Глава 5

Въездные ворота были очень широкими, очень высокими, свет прожектора сверкал на чистой белой краске вывески «То-Ко Гроувс инкорпорейтед», свисающей на цепях с верха арки.

Было четверть десятого. Мы останавливались в Окичоби и наспех перекусили свежими окунями, зажаренными в кукурузной муке на свином сале. Я свернул на усыпанную гравием подъездную дорогу, и свет фар выхватил выступившую из тьмы фигуру, которая остановила меня небрежным взмахом руки. Фермерская шляпа, выцветшая синяя рабочая куртка из грубого хлопка, джинсы. Подойдя к дверце машины, фигура произнесла:

— Мистер Макги? Я — Конни Альварес.

Я вылез, оставив дверцу открытой, пожал ей руку, представил Пусс. Протягивая ей руку, Конни наклонилась, потом снова выпрямилась. В ярком свете я как следует ее разглядел. Сильная с виду женщина, плотная, плечи широкие, обветренное лицо без косметики, очень красивые темные глаза с длинными ресницами.

— Вы помогли бы им, если бы они попросили, Макги?

— Всем, чем бы мог.

— Я тоже. Гордость. Их поганая гордость с негнущейся шеей. Сколько хороших людей погубила гордыня! Она в доме, сидит наверху, думает, будто на нее крыша рухнула. Не знает, что не только крыша и труба, а само чертово небо рухнуло на нее, и настал тот гнусный момент, когда придется рассказать ей об этом. Что случилось?

— Он лежал на спине на земле, и около пятисот фунтов металлолома свалилось на него с высоты десять футов. Думаю, на голову и на грудь. Я не видел его, а может, и не узнал бы, если увидел.

— Господи Иисусе, вы не стесняетесь в выражениях!

— А вам этого хочется?

— По-моему, вы меня уже хорошо поняли, могли бы не спрашивать. Это пытаются выдать за несчастный случай?

— За самоубийство. Предположительно он пропустил проволоку в стопор храповика, лег и дернул. Когда вчера утром его обнаружили, проволока еще была прицеплена к стопору и намотана у него на руке.

Внезапно на моем запястье сомкнулись сильные загорелые пальцы.

— О Боже милостивый! Он получил записку, которую она ему оставила?

— Нет.

Я услышал глубокий вздох.

— Это могло его доконать. Только это могло толкнуть его на самоубийство. По-моему, я достаточно хорошо его знаю. Я знаю, как много значила Джан для несчастного здоровенного славного парня.

— Даже это его не толкнуло бы, Конни. По крайней мере, не на такой способ. Его убили. Но нам придется скушать легенду о самоубийстве. Нам всем. Мы должны вести себя так, словно верим.

— Зачем?

— Как вы думаете?

— Я думаю, ни к чему пользоваться любительским талантом, если можно нанять профессионалов.

— На этот счет можете не беспокоиться, миссис.

— Обсудим после того, как сообщим прискорбные известия. — Она снова резко нагнулась к машине:

— Эй, девушка! Вы дрожите? Скулите, сопите и так далее?

— Позаботьтесь о себе, леди.

Конни выпрямилась, запрокинула голову, и послышался отрывистый невеселый смешок.

— Похоже, вы оба что надо. — Она сдвинула вперед мое сиденье, пробралась на заднее, шурша брошенной на пол оберточной бумагой. — Поехали, Макги. Свет на воротах выключается в доме.

Я не был готов ни к тому, что пришлось ехать полмили, ни к виду дома, огромного, длинного, низкого, с эффектными линиями крыши, напоминающими об отелях типа «Холидей», построенных Фрэнком Ллойдом Райтом[14]. Конни посоветовала оставить машину за углом.

— Я попрошу своих помощников позаботиться о машине и загнать ее в гараж. Вам одну спальню или две?

— Две, пожалуйста, — попросила Пусс.

— Хорошо, что топочущее стадо угомонилось. Трое ребятишек Джан и двое моих. — Она взглянула на звезды, мы расправили плечи и пошли обрушивать на Джанин небо, навсегда менять ее мир и душу.

В половине второго ночи Пусс, зевая, медленно вышла в большую гостиную. Мы с Конни давно сидели в темных кожаных креслах перед толстым сосновым поленом, которое слабо потрескивало в огромном камине из белого ракушечника. Наговорились мы достаточно.

— По-моему, до позднего утра с ней все будет в порядке, — объявила Пусс.

— Мария на всякий случай посидит рядом.

— Она там, Конни. Если Джан проснется, Мария нас разбудит. Только вряд ли.

Пусс направилась к небольшому бару в углу, бросила в невысокий широкий стакан два кубика льда, плеснула бренди, подошла, пододвинула ближе ко мне скамеечку и села, прислонившись головой к моему колену. Зевнула еще раз и продолжала:

— Все старалась быть чертовски храброй. Не хотела разрядиться, никак не хотела, а потом все-таки поплакала. И это самое лучшее. Вы уже всех обзвонили, Конни?

— Дозвонилась шерифу, сказала, что она знает, что она спит, что я перезвоню утром, сообщу о ее дальнейших планах. Дозвонилась до ее родных, успокоила. Завтра она им сама позвонит. И надо сказать мальчикам.

— Джан велела не говорить, — предупредила Пусс. — Считает, что это ее дело. Она постоянно переспрашивает, откуда нам может быть точно известно, что он так и не получил ее записку.

Конни поболтала лед в своем стакане и со стуком поставила стакан на столик:

— Знаете, чего я забыть не могу? Не могу, никогда не забуду. Пять лет прошло, а я живо помню. Каждое произнесенное слово. Типичная склока. У нас с Томми таких были сотни. Вопли, проклятия, но по-настоящему это все не имело значения: мы оба твердо придерживались своего мнения. Не важно, из-за чего мы в то утро скандалили. Когда он хлопнул дверью, я рванулась, распахнула ее и крикнула вслед: «Не особенно торопись возвращаться!» Может быть, он не слышал меня. Он в то время уже завел джип. И больше не вернулся. Не заметил открытого сточного люка, свалился туда, прожил в больнице два дня и две ночи, не приходя в сознание, а потом умер. — Она поднялась с вымученной улыбкой. — Чувство вины. Вот с чем они вас оставляют. Завтра тоже будет долгий и трудный день, ребята. Спокойной ночи.

Я уже провалился в сон, когда кровать прогнулась под тяжестью тела Пусс. Она пробралась под простыню, под одеяло, прижалась ко мне, длинная, теплая, хрупкая, нежная. От ее плоти мою ладонь отделяла легкая, словно шепот, ткань.

— Просто обними меня, — шепнула она. — Ночь кажется слишком темной для одиночества.

Слова звучали неразборчиво, ритм дыхания очень скоро сменился, оно стало глубже, обнимавшие меня руки упали.

Через три дня, в четверг, вскоре после полудня мы вчетвером поехали в Саннидейл. Конни Альварес вела переднюю машину, черный, заляпанный грязью «понтиак» недавней модели с мощным мотором и откидным верхом. За ней сидела Джанин. На прямых отрезках дороги я изо всех сил старался не упускать их из виду. Пусс то и дело вполголоса упоминала «Дейтону» и «Себринг»[15].

— Все это кажется полным безумием, — сказала она. — Ты действительно думаешь, будто этот забавный с виду старичок судья знает, что делает?

— Этот забавный с виду старичок судья Руфус Веллингтон знает, что делает каждый. И каждое утро пристально оглядывается по сторонам. — Я в последний миг затормозил, успел повернуть взятую напрокат машину и устремился вперед за далекой точкой, предположительно «понтиаком». — Есть какие-нибудь вопросы по поводу твоей маленькой роли?

— Ха! Способна ли блистательная рыжая обитательница большого города вскружить голову юристу из молодых да раннему? Откроет ли Стив Бессекер, робкий консультант из сосновых лесов, подробности местного крючкотворства этой эффектной девице? Но у меня есть вопрос по этому поводу.

— Какой?

— Ты не слишком внимателен к деталям, Макги. Надо ли мне идти ради общей цели на все? Должна ли я в случае необходимости затащить этого мужлана в постель или тебя это совсем не волнует?

Я рискнул бросить на нее быстрый взгляд — встретил ответный, прищуренный, вопросительный, сексуально вызывающий. И осторожно заметил:

— Я всегда считал, что, если морковка болтается на слишком длинной веревке, осел ее сцапает и утратит стимул тащить груз.

— Аналогию отвергаю, а мысль одобряю, сэр. Вызов должен быть брошен с обеих сторон, иначе какое же равенство полов. Поэтому я продолжал:

— С другой стороны, на мой взгляд, каждый лучше всех судит о собственных устремлениях и наилучшим образом оценивает соответствующие стимулы и реакции. По-моему, подобные ситуации варьируются.

— Пытаешься изобразить себя сукиным сыном?

— Полагаю, мы оба пытаемся. Задумчиво помолчав, она сказала:

— Просто чтобы покончить с этим ко всем чертям, Макги, как тебе понравится мое сообщение, что морковку я постараюсь держать на максимально короткой веревке?

— Киллиан, должен признаться, занудность и старомодность позволяют мне с удовольствием играть роль собаки на твоем сене. Я предпочитаю некую исключительность чувств.

— Романтическую исключительность?

— Если так тебе больше нравится.

— Спасибо, так мне нравится больше. Да будет так. Теперь у меня есть желание защитить свою честь. Поэтому предположим, что и ты позаботишься о своей.

Встреча с мистером Уиттом Сандерсом, президентом Национальной банковской и трастовой компании Шаваны, была назначена на двенадцать. Я заметил на берегу пустой «понтиак», припарковался рядом и предоставил Пусс двигаться своей дорогой, пожелав ей удачи. Войдя в банк, увидел Конни и Джанин, сидевших в дальнем офисе со стеклянными стенами перед солидным мужчиной за солидным столом. Секретарша проводила меня, постучала в дверь и распахнула ее передо мной.

Сандерс встал, протянул руку через стол, одарил меня молодецким рукопожатием. У него были рыжеватые волосы, крупное, покрытое красноватым загаром, шелушащееся лицо, округлый животик, сеточка морщин от улыбок и морщины от воздействия ветра и солнца; руки красные, большие, как бейсбольные перчатки, а глаза точь-в-точь как две ягоды черники.

— Мистер Макги! — проревел он. — Очень приятно! Садитесь, устраивайтесь поудобней.

Так я и сделал, после чего он продолжал:

— Я только что заверил леди, что в этот трагический момент все мои симпатии на стороне миссис Бэннон. Можете быть абсолютно уверены, миссис Бэннон, банк сделает все возможное для ликвидации упомянутой собственности по максимальной цене. Определенные неудачные обстоятельства, сложившиеся в том районе, разумеется, затрудняют действия, но мы кое о чем договорились, и, по-моему, каждый признает это более чем справедливым. Фактически…

И тут вошел старичок судья Веллингтон 6 сдвинутой на затылок белой, как сметана, фермерской шляпе, из-под которой в разные стороны торчали пряди тоже белых волос, в запыленном темном костюме, от лацкана которого тянулась к нагрудному карману золотая цепочка часов. Портфель, его, вероятно, начал свой жизненный путь во время дебатов Линкольна с Дугласом[16]. Лицом он поразительно напоминал одного из диснеевских семи гномов, я не мог вспомнить, какого именно.

— Как жизнь, Уитт? — пробурчал он. — У тебя новые стенки? Чистюля.

— Руфус! Я слышал, вас вроде бы видели нынче в суде! Очень рад нашей встрече.

— Нет. Я пришел не затем, чтобы ты искалечил мне руку, Уитт. Мой артрит для разнообразия только что успокоился. Уймись и сядь.

Уитт Сандерс явно смутился:

— Руфус, если не возражаете, подождите снаружи, пока я не закончу с…

— С моим клиентом? Ну, даже такому шакалу, как ты, известно, что нельзя лишать клиента присутствия адвоката.

— Вы представляете миссис Бэннон?

— Почему бы и нет? Миссис Бэннон — близкая подруга присутствующей здесь миссис Конни Альварес, а миссис Конни — хозяйка и руководительница «То-Ко Гроувс» во Фростпруфе, расположенного у меня на задах. Ты, может, даже в этой глухомани слыхал, что ее сад насчитывает почти триста тысяч деревьев, саженцы апельсинов из Валенсии, и она за все время выдержала немало судебных баталий с Комиссией по цитрусовым, с Ассоциацией садоводов, с заводом по производству концентратов, где имеет пакет акций, обеспечивая меня на склоне лет постоянной работой.

Наблюдая за президентом банка, я видел, как солидный мужчина мало-помалу обращается в слух и даже изображает приветливость. Конни водила меня прогуляться по саду, и я понимал реакцию Уитта Сандерса. В первый год после смерти мужа Конни садами управляла по контракту команда менеджеров. Каждый дневной час Конни проводила с ними, каждый вечер училась и в конце года объявила, что хочет рискнуть и вести дело сама.

Проходя мимо трех огромных опрыскивателей, тяжело двигавшихся между геометрически правильными рядами деревьев, и поливальщиков, одетых как астронавты, я спросил, есть ли серьезные проблемы с вредителями. Конни расставила ноги пошире, возвела глаза к небесам и затянула:

— Уничтожаем червей-сверлильщиков, тлю, красный грибок, белокрылку, белый грибок, муху плодовую средиземноморскую, красного клещика, техасского клеща, червецов, листовую щитовку, ложнощитовку масличную, ложнощитовку мягкую, щитовку желтую померанцевую, восковую щитовку, снежную щитовку, апельсиновую щитовку, боремся с диктиоспорозом, с меланозом, с цитрусовыми гусеницами… без конца боремся, и, если не подует хороший бриз, у нас будет едва ли полшанса потрясти нынешний рынок чертовски замечательным урожаем, который по сегодняшним ценам обходится мне на один доллар шестьдесят центов за ящик дороже выручки. — Она пожала плечами, шаркая ногой по песку. — Я предвидела перепроизводство и создала резерв. Эти цены утопят недоумков, производство сократится, уравновесится, и цена опять станет честной…

…В президентском офисе президент провещал:

— Прошу прощения, не понял, что вы та самая миссис Альварес.

— Та самая, и попросила судью помочь, если можно, моей подруге Джан Бэннон.

Джанин, одетая в траур, сидела молча, неподвижно, черничные глазки Уитта Сандерса старательно обходили ее.

Сандерс сказал:

— Я, наверно, и в самом деле не понимаю, к чему вы клоните. Производственное имущество не является собственностью, потому что фактически до момента смерти было проведено лишение права его выкупа со всеми полагающимися объявлениями и уведомлениями. Права собственности нет. Это первое стандартное условие при залоге, Руфус. Право собственности переходит к банку.

— Неужели? — сказал судья. — Забавно. Мне казалось, когда я от имени миссис Бэннон вручу тебе этот заверенный чек на десять тысяч долларов, который покроет сумму долга плюс проценты, плюс комиссионные и издержки, да еще останется чуточка, которую можно принять в счет следующего платежа, то право собственности по любому закону перейдет к ней.

— Но ведь льготные дни прошли! Сейчас это невозможно! Судья Веллингтон вздохнул.

— Дерьмо собачье, — произнес он, после чего приподнялся, изысканно вежливым жестом снял фермерскую шляпу стоимостью в сотню долларов и отвесил Конни и Джанин поклон. — Прошу прощения, леди. — Швырнул шляпу на пол возле стула, на котором сидел, и сказал:

— Уитт, не припомню, чтобы тебя пускали когда-нибудь за барьер во флоридском суде, так что мне нету смысла цитировать подходящие и уместные судебные постановления, позволяющие не лишать вдов и сирот права собственности, особенно если вдова представляет одну из сторон в закладной, при условии, что при ликвидации изъятого имущества банк еще не передал это право третьей стороне. — Но мы раньше приняли деньги от…

— От некоего Престона Ла Франса в сумме трех тысяч двухсот пятидесяти долларов, что составляет десять процентов от согласованной стоимости изъятого производственного имущества на Шавана-Ривер. Принятие этих денег не узаконивает передачу права другому собственнику, ибо вот заверенный чек на десять тысяч, Уитт, и на этом основании я требую расписки с проставленными датой и часом.

— Я не могу принять, пока не выясню…

— Ты его примешь, напишешь расписку, что принял и положил на условный депонент до решения твоих юристов, иначе мы с тобой так и будем ходить по кругу, парень. Вдобавок в данной ситуации миссис Бэннон, признав обязательства по закладной и оплатив ее по сей день, снова вносит на счет закладную в целости и сохранности, в первоначальном объеме, оплачивает на сумму, покрытую вот этим чеком, и, казалось бы, работник банка, думая о своих акционерах, а также о Государственной банковской комиссии, просто вцепится в возможность избежать убытков. Чего ты артачишься, Уитт?

Сандерс промокнул платком вспотевший лоб:

— Как вы верно заметили, Руфус, я не юрист. Я не знаю наших обязательств перед мистером Ла Франсом.

— Могу сказать: нет абсолютно никаких обязательств, но тебе будет спокойнее услыхать это от своих. Мы позволим тебе это сделать. Предположим, вернемся в два тридцать?

— Это… этого вполне достаточно. Миссис Бэннон, вы намерены сами вести бизнес?

— Она намерена подумать, — заявил судья Веллингтон. — Когда ее муж понял, что не может выплачивать страховку, ему хватило ума попросить компанию выдать премию наличными, а не переводить на счет, поэтому у нее есть немного денег и время для составления кое-каких планов. Мы тебя отпускаем, Уитт, иди работай.

Мы вышли из банка, прошли два квартала до старого отеля «Шавана-Ривер» и сели за угловой столик в старом обеденном зале с высокими потолками и темными стенными панелями. Джанин справа от меня, судья напротив. Конни, я и судья заказали выпивку. Джан вообще ничего не хотела. Ее узкое загорелое лицо средиземноморского юноши приобрело желтоватый оттенок, кожа лица и рук казалась бумажной.

Коснувшись ее руки, я спросил:

— Все в порядке?

Она коротко кивнула, мимолетно улыбнулась. Судья, видимо, погрузился в раздумья; наконец он сухо кашлянул и сказал:

— Похоже, Макги, вы знаете, что пытаетесь сделать для этой маленькой леди. Я достаточно хорошо знаю Конни и догадываюсь, что у нее имеется несколько безумных идей. Но в суде до меня дошли кое-какие намеки, кое-какие слухи, я способен сложить обрывки воедино, и сослужу своему клиенту плохую службу, если не дам совет, нужный или нет, судить не мне.

— Мне нужен ваш совет, судья Веллингтон, — сказала Джанин.

Он отхлебнул бурбона, облизнулся:

— Во всех этих маленьких округах есть так называемое теневое правительство. Эти ребята знают друг друга на протяжении поколений. Они собираются вместе обстряпать земельную сделку, а тут уже имеется маленькое, но преуспевающее предприятие, которое собирается расширяться. Это предприятие с помощью окружного начальства душат и прихлопывают, сбивая цену до подходящей. Для этого не нужны все пять администраторов округа. Хватит пары, трое остальных порой сами нуждаются в одолжении, так что никто не задает лишних вопросов. Ваше дело зависело от клиентов с хайвея, от клиентов с реки, от обслуживания местных жителей. Противная сторона имела право на время дорожных работ оставить шоссе открытым для движения, причем в неплохом состоянии, и заключить на него краткосрочный контракт. Улучшение состояния реки требует предписания о контроле над загрязнением. Они могут отрицать, что «Тек» действовал за компанию с ними, подав петицию о передаче ему моста. Когда вы не удрали с желаемой ими скоростью, на вас напустили инспекторов и прикрыли. Таким образом, миссис Бэннон, вас крепко прижали. Вот что я вам скажу. Я скажу вам: не связывайтесь с этими ребятами, ибо в долгосрочной перспективе вам не выиграть. Можно их поприжать точно так же. Я знаю, как этот народ рассуждает. Просто скажите: сто двадцать пять тысяч, плюс покупатель берет на себя закладную. Никакой торговли по мелочам. Никаких разговоров. Пускай сами делают предложения. Потом их начнет поджимать время, кто-нибудь занервничает, предложит сто тысяч, тогда хватайте, бегите и знайте, что сняли с их сделки хорошие сливки.

— Этого мало, — еле слышно проговорила она.

— Да ведь вы их ударите в самое больное место, детка. Чего вы хотите добиться? Господи Боже, вы никого не заставите устыдиться этой махинации, даже если они когда-нибудь согласятся не называть ее рядом неблагоприятных случайностей. Просто скажут: собаки во все времена собачатся, гибнет тьма предприятий.

— Они убили Таша.

До сих пор эту маленькую подробность от судьи скрывали. Он подался вперед, широко раскрыв стариковские глазки.

— Как убили? Ну, юная леди, я понимаю, почему вы в это верите, но эти ребята так не поступают. Ваш муж долго и тяжко трудился, все вылетело в трубу, а мужчина доходит порой до такой точки, когда…

— Вы не знали Таша Бэннона, — вмешалась Конни. — А я знала. А Тревис Макги знал его дольше, чем я и Джан. Мы не голосованием приняли это решение, Руфус. Мы не толкуем о вероятностях. Мы утверждаем: его убили.

Судья Веллингтон откинулся назад и так разволновался, что попытался хлебнуть из пустого стакана.

— Ну и ну! Значит, это какая-то дурацкая ошибка. Наверняка что-то другое вышло неладно. Господи помилуй, тогда надо прямо сейчас передать дело в руки государственного прокурора нашего юридического округа и… — Он вдруг замолчал и нахмурился, глядя на Конни.