– Да, здесь все кажется уж слишком серьезным.

– Я опасался, что с нею может что-нибудь случиться, и вот это на самом деле произошло, ее убили…

– Да.

– И мне кажется, что она боялась, что это может случиться, а поэтому она дала указания, чтобы моя дочь осталась бы только у меня.

– Мне Викки таких распоряжений не давала, мистер Кениг.

– Вы все время твердите теперь об этом, но ведь в письме-то говорится совсем об обратном.

– И я снова скажу вам, что мне ничего не известно о ее волеизъявлении относительно какого бы то ни было опекуна.

– Но вот ведь ваше имя, оно же здесь, в этом письме, будь оно неладно!

– Да, это так. Она пишет, что мы встречались, и это действительно так. Но никаких особых распоряжений, ни в письменной, ни в устной форме, касательно опеки над Элисон, в случае…

– Тогда, сэр, я уже ровным счетом ничего не понимаю, – проговорил Кениг.

– И я тоже.

– Я просто не могу понять этого.

– В любом случае/6 – заметил я, – я уверен, что распоряжения, отдаваемые вот так в письме, не могут быть приняты к обязательному исполнению судом.

Наступило продолжительное молчание. Мы сидели по разные стороны моего стола, молча уставившись друг на друга.

– Я хочу взять к себе мою малышку, – сказал Кениг, – здесь во Флориде у меня нет адвоката, он остался в Новом Орлеане, там, где я живу. Я был бы вам очень признателен, если бы вы смогли бы выяснить для меня, что именно говорит закон по поводу опеки.

– Я конечно же постараюсь помочь вам в этом, мистер Кениг. Вы не станете возражать, если я оставлю это письмо у себя на некоторое время?

– Разумеется, не буду.

– А где я смогу разыскать вас здесь, в Калусе?

– Я остановился в отеле „Брейквотер Инн“. Я приехал вечером в субботу, успел даже побывать на втором концерте Викки в том ресторане на Стоун-Крэб.

– Так вы здесь с субботы? – переспросил я.

– Да, сэр. Я выехал из Нового Орлеана рано утром в пятницу.

– Мистер Кениг, я должен вам кое-что сообщить, мне кажется, что вам это необходимо знать…

– Что такое?

– …но я не уверен, что вы должны узнать это именно от меня. Может быть даже будет лучше, если вы обратитесь в полицию.

– А это еще зачем? Мне еще ни разу в своей жизни не доводилось встречать сколь-нибудь стоящего полицейского. Никто из них не стоит даже того слова, что изводится на значки, которые они цепляют на свои мундиры. А что, полиция уже начала выяснять, не может ли еще кто-нибудь взять опеку над моей дочерью? Знаете, мистер Хоуп, я скучал без нее все эти годы, и будь я проклят, если я позволю кому-нибудь другому забрать ее у меня. Теперь, когда Викки уже больше нет. Так вы мне это собирались сказать?

Я глубоко вздохнул.

– Вашу дочь похитили.

– Что-что? – переспросил он. – Примите мои соболезнования.

– О, Бже мой, – вырвалось у Кенига, – Боже мой! Что… кого я… что… о, Боже!..

Я написал на обороте своей визитной карточки имя Мориса Блума и адрес полицейского участка. После этого я связался по селектору с Синтией и спросил ее, не может ли она оказать мне любезность и отвезти господина Кенига в центр города. Пошатываясь, он вышел из моего кабинета, и выглядел он тогда еще лет на десять старше, чем тогда, когда он только-только входил сюда.

В тот день раньше, чем в шесть часов вечера мне домой попасть было не суждено. Включив телевизор, я направился к стенному бару, намереваясь сделать себе двойной мартини – уж слишком длинным мне показался тот день. В то время как я смешивал „Бифитер“ с вермутом, по телевизору начались шестичасовые новости. Мой компаньон Фрэнк говорит, что в Нью-Йорке (мне кажется, что он считает это признаком некой особой утонченности, что ли) каждый день совершается столько преступлений, что газеты и телевидение освещают только самые-самые наикровавейшие из них; там, в Нью-Йорке, для того чтобы твое имя замелькало бы в газетных заголовках, нужно по крайней мере убить полицейского, или же, орудуя топориком для разделки мяса, вырезать всю свою семью и в придачу к ней еще и соседа, что живет этажом выше. В Калусе тоже время от времени совершаются убийства, но это вовсе не означает того, что все мы настолько устали от подобных сообщений, что не находим в себе сил даже для того, чтобы прореагировать на случившееся; наши местные газеты и телевидение редко когда обходят молчанием даже какое-нибудь непреднамеренное убийство, совершенное из мелкокалиберного оружия. „В Калусе очень легко завладеть вниманием толпы“, – сухо констатирует Фрэнк. Иногда Фрэнк просто выводит меня из себя, но все же он очень хороший юрист, а еще мне кажется, что он мой самый лучший и близкий друг.

И не смотря на все предостережения, о которых Блум рассказал мне раньше, теперь в программе новостей диктор рассказал о имевшем место в городе случае убийства и киднеппинга. То ли убийца уже объявился, то ли с тех пор, как я разговаривал с Блумом в последний раз, стратегические планы у полции успели измениться. Я подумал о том, что возможно Кениг уже побывал в участке, и мне очень хотелось узнать, а не имеет ли он какого-либо отношения к данному заявлению. Я также раздумывал и над тем, какой оказалась реакция Кенига, когда он узнал о том, что произошло с его дочерью. Он показался мне очень непостоянным, а такие люди иногда могут…

Затем мне в голову неожиданно пришла мысль, от которой внутри у меня все похолодело.

Викки написала письмо, в котором, очевидно, она излагала свои планы относительно того, что ее бывший муж должен был взять на себя заботу об их дочери, в том случае, если с ней самой что-нибудь произойдет. Если она в самом деле опасалась кого-то, то уж Кениг-то никак не мог быть этим кем-то; в противном случае, можно было бы подумать, что Викки окончательно выжила из ума, чтобы писать об этом ему же. Но если Кениг „все это время“ хотел получить опекунство над дочерью, как он сам сказал мне об этом во время своего недавнего визита в мою контору, и если он еще раньше знал о том, что в случае своей смерти Викки собиралась доверить ему воспитание дочери…

Зазвонил телефон.

Я почти до верха долил свой бокал, и держа его в руке, направился в спальню. Телефон продолжал настойчиво звонить. За окном, с небольшого заболоченного ручейка, протекавшего неподалеку от моего дома, неожиданно взлетела цапля, – очевидно ее вспугнул этот звук. Я присел на край кровати и, по-прежнему еще держа в руке наполненный бокал, другой рукой я поднял трубку.

– Мистер Хоуп? Это Тони Кениг.

– Да, мистер Кениг. Как у вас дела? – откликнулся я.

– Хорошо, – сказал он, – ну, относительно, конечно. Кажется, что им удалось разузнать еще не слишком много. Они хотят установить у меня дома свою аппаратуру, чтобы проследить, откуда мне будет звонить похититель, если он вообще позвонит. Мистер Хоуп, а вы как думаете, он позвонит? Ведь обычно в подобных случаях они звонят, ведь правда?

– Да, обычно.

– И все же, вы не посмотрели еще для меня то, о чем я вас просил? Знаете, я теперь все время думаю о том, что ее скоро разыщут. Я надеюсь на то, что этот кошмар очень скоро закончится. Элисон очень скоро вернется, вот увидите.

– Я попросил кое-кого в моей конторе заняться этим, и еще я также позвонил в „Хопкинс и Коул“ – это большая фирма в нашем городе, они ведут многие дела, связанные с опекунством.

– И что вам удалось выяснить? А письмо от Викки бует иметь здесь какое-либо значение?

– Но не в отношении опекунства. Как я и предполагал, оно может послужить лишь в качестве свидетельства о ее намерениях, но все же оно не сможет быть принято судом к обязательному исполнению.

– Судом? Разве это делается через суд?

– Я не утверждаю, что это обязательно и необходимо. Но если вдруг найдется кто-нибудь, кто решит оспорить ваше право опекуна… итак, давайте я расскажу вам все как есть. Мистер Кениг, с вами там все в порядке?

– Давайте, продолжайте.

– Фактически, это письмо не имеет никакой юридической силы. А вы случайно не знаете, не оставила ли Викки завещания?

– Очень жаль, но об этом мне ничего не известно. А завещание будет иметь в суде юридическую силу?

– Конечно, это будет в высшей степени убедительно, и оно обязательно будет принято во внимание и учтено, если только вы не будете признаны несостоятельным как родитель. Но даже если Викки умерла, не успев оформить завещание, то вы несомненно все равно должны получить право опеки над своей дочерью. В подавляющем большинстве случаев суд присуждает опекунство, отдавая предпочтение непосредственно кровному родителю, нежели чем, например, бабушке или дедушке со стороны матери ребенка, или, там, скажем, тетке, старшей сестре, или кто там еще может быть… Скажите, а есть ли кто-нибудь, кто мог бы оспорить ваше право на опекунство?

– Конечно. Отец Викки. Двейн Миллер.

– А почему?

– А потому что он просто выживший из ума старый мудак, возомнивший себя пупом земли.

– И что, у него имеются какие-либо основания на то, чтобы оспаривать ваше право?

– Например, какие?

– Может ли он, к примеру, заявить, что вы плохой отец?

– Это просто смешно.

– Или, например, то, что дом ваш не пригоден для того, чтобы воспитывать в нем маленькую девочку?

– Это абсолютный нонсенс.

– Вы платили алименты на Элисон?

– Регулярно, каждый месяц.

– И никогда не забывали это сделать?

– Ни разу.

– За вами числятся какие-нибудь правонарушения?

– Ну там, несколько штрафов за парковку в неустановленном месте… еще один раз был штраф за превышение скорости, это было где-то года три-четыре назад.

– Вы часто виделись с Элисон?

– Не реже одного раза в месяц, и обычно она проводила у меня все лето.

– А Элисон когда-нибудь жила у своего деда?

– Нет.

– Хорошо, мистер Кениг, тогда разрешите мне теперь привести вас несколько решений, вынесенных судом при рассмотрении аналогичных дел: Торрес против Ван Эпоэля, 1957 год, это было здесь, во Флориде: „Кровный родитель имеет право на опекунство“ – кстати, она ведь ваш кровный ребенок, так?

– Что вы имеете в виду?

– Она ведь не была усыновлена? И это не был ребенок от более раннего брака, в котором могла состоять Викки…

– Нет-нет, для нас обоих этот брак был первым. Элисон от меня, это точно.

– О'кей, тогда снова Торрес против Ван Эпоэля: „Кровный родитель имеет право опекунства над его или ее детьми, за исключением тех случаев, когда имеются основания или условия, в которых родитель может быть лишен этого права в интересах благополучия самого ребенка. Данное право родителя является первостепенным“.

– Да черт побери это право, – воскликнул Кениг.

– Модакси против Тейлора: „Любовь и привязанность другого лица, какой бы сильной она не была, не является достаточным основанием для того, чтобы лишить собственно родителя своего ребенка“.

– Продолжайте читать, мистер Хоуп.

– Бен против Тайммонса – это совсем недавнее дело, 1977, тоже слушалось здесь, во Флориде – „Родитель имеет данное ему Богом право заботиться и находиться вместе со своим потомством; за исключением тех случаев, когда явные, убедительные и непреодолимые причины препятствуют этому, благополучие ребенка может быть в полной мере гарантировано ему только исключительно заботой и опекой кровного родителя“.

– Мистер Хоуп, вы уже этим заслужили свой гонорар, – сказал Кениг. – Я даже не могу передать, насколько мне теперь стало легче. И что мне теперь надо делать?

– Ничего не надо.

– Ничего? Как это „ничего“? Почему?

– Когда Элисон найдут…

– Я молю Бога, чтобы это случилось, как можно скорее, мистер Хоуп.

– …вы сможете просто собрать ее вещи и увезти к себе домой.

– Вот так просто?

– Вот так просто.

– Ну, тогда это замечательно, тогда, кажется, все в порядке. Мистер Хоуп, я даже на знаю, как мне вас отблагодарить за…

– Я должен сказать вам еще кое-что, мистер Кениг. Вы уверены, что Викки никогда при вас не упоминала о завещании? – Никогда. И вообще, какая теперь разница, ведь вы же сами только что сказали мне, что…

– Да, я думаю, что вы можете быть уверены в отношении опекунства над личностью Элисон. А сейчас я имею в виду уже опеку над ее собственностью. Даже если Викки погибла, не успев оставить завещания, то право наследования переходит к ее непосредственному наследнику – в данном случае, это ваша дочь. Мне бы хотелось узнать, не был ли кто-то определенный назначен опекуном над ее собственностью. В случае, если такового названо не было, то суду придется его назначить.

– Знаете, мне ничего не известно о каком бы то ни было завещании. А вы никак не можете мне помочь узнать об этом?

– Я посмотрю. В Калусе относительно немного юристов. Если Викки оформила завещание…

– Да, пожалуйста, выясните это, – попросил меня Кениг.

– Я буду рад вам помочь, мистер Кениг, – я заколебался. – Мистер Кениг, – продолжал я, – прежде чем мы закончим этот разговор и практически, прежде, чем я сделаю еще что-нибудь для вас, мне бы хотелось выяснить для себя еще кое-что. Я думаю, что вы не воспримете это, как личное оскорбление, но я вынужден задать вам несколько вопросов.

– И что это за вопросы?

– Первый… Скажите, это вы убили Викки?

– Что?!

– Я спросил…

– И вы что… вы это серьезно?

– Мне хотелось бы услышать ответ, пожалуйста, окажите мне такую любезность.

– Нет, сэр, я этого не делал. Я всем сердцем любил эту женщину.

В голосе его слышались слезы. Перед тем, как задать следующий вопрос, я снова впал в короткое замешательство, но и этот вопрос был тоже крайне важен, и я не мог отложить его на потом, просто никак не мог, если я уж решил представлять интересы Кенига и в дальнейшем.

– Мистер Кениг, – продолжал я, – ответьте мне, все, рассказанное вами только что, является правдивой…

– Видит Бог, что это самая что нинаесть правда.

– Тогда я смею предположить, и вы поправите меня, если я окажусь неправ, что вы еще не взяли на себя физическую опеку над своей дочерью.

– Уже… я не что?

– Да то, что ваш приход в мою фирму не был лишь маневром для отвода глаз, в то время как Элисон была уже увезена из дома…

– Я ведь только что вам сказал…

– …увезена вами из дома после того, как Викки была убита – если все, что вы сказали правда, и если вы не являетесь тем, кто убил ее.

– Я ее не убивал. И свою собственную дочь я тоже не похищал.

– Вы пытались вчера вечером дозвониться до Викки по телефону?

– Нет, сэр, я не звонил.

– И вы не говорили няне ребенка, что вы зайдете, чтобы забрать?

– Нет, сэр. А что, кто-нибудь звонил?

– Да, мистер Кениг, – ответил я. – Кто-то именно так сказал.

– Это был не я.

– Хорошо, – сказал наконец я. – Хорошо, я начну все выяснять с завтрашнего утра. Про завещание. Вы все еще живете в „Брейквотер Инн“?

– Да, я останусь здесь до среды. В среду похороны.

– А после?

Кениг начал было диктовать мне свой домашний телефон в Новом Орлеане, но потом раздумал; ведь этот телефон будет прослушиваться полицией, они будут искать похитителя ребенка. Вместо этого он дал мне свой телефон в офисе, и сказал, что я могу оставить сообщение секретарю. Сам он будет связываться с ней время от времени в течение дня, и если что, то он при первой же возможности снова вернется сюда. Потом он снова начал благодарить меня и наконец пожелал мне спокойной ночи. Голос его по-прежнему звучал очень горестно.

Но все же я все время думал о том, какой же он огромный, и в памяти сами собой всплывали слова из того, что Блум рассказал мне этим утром: „Мы предполагаем, что это сделал мужчина, потому как убийца обладал недюжинной силой“.