Современная электронная библиотека ModernLib.Net

История Флоренции (Книги 5-8)

ModernLib.Net / История / Макиавелли Николо / История Флоренции (Книги 5-8) - Чтение (Ознакомительный отрывок) (Весь текст)
Автор: Макиавелли Николо
Жанр: История

 

 


Макиавелли Николо
История Флоренции (Книги 5-8)

      НИККОЛО МАККИАВЕЛЛИ
      История Флоренции
      (Книги 5-8)
      Содержание
      КНИГА ПЯТАЯ
      КНИГА ШЕСТАЯ
      КНИГА СЕДЬМАЯ
      КНИГА ВОСЬМАЯ
      КНИГА ПЯТАЯ
      I
      Переживая беспрерывные превращения, все государства обычно из состояния упорядоченности переходят к беспорядку, а затем от беспорядка к новому порядку. Поскольку уж от самой природы вещам этого мира не дано останавливаться, они, достигнув некоего совершенства и будучи уже не способны к дальнейшему подъему, неизбежно должны приходить в упадок, и наоборот, находясь в состоянии полного упадка, до предела подорванные беспорядками, они не в состоянии пасть еще ниже и по необходимости должны идти на подъем. Так вот всегда все от добра снижается ко злу и от зла поднимается к благу. Ибо добродетель порождает мир, мир порождает бездеятельность, бездеятельность - беспорядок, а беспорядок - погибель и соответственно - новый порядок порождается беспорядком, порядок рождает доблесть, а от нее проистекают слава и благоденствие. Мудрецы заметили также, что ученость никогда не занимает первого места, оно отведено военному делу, и в государстве появляются сперва военачальники, а затем уж философы. Когда хорошо подготовленное и организованное войско принесло победу, а победа - мир, могут ли сила и воинственность подточиться бездеятельностью более благородного свойства, чем ученая созерцательность, и может ли бездеятельность проникнуть в хорошо устроенное государство, вооружившись каким-либо менее возвышенным и опасным соблазном? Это прекрасно осознал Катон, когда в Рим прибыли из Афин в качестве послов к сенату философы Диоген и Карнеад. Увидев, что римская молодежь начала восхищенно увлекаться ими, и поняв, какой опасностью для отечества чревата благородная бездеятельность любомудрия, он постарался принять меры, чтобы в дальнейшем ни один философ не мог найти в Риме приюта.
      Вот что приводит государство к гибели, но, когда предел бедствий достигнут, вразумленные им люди возвращаются, как уже сказано было, к порядку, если, впрочем, их не ввергает в беспомощность сила каких-либо чрезвычайных обстоятельств. От тех же самых причин Италия то благоденствовала, то бедствовала сперва при древних этрусках, затем под владычеством римлян. И хотя затем, на развалинах Римского государства, не возникло ничего, что могло бы каким-то образом превзойти его так, чтобы Италия со славой благоденствовала под управлением доблестного государя, тем не менее многими новыми городами и государствами, возникавшими на римских развалинах, проявлено было столько доблести, что хотя ни одно из них не сумело возобладать над другими, они оказались настолько хорошо устроенными и упорядоченными, что сумели избавить и защитить Италию от варваров.
      Если среди этих государств Флоренция не отличалась большими размерами, она все же не уступала им ни во влиянии, ни в мощи. Пребывая в центре Италии, будучи богатыми и всегда готовыми напасть на врага, флорентийцы либо успешно завершали навязанные им войны, либо способствовали победе тех, на чью сторону склонялись. Если воинственность этих новых государств не давала флорентийцам долгое время наслаждаться миром, то и бедствия войны тоже не бывали для них гибельны.
      Нельзя, конечно, говорить о мире там, где государства постоянно нападают друг на друга, но трудно также называть настоящей войной такие распри, когда люди не умерщвляют друг друга, города не подвергаются разгрому и не уничтожаются. Подобные войны велись вообще так вяло, что начинали их без особого страха, продолжали без опасности для любой из сторон и завершали без ущерба. Таким образом, воинская доблесть, обычно угасающая в других государствах из-за долгих лет мирной жизни, в Италии исчезла вследствие той низменной вялости, с которой в ней велись войны. Об этом ясно свидетельствуют события за время с 1434 по 1494 год, которые здесь будут изложены так, что читатель увидит, каким образом варварам снова была открыта дорога в Италию и как случилось, что Италия сама отдалась им в рабство. И если деяния наших государей и вовне и внутри страны отнюдь не вызывают того восхищения, с коим мы читаем о деяниях древних, то с несколько иной точки зрения они могут вызвать не меньшее изумление - каким образом множество столь благородных народов могло быть обуздано воинской силой, столь ничтожной и столь бездарно руководимой. И если в повествованиях о событиях, случившихся в столь разложившемся обществе, не придется говорить ни о храбрости воина, ни о доблести полководца, ни о любви к отечеству гражданина, то во всяком случае можно будет показать, к какому коварству, к каким ловким ухищрениям прибегали и государи, и солдаты, и вожди республик, чтобы сохранить уважение, которого они никак не заслуживали. И, может быть, ознакомиться со всеми этими делами будет не менее полезно, чем с деяниями древности, ибо если последние служат великодушным сердцам примером для подражания, то первые вызовут в тех же сердцах стремление избегать их и препятствовать им.
      II
      Те, кто распоряжались судьбами Италии, действовали таким образом, что когда согласие государей приводило к миру, его немедленно нарушали те, кто держал в руках оружие,1 и в конце концов война никому не приносила славы, а мир - покоя. Так, когда в 1433 году между герцогом Миланским и Лигой был заключен мир, наемные солдаты, не желавшие прекращения военных действий, обратились против Папского государства. В Италии имелись тогда две значительные вооруженные силы: войска Браччо и войска Сфорца.2 Во главе одних стоял Франческо, сын Сфорца, во главе других - Никколо Пиччинино и Никколо Фортебраччо. Почти все воинские отряды, находившиеся в Италии, входили в состав одной из этих двух армий. Та, которую организовал Сфорца, имела большее значение как из-за личных качеств графа, так и из-за данного ему герцогом Миланским обещания женить его на своей побочной дочери госпоже Бьянке. Расчеты на подобный брачный союз обеспечили ему значительное влияние. После установления мира в Ломбардии эти войска стали под различными предлогами нападать на папу Евгения. Никколо Фортебраччо действовал, побуждаемый старинной враждой Браччо против папства, граф - по своим честолюбивым расчетам, и в конце концов Никколо произвел нападение на Рим, а граф захватил Марку.3 Римляне, отнюдь не желавшие воевать, изгнали из своего города папу Евгения, который с превеликим трудом и среди всяческих опасностей бежал во Флоренцию, где, обдумав тяжелое положение, в котором находился, и видя, что итальянские государи отнюдь не склонны ради него браться за оружие, которое они с такой радостью сложили, заключил с графом договор и отдал ему Марку в ленное владение, хотя граф к обиде, нанесенной папе захватом Марки, добавил еще и поношения, ибо, обозначая место, откуда он писал своим людям, он по итальянскому обычаю ставил по-латыни: "Из нашего Гирфалько Фирмано, против Петра и Павла".4 Мало удовлетворенный получением ленного владения, он домогался назначения гонфалоньером церкви, и папа Евгений на все согласился, настолько предпочитал он опасностям войны постыдный мир. Став таким образом другом папы, граф принялся теснить Никколо Фортебраччо, и в течение ряда месяцев в землях Церковной области между ними происходили стычки, приносившие больше ущерба папе и его подданным, чем самим воякам. Наконец герцог Миланский предложил свое посредничество, и соперники договорились о перемирии, по которому оба они становились в Церковной области владетельными князьями5 .
      III
      Войну, едва затихшую в Риме, снова разжег в Романье Баттиста да Каннето,6 каковой умертвил в Болонье несколько человек из рода Грифони и изгнал из города поставленного папой правителя,7 а также многих своих личных недругов. Решив удержать Романью силой, он обратился за помощью к Филиппе, папа же, в свою очередь, дабы отплатить за эту обиду, стал искать поддержки во Флоренции и в Венеции. И та, и другая сторона склонялись на эти просьбы, так что вскорости в Романье оказались друг против друга два больших воинства. Военачальником у Филиппе был Никколо Пиччинино,8 а войска Венеции и Флоренции находились под командованием Гаттамелаты9 и Никколо да Толентино. В окрестностях Имолы произошло сражение, венецианцы и флорентийцы были разбиты, а Никколо да Толентино взят в плен и отправлен к герцогу, где через несколько дней умер то ли коварно умерщвленный Филиппе, то ли с горя от понесенного поражения. После этой победы герцог, может быть ослабленный предыдущими войнами, а может быть успокоенный расчетом на то, что Лига, потерпев такую незадачу, откажется от дальнейших действий, не стал развивать своего успеха и дал папе и его союзникам время объединиться заново. Они назначили своим военачальником графа Франческо10 и задумали изгнать Никколо Фортебраччо из церковных владений и тем самым закончить эту войну, начатую в защиту главы церкви.
      Римляне, видя, что папа имеет сильную вооруженную поддержку, решили с ним помириться, преуспели в этом и согласились принять его комиссара. Под властью Никколо Фортебраччо находились, кроме других земель, Тиволи, Монтефьяскони, Читта ди Кастелло и Ассизи. Будучи не в состоянии вести активные военные действия, он отступил в это свое последнее владение, где граф и осадил его. Из-за доблестной обороны Никколо осада затянулась, и герцог счел необходимым либо воспрепятствовать Лиге одержать эту победу, либо, если это не удастся, самому хорошо подготовиться к обороне. Чтобы заставить графа снять осаду, он повелел Никколо Пиччинино пройти через Романью в Тоскану, так что Лига, рассудив, что защита Тосканы важнее, чем захват Ассизи, приказала графу воспрепятствовать продвижению Никколо, который с войском своим уже находился в Форли. Граф сразу же двинул войска и явился в Чезену, поручив своему брату Леоне вести военные действия в Марке и защищать его владения. В то время, как Пиччинино старался проникнуть в Тоскану, а граф - воспрепятствовать ему в этом, Никколо Фортебраччо внезапно атаковал Лионе, с великой для себя славой захватил его в плен, рассеял его войско и, используя свою победу, весьма быстро занял в Марке много городов. Этот разгром крайне удручил графа, который, опасаясь потерять все свои владения, часть войска оставил для сопротивления Пиччинино, а с другой бросился на Фортебраччо, сразился с ним и одержал победу: Фортебраччо, раненый, был взят в плен и от раны скончался. Победа эта вернула папе все то, что отнял V него Никколо Фортебраччо, и вынудила герцога просить мира, который и был заключен11 при посредничестве Никколо д'Эсте, маркиза Феррарского. По условиям мира папству возвращены были все занятые герцогом города, а герцогские войска вернулись в Ломбардию. Баттиста Канедоло, как всегда бывает с теми, кто стоит у власти в государстве благодаря чужой силе и подмоге, не сумел удержаться в Болонье своей силой и доблестью после ухода герцогских войск и потому бежал, а мессер Антонио Бентивольо, глава противной партии, возвратился в город12 .
      IV
      Все описанные события происходили во время изгнания Козимо. По возвращении же его все, кто этому содействовал, и множество граждан, потерпевших обиды, решили обеспечить свою безопасность, ни с чем уже теперь не считаясь. Синьория, пришедшая к власти на ноябрь и декабрь,13 не удовлетворившись тем, что сделала для партии Медичи предшествовавшая ей Синьория, продолжила сроки изгнания многим изгнанникам и еще многих добавочно изгнала.14 И теперь граждане подвергались репрессиям уже не столько за свою принадлежность к враждебной партии, сколько за свое богатство или родственные и дружеские связи. Если бы эти проскрипции сопровождались кровопролитием, они вполне уподобились бы проскрипциям Октавиана и Суллы.15 Следует заметить, однако, что и тут без крови не обошлось, ибо Антонио, сын Бернардо Гваданьи, был обезглавлен. Четыре же других гражданина, среди которых находились Заноби Бельфрателли и Козимо Барбадоро, нарушив запрет покидать место своего изгнания и прибыв в Венецию, были схвачены венецианцами, более дорожившими дружбой с Козимо Медичи, чем своей .честью, и выданы ему, после чего их гнусно умертвили. Это дело усилило власть партии Козимо и нагнало страху на его врагов. Всех поразило, что такая могущественная республика отдала свою свободу флорентийцам. И многие считали, что сделано это было не столько для ублажения Козимо, сколько с целью еще сильнее разжечь во Флоренции партийные страсти и благодаря пролитой крови еще более ожесточить наши внутренние распри. Ибо самое большое препятствие для своего возвеличения венецианцы усматривали в единстве нашей республики.
      После того как государство избавилось от своих врагов или подозрительных ему людей, те, кто стал у власти, осыпали благодеяниями множество лиц, которые могли усилить их партию. Семейство Альберти и всех, ранее объявленных мятежниками, вернули на родину. Всех грандов, за немногими исключениями, возвели в пополанское достоинство. И, наконец, разделили между собой по грошовой цене имущество мятежников. Затем издали новые законы и правила для обеспечения собственной безопасности и заполнили новыми именами избирательную сумку, изъяв оттуда имена своих врагов и добавив имена сторонников. Извлекши должный урок из крушения своих противников и убедившись,что даже изменение состава имен для выборов недостаточно для полного укрепления их власти, они решили, что магистраты, имеющие власть над жизнью и смертью граждан, должны всегда избираться из числа вожаков их партии, и постановили в соответствии с этим, что аккопиаторы,16 которым поручено помещать имена кандидатов в избирательную сумку, имеют право совместно с членами Синьории, слагающей с себя полномочия, назначать новую Синьорию. Комиссии Восьми по охране государства дано было право выносить смертные приговоры. Постановлено было, что изгнанники по окончании срока изгнания могут возвратиться во Флоренцию лишь после того, как члены Синьории и Коллегии, состав которых - тридцать семь человек, - разрешат им вернуться большинством тридцати четырех голосов. Издали запрещение писать изгнанникам и получать от них письма. Каждое слово, каждый жест, малейшее общение граждан друг с другом, если они в какой бы то ни было мере вызывали неудовольствие властей, подлежали самой суровой каре. И если во Флоренции оставался хоть один подозрительный властям человек, которого не затронули все эти ограничительные меры, то он уж во всяком случае не мог не страдать от установленных теперь новых обложений.17 Так за самое короткое время изгнав и обездолив своих противников, партия победителей укрепила свое положение в государстве. А чтобы иметь также и внешнюю поддержку, она лишила своих противников возможности прибегнуть к ней, заключив соглашение18 о взаимной защите государства и с папой, и с Венецией, и с герцогом Миланским.
      Таково было положение вещей во Флоренции, когда скончалась королева Неаполитанская Джованна,19 оставив по завещанию наследником престола Рене Анжуйского.20 Но в это время в Сицилии находился Альфонс, король Арагонский,21 который, опираясь на дружбу со многими баронами, готовился к захвату Неаполитанского королевства. Неаполитанцы и остальные бароны были на стороне Рене, а папа, со своей стороны, не желал в королевстве Неаполитанском ни Рене, ни Альфонса, а хотел, чтобы им управлял назначенный папой наместник. Тем временем Альфонс проник в королевство и был принят в нем герцогом Сессы.22 Владея уже Капуей, которую от его имени занял князь Тарантский,23 Альфонс взял к себе на жалованье некоторых князей с намерением принудить неаполитанцев выполнять его волю, и послал свой флот на Гаету, державшую сторону неаполитанцев. Те стали молить о помощи Филиппо,24 и он убедил взяться за это дело генуэзцев, которые не только чтобы угодить герцогу, своему государю, но и для спасения своих товаров в Неаполе и в Гаете, собрали весьма грозный флот. Альфонс, которому об этом стало известно, укрепил свою армаду и лично повел ее навстречу генуэзцам. У острова Понцио25 произошло сражение,26 арагонский флот был разгромлен, а Альфонс со многими другими князьями был взят в плен и передан генуэзцами в руки Филиппо.
      Победа эта ввергла в страх всех итальянских государей, боявшихся мощи Филиппе, ибо они поняли, что теперь ему предоставляется благоприятнейшая возможность захватить владычество во всей Италии. Однако так несходны между собой мнения людей, что он принял решение совершенно обратное. Альфонс был человек весьма рассудительный, и как только ему представилась возможность свидеться с Филиппе, он стал убеждать герцога в том, что с его стороны ошибкой было помогать Рене в ущерб ему, Альфонсу, ибо Рене, став королем Неаполитанским, уже наверно постарался бы сделать все, чтобы Милан попал под власть короля Франции: ведь тогда французская помощь была бы совсем близка и в случае необходимости ему не пришлось бы заботиться о проходе для французских войск, а этого Рене мог достичь только при гибели Филиппе и превращении его герцогства во французское владение. Совершенно иным казалось бы положение, если бы власть в Неаполе перешла к нему, Альфонсу: ведь единственными врагами его были бы французы, и он просто вынужден был бы всячески угождать тому, кто мог открыть дорогу этим его врагам, даже более того - подчиняться ему, так что Альфонс только носил бы королевский титул, а настоящая власть и могущество принадлежали бы Филиппе. Но, разумеется, не кто иной, как сам герцог, не разберется в гибельности первого решения и в выгодности второго, если только удовлетворение какой-то слепой прихоти для него не существеннее государственных соображений. Ибо в одном случае он окажется вполне самостоятельным и свободным в своих намерениях государем, а во втором, находясь между двумя равно могущественными монархами, он либо потеряет свое герцогство, либо будет пребывать в постоянном страхе и в необходимости подчиняться их воле.
      Речи эти возымели на герцога такое влияние, что он, изменив свое намерение, отпустил Альфонса и с почетом отправил его в Геную, а оттуда в его королевство.27 Альфонс незамедлительно прибыл в Гаету, ибо, едва только распространилась весть о его освобождении, Гаета тотчас же была занята силами некоторых синьоров из числа его сторонников28 .
      VI
      Генуэзцы увидели, что герцог, совершенно не посчитавшись с ними, вернул королю свободу, что он присвоил себе всю честь победы, а на их долю выпали только тяготы и опасности, что освобождение Альфонса считается его заслугой, между тем как воевали с ним и взяли его в плен они, - и от всего этого воспылали великим гневом. Когда Генуя пользуется свободой и независимостью, все граждане свободным голосованием выбирают себе главу, именуемого дожем, и не для того, чтобы он стал самодержавным владыкой и единолично принимал решения, а с той целью, чтобы он в качестве их главы предлагал те или иные меры, подлежащие обсуждению должностными лицами и в государственных советах. В городе этом много благородных семейств, притом столь могущественных, что они весьма неохотно подчиняются постановлениям магистратов. Могущественнее же всех - семейства Фрегозо и Адорно. Именно они возбуждают все распри, раздирающие этот город и нарушающие общественный порядок. Ибо за власть в городе они борются не законными средствами, а большей частью с оружием в руках, вследствие чего одна партия всегда оказывается в угнетении, а другая у власти. И нередко бывает, что лишенные почестей и прав прибегают к силе иностранного оружия и отдают во власть чужеземцам отечество, которым не в состоянии управлять. Поэтому-то постоянно случалось и случается, что властители Ломбардии управляют зачастую и Генуей: именно так было, когда взят был в плен Альфонс Арагонский. Среди тех влиятельных генуэзцев, которые содействовали подчинению своего города Филиппо, был Франческо Спинола, но, как это всегда получается, он вскоре после того, как отдал свой город в рабство, оказался у герцога на подозрении. Возмущенный этим, он удалился в Гаету - в добровольное, если можно так выразиться, изгнание, и находился там, когда произошла морская битва с Альфонсом. В битве этой он показал немалую доблесть и потому решил, что герцог оценит эти новые заслуги и даст ему возможность безопасно жить в Генуе. Однако вскоре он убедился, что герцог не оставляет своих подозрений, ибо никак не может допустить, что ему будет верен тот, кто оказался неверным своей родине. Тут Спинола и задумал еще раз попытать счастье и одним ударом вернуть родине свободу и себе добрую славу и безопасность, рассудив, что единственное средство заслужить расположение сограждан это дать отечеству исцеление и спасение тою же рукой, что нанесла рану. Видя, какое негодование охватило всех генуэзцев, когда герцог освободил короля, он решил, что сейчас самый подходящий момент для осуществления его замыслов. Поэтому он доверился кое-кому из сограждан, которые, как ему было известно, разделяли его взгляды, вдохнул в них мужество и убедил содействовать его планам.
      VII
      Настал всегда торжественно празднующийся день Иоанна Крестителя,29 и именно в этот день вновь назначенный герцогом правитель Арисмино30 решил вступить в Геную, Он уже вошел в город в сопровождении прежнего правителя Опичино31 и многих генуэзцев, и тут Франческо Спинола рассудил, что медлить не к чему. В сопровождении всех, кто сочувствовал его плану, он, вооруженный, вышел на площадь перед своим домом и бросил клич к свободе. Дивной была стремительность, с коей граждане, весь народ поднялись при одном этом слове! Так быстро это совершилось, что ни один из тех, кто из соображений выгоды или по иным каким причинам держал сторону герцога, не только не имел времени взяться за оружие, но вообще едва унес ноги. Эразмо с несколькими бывшими при нем генуэзцами укрылся в замке, где стоял герцогский гарнизон. Опичино понадеялся, что сможет спастись или даже вдохнуть мужество в своих друзей, если доберется до дворца, где у него находились две тысячи вооруженных солдат. Он направился уже туда, но был убит, не дойдя даже до площади. Тело его разорвали на куски, которые и волокли по всей Генуе. Генуэзцы восстановили в городе управление свободно избранных ими магистратов, завладели в самое короткое время замком и другими крепостями герцога и полностью освободились из-под ига герцога Филиппо.
      VIII
      Такой поворот событий, испугавших поначалу итальянских государей, которые стали опасаться, чтобы герцог не слишком усилился, теперь вдохнул в них надежду на то, что удастся его обуздать, и, несмотря на свой только что возобновленный союз, Флоренция и Венеция заключили соглашение также и с Генуей.32 Тогда мессер Ринальдо Альбицци и другие главари флорентийских изгнанников, видя, что все сдвинулось с места и самый лик мира переменился, возымели надежду, что им удастся вовлечь герцога в открытую войну с Флоренцией. Они отправились в Милан, и мессер Ринальдо обратился к герцогу со следующей речью:
      "Если мы, некогда бывшие твоими врагами, с полным доверием явились теперь к тебе молить о содействии нашему возвращению в отечество, то ни ты сам, ни все, понимающие, каким образом происходит все в этом мире и как переменчива судьба, не должны этому удивляться, тем более что мы вполне можем представить самые ясные и разумные оправдания наших прежних и наших теперешних поступков как в отношении тебя - в прошлом, так и в отношении нашей родины - в настоящее время. Ни один разумный человек никогда не осудит того, кто старается защитить свою родину, какими бы способами он этого ни делал. Нашей целью никогда не было нанесение ущерба тебе, но единственно только защита нашего отечества. Доказывает это то обстоятельство, что даже тогда, когда наша Лига одерживала самые крупные победы и мы могли рассчитывать, что ты искренне желаешь мира, мы стремились к его заключению гораздо больше, чем ты. Наша же родина не может жаловаться на то, что сейчас мы убеждаем тебя обратить против нее оружие, от которого мы ее с такой стойкостью защищали. Ибо лишь та родина заслуживает любви всех своих граждан, которой все они равно дороги, а не та, что лелеет немногих, отвергая всех остальных. Да не скажет никто, что поднимать оружие против отечества всегда преступно. Ибо государства, хотя они тела сложные, имеют черты сходства с простыми телами: и как последние страдают порою от болезней, коих не излечишь иначе, как огнем и железом, так и в первых возникают часто такие неурядицы, что добрый и любящий родину гражданин стал бы преступником, если бы не решился лечить недуг в случае необходимости даже железом, а оставил бы его неизлечимым. Но может ли быть у государства болезнь более тяжелая, чем рабство? И какое лекарство тут можно применить с наибольшей пользой, если не то, что наверняка излечивает от этой болезни? Справедливы лишь те войны, без которых не обойтись, и оружие спасительно, когда без него нет надежды. Не знаю, может ли быть нужда настоятельнее нашей и может ли быть любовь к отечеству выше той, что способна избавить его от неволи. Нет сомнения - дело наше благородное и правое, а это должно быть существенно и для нас, и для тебя. Да и твое дело ведь тоже правое. Ибо флорентийцы не постыдились после столь торжественно заключенного мира вступить в союз с восставшими против тебя генуэзцами. И если ты не растрогаешься правотой нашего дела, то да подвигнет тебя гнев, тем более что достичь победы будет нетрудно. Пусть не смущают тебя больше примеры мощи нашего города и его упорства в обороне. Конечно, ты мог бы весьма опасаться, обладай он своей прежней доблестью. Но теперь все изменилось. Ибо может ли быть сильным государство, которое само себя лишило большей части своих богатств и полезных промыслов? Может ли проявить упорство в самозащите народ, охваченный самыми разнообразными, все новыми и новыми раздорами? И по причине этих раздоров даже те средства, которые Флоренция еще сохраняет, он, Ринальдо, не в состоянии применить так, как это делалось в более счастливое время. Люди, не скупясь, тратят свое добро ради чести и славы своей и охотно делают это, когда надеются в мирное время с лихвою вернуть себе то, что отняла у них война, а не тогда, когда и война, и мир несут им одинаковое угнетение, потому что в одном случае они должны выносить разнузданность врагов, а в другом - наглый произвол тех, кто ими управляет. Народы больше терпят от жадности сограждан, чем от грабительских налетов врага, ибо во втором случае есть порою надежда, что им наступит конец, а в первом надеяться не на что. В предыдущих войнах ты действовал против целого города; теперь тебе предстоит воевать лишь с одной незначительной его частью. Ты хотел вырвать государственную власть у множества граждан, притом добропорядочных; теперь придешь, чтобы лишить ее немногих жалких личностей. Ты являлся к нам, чтобы обратить наш город в рабство, теперь явишься, чтобы вернуть ему свободу. Нелепо предполагать, что при таком различии причин могут возникнуть одинаковые следствия. Есть все основания рассчитывать на верную победу, и ты сам можешь рассудить, как она укрепит твое собственное государство. Ибо Тоскана, стольким тебе обязанная и потому дружественная, будет всем начинаниям твоим способствовать больше, чем даже твой Милан. И если это завоевание раньше считалось бы проявлением насилия и гордыни, теперь оно будет расценено, как справедливое и благородное. Не давай поэтому ускользнуть благоприятному случаю и подумай над тем, что если прежние действия против Флоренции приносили тебе после великих трудов лишь расходы и бесславие, то сейчас ты легко приобретешь и величайшие выгоды, и благороднейшую славу".
      IX
      Чтобы побудить герцога к войне с флорентийцами, не нужно было всех этих речей: достаточно было наследственной ненависти и слепой гордыни, которая тем сильнее владела им, что ее еще подстегивало соглашение Флоренции с Генуей, а в нем он усматривал новое оскорбление. Однако истощенная казна, опасности, которым он подвергался, вместе с памятью о совсем недавних потерях, и неуверенность насчет надежд, которые питали флорентийские изгнанники, - все это в немалой степени смущало его. Едва герцог узнал о восстании в Генуе, он тотчас же послал против нее Никколо Пиччинино со всеми своими войсками и тем пешим ополчением, которое можно было собрать, чтобы захватить город с налета, пока мужество генуэзцев еще не окрепло и они не организовали нового правительства. Больше же всего он рассчитывал на генуэзский замок, где еще держался его гарнизон. Хотя Никколо и удалось поначалу согнать генуэзцев с возвышенностей, отобрать у них долину Подзевери,33 где они понастроили укреплений, и отбросить их до самых стен города, отчаянное мужество граждан в обороне создало для него такие трудности при попытке продвинуться дальше, что он вынужден был отойти. Тогда герцог по совету флорентийских изгнанников велел ему форсировать реку Леванте и на границе с Пизой действовать против генуэзцев так упорно, как он только сможет, полагая, что по мере развития этих операций будет проясняться, что в зависимости от обстоятельств ему надо будет предпринимать в дальнейшем. Никколо в соответствии с этим осадил и взял Сарцану, а затем, основательно погромив ее, направился в Лукку,34 распространяя слух, что движется в Неаполитанское королевство на помощь королю Арагонскому; на самом же деле он стремился нагнать страху на флорентийцев.
      В это же самое время папа Евгений выехал из Флоренции и направился в Болонью,35 где стал вести переговоры о новом мирном соглашении между Лигой и герцогом, приводя последнему в качестве довода, что в случае его отказа от замирения он вынужден будет склониться на просьбы Лиги и уступить ей графа Франческо, который был пока у него на жалованьи и сражался в качестве его союзника. И хотя глава церкви тратил в этих переговорах немало усилий, все они оказались тщетными, ибо герцог не шел на соглашение без сдачи Генуи, а Лига требовала, чтобы Генуя оставалась независимой. Поэтому обе стороны не очень стремились к миру, но готовились к войне.
      X
      Когда Пиччинино явился в Лукку,36 флорентийцы, опасаясь нового его продвижения, направили в пизанские земли отряды кавалерии под командованием Нери ди Джино и добились от папы, чтобы граф Франческо атаковал Никколо, а сами с войском своим остановились у Санта-Гонда. Находившийся в Лукке Пиччинино требовал, чтобы ему дали пройти в Неаполитанское королевство, угрожая в случае отказа идти напролом. Силы обеих сторон были равные, полководцы не уступали друг другу в воинском искусстве, и никто не хотел первым испытывать судьбу. Удерживала их и холодная погода - дело было в декабре - и потому довольно долго и те, и другие бездействовали.37 Первым зашевелился Никколо Пиччинино, которому сообщили, что если он ночью нападет на Вико-Пизано, то легко им завладеет. Никколо выступил, взять Вико ему не удалось, и он принялся опустошать прилегающую местность, а городок Сан-Джованни-алла-Вена сжег, предварительно разграбив его.38
      Эта операция, хоть она в значительной мере не удалась, вдохнула, однако, в Никколо решимость к дальнейшим действиям, в особенности после того, как он убедился, что граф и Нери ничего не предприняли в ответ. Он напал на Санта-Мария-ин-Кастелло и на Филетто и захватил их. Флорентийские войска и тут не сдвинулись с места, не потому чтобы граф боялся выступать, а вследствие того, что флорентийское правительство войны еще не объявляло из уважения к папе, который вел мирные переговоры. Осторожное поведение флорентийцев неприятель приписал страху, и это придало ему дерзости: решено было штурмом взять Баргу, и туда бросили все силы. При известии об этом новом нападении флорентийцы уже оставили всякую щепетильность и решили не только оказать помощь Барге, но и напасть на владения Лукки. Граф двинулся навстречу Никколо, завязал с ним битву под самой Баргой, разбил его и, почти окончательно разгромив, вынудил снять осаду.39
      Между тем венецианцы, считая, что герцог нарушил мир, послали своего полководца Джован Франческо да Гонзага в Гьярададду, и он произвел в землях герцога такие опустошения, что заставил его отозвать Никколо Пиччинино из Тосканы. Это обстоятельство, а также поражение, которое понес Никколо, вдохнули во флорентийцев решимость предпринять завоевание Лукки и надежду на успешный исход этого замысла. Тут их не удерживали ни страх, ни какая бы то ни было щепетильность: бояться они могли только герцога - а он вынужден был обороняться от венецианских войск; что же касается граждан Лукки, то они открыли ворота врагу Флоренции и дали ему возможность вести военные действия, а потому никаких оснований жаловаться не имели.
      XI
      В апреле 1437 года граф двинул свои войска. Но флорентийцы решили до захвата чужих земель освободить свои собственные, а потому вернули себе Санта-Мария-ин-Кастелло и все занятое до того войсками Пиччинино. Затем, обратившись в сторону Лукки, напали на Камайоре, жители которого сдались, ибо хотя они оставались верными своим владетелям, страх перед подступившим вплотную врагом оказался сильнее верности далеким друзьям. По той же причине без труда заняты были также Масса и Сарцана. После этого в конце мая войска повернули на Лукку, уничтожая посевы и зерновые запасы, сжигая деревни, вырубая виноградники и плодовые деревья, угоняя скот, словом, подвергая эту местность всем тем опустошениям, которым обычно подвергают вражеские земли. Что же касается жителей Лукки, то, видя, что герцог бросил их на произвол судьбы и что владений своих им не защитить, они их оставили и постарались усилить оборону города, возведя укрепления и применив все возможные защитные средства. В возможности для города успешно обороняться они не сомневались войск в нем было достаточно, - уверенность их подкреплялась к тому же примером других не удавшихся флорентийцам попыток завладеть Луккой. Опасались они только колебаний народных низов, которые, утомившись от тягот осады, могли к соображениям о грозящих им опасностях оказаться более чувствительными, чем к помыслам о свободе сограждан, и пойти на постыдное и гибельное соглашение с врагом. И вот, дабы укрепить в нем решимость к обороне, народ собрали на главной площади, и один из самых пожилых и мудрых граждан обратился к нему со следующей речью:
      "Вы без сомнения не раз слышали, что содеянное по необходимости не может заслуживать ни похвалы, ни порицания. Поэтому вы допустили бы большую ошибку, если бы подумали, что войну эту, которую сейчас ведут против нас флорентийцы, мы сами на себя навлекли тем, что приняли герцогские войска и дали им возможность напасть на флорентийские. Вы хорошо знаете давнишнюю враждебность к вам жителей Флоренции и знаете также, что повинны в этой враждебности не нанесенные вами обиды и вызванный ими страх, а ваша слабость и властолюбие флорентийцев: первая порождает у них надежду на то, что вас можно поработить, а второе побуждает их к этому. Не думайте, что какие-либо ваши заслуги перед ними могут заглушить в них это стремление, а какой-либо враждебный ваш поступок усилить его. Поэтому они неизбежно должны будут делать все возможное, чтобы отнять у вас свободу, а вы должны все делать, чтобы ее защитить. Можно, разумеется, скорбеть по поводу всего, что мы и они совершаем, преследуя эти цели, но отнюдь не удивляться. Итак, будем скорбеть о том, что они нападают на нас, осаждают и захватывают наши города, сжигают дома и опустошают земли. Но кто из нас настолько глуп, чтобы удивляться этому? Ибо если бы мы могли, то творили бы у них то же самое, а то и хуже. Они начали эту войну с нами из-за прихода Никколо. Но если бы он и не появился, они затеяли бы ее по какому-нибудь иному поводу, а отсрочка, может быть, еще и усилила бы бедствие. Так что не приход Никколо надо тут винить, а злую нашу судьбу и их властолюбивую природу. Кроме того, мы никак не могли отказать герцогу в приеме его войск, а когда уж они пришли, то не в нашей власти было удержать их от военных действий. Вы хорошо знаете, что без чьей-либо могущественной помощи мы держаться не в состоянии, а помощи более верной и более сильной, чем герцогская, мы ниоткуда не получим. Он вернул нам свободу, для него и разумнее всего поддерживать ее, и к тому же он всегда был самым ярым противником наших врагов. Поэтому если бы, не желая повредить флорентийцам, мы навлекли на себя гнев герцога, то потеряли бы друга, а врагов бы усилили и облегчили бы им возможность нападать на нас. Вот почему война и сохранение дружбы с герцогом нам выгоднее, чем мир и утрата этой дружбы. И мы должны рассчитывать на то, что он избавит нас от опасности, которую навлек на нас, - только бы сами мы оставались себе верны. Вы знаете, как яростно нападали на нас неоднократно флорентийцы и с какой славой мы от них оборонялись. Нередко единственное, на что мы могли надеяться, - это на бога и на время, и всякий раз они нас спасали. Если мы защищались тогда,40 почему нам не защищаться теперь? Тогда вся Италия оставила нас на произвол их алчности, теперь с нами герцог, да можно полагать, что и венецианцы не будут охотно действовать против нас, ибо им совсем не на руку чрезмерное усиление Флоренции. В тот раз флорентийцы могли действовать гораздо свободнее и больше рассчитывать на чью-либо помощь, да и сами по себе были гораздо сильнее, а мы, напротив, куда слабее во всех отношениях, ибо тогда мы защищали тирана, а теперь защищаем самих себя. Тогда вся слава обороны принадлежала другому, теперь она принадлежит нам; тогда наши враги нападали на нас в полном согласии между собой, теперь у них раздоры и вся Италия полна их изгнанниками. Но даже если бы у нас не было всех этих надежд, то к самой упорной самозащите должна побудить нас некая величайшая необходимость. Каждого врага следует опасаться, ибо он всегда ищет славы для себя и гибели своих противников. Но более всех должны мы страшиться флорентийцев, ибо уж их-то не удовлетворит наша покорность, наша дань и власть над нашим городом, им нужны будем мы сами и наше личное добро, чтобы жестокость свою они могли утолить нашей кровью, а алчность нашим имуществом. Так что каждый из нас, кто бы он ни был, должен за себя опасаться. И поэтому пусть не ввергает вас в уныние вид наших вытоптанных полей, сожженных домов, захваченных врагом замков. Если мы сохраним наш город, удержим и все остальное, а если мы его потеряем, то какой толк будет нам в этом остальном? Ибо если мы сохраним свободу, врагам нашим трудно будет удерживать захваченное у нас, а если мы утратим ее, то и от добра никакой пользы не увидим. Беритесь же за оружие и, сражаясь, не забывайте, что наградой за победу станет спасение не только отечества, но и домов ваших и детей". Эти последние слова встречены были народом с величайшим подъемом, все единодушно поклялись скорее умереть, чем сдаться или хотя бы подумать о таком соглашении, которое могло бы хоть как-то запятнать свободу отечества, и тотчас же приняты были все меры, необходимые для обороны осажденного города.
      XII
      Между тем флорентийские войска не теряли зря времени. Основательно опустошив всю страну, они завладели капитулировавшим Монте-Карло, а затем осадили Нодзано, чтобы зажатые со всех сторон жители Лукки потеряли всякую надежду на помощь откуда бы то ни было и голод заставил бы их сдаться. Это была сильная крепость с многочисленным гарнизоном, так что взять ее было потруднее, чем все занятое раньше. Граждане Лукки, находясь в таком тяжелом положении, обратились, естественно, к герцогу и, чтобы добиться его помощи, действовали как усиленными мольбами, так и самыми решительными доводами. Они говорили ему о своих оказанных ему в прошлом услугах, о враждебности флорентийцев, о том, что, придя на помощь Лукке, он вдохнет мужество в других своих союзников, а бросив ее на произвол судьбы, вселит в них страх. Добавили они также, что если жители Лукки потеряют жизнь и Свободу, он обесчестит себя в глазах своих друзей и отнимет доверие к себе у тех, кто готов был бы подвергнуться ради него опасности. К речам своим они добавили слезы, чтобы пробудить в сердце его хотя бы жалость, если он глух к голосу долга. Они так старались, что герцог, подкрепив свою старую ненависть к флорентийцам также соображением о своих обязательствах в отношении Лукки, а главное решив никоим образом не допустить усиления Флоренции после такого завоевания, замыслил послать в Тоскану сильное войско или же атаковать венецианцев так яростно, чтобы флорентийцы вынуждены были отказаться от захвата Лукки и броситься на помощь своим союзникам.
      XIII
      Едва только пришел он к такому решению, как во Флоренции распространился слух, что герцог собирается послать в Тоскану свои войска. Поняв, что захват Лукки становится весьма и весьма сомнительным, и пытаясь создать неприятелю угрозу в Ломбардии, флорентийцы стали толкать венецианцев на то, чтобы они атаковали герцога всеми своими силами. Но это случилось как раз в момент, когда измена маркиза Мантуанского, подкупленного герцогом и переметнувшегося от венецианцев на его сторону,41 крайне напугала Венецию, и она не успела прийти в себя от испуга. Венецианцы считали себя совершенно обезоруженными и ответили, что не только не в состоянии сейчас усилить военные действия, но и продолжать их не смогут, если на помощь им не пришлют в качестве главы их войска графа Франческо, причем он обязательно должен лично появиться на том берегу По. Венеция не желала придерживаться прежних договоров, где графу такое условие не ставилось, ибо не хотела вести войну без хорошего капитана, а доверяла она только графу. К тому же она заявила, что услуги его будут совершенно бесполезны, если он не обязуется лично появляться там, где его присутствие будет необходимо. Флорентийцы понимали всю необходимость энергичных военных действий в Ломбардии, но, с другой стороны, отсутствие графа было бы гибельным для их операции против Лукки. Кроме того, они отдавали себе полный отчет в том, что венецианцы предъявляют им требование прислать графа не столько по необходимости, сколько для того, чтобы чинить препятствия их завоеваниям. Со своей стороны, граф готов был действовать в Ломбардии, согласно желанию Лиги, но не хотел брать на себя никаких новых обязательств, чтобы не потерять надежды на брачный союз с домом герцога.
      Итак, флорентийцы раздирались двумя противоположными стремлениями: желанием завладеть Луккой и страхом перед войсками герцога. Как всегда бывает, страх оказался сильнее, и графу разрешили отправиться в Ломбардию после того, как он возьмет Нодзано. Была еще одна трудность, но так как разрешение ее не зависело от флорентийцев, она лишь усиливала их смущение и заставляла колебаться еще больше, чем первая. Граф отказывался перебираться на противоположный берег По, а венецианцам он был нужен лишь при этом условии. Так как дело это можно было уладить лишь при условии, что кто-нибудь пойдет на уступки, флорентийцы посоветовали графу написать флорентийской Синьории письмо, в котором он выражал согласие перейти на тот берег, но при этом ему дали понять, что обещание это, не являясь официальным документом, не могло иметь касательства к какому-либо договору. Между тем у него потом найдется немало причин, чтобы не переходить через По, преимуществом же будет то, что раз уж военные действия начнутся, венецианцы вынуждены будут продолжать их, а это весьма ослабит опасения Флоренции. С другой стороны, они убедили венецианцев, что это частное письмо представляет собою некое настоящее обязательство и должно их вполне удовлетворить, и что если это единственное средство не рассорить графа с тестем, надо им воспользоваться, и что ни им, ни ему незачем открыто заявлять о своих планах без крайней необходимости. Таким образом и договорились о переходе графа в Ломбардию. Сперва он штурмом взял Нодзано, возвел несколько укреплений вокруг Лукки, чтобы продолжать осаду города, препоручил комиссарам республики это дело, перебрался через Апеннины и явился в Реджо,42 где венецианцы, относившиеся с подозрением к его планам, решили сразу же испытать его и потребовали, чтобы он немедленно перешел через По и присоединился к другим венецианским войскам. Граф наотрез отказался; уполномоченный Венецианской республики Андреа Морозини и он принялись поносить друг друга со взаимными обвинениями в гордыне и неискренности, многократно заявляя, что никаких обязательств они на себя не брали - он насчет характера своей службы, а они насчет вознаграждения. Граф возвратился в Тоскану, а Морозини в Венецию. Флорентийцы разместили войска графа в пизанских землях, надеясь убедить его возобновить военные действия против Лукки, к чему, однако, он оказался совершенно не склонен: герцог, узнав, что граф отказался перейти через По из внимания к нему, решил, что сможет спасти Лукку благодаря его посредничеству. Он попросил его устроить соглашение между Флоренцией и Луккой и, если это окажется возможным, включить и его в это соглашение. При этом он постарался укрепить в нем надежду, что герцогская дочь будет отдана ему в жены, когда он этого пожелает. Граф пламенно стремился к этому браку, ибо мужского потомства у герцога не было и, таким образом, он мог рассчитывать на то, что благодаря этому союзу когда-нибудь станет властителем Милана. В соответствии с этим он нарочно упускал все случаи обеспечить победу Флоренции и заявлял, что с места не сдвинется, если венецианцы не выплатят ему жалованья и не сохранят за ним командования. Впрочем, и этой уплаты ему было недостаточно, так как он хотел быть спокойным за свои владения и ему нужна была кроме флорентийцев и другая опора. Следовательно, если венецианцы от него откажутся, ему придется неизбежно подумать о своих интересах: так он ловкими намеками угрожал возможным сговором с герцогом.
      XIV
      Все эти увертки и хитрости весьма и весьма не нравились флорентийцам, которые видели, что завоевание Лукки им не удастся, и, кроме того, они стали бояться за безопасность республики в случае, если бы герцог и граф объединились. Чтобы заставить венецианцев не отказываться от услуг графа, Козимо Медичи отправился в Венецию,43 надеясь, что доверие лично к нему поможет убедить венецианцев. Он длительно обсуждал это дело в Сенате, показав, каково общее положение в Италии, каковы силы, находящиеся в распоряжении герцога, какая из сторон сильнее и вообще, и в военном отношении, и закончил утверждением, что герцог, если ему удастся договориться с графом, смог бы оттеснить венецианцев к самым их лагунам, а флорентийцам грозила бы потеря свободы. Венецианцы на это ответили, что они хорошо знают и свои силы, и силы других итальянских государств и считают себя при всех обстоятельствах вполне способными к обороне; что они не привыкли оплачивать солдат, служащих другим: граф находится с флорентийцами - пусть они с ним рассчитываются; что до того, чтобы мирно существовать в своих владениях, им гораздо нужнее принизить гордыню графа, чем платить ему; люди удержу не знают в своих честолюбивых стремлениях, и если графу сейчас заплатить, хотя никакой службы он не несет, он вскоре предъявит требования еще менее честные и более опасные, и поэтому они считают необходимым поскорее обуздать его наглость и не дать ей разыграться так, что с ней уже не справиться. Если же флорентийцы из страха или по какой другой причине хотят вести с ним дружбу, пусть они его и оплачивают. Козимо возвратился во Флоренцию, так ни о чем не договорившись.
      Между тем флорентийцы прилагали все усилия к тому, чтобы граф не порвал с Лигой. Правда, он не слишком охотно отказывался от службы Лиге, но желание заключить обещанный брак все время вызывало у него колебания, так что малейшей случайности - а она, как мы увидим, произошла - достаточно было бы, чтобы он принял решение. Граф поручил охрану своих владений во Фурланской марке44 одному из главных своих кондотьеров, но герцог так настоятельно перетягивал того к себе, что он отказался от графского жалованья и перешел на службу к герцогу. Получив известие об этом, граф стал внимать только голосу страха и заключил договор с герцогом, по которому, между прочим, обязывался не вмешиваться в дела Романьи и Тосканы. После этого Сфорца принялся уговаривать Флоренцию пойти на соглашение с Луккой и сумел так убедить флорентийцев в необходимости этого, что, не видя иного выхода, они в апреле месяце 1438 года заключили договор с Луккой. По этому договору Лукка сохраняла независимость, а к флорентийцам переходило Монте-Карло и несколько других крепостей. Однако флорентийцы, весьма мало удовлетворенные такими условиями, забросали всю Италию посланиями, полными горьких жалоб, в которых говорилось, что поскольку ни господь бог, ни люди не хотели, чтобы Лукка смогла попасть под владычество Флоренции, им, флорентийцам, пришлось заключить мир; редко бывает, чтобы кто-либо так оплакивал утрату своего добра, как оплакивали флорентийцы невозможность завладеть чужим.
      XV
      В то же самое время народ Флоренции, хоть и занятый столь важным делом, не забывал, однако, ни об интересах своих соседей, ни об украшении родного города. Как мы уже говорили, Никколо Фортебраччо умер после того, как женился на дочери графа Поппи,45 который после смерти Никколо по существу владел Борго-Сан-Сеполькро и его крепостью; зять при жизни поручил ему там командование. Когда Никколо умер, граф Поппи заявил, что эта местность и крепость принадлежат ему, как приданое его дочери, и отказался вернуть папе, который требовал их, как незаконно отчужденное владение Церковного государства. Папа послал тогда патриарха46 во главе своих войск, чтобы снова вступить в законное владение. Граф, видя, что этого нападения ему не отразить, предложил город флорентийцам, но те отказались. Так как папа вернулся тогда во Флоренцию,47 республика взяла на себя посредничество между ним и графом, но стороны к соглашению не пришли, патриарх совершил нападение на Казентино, взял Прато-Веккьо и Ромену и, в свою очередь, предложил их Флоренции, которая опять же отказалась принять их, если папа не разрешит ей вернуть их затем графу. После весьма трудных переговоров папа дал согласие, но тоже при условии, что Флоренция убедит графа вернуть ему Борго-Сан-Сеполькро. Таким образом, папа сменил гнев на милость, и флорентийцы почли своим долгом просить его лично освятить в их городе собор, именуемый Санта Репарата.48 Постройка его начата была много лет назад, и только сейчас он был закончен настолько, что в нем можно было совершать богослужение. Папа охотно выразил согласие и, дабы воссияли одновременно и великолепие города, и блеск нового храма, а также, чтобы почтить главу церкви, от Санта Мария Новелла, где проживал папа, до храма построили помост в четыре локтя шириной и два высотой, со всех сторон задрапировав его богатейшими тканями. По тому помосту и направился в новый храм папа со своим двором в сопровождении магистратов и особо отобранных для этого случая граждан. Все прочие граждане и простонародье рассыпались по улицам, собрались у окон домов и в церкви, чтобы видеть это величественное зрелище. Когда все церемонии, подобающие таким торжествам, закончились, папа, желая показать свою любовь к Флоренции, удостоил рыцарского звания Джульяне Даванцати, бывшего тогда гонфалоньером справедливости, гражданина, всегда неизменно пользовавшегося заслуженной доброй славой. Синьория, чтобы не отстать от папы в благосклонности к Джульяно, назначила его на год капитаном Пизы.
      XVI
      В то время между греческой49 и римской церквами существовали некоторые разногласия по различным вопросам богослужения. На последнем соборе в Базеле50 прелаты западной церкви длительно совещались по этому поводу и решено было не щадя усилий убеждать византийского императора51 явиться с его духовенством на Базельский собор, дабы попытаться склонить их к соглашению с римской церковью. Хотя такое решение было весьма зазорно для величия Византийской империи и гордыня не позволяла их духовенству уступить в чем-либо римскому первосвященнику, они тем не менее, будучи до крайности теснимы турками и не имея возможности защититься своими средствами, решили пойти на уступки, чтобы с большим основанием просить затем о помощи. Итак, император в сопровождении патриарха и других греческих прелатов и вельмож отправился в Венецию, но, испугавшись чумы, решил избрать Флоренцию местом, где будут устранены разногласия между церквами. Римские и греческие прелаты в течение нескольких дней52 совещались в кафедральном соборе, и после горячих и длительных споров греки уступили и пришли к согласию с римской церковью и ее главой.
      XVII
      Мир, заключенный между Флоренцией и Луккой, и примирение между герцогом и графом Сфорца давали надежду на то, что войска, раздиравшие Италию, в особенности же Тоскану и Ломбардию, смогут наконец положить оружие. Ибо военные действия в Неаполитанском королевстве между Рене Анжуйским и Альфонсом Арагонским могли прекратиться, - это было совершенно ясно, - лишь с гибелью одного из противников - и хотя папа был недоволен потерей многих своих владений, а непримиримость вожделений герцога и венецианцев проявилась вполне открыто, тем не менее все полагали, что папа по необходимости, а другие от усталости в конце концов вынуждены будут остановиться. Однако события приняли совсем иной оборот, ибо ни герцог, ни Венеция не успокоились, военные действия возобновились и местом их снова стали Ломбардия и Тоскана. Гордая душа герцога не могла снести того, что венецианцы владели Бергамо и Брешей, - тем более, что их вооруженные отряды все время проникали в его владения и бесчинствовали там. Он считал вполне для себя возможным не только обуздать их, но и вернуть себе свои земли, если бы ему удалось добиться, чтобы папа, Флоренция и граф Сфорца отступились от Венеции. Тут он и задумал отобрать у главы церкви Романью, считая, что раз он ею завладеет, папа будет ему уже не страшен, а флорентийцы, видя, что пожар разгорелся совсем близко от них, либо не вмешаются из страха, либо, вмешавшись, не смогут действовать против него легко и успешно. Знал герцог и о недовольстве флорентийцев Венецией из-за Лукки, а потому считал, что они не очень-то поторопятся браться за оружие в ее защиту. Что касается графа Франческо, то герцог рассчитывал, что возобновления их дружбы и надежды графа породниться с ним будет достаточно, чтобы он не сдвинулся с места. Чтобы избежать упреков и дать возможным противникам поменьше оснований для вмешательства, а также не желая нарушать только что заключенные договоры своим нападением на Романью, он велел Никколо Пиччинино начать военные действия, как бы по личному своему побуждению, ради своих личных честолюбивых замыслов.
      Когда герцог пришел к соглашению со Сфорца, Никколо находился в Романье и по сговору с герцогом сделал вид, что крайне возмущен дружбой между ним и графом, своим извечным врагом. Со своими войсками он расположился в Камурате, между Форли и Равенной, и закрепился там, словно намереваясь дожидаться, пока ему не будет сделано какое-нибудь новое предложение. Когда слух об этом его возмущении распространился по всей Италии, Никколо постарался изобразить папе, как велики были его заслуги перед герцогом и какой черной неблагодарностью тот отплатил ему и как похвалялся, что теперь, когда ему служат два самых прославленных итальянских капитана, почти все вооруженные силы Италии в его распоряжении и он сможет завладеть всей страной. Однако, если его святейшеству угодно будет, из двух военачальников, которых он считал своими слугами, один превратится во врага, а другой окажется совершенно бесполезным, ибо если папа снабдит его, Никколо, деньгами и возьмет на содержание его войска, он нападет на те церковные владения, которые оттягал граф Сфорца, и тот, будучи вынужден заниматься своими личными делами, не сможет служить честолюбивым вожделениям Филиппо. Папа, считая эти речи весьма рассудительными, поверил им, послал Никколо пять тысяч дукатов, присовокупив к ним самые щедрые обещания и предложив ему и его потомкам земли в полное владение. И хотя многие предупреждали папу, что все это обман, он не верил и не желал слушать никого, кто пытался открыть ему глаза.
      Равенной управлял тогда от имени папы Остазио да Полента. Никколо счел, что наступает самый удобный момент для проведения в жизнь его замыслов, тем более, что сын его Франческо уже нанес папе поношение, разграбив Сполето. Он поэтому решил напасть на Равенну, то ли полагая, что это будет нетрудным делом, то ли втайне сговорившись с Остазио. И действительно, после нескольких дней осады Равенна капитулировала. После этого он занял также Болонью, Имолу и Форли. Самое же удивительное то, что из двадцати крепостей, принадлежавших Церковному государству в этой местности, ни одна не устояла против Никколо. Но ему уже мало было нанести главе церкви одну эту обиду: к делам он решил добавить слова и написал папе, что по заслугам отнял у него эти владения, ибо папа не устыдился попытки разрушить такую дружбу, какая связывала его, Никколо, с герцогом, и распространения по всей Италии посланий, в которых ложно утверждалось, будто он, Пиччинино, изменил герцогу и перешел на сторону венецианцев.
      XVIII
      Завладев Романьей, он поручил своему сыну Франческо удерживать ее, а сам с большей частью своего войска перебрался в Ломбардию. Там, соединившись с остатками герцогских войск, он совершил нападение на контадо Бреши53 и занял его, после чего осадил самый город. Герцог, стремившийся к тому, чтобы Венеция стала его добычей, всячески оправдывался перед папой, флорентийцами и графом Сфорца, уверяя их, что все нарушение мирного договора, учиненное Никколо в Романье, содеяно им против его герцогской воли. А тайные его посланцы давали понять, что как только наступит подходящее для того время, он уж сумеет воздать Никколо по заслугам за его ослушание. Флоренция и граф нисколько ему, впрочем, не верили, а считали - и это была правда - что военные действия в Романье велись лишь для того, чтобы они не шевелились и дали ему время справиться с венецианцами, каковые в надменности своей полагали, что одни могут успешно сопротивляться всем вооруженным силам герцога, и, не снисходя до того, чтобы просить помощи у своих союзников, поручили ведение войны состоявшему у них на службе капитану Гаттамелате.54
      Граф Франческо хотел бы при поддержке Флоренции оказать помощь Рене Анжуйскому, если бы его не удерживали события в Романье и в Ломбардии. Флорентийцы же тем охотнее поддержали бы его в этом, что республика с давних времен была в дружбе с французским королевским домом, но в этом случае герцог не преминул бы помочь королю Альфонсу, с которым он сдружился, когда тот был его пленником. Однако и те, и другие, будучи заняты военными действиями поблизости от себя, вынуждены были воздержаться от участия в более далеких столкновениях. Флорентийцы, видя, что Романья занята герцогскими войсками, а венецианцы терпят неудачи, и опасаясь, как бы за поражениями венецианцев не последовали их собственные, пригласили графа пожаловать в Тоскану, где они совместно обсудили бы, что предпринять Против вооруженных сил герцога, каковые никогда еще не были столь многочисленны. При этом они убеждали графа, что если не обуздать каким-либо способом наглость герцога, все владетельные князья Италии очень скоро почувствуют ее на себе. Граф сознавал, что опасения Флоренции вполне оправданы, но, с другой стороны, удерживало его стремление породниться с герцогом. Тот же, хорошо зная об этом его желании, беспрестанно подавал ему все новые и новые надежды на то, что брак этот состоится, если граф не выступит против него с оружием А так как девица была уже на выданьи, дело не раз доходило до того, что делались приготовления к свадьбе, но затем опять брала верх нерешительность, и все оставалось в прежнем положении. Однако, чтобы граф был более уверен в своем конечном успехе, герцог перешел от слов к делу и прислал ему тридцать тысяч флоринов, которые он должен был уплатить ему по брачному контракту.
      XIX
      Между тем война в Ломбардии все усиливалась, ежедневно венецианцы теряли часть своей территории55 и все армады, которые они посылали по рекам, терпели поражения от герцогских войск. Местность вокруг Вероны и Бреши вся была занята этими войсками, а оба города находились в кольце такой тесной осады, что, по общему мнению, они не могли долго держаться. Маркиз Мантуанский, столь долгое время служивший республике, теперь, вопреки всяким ожиданиям, отвернулся от нее и связался с герцогом. И вот то самое, чего в начале войны не давала делать венецианцам их гордыня, при дальнейшем обороте событий заставил их сделать страх. Понимая, что единственная их возможность - это дружба с Флоренцией и графом, они начали просить их о помощи, хотя со стыдом и сомнениями в успехе, ибо опасались, как бы не получить им от Флоренции такого же ответа, как тот, что они дали ей во время ее попытки завоевать Лукку и колебаний графа Сфорца. Однако Флоренция проявила больше сговорчивости, чем они могли надеяться: ненависть к старому врагу оказалась у флорентийцев сильнее, чем обида на предательство старых друзей. Они уже предвидели, что необходимость заставит-таки венецианцев обратиться к ним, и заранее дали понять графу, что разгром Венеции станет началом его гибели и напрасно воображает он, что Филиппо, добившись полного успеха, будет ценить его больше, чем в дни своих бедствий, дочь же свою он пообещал ему единственно лишь из страха перед ним; а обещание, данное по нужде, только нужда и заставит сдержать, почему и надо, чтобы герцог продолжал нуждаться в нем, а это возможно лишь в том случае, если Венеция сохранит свое влияние. Ему следует также принять в соображение, что если венецианцам придется лишиться своих владений на суше, он тоже лишится не только всех выгод, которые мог из них извлечь, но и тех, какие мог доставить ему страх перед мощью Венеции, испытываемый другими. Пусть он окинет взором все итальянские государства: одни бедные ему не страшны, все же другие - его враги. И сам он не раз заявлял, что одних флорентийцев в качестве опоры ему недостаточно, так что, как ни суди, а ему всего выгоднее, чтобы венецианцы удержали свои владения на суше.
      Эти доводы, не говоря уже о возмущении, с которым граф относился теперь к герцогу, считая, что последний водит его за нос в деле с предполагаемым браком, заставили его принять новое соглашение, хотя и тут он отверг обязательство перейти на тот берег По. По договору этому, заключенному в феврале 1438 года,56 венецианцы брали на себя две трети общих расходов, флорентийцы одну и обе республики обязывались общими силами защищать владения графа в Марке. Лига между Флоренцией и Венецией, не довольствуясь своими соединенными силами, попыталась заручиться также помощью синьора Фаенцы, сыновей мессера Пандольфо Малатесты да Римини и Пьетро Джампаоло Орсини57 . Но хотя она соблазняла маркиза Мантуанского величайшими посулами, стараясь оторвать его от союза с герцогом и заставить отказаться от герцогского жалованья, это ей не удалось. А синьор Фаенцы, едва только Лига назначила ему жалованье, получил от герцога более выгодное предложение и перешел на его сторону, что отняло у Лиги надежду на скорое упорядочение дел в Романье.
      XX
      В Ломбардии же дела шли из рук вон плохо. Бреша была так основательно осаждена герцогскими войсками, что можно было каждый день ожидать ее сдачи из-за голода. Верона тоже терпела такую осаду, что и ей явно угрожала подобная участь. Но если бы пал хоть один из этих городов, можно было бы считать совершенно бесполезными все другие военные приготовления и даром потраченными все брошенные на это средства. Для предотвращения этой опасности можно было сделать только одно - перевести графа Франческо в Ломбардию. Однако такой план был связан с тремя трудностями. Первая состояла в том, что надо было убедить графа перейти на ту сторону По и вести военные действия всюду, где это будет необходимо. Вторая - в том, что при уходе графа за По флорентийцы оказались бы под ударом со стороны герцога, ибо Филиппо, укрывшись за стенами своих крепостей, мог частью своих войск препятствовать действиям графа, а с другой частью и с флорентийскими изгнанниками, внушавшими тогдашнему правительству Флоренции величайший ужас, обрушиться на Тоскану. Третья - в том, что неясно было, какую дорогу должен был избрать граф Франческо, чтобы самым безопасным образом проникнуть на землю Падуи для соединения с находящимися там венецианскими войсками. Из этих трех трудностей самой значительной была вторая, связанная с опасностью для Флоренции. Тем не менее, убедившись, что переход графа через По необходим, и устав от домогательств венецианцев, которые все упорнее и упорнее требовали себе графа, уверяя, что без него они погибли, флорентийцы поступились своими опасениями ради нужд союзников. Оставалась только трудность, связанная с переходом графа на ту сторону По, но решено было, что ответственность за это дело берут на себя венецианцы. Для переговоров на этот счет с графом и для того, чтобы убедить его согласиться на переправу, к нему послали Нери ди Джино Каппони, которому Синьория велела затем направиться в Венецию, чтобы придать еще большую цену услуге, оказываемой этой республике, и заодно обеспечить быструю и безопасную переправу графа.
      XXI
      Итак, Нери отправился морем из Чезены в Венецию. Ни один государь не принимался правительством Венецианской республики с такими почестями, как он, ибо всем было понятно, что от его приезда и от мер, которые приняты будут после совещания с ним, зависит спасение государства. Представ перед советом, Нери обратился к нему и к дожу58 со следующей речью:
      "Светлейший государь, пославшая меня Синьория всегда полагала, что могущество герцога Миланского гибельно и для вашей республики и для нашей, спасение же наше обоюдное зависит от обоюдной нашей мощи. Если бы ваши милости придерживались того же мнения, то нынешнее положение наше было бы неизмеримо лучше, а государству вашему не грозила такая опасность, как сейчас. Но поскольку в должное время вы не оказали нам доверия и поддержки, мы не смогли прийти " вам на помощь так быстро, как следовало бы, да и вы не смогли своевременно просить нас о ней, ибо и в блеске своем и в нужде вы плохо "ас знали и непонятно вам было, что если мы уж расположены к кому-то, так навсегда, а если кого ненавидим, то и ненависть наша неизменна. Но вам самим хорошо известна наша любовь к Светлейшей вашей милости, ибо не раз видели, как для оказания вам помощи наводняли мы Ломбардию и золотом своим, и войсками. Что же до ненависти нашей к Филиппо и ко всему его герцогскому дому, то о ней всему свету известно, да и невозможно, чтобы столь давние любовь и ненависть могли легко измениться из-за каких-либо недавних и малосущественных заслуг или обид. Мы не сомневались, да и теперь не сомневаемся, что ежели бы не стали вмешиваться в эту войну, герцог был бы нам весьма благодарен и мы могли ничего не страшиться, ибо даже если бы вследствие вашего поражения он стал повелителем всей Ломбардии, в Италии у нас оставалось бы достаточно возможностей, чтобы не отчаиваться в своем спасении; ведь, расширяя пределы своего государства и увеличивая свое могущество, он тем самым увеличивал бы число своих врагов и завистников, каковые являются единственным источником войн и других бедствий. Знали мы также, каких расходов не пришлось бы нам нести, уклоняясь от участия в этой войне, и какой непосредственной опасности мы избежали бы. Знали также и то, что, выступив на вашей стороне, легко можем навлечь на Тоскану те бедствия войны, что сейчас опустошают Ломбардию. И все же эти соображения не устояли перед давней нашей привязанностью к вам, и решили мы прийти к вам на помощь так же незамедлительно, как это было бы сделано, если бы нападению подвергались мы сами. Вот почему флорентийская Синьория, полагая, что насущнейшее дело сейчас - помочь Вероне и Бреше, а сделать это невозможно без участия графа, послала меня прежде всего к нему, чтобы убедить его перебраться в Ломбардию и воевать там, где потребуется, ибо вы знаете, что по соглашениям, заключенным с ним, таким обязательством он отнюдь не связан. В этом мне удалось его убедить теми же самыми доводами, которые заставили решиться и нас. Считая себя непобедимым на поле брани, он не пожелал уступить и в великодушии и решил превзойти то, которое мы проявили к вам: понимая, каким бедствиям может подвергнуться Тоскана после его ухода, и видя, что о спасении вашем мы подумали прежде, чем о своей опасности, он предпочел подчинить свои интересы нашим. И вот я явился, чтобы предложить вам графа с семью тысячами всадников и двумя тысячами пехотинцев. Он готов встретиться с неприятелем в любом месте. Прошу вас от имени Синьории, пославшей меня, чтобы щедрость ваша посчиталась с тем, что число людей, которых он привел, превышает то, какое он обязывался привести, дабы ни он нe раскаялся в том, что поступил к вам на службу, ни мы в том, что убедили его сделать это".
      Речь Нери была выслушана сенатом так, словно это были слова оракула, и до того воспламенила она слушателей, что они не стали дожидаться, как того требовал обычай, ответных слов дожа, но, внезапно поднявшись со своих мест, воздев руки к небу, стали со слезами на глазах благодарить Флоренцию за столь дружественное ее сочувствие их нуждам и Нери, в частности, за столь усердное и незамедлительное выполнение того, что было ему поручено.59 И обещали они, что никогда ни сами, ни их потомки не забудут этой услуги и что теперь Флоренция будет для них таким же отечеством, как Венеция.
      XXII
      Когда успокоилась горячность первых порывов, стали обсуждать вопрос о пути, которым должен был следовать граф со своими людьми для того, чтобы обеспечить его понтонами, землекопами и вообще всем необходимым. Дорог имелось четыре. Одна - через Равенну, вдоль морского побережья, но так как во многих местах она проходила по слишком узкому пространству между болотами и морем, от нее отказались. Другая представляла собой более короткий путь, но тут препятствием служила крепость под названием Уччеллино: ее защищали войска герцога, и необходимо было взять ее, а это требовало затраты времени, сводящей на нет помощь, весь смысл которой был в быстроте. Третья проходила через лес близ Луго,60 но воды По вышли из берегов и воспользоваться ею было бы не только трудно, а просто невозможно. Оставалась четвертая, через болонскую равнину. Надо было перебраться по мосту Пуледрано, пройти Ченто, Пьеве, и между Финале и Бондено взять направление на Феррару: оттуда и по воде, и сухим путем можно было достичь земель Падуи и соединиться с венецианскими войсками. Эту-то дорогу и избрали, как наименее опасную, хотя на ней имелись существенные препятствия и в ряде мест она могла подвергнуться ударам неприятельских войск. Как только графу сообщили о принятом решении, он двинулся со всей поспешностью и 20 июня прибыл уже в падуанские земли. Появление этого искусного военачальника в Ломбардии преисполнило Венецию и всех ей подвластных новой надеждой, и венецианцы, сперва отчаявшиеся было в своем спасении, начали теперь подумывать о новых приобретениях.
      Граф прежде всего двинулся со своим войском на помощь Вероне.61 Чтобы воспрепятствовать ему в этом, Никколо со своими силами направился к Соаве, замку между Виченцей и Вероной, и окружил себя рвом от Соаве до болотистых берегов реки Адидже. Граф, видя, что по равнине ему не пройти, решил перебраться через горы; Никколо, рассуждал он, и в голову не придет, что можно выбрать путь через такую трудную пересеченную местность или во всяком случае у него времени не хватит помешать этому. Он взял припасов на неделю, перешел со своим войском через горы и оказался на равнине под самой Соаве. Хотя Никколо и возвел несколько укреплений на этом пути, чтобы и его закрыть графу, они казались недостаточными. Увидев, что неприятель, вопреки его расчетам, прошел, и опасаясь вступать в сражение при неблагоприятных условиях, он отошел на другой берег Адидже, и граф беспрепятственно вступил в Верону.
      XXIII
      После того как удалось так легко снять осаду с Вероны, оставалось решить другую задачу - оказать помощь Бреше. Этот город стоит так близко от озера Гарда, что даже когда он осажден с суши, ему всегда можно доставлять оружие и припасы водным путем. По этой-то причине герцог сосредоточил большую часть своих войск у озера и, одержав первые победы, занял все города, дававшие возможность снабжать Брешу пo озеру. Правда, у венецианцев на нем имелось несколько галер, но в недостаточном количестве для сопротивления войскам герцога. Граф, однако, счел необходимым поддержать действия венецианского флота сухопутными войсками в надежде, что это облегчит захват городов, закрывавших пути снабжения Бреши. Он осадил Бардолино, крепость на озере, рассчитывая, что взятие ее приведет к сдаче и других городов. Но в этом случае судьба ему не благоприятствовала: значительная часть его людей разболелась так, что ему пришлось снять осаду и отойти к Зевио, крепости в землях Вероны, расположенной в местности здоровой и изобилующей всем необходимым. Никколо, видя, что граф отступил, решил не терять представляющейся ему возможности завладеть всем побережьем озера. Он оставил под охраной свой лагерь в Вегазио, двинулся к озеру с отборными частями и напал на венецианский флот с такой сокрушительной яростью, что захватил его почти весь. Благодаря этой победе сдались ему и почти все приозерные крепости.62
      Венецианцы, удрученные этой потерей и опасаясь, чтобы Бреша не сдалась, стали посылать к графу и своих представителей, и письма, заклиная его как можно скорее помочь Бреше. Граф утратил надежду сделать это водным путем и понимал, что путь по ровной местности закрыт всевозможными рвами, укреплениями и другими устроенными Никколо препятствиями: пробиваться через них, имея против себя еще и неприятельские войска, означало бы идти на верную гибель. Поэтому он подумал, что как путь через горы помог ему спасти Верону, так он же поможет оказать помощь Бреше. Придя к такому решению, граф выступил из Зевио, направился через долину Акри к озеру Сант Андреа и прибыл в Торболи и Пенеду на озере Гарда. Оттуда он двинулся к Тенне и осадил эту крепость, так как ее необходимо было занять для того, чтобы подойти к Бреше. Никколо, разгадав план графа, повел свое войско в Пескьеру, а затем с маркизом Мантуанским и своими отборными войсками пошел ему навстречу. Завязалось сражение. Никколо был разбит, а войска его рассеяны: часть попала в плен, остальные бросились под защиту флота или соединились с главными силами. Никколо укрылся в Тенне и с наступлением ночи рассудил, что, дожидаясь здесь утра, обязательно попадет в руки врага, а потому, дабы избежать верной опасности, решил пойти на риск. Из всех, кто при нем находился, остался с ним только один слуга, по происхождению немец, человек исключительной силы, всегда проявлявший к нему преданнейшую верность. Никколо уговорил этого своего слугу спрятать его в мешок и сделать вид, будто он несет багаж своего господина. Неприятель расположился лагерем вокруг Тенны, но одержанная днем победа усыпила бдительность и нигде не было ни часовых, ни дозора. Немцу оказалось весьма нетрудно спасти своего господина: одетый как обозный рабочий, он взвалил мешок на спину, прошел беспрепятственно через весь лагерь и доставил его к своим здоровым и невредимым.63
      XXIV
      Если бы победа эта использована была так же удачно, как и одержана, она принесла бы осажденной Бреше весьма действенную помощь, а венецианцам великую выгоду. Но плохое использование быстро приглушило вызванную ею радость, а Бреша продолжала находиться в той же опасности. Никколо, вернувшись к своим войскам, почувствовал, что ему необходимо какой-нибудь новой победой смыть позор этого поражения и отнять у венецианцев возможность помочь Бреше. Он хорошо представлял себе расположение веронской цитадели, а от пленных узнал, что охранялась она плохо, и разведал, каким образом и с какой легкостью можно ее захватить. Тут он и подумал, что сама судьба дает в руки ему способ восстановить свою воинскую честь и сделать так, чтобы радость от недавно одержанной победы превратилась у неприятеля в скорбь от нового поражения.
      Верона находится в Ломбардии у подножья Альп, отделяющих Италию от Германии, так что она частью расположена на возвышенности, частью на равнине. Река Адидже вытекает из Трентской долины, но в пределах Италии она не сразу растекается по равнине, а поворачивает налево вдоль гор и встречает на своем пути этот город, разделяя его на две неравные части, ибо равнинная часть значительно больше той, что ближе к высотам, на которых воздвигнуты крепости Сан Пьетро и Сан Феличе. Обе они представляются более сильными своим местоположением, чем самими стенами, и благодаря этому выгодному расположению господствуют надо всем городом. На равнинной части по ту сторону Адидже у самых стен города находятся две другие крепости: расстояние между ними - тысяча шагов, одна именуется Старой крепостью, другая Новой. От внутренней части одной из них отходит стена, соединяющая ее с другой и служащая как бы тетивой лука, образованного городскими стенами, также соединяющими обе крепости. Все пространство между этими стенами заселено и называется предместьем Сан-Дзено. Никколо Пиччинино задумал овладеть этими двумя крепостями и предместьем, считая это дело тем менее трудным, что и вообще-то охранялись они весьма беспечно, а теперь беспечность еще усугубилась только что одержанной победой. К тому же он хорошо знал, что на войне лучше всего удается тот план, о возможности которого враг и не мыслит.
      Итак, он сам стал во главе отряда отборных вояк и вместе с маркизом Мантуанским отправился ночью к Вероне, никем не замеченный перелез через стену Новой крепости и захватил ее. Оттуда отряд его спустился вниз в город и взломал ворота Сант Антонио, куда хлынула вся кавалерия.64 Венецианский гарнизон Старой крепости услышал шум лишь тогда, когда нападающие приканчивали охрану Новой, а затем когда они взламывали ворота. Сообразив, что это вражеское нападение, люди из гарнизона подняли крик, ударили в набат, чтобы призвать народ к оружию. Горожане пробудились, не вполне отдавая себе отчет в происходящем, и наболев смелые из них схватили оружие и побежали на площадь, где находился правительственный дворец. Между тем солдаты Никколо, разгромив предместье Сан-Дзено, продвигались дальше.
      Горожане, убедившись, что герцогские люди уже в городе, и не видя никакой возможности сопротивления, стали убеждать венецианских правителей укрыться в укрепленных башнях и тем самым спасти и самих себя и город, доказывая, что для них больше смысла имеет сохранить свою жизнь, а такой богатый город спасти от разрушения в надежде на лучшие дни, чем пытаясь оказать сопротивление, погубить самих себя " обездолить город. Поэтому правители и все находившиеся в городе венецианцы укрылись в крепости Сан Феличе. Затем некоторые из наиболее видных граждан отправились навстречу Никколо и маркизу Мантуанскому, прося их пощадить город, ибо ведь лучше им с честью владеть богатым городом, чем бесчестно завладеть разграбленным. Тем более, доказывали горожане, что они отнюдь не пользовались благоволением своих прежних властителей и не заслужили ненависти новых каким-либо сопротивлением. Никколо и маркиз успокоили их и, насколько было в их силах в обстановке захваченного города, воспрепятствовали грабежу. Будучи вполне убеждены в том, что граф не преминет попытаться вернуть город, они сделали все возможное, чтобы завладеть всеми укреплениями и опорными пунктами. Те же, которые им взять не удалось, они отделили от города рвами и земляными валами, чтобы неприятелю труднее было туда проникнуть.
      XXV
      Граф Франческо находился со своим войском в Тенне. Узнав о захвате Вероны, он сперва не поверил этому, когда же известие с несомненностью подтвердилось, решил быстрыми действиями исправить свое нерадение. И хотя все военачальники его войска советовали отступить к Виченце, чтобы не попасть под удар противника, оставаясь все время на одних и тех же позициях, он решил испытать судьбу и попытаться вновь овладеть Вероной. И в то время как обсуждение вопроса еще продолжалось, он повернулся к венецианским уполномоченным и к Бернардетто Медичи, состоявшему при нем флорентийскому комиссару, и с уверенностью пообещал им захват города, если хоть одна из крепостей будет держаться до его подхода. Подняв тотчас же свое войско, он с величайшей поспешностью двинулся к Вероне. Завидев его, Никколо сперва подумал, что граф отступает к Виченце, как ему советовали, но когда вражеские части начали подходить к Вероне, держа направление на крепость Сан Феличе, он стал готовиться к обороне. Однако времени на это ему не хватило, ибо валов у крепости еще не насыпали, а солдаты, занятые грабежом и дележом добычи, рассеяны были по всему городу. Он не сумел собрать их настолько быстро, чтобы они успели помешать частям графа подойти к крепости, проникнуть через нее в город и благополучно завладеть им65 к стыду Никколо и с большими потерями для его войска. Никколо и маркиз Мантуанский сперва нашли убежище в городской цитадели, а затем по равнине отошли к Мантуе. Оттуда, собрав все, что оставалось от их войска, они присоединились к войскам, осаждавшим Брешу. Так за четыре дня войска герцога сперва овладели Вероной, а затем снова потеряли ее. Когда граф одержал эту победу, зима уже вступила в свои права, наступили холода. Графу с большим трудом удалось снабдить Брешу припасами, и он расположился на зимовку в Вероне и распорядился построить за зимнее время в Торболи несколько галер, чтобы весною с новыми силами и со стороны озера и с суши можно было окончательно освободить Брешу.
      XXVI
      Герцог, видя, что военные действия приходится на время прервать, что надежда завладеть Вероной и Брешей потеряна; что причиной всему атому советы флорентийцев и их деньги; что ни обиды, нанесенные им венецианцами, не заставили их забыть старую дружбу, и его, герцога, посулы не смогли их соблазнить, решил, что надо дать им отведать горьких плодов того, что они посеяли, а для этого напасть на Тоскану. В этом его всемерно поддержали флорентийские изгнанники и Никколо Пиччинино. Последнего побуждала надежда приобрести владения Браччо и изгнать Графа из Марки, первые горели стремлением возвратиться на родину, и все вместе убеждали герцога доводами вполне обоснованными, хотя и продиктованными их личными интересами. Никколо доказывал, что герцог имеет полную возможность послать его в Тоскану и в то же время продолжать осаду Бреши, поскольку озеро в его руках; что его прибрежные крепости достаточно сильны и хорошо снабжены; что у него остается достаточно солдат и военачальников, чтобы оказывать сопротивление графу, если бы тот предпринял какие-либо новые действия, что было бы неразумно без предварительного освобождения Бреши, а освободить ее невозможно. Так что герцог имеет полную возможность начать действовать в Тоскане, не оставляя на произвол судьбы и Ломбардию. Он добавлял также, что едва он появится в Тоскане, как флорентийцы вынуждены будут либо снова призвать графа, либо погибнуть, и что какое бы решение они не приняли, победа герцогу обеспечена.
      Изгнанники со своей стороны убеждали его, что если Никколо с войском станет приближаться к Флоренции, немыслимо, чтобы народ флорентийский, изнывающий под бременем налогов и самоуправством знати, не восстал против них. Они говорили также, что подойти к Флоренции будет нетрудно, что он свободно пройдет через Казентино вследствие дружеских отношений между тамошним графом66 и мессером Ринальдо. Таким образом, герцог, сам уже задумавший этот план, получил поддержку всех, кто его окружал.
      Между тем венецианцы, несмотря на крайнюю суровость зимы, продолжали настаивать на том, чтобы граф со всем своим войском двинулся на помощь Бреше. Граф возражал, что время года этому не благоприятствует, необходимо дождаться весны, воспользоваться перерывом для того, чтобы усилить флот, а затем, действуя и с озера и с суши, снимать осаду с Бреши. Венецианцы не скрывали своей досады и медлили со снабжением войска, так что в нем стало не хватать людей.
      XXVII
      Когда флорентийцы убедились во всех этих трудностях, они испугались, видя, что военные действия угрожают непосредственно им, а в Ломбардии достигнуто весьма немногое. Не меньшее смущение вызывали в них испытываемые подозрения насчет вооруженных сил Церковного государства, не потому чтобы против них был сам глава церкви, но вследствие того, что эти войска подчинялись не столько папе, сколько патриарху, яростному недругу Флоренции. Это был Джованни Вителлески да Корнето, сперва апостолический нотариус, затем епископ Риканати, затем патриарх Александрийский и, наконец, кардинал, или, как его называли, кардинал Флорентийский.67 Был он человек смелый, с острым умом и настолько ловкий, что сумел завоевать полное расположение папы и получить назначение главы всех вооруженных сил Церковного государства, в каковой должности он руководил всеми военными действиями, которые папа вел в Тоскане, в Романье, в королевстве Неаполитанском и в Риме. И над папой, и над своим войском он забрал такую власть, что папа уже опасался давать приказы, а войско не соглашалось подчиняться никому другому. Кардинал этот находился со своим войском в Риме, когда распространилось известие, что Никколо намеревается вступить в Тоскану. Страх флорентийцев еще усилился, ибо после изгнания мессера Ринальдо кардинал стал враждебно относиться к Флоренции: он был глубоко возмущен тем, что соглашение между флорентийскими партиями, выработанное при его посредничестве, не было соблюдено и даже обернулось к невыгоде мессера Ринальдо, ибо тот лишь из-за него сложил оружие и тем самым врагам легче оказалось подвергнуть его изгнанию. Главари флорентийского правительства со страху стали подумывать, не наступило ли время снять с мессера Ринальдо приговор к изгнанию, если им придется обороняться от Никколо Пиччинино у себя в Тоскане. Они тем более опасались патриарха, что уход Никколо из Ломбардии казался им в высшей степени несвоевременным: там его ожидали почти верная победа, здесь же все было еще гадательно. Следовательно, рассуждали они, он это делает лишь потому, что уже сговорился с кем-то во Флоренции или расставил какую-нибудь западню. Эти свои подозрения они довели до сведения папы, уже, впрочем, осознавшего, какая ошибка наделять кого-либо слишком большой властью.
      Но в то время как флорентийцы пребывали в таком смущении, счастливый случай предоставил им возможность обеспечить себе безопасность со стороны патриарха. Республика имела всюду весьма бдительных; соглядатаев, следивших за всеми, кто перевозил письма, чтобы выяснять, не затевается ли где что-нибудь против государства. Случилось, что в Монтепульчано перехватили письма патриарха к Никколо Пиччинино, написанные без ведома папы. Магистрат, ведавший военными делами, тотчас же доставил их папе. Хотя письма эти написаны были не обычными буквами,68 а содержание оказалось таким неясным, что из него нельзя было сделать определенных выводов насчет намерений патриарха, папу тем не менее напугали эти тайные сношения с неприятелем, и он решил принять соответствующие меры, а осуществление их поручил падуанцу Антонио Ридо, кастеллану римского замка.69 Получив распоряжение, Ридо стал дожидаться подходящего случая. Патриарх решил отправиться в Тоскану и накануне назначенного дня передал кастеллану, чтобы тот дожидался его утром на замковом мосту, так как им необходимо кое о чем переговорить. Антонио сообразил, что тут и предоставляется ожидаемый случай, дал своим людям необходимые указания и стал дожидаться патриарха на мосту, который примыкал к крепости и мог в случае нужды подниматься и опускаться. Когда патриарх прибыл, Ридо сперва задержал его немного под предлогом беседы, а затем подал знак, чтобы мост подняли: таким образом патриарх из главы папских войск превратился в пленника простого кастеллана. Находившиеся при нем сперва запротестовали, но, узнав о повелении папы, умолкли.
      Кастеллан пытался успокоить патриарха и обнадежить его, но тот ответил, что людей, облеченных большой властью, лишают свободы не для того, чтобы вернуть им ее, а кто по своей вине захвачен, тот не заслуживает освобождения. И действительно, через некоторое время он умер в заключении,70 а папа назначил главой своих войск Лодовико, патриарху Аквилейского.71 Хотя до того папа не хотел вмешиваться в войну между герцогом и Лигой, теперь он решил принять в ней участие и пообещал направить в Тоскану для ее защиты четыре тысячи всадников и две тысячи пехотинцев.
      XXVIII
      Избавившись от этих опасений, флорентийцы остались лицом к лицу со своим страхом перед Никколо и неясностью положения в Ломбардии, которая еще усугублялась неладами между графом и венецианцами. Для того чтобы получше разобраться в этих делах, они послали в Венецию Нери ди Джино Каппони и мессера Джульяно Даванцати, поручив им договориться обо всем, что нужно было для продолжения войны в будущем году. Нери же было особо поручено, как только он узнает точку зрения венецианцев, отправиться к графу, выяснить его мнение и склонить к действиям, наиболее соответствующим интересам Лиги. Еще не успев доехать до Феррары, посланцы эти узнали, что Никколо перешел По с шестью тысячами всадников. Эта новость заставила их поторопиться. Прибыв в Венецию, они выяснили, что правительство республики настаивает на оказании помощи Бреше еще до наступления весны, ибо город этот не в состоянии дожидаться благоприятного времени года и постройки новой армады. Если ему не помочь немедленно, он вынужден будет сдаться неприятелю, а это означало бы полную победу герцога, а для них - потерю всех их владений на суше. Тогда Нери отправился в Верону выслушать, что может сказать граф против этого плана. Тот вполне основательно заявил, что поход на Брешу в такое время года бесполезен, а для будущих военных действий просто вреден, ибо, принимая во внимание и это время, и местоположение города, у Бреши ничего добиться не удастся: его войско только зря устанет и придет в расстройство, так что с наступлением весны надо будет возвращаться в Верону за снабжением всем, что было потрачено зимой, и необходимым для летней кампании, и, таким образом, все подходящее для военных действие время пройдет в переходах туда и обратно.
      В Вероне при графе Сфорца находились два венецианских представителя мессер Орзатто Юстиньяни и мессер Джованни Пизани, которым поручено было договориться обо всех этих делах. После долгих препирательств с ними удалось прийти к соглашению, что Венеция в новом году выплатит графу восемьдесят тысяч дукатов, а другим войскам по сорок дукатов за копье и что граф поторопится с началом военных действий против герцога, дабы для того создалась ощутимая угроза, и он вынужден был отозвать Никколо из Ломбардии. Договорившись, оба представителя возвратились в Венецию, но так как сумма выплаты была весьма значительной, венецианцы действовали во всем с крайней медлительностью.
      XXIX
      Тем временем Никколо Пиччинино продолжал свое движение, достиг уже Романьи и сумел так улестить сыновей мессера Пандольфо Малатеста, что они порвали союз с Венецией и перешли на сторону герцога. Это вызвало крайнее неудовольствие в Венеции, но еще большее во Флоренции, ибо она рассчитывала сопротивляться герцогским войскам с помощью Малатесты. Видя, что Малатеста предали их, они трепетали при мысли, что Пьетро Джампаоло Орсини, командующий их войсками и находившийся во владениях Малатесты, может подвергнуться с их стороны нападению и быть обезоружен. Известие это не в меньшей мере смутило графа, опасавшегося, как бы с появлением Никколо в Тоскане он не потерял своих владений в Марке. Решив защищать свое добро, он отправился в Венецию и, будучи принят дожем, стал доказывать ему, что его переход в Тоскану был бы сейчас для Лиги гораздо полезнее, ибо вести военные действия следует там, где находится вражеский капитан со своим войском, а не там, где у него крепости и гарнизоны: если войско разбито - войне конец, а если крепости даже взяты, но войско сохранилось, война только еще больше разгорается. Он заявил также, что если Никколо не оказать решительного сопротивления, Марка и Тоскана будут утрачены, а это повлечет за собою и потерю Ломбардии, но при всех обстоятельствах, даже если бы в Ломбардии можно было сейчас действовать, он не собирается бросать на произвол судьбы своих подданных и своих друзей и, наконец, он явился в Ломбардию владетельным князем и не намерен уходить оттуда простым кондотьером. На это дож возразил, что если он уйдет из Ломбардии и переберется со своим войском на Противоположный берег По, это будет означать полную потерю Венецией всех ее владений на суше. Венецианцы приняли решение не тратиться больше на их защиту, ибо пытаться защищать то, что очевидно нельзя будет сохранить чистейшее безумие: потерять одни лишь владения и не так постыдно и не так болезненно, как потерять и земли и деньги. Если же венецианцы свои владения потеряют, тогда и станет ясно, как важно было для безопасности Тосканы и Романьи сохранение Венецией своего положения. Поэтому венецианцы совершенно несогласны с графом и полагают, что тот, кто оказался бы победителем в Ломбардии, одержал бы победу и во всех других местах. А это не так уж трудно, ибо уход Никколо с войском из Ломбардии настолько ослабляет герцога, что ему можно нанести сокрушительный удар до того, как он успеет вновь призвать Никколо или найти какие-либо иные средства защиты. Если разумно судить обо всех этих делах, то очевидным окажется, что герцог послал Никколо в Тоскану только для того, чтобы граф отказался от военных действий в Ломбардии и перенес их в другое место. Так что если граф без крайней необходимости начнет сейчас искать встречи с Никколо, это будет означать исполнение всех желаний герцога и осуществление всех его планов; если же он останется в Ломбардии, а Тоскана будет защищаться как сумеет, герцог вскоре поймет, как неправильны были его расчеты, и слишком поздно убедится, что потерял Ломбардию, не одержав победы в Тоскане.
      После того как мнение каждого и его возражения были выслушаны, пришли к решению выждать несколько дней и посмотреть, что получится из соглашения между Никколо и Малатеста, могут ли флорентийцы рассчитывать на Пьетро Джампаоло и сдержит ли папа свое обещание действовать в союзе с Лигой. Вскоре после того выяснилось, что Малатеста заключили соглашение с Никколо больше из страха, чем из подлинно враждебных побуждений, что Пьетро Джампаоло со своим войском направился в Тоскану и что папа более чем когда-либо полон готовности помогать Лиге. Эти известия придали графу мужества, он согласился остаться в Ломбардии и отпустить с Нери Каппони во Флоренцию тысячу своих всадников и еще пятьсот других. Если же дела Тосканы пойдут так, что присутствие графа окажется необходимым, ему об этом сообщат, и он сможет направиться туда без задержки. Таким образом, Нери со своим войском явился в апреле во Флоренцию, и в тот же день туда подошел Джампаоло.
      XXX
      Пока происходили все эти события, Никколо Пиччинино, распорядившись по-своему в Романье, вознамерился спускаться в Тоскану. Наметив себе путь через высокие горы Сан Бенедетто и долину Монтоне, он убедился, что эти места отлично охраняются Никколо да Пиза, и понял, что тут все его усилия окажутся тщетными. Так как флорентийцы были не подготовлены к такому внезапному нападению и им не доставало войска и военачальников, они отправили на защиту этих горных проходов значительное количество граждан с наспех набранным пехотным ополчением. Среди них был рыцарь мессер Бартоломео Орландини, коему и поручили защиту замка Марради и проходов через горы. Никколо Пиччинино, рассудив, что ему не пройти через перевалы Сан Бенедетто из-за доблести того, кто их оборонял, решил, что ему легче будет справиться с Марради благодаря трусости того, кто поставлен был там для защиты. Замок Марради находится у подножья гор, отделяющих Тоскану от Романьи, но на склоне, обращенном к последней, у самого входа в долину Валь ди Ламона. Хотя место это не окружено стенами, река, горы и сами жители делают его труднодоступным для неприятеля, ибо жители отличаются таким воинственным характером и верностью, а берега реки так обрывисты и извилисты, что подойти к крепости со стороны долины невозможно, если небольшой мост через реку защищен, а со стороны гор берега так круты, что крепость почти недоступна. Однако трусость мессера Бартоломео свела на нет и мужество жителей, и выгодное расположение замка. Ибо едва он заслышал топот вражеского войска, как, бросив все на произвол судьбы, обратился со всеми своими людьми в бегство и остановился только в Борго-Сан-Лоренцо. Никколо вступил в эту оставленную крепость, немало дивясь тому, что ее не защищали, и радуясь легкой добыче, затем спустился в Муджелло, где занял несколько замков, и остановился в Монтепульчано, откуда делал набеги на всю округу вплоть до Фьезоланских гор, и в дерзости своей дошел до того, что перешел Арно, грабя и громя все, что встречал на своем пути на расстоянии каких-нибудь трех миль от Флоренции.72
      XXXI
      Между тем флорентийцы отнюдь не теряли мужества. Прежде всего они позаботились об упрочении своего правительства, которое, впрочем, было достаточно сильным вследствие любви народа к Козимо, а также вследствие того, что все главные государственные должности заняты были могущественными людьми, чья непреклонность сдерживала всех недовольных или склонных к переменам. Благодаря заключенному в Ломбардии соглашению они знали, с какой подмогой возвращается Нери, и дожидались также папских войск. Надежды эти поддерживали их до прихода Нери, который, видя, что город находится все же в смятении и страхе, решил действовать в окружающей его местности, чтобы не давать Никколо беспрепятственно разорять ее. Он набрал среди граждан пехотное ополчение, соединил его с имевшимися в его распоряжении конными отрядами, вышел из города и отбил Ремоле, занятый было неприятелем. Там он стал лагерем и не давал Никколо делать набеги на округу, возбуждая тем самым в согражданах надежду на скорое избавление от врага. Никколо, видя, что флорентийцы, не имея достаточно войск, не начинают никаких решительных действий и в городе царит полнейшее спокойствие, почувствовал, что только даром теряет драгоценное время. Он решил предпринять другие действия, которые заставили бы флорентийцев выслать против него войска и дали бы ему возможность завязать сражение, победа в котором, как он рассчитывал, облегчит ему все остальное.
      В войске Никколо находился Франческо, граф Поппи, который при появлении неприятеля в Муджелло отошел от Флоренции, хотя до этого был с нею в союзе.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4