миллионов тонн тюменской нефти, которые, по расчетам специалистов, должны были быть выкачаны из недр в ближайшие годы, не оказались фантастикой. Не преувеличивали сибиряки, рассчитывая на первенство в нефтегазовой индустрии.

47

Таня ступила на узкую тропинку, и ее охватило странное, неведомое раньше чувство одиночества. Было, конечно, еще и боязно – идти на станцию одной в первый раз! Вокруг ни души. Не просто тихо, а как-то подозрительно тихо.

По обеим сторонам тропинки стеной росла крапива. Высоченная, выше Тани. За ней выглядывали белые дремы, желтые лютики, малиновые герани. В другое время девочка обязательно стала бы их рассматривать. Она очень любила цветы.

Знакомые жгучие листья крапивы свернулись трубочками, словно специально, чтобы не обжечь ее. Конец одного стебля тяжело качнулся, и Таня увидела, что он сплошь покрыт мелкими зелеными шариками. Как же она раньше не замечала, ведь это цветки, мелкие зеленые цветки!

Девочка долго шла, петляя между кустами и травами.

Вдруг ее уши уловили легкий-легкий звук. Не шаги, не крик, не скрип, а что-то непонятное. Таня остановилась. Звук раздался прямо над головой. Девочка глянула вверх. С ветки свисали маленькие, похожие на грушу-дичку, плоды. Их слегка качал ветер, а они издавали тихие-тихие звуки. Таня подпрыгнула и сорвала плод. Он оказался кожистым вздутым мешочком, внутри которого перекатывались твердые шарики. Семена, догадалась Таня, и потрясла мешочком над ухом. Погремушка! Ну надо же, на дереве растет погремушка! Потрясла еще раз и услышала шелест листьев на деревьях, шорох сухой травы, пересвисты птиц, звонкий стрекот цикад, далекий гудок электровоза. И исчезло оцепенение, чувство одиночества. И вовсе это не страшно – идти одной первый раз. И совсем не одиноко – вон сколько всего вокруг живет, цветет, поет!

Прошло много лет. Таня выросла и стала ботаником. Много раз приходилось ей ходить по лесам и в одиночку, и с товарищами. И каждый раз, попадая в предгорья Кавказа, она искала невысокое деревце, усыпанное веселыми погремками, клекачку обыкновенную, или, по-научному, стафилею перистую.

48

Сентябрьское солнце, ярко пронизывающее прозрачный воздух, уже низко. Осиновые кусты вперемежку с одинокими деревьями, брошенными там и сям, кажутся словно золочеными. В сторону, противоположную закату, от них тянутся густые тени. Нежно-голубое небо покрыто легкими, как пух, и, словно пар, прозрачными облаками, подернутыми багряным румянцем. Едва ощутимое веяние уже нежаркого, но еще мягкого и нежного ветерка слабо тревожит воздух, напоенный запахом полыни.

Вдруг неведомо откуда доносятся мерные и торжественные звуки, подобные звукам трубы. Это в страшной, почти недоступной глазу высоте протянулись ключом журавли. Но звуки те мало-помалу слабеют, понемногу замирают, и скоро их уже совсем не слышно. Тихо, иногда только по гладкой, точь-в-точь полированной, дороге проскрипит, пробираясь, воз с рожью, и снова тишь.

Визгливые воробьиные стаи то и дело переносятся с конопляников, которые уже давно обобраны и где теперь можно так вольготно порезвиться, на полуразрушенный плетень, на котором возносится домотканая холстинная рубаха и сохнут на колышках горшки.

Словно пущенный камень, проносится мимо летучая мышь, а там, над камышом, они реют тучами, производя подобный ветру шум.

Проходят считанные минуты – и солнце уже почти закатилось. В глубине востока, неуверенно мигая брезжащим огоньком, вспыхнула маленькая звездочка.

49

Семь ездовых и ослик

В школе-интернате, расположенной в уютном пригороде, произошло событие, взволновавшее всех ребят: им преподнесли необычный подарок – четырехколесную повозку и ушастого ослика.

Ослик имел хищно-птичью кличку – Ястребок, а по нраву был спокойным и добродушным. Ребята кормили и поили Ястребка, чистили его: даже копыта лоснились. В ответ на заботу и ласку ослик усердно таскал скрипучую телегу. На ней подвозили дрова, доставляли белье из прачечной и овощи из хранилища.

Завхоз отобрал из числа мальчишек семь человек – прилежных, сообразительных. Они были ездовыми и выполняли эти обязанности один раз в неделю.

Все шло хорошо. Но вот пришел черед Гены Таежкина впрягать ослика и ехать в овощехранилище. Ястребок явно без охоты пошел за Геной во двор, смирился с тем, что на него надели шлею, но тащить телегу не захотел. Гена даже вожжами хлестнул его по бокам – бесполезно. Но Ястребок был упрям: стоял как вкопанный, помахивал хвостом, на окрики ездовых прижимал уши к гриве, словно не хотел слышать грубости.

Появился завхоз, и дело кончилось тем, что с Ястребка сняли шлею и пустили в конюшню.

Назавтра и еще несколько дней подряд ослик был покорен, послушен и, словно искупая свою вину, даже трусцой бегал. Но как только наступил день езды Гены Таежкина, упорство Ястребка, его нежелание работать проявились с новой силой.

Так повторялось несколько раз. Все начали подумывать, что ослик за что-то невзлюбил Гену и поэтому стал неподдающимся.

Побывав у своих шефов – полеводов колхоза, подаривших интернату Ястребка, ребята рассказали о причудах ослика. Председатель удивился, а потом поинтересовался, в какие дни недели приходил черед Гены быть ездовым. Ребята сказали, что по понедельникам. Председатель рассмеялся и раскрыл секрет непослушания Ястребка. Оказалось, прежде ослик был закреплен за сельмагом. А так как сельмаг по понедельникам не работал, в эти дни отдыхал от работы и Ястребок. И сейчас, в силу многолетней привычки, он проявлял все свое упрямство, отстаивая единственный в неделю выходной. И что удивительно, ни разу не перепутал понедельник с другим днем недели.

50

На самой окраине села, неподалеку от шоссе, на песчаном пригорке стоит сосна. Выросшая на приволье, она когда-то поражала своей мощью. И теперь еще, сорокалетняя или, может быть, девяностолетняя, она не потеряла остатки былой силы. Толстенный, вдвоем не охватишь, ствол весь в чудовищных узлах и сплетениях – ни дать ни взять окаменевшие в сверхъестественном напряжении мускулы гиганта. Толстая бугристая кора, напоминающая шероховатый бок выветренной скалы, местами обвалилась, обнажив изъеденное короедами тело сосны. Ветви торчат в стороны, словно гигантские костлявые руки, сведенные намертво в какой-то загадочной страстной мольбе. Дереву уже не в радость приволье, солнце, дожди. Только на самой верхушке клочок желтой, старческой хвои. Но и с этого клочка сыплются крошечными пергаментными мотыльками семечки. Напоминает эта сосна не что иное, как священное дерево, которое, говорят, было в седой древности у каких-то народов.

А вокруг шумит рожь. Сорвите колосок, рассмотрите его повнимательнее. Не ради ль такого колоска умирали бунтующие мужики, целые деревни, скрипя немазаными телегами, тащились на чужбину?

Шуми, шуми, рожь! Что бы ни напоминал твой колос, шум его все равно успокаивает и радует!

(По В. Тендрякову)

51

Удод

Приходилось ли вам слышать голос удивительно красивой птицы – удода? Весенним днем поет он с утра до позднего вечера, перебивая голоса кукушки, сороки, иволги, скворца, трясогузки, жаворонка… Сколько птиц, столько звуков. Но удод – признанный солист. Среди знакомых голосов воробьев, ласточек и скворцов его контральто легко различимо.

Распахнувший крылья удод похож на пестрый платок. Особенно наряден он на фоне синего неба. Не поскупилась природа, одарив птицу самыми яркими красками. Важно постукивает он длинным, слегка изогнутым клювом, потряхивает ярким, словно веер, хохолком на голове.

Голос удода мне приходилось слышать и раньше, но близко рассмотреть птицу не удавалось. Каждый день выслеживал я удода, пытался угадать, с какой стороны он прилетит. Его излюбленными местами были ветки дерева, забор, что окружал огород, или крыша дома. И сразу раздавалось таинственное «воп, воп, воп» или «уд-уд-уд…» Птица то поднимала голову, то опускала, будто говорила: «Здравствуйте!» Потом снова ровно три раза – «воп, воп, воп».

Но вот солнце скрывалось, показав раскаленный кончик желтого диска. И сразу замолкали птичьи голоса. На смену выходил хор лягушек. Из луж и канав доносилось кваканье.

52

Гроза ширилась и наступала на нас. Не успели мы оглянуться, как туча, почти не двигающаяся, казалось, с самого горизонта, неожиданно оказалась перед нами. Вот блеснула огненная нить, и густой смешанный лес, через который мы пробирались, мгновенно озаряется зловещим светом кроваво-красного пламени. Сразу же обиженно пророкотал гром, еще нерешительный, но как будто тревожный и угрожающий, и тотчас же по листьям забарабанили капли дождя.