— Вы сказали, что хотите с кровью. Вы и получите с кровью, — сказал он, размахивая лопаточкой для переворачивания мяса.

— Прекрасно. Я слышал, что соседняя лавка принадлежит вам.

— Да. И следующая за ней — тоже. — Тут его посетила одна мысль: — Вы хотите снять помещение?

— Я разыскиваю одного человека, фотографа по имени Гарольд Харлей.

— Он арендовал у меня лавку довольно долго. Но так и не смог закрепиться в ней. В этом городе слишком много фотографов. Он продержался лет семь или восемь после войны, а потом возвратил ее мне.

— Не знаете, где он сейчас?

— Нет, сэр, я не знаю.

Тут он услышал, что шипение мяса достигло определенной интенсивности. Он отошел и перевернул его лопаточкой, после чего возвратился ко мне.

— Не хотите ли французского соуса?

— Нет, спасибо. Какие у вас последние сведения о Харлее?

— Последнее, что я слышал о нем, это то, что он перебрался в Долину лет десять назад. Он пытался продолжить свое дело прямо у себя дома в Ван-Найте. Он прекрасный фотограф и делал прекрасные снимки моего мальчика на празднике конфирмации, но у него совершенно не деловая голова. Я-то это знаю, потому что он остался мне должен за аренду за три месяца.

Вошли шестеро молодых людей и выстроились вдоль буфетной стойки. В их волосах был ветер, в ушах — песок, а на спинах одинаковых вязаных курток — слово «Буревестник», нанесенное через трафарет. Все они — и ребята и девушки — заказали по два рубленых шницеля. Один из парней опустил 25-центовик в автомат, который заиграл песню «Буря безгрешна».

Мистер Веркон достал из холодильника двенадцать лепешек-шницелей и положил их на решетку жариться. Затем выложил на тарелку мой бифштекс, добавил маленькую кучку жареного картофеля и принес мне.

— Я мог бы поискать тот адрес в Ван-Найте, если это, конечно, важно. Он есть у меня на счетах, по которым Харлей выплачивал мне арендную плату.

— Это важно.

Я показал ему фотографию молодой Кэрол, которую сделал Харлей.

— Не узнаете его жену?

— Я даже не знал, что у него есть семья. Не думаю, что он смог бы заполучить себе такую девочку.

— Почему?

— Он мужчина не в женском вкусе. И никогда не был другим. Гарольд — это очень определенный тип.

Я вновь засомневался относительно правильности своего пути. От этого у меня разболелась голова.

— Не могли бы вы его описать?

— Он обыкновенный парень, с моей точки зрения. Пять футов десять дюймов роста, довольно длинный нос. Синие глаза. Рыжеватые волосы. В нем вообще нет ничего особенного. Конечно, сейчас он выглядит старше.

— Сколько ему лет?

— По крайней мере пятьдесят. Мне пятьдесят девять, через год собираюсь на пенсию. Простите, мистер.

Он перевернул двенадцать шницелей, положил на каждый по пучку лука и вышел через вращающуюся заднюю дверь. Я съел свой бифштекс. Мистер Веркон вернулся, неся в руках клочок бумаги, на котором он записал адрес Харлея в Ван-Найте: 956, Эль-Хест.

Официантка разнесла шницели «буревестникам». Они жевали их в такт музыке. Песня все еще неслась из автомата, когда я вышел из ресторанчика. Я поднялся по Сансет-стрит к шоссе, ведущему на Сан-Диего, и направился на север.

Эль-Хест, расположенная в рабочем районе, была тесно застроена довоенными хибарами. В Долине темнело рано, и некоторые жители все еще сидели на крыльце или прямо на лужайке перед домом. Толстый человек, попивавший пиво на крыльце дома 956, рассказал, что Харлей продал ему этот дом в 1960 году. У него был теперешний адрес Харлея, так как он ежемесячно еще выплачивал ему по договору о кредите.

И это тоже не было похоже на того, кого я разыскивал. Я попросил мужчину описать Харлея.

— У него был ужасный характер, — сказал толстяк. — Он из тех парней, которые не могут обидеть и комара. Убежден, что у него были неприятности.

— Какого сорта?

— Нет уж, увольте. Я совсем не знаю его. Видел только два раза, когда покупал у него дом. Он очень торопился, поэтому я сделал выгодную покупку. У него была возможность получить работу в Лонг-Бич, на развивающейся студии, и он не хотел упустить ее.

Он дал мне адрес в Лонг-Бич, что было достаточно далеко от Ван-Найта. Было уже за полночь, когда я отыскал очередной дом недалеко от бульвара в Лонг-Бич. Двор перед домом зарос сорняками, света в окнах не было, как и в большинстве домов на этой улице. Я доехал до уличного фонаря в конце квартала и вернулся к дому пешком.

Я не стал стучаться в дверь к Харлею: почти наверняка это был не тот человек.

Навесная дверь в гараже, стоявшем в глубине двора, была закрыта, но не заперта. Я открыл ее. Уличный свет упал на багажник грязно-белого «форда» модели «седан» с номером, зарегистрированным в штате Айдахо.

Я подошел к левой дверце и открыл ее. Зажег внутренний свет. Машина была зарегистрирована на имя Роберта Брауна, проживающего в Покателло. Сердце мое стучало так громко, что я едва дышал.

Вдруг из двери гаража, ведущей прямо в дом, упал яркий клин света. Дверь открылась. Свет ударил мне в глаза и ослепил.

— Майкл? — спросил незнакомый мужской голос. — Это ты, Майкл?

— Я вчера видел Майкла.

— Кто вы?

— Приятель, — я не сказал, правда, чей. — Он оставил у вас машину.

— Но об этом знают только он и я.

Его защищающийся тон придал мне смелости. Я перешагнул освещенное пространство, лежащее между нами, и вошел в кухню. Он не делал попыток помешать мне. Босиком, в пижаме, он стоял прямо лицом ко мне — седоголовый, с перекошенным лицом и виноватыми глазами.

— Брат ничего не говорил о приятеле.

— Вот как? А что он вам говорил?

— Ничего. То есть... — Он попытался прикусить, нижнюю губу, но у него были искусственные зубы, и они выпали. До тех пор, пока он не вернул их на место, он выглядел насмерть перепуганным. — Он ничего не говорил о вас и вообще ничего не говорил. Я не знаю, зачем вы пришли ко мне. Это моя машина. Мы с ним обменялись.

— Это было благоразумно?

— Не имею представления. Может быть, и нет.

Он бросил быстрый взгляд на гору немытой посуды, сваленной в раковину, словно это она несла ответственность за его неблагоразумные поступки.

— Во всяком случае, вас это не касается.

— Это касается всех, Гарольд. И сейчас вы должны думать именно об этом.

Он хотел произнести слово «да», но только беззвучно пошевелил губами. На глазах его показались слезы, и он высказал самое страшное подозрение, какое только могло прийти ему в голову:

— Вы из ФБР?

— Я полицейский агент. Мне необходимо поговорить с вами.

— Здесь?

— Чем это место хуже других?

Он оглядел свою маленькую закопченную комнатушку так, словно увидел ее в первый раз. Мы сидели друг против друга за письменным столом, заменявшим обеденный и покрытым пластиковой клетчатой скатертью, местами протертой до дыр.

— Я не принимал в этом никакого участия, — сказал он. — Не хотел принимать.

— Кто вас заставил?

— Он уже не первый раз причиняет мне неприятности, вернее, постоянно причиняет. Это продолжается последние тридцать пять лет. А ведь он уже достиг такого возраста, когда мог бы и образумиться. Я не обманываю вас.

— Что вы имели в виду, говоря о неприятностях, которые он причинял вам? На этот раз что было?

Он пожал сгорбленными плечами и поднял ко мне руки ладонями вверх — так, словно я и вправду смог бы увидеть на них стигматы.

— Он замешан в этом похищении?

— Он говорил вам об этом?

— Он никогда ничего не рассказывает мне о своей жизни. Но я могу узнать кое-что из газет. С тех пор как я прочитал об этом в сегодняшних газетах, мне страшно выходить из дома. Знаете, что сделала моя жена? Она взяла такси, добралась до автобусной станции и уехала обратно к своей матери в Окснард. Она даже не вымыла посуду со вчерашнего вечера.

— Когда ваш брат был здесь?

— Вчера вечером. Он приехал сюда около половины одиннадцатого. Мы уже собирались спать, и мне пришлось встать. Мы сидели с ним здесь же, где и сейчас сидим с вами. Я подумал, что с ним что-то произошло по пьяному делу, — у него был такой дикий взгляд, но я не знал, что именно. Он рассказал одну из вечных своих историй о том, что выиграл много денег в покер у каких-то моряков в Даго и они теперь гонятся за ним, чтобы отобрать их. Вот почему, как он сказал, он хочет поменяться со мной машинами.

— Почему вы согласились?

— Не имею понятия. Трудно сказать «нет», когда Майкл чего-нибудь хочет.

— Он угрожал вам?

— Не в этом дело. Я, конечно, знал, что у него с собой револьвер, я видел, как он забирал его из машины. — Он поднял на меня глаза. — Когда появляется Майкл, вы всегда ощущаете в воздухе какую-то опасность. И если встать у него на пути, он спустит курок быстро, не раздумывая.

У меня были основания поверить ему.

— Модель вашей машины и ее номер?

— Двухдверный «плимут» образца 1958 года, номер ИКТ-449.

— Цвет?

— Синий. Два тона.

— Я хочу задать вам очень важный вопрос. Не было ли с Майклом мальчика? Вот этого? — Я показал ему фотографию Тома.

Он покачал головой.

— Нет, сэр.

— А он не говорил вам, где этот мальчик?

— Он вообще не упоминал ни о каком мальчике, поэтому я о нем ничего не знаю.

— Вы знаете, где он провел прошлую ночь?

— В пути. Вчера днем он звонил мне из Лос-Анджелеса. Сказал, что, может быть, заглянет, но велел никому об этом не говорить.

— Когда он звонил вам, не говорил ли что-нибудь о замене машины?

— Нет, сэр.

— А вы и ваш брат не имели предварительной договоренности об обмене машинами?

— Нет, сэр.

— И не знали о похищении до тех пор, пока не прочли сегодняшние газеты?

— Так и есть. И об убийстве тоже.

— Вы знаете, кого убили?

Он опустил голову, слегка покачивая ею на ослабленных мышцах шеи. Потом он замер, закрыв руками затылок, словно боялся, что кто-то ударит его сзади.

— Мне кажется... Я слышал о Кэрол...

— Да. Это Кэрол.

— Как ужасно это слышать. Она была чудесной девчушкой, много лучше, чем он заслуживал.

— Вам нужно было самому прийти с этими сведениями, Гарольд.

— Я знаю. И Лилла говорила то же самое. Поэтому она и ушла от меня. Она сказала, что я тут досижу до того, что меня опять посадят в кутузку.

— Подразумевается, что это было и раньше?

— Да, но не так страшно. Тогда хуже всего было то, что он даже не предупредил меня, продавая фотокамеру, что украл ее в армии. А потом он вывернулся, заявив, что это я украл ее, когда был на корабле в день визитов.

— Как называлось судно?

— Авианосец «Перри Бей». Я поднялся на его борт в последний год войны, в Даго, но хотел бы, чтобы никогда больше моя нога туда не ступала. Они так разговаривали со мной, что я уже думал, дело закончится федеральным разбирательством. Но в конце концов они поверили, что я не знал происхождения камеры.

— В некоторых вопросах и я верю вам на слово, вы заметили?

— Не знаю, что и подумать.

— Я верю, что вы честный человек, попавший в переплет.

Эти слова сильно на него подействовали: глаза его опять наполнились слезами. Он снял руки с затылка и пальцами вытер глаза.

— Но я, конечно, не единственный, кого вам придется убеждать. Я думаю, что, возможно, вы сможете выскочить из этого переплета. Но путь один — рассказать всю правду.

— Я и сам хочу того же, — сказал он с облегчением. — Я бы пошел в полицию признаваться, только ужасно боялся, что они засадят меня на всю жизнь.

— И Майкла тоже?

— Нет, о нем я не беспокоился, — проговорил он, — хотя он и мой брат. Когда я узнал о Кэрол... — Он уронил голову.

— Вы любили ее?

— Да, конечно. Но я почти не видел ее последние годы, когда они были в Неваде. Кэрол и я — мы всегда понимали друг друга.

— Они жили в Неваде?

— Да. Майкл работал там кельнером в одном из клубов на юге штата. Только он потерял работу. Я должен был... — Его неторопливое соображение было застигнуто врасплох.

— Вы должны были?..

— Да нет, ничего. Я имел в виду, что должен был помочь им немного в те несколько месяцев, когда он потерял работу.

— Сколько денег вы дали им?

— Не имею понятия. То, что смог собрать. Пару сотен долларов.

Он выглядел крайне виноватым.

— И, некоторым образом, он вернул вам деньги вчера вечером?

Он опять опустил голову. В углу за ним вдруг проснулся старенький холодильник и начал трястись. Но и сквозь этот шум я слышал шелест колес на бульваре, то нарастающий, то пропадающий.

— Нет, не вернул, — сказал Гарольд.

— Сколько он дал вам?

— Он ничего мне не давал.

— То есть вы имеете в виду, что он только вернул вам долг?

— Совершенно верно.

— Сколько?

— Он дал мне пятьсот долларов, — с ужасом проговорил Гарольд.

— Где они?

— Под моим матрасом. Поверьте, я не хотел принимать никакого участия в этом.

Я прошел за ним в спальню. В комнате царил беспорядок, ящики были выдвинуты, на полу валялись вешалки для одежды.

— Лилла уезжала в большой спешке, — сказал он. — Сразу же, как только увидела газету. Возможно, она уже возбудила дело о разводе со мной. Она уже не первый раз разводится.

— С вами?

— Нет, с другими.

Портрет Лиллы стоял на бюро. Темное лицо, вытянутое вниз, на вид упрямое, сверху невообразимая шапка закрученных волос.

Безутешный Гарольд стоял около неприбранной кровати. Я помог ему поднять матрас: под ним находился расплющенный тяжестью матраса полиэтиленовый мешочек для табака, в котором лежала пачка денег. Он отдал его мне.

— Откуда он их достал, Гарольд?

— Из машины. Я слышал, как он шелестел какими-то бумагами.

Не раскрывая мешочка, я положил его в карман.

— И вы, скажите честно, не знали, что деньги «горячие»?

Он сел на кровать.

— Наверное, догадывался все-таки. Он не мог выиграть так много в покер, это я точно знаю. Он все пытался выиграть еще и еще, пока не проигрывал все, что у него было. Но, черт возьми, я не думал о похищении! — Он довольно сильно ударил себя по колену. — Или об убийстве.

— Вы думаете, что он убил мальчика?

— Я имею в виду бедную маленькую Кэрол.

— А я имею в виду мальчика.

— Он не должен был бы убивать этого парня, — сказал Гарольд едва слышно. Казалось, что он даже не хотел, чтобы я разобрал его слова, из страха, что они могут быть опровергнуты.

— Вы осматривали машину?

— Нет, сэр. Зачем мне это делать?

— Посмотреть, нет ли денег или крови. Вы не открывали багажник?

— Нет. Я вообще не подходил к этой паршивой машине! — Он с тоской посмотрел на меня, словно его присутствие в гараже уличало его в преступлении.

— Дайте мне ключи от нее.

Он достал брюки, порылся в карманах и вытащил кожаный ремешок, на котором висели ключи от машины. Я посоветовал ему надеть что-нибудь на ноги, когда мы пойдем в гараж.

В гараже я нащупал выключатель, повернул его и открыл багажник, с некоторым трепетом подняв крышку. Внутри было пусто, если не считать заржавевшего домкрата и всего одной-единственной запасной покрышки.

Но, прежде чем закрыть крышку, я обнаружил кое-что, что совсем мне не понравилось: кусочек черной пряжи, зажатый замком. Я вспомнил, что Сэм Джексон говорил мне, будто Том в воскресенье был одет в черный свитер. Освободив этот лоскуток, я положил его в карман, жестоко ругая себя за подогреваемую мной надежду, которую, по-моему, разбила черная пряжа.