– Так, я наслышан, что вы сотворили на «Северном»…
      – Молчи. Молчи и никогда никому об этом не говори. Ничего не было. Ты понял? – жестко я оборвал его. Не было желания даже вспоминать, а обсуждать это – тем более. – Доставай, что есть у нас в заначке. А мы пойдем руки вымоем.
      Оставив оружие и раздевшись, мы вышли с Юркой на улицу с чайником теплой воды. Поливая друг друга и отфыркиваясь, мылись долго и тщательно. Кожа вновь задышала. Вытерлись жесткими армейскими вафельными полотенцами. Присели на лесенку, закурили, подставив лица не очень холодному ночному зимнему ветерку. Было желание вот так долго сидеть. Просто сидеть и ни о чем не думать. Сидеть и курить. В кулаке разгорается от затяжек огонь сигареты, обжигая ладонь. Благодать. Юрка вмешался в мое мажорное настроение:
      – Ты что на Пашку напустился?
      – Нечего попусту языком трепать. Что было, то прошло, а обсуждать, из пустого в порожнее переливать, тем более солдату, ни к чему. Сейчас будет ходить, трепать по КП то, что мы ему расскажем. Пусть обижается, но молчит. Я думаю, что если выберемся, тьфу, тьфу, тьфу, чтобы не сглазить, то у нас еще на дыбе спросят, что это вы, сукины дети, замышляли. Просто в бой не идти, или хотели мятеж поднять. Поэтому и тебе советую заткнуться и не вспоминать об этом.
      – Испугали ежа голой задницей.
      – Мы с тобой, родной ты мой, не на Великой Отечественной, а в войне за чью-то собственность. И вот хозяин этой собственности и спросит нас, не против него ли мы собирались повернуть вверенное оружие. Технику и людей. Юра, мы с тобой участники такого дешевого водевиля, что если бы не было так страшно, то можно было бы просто посмеяться. Вот ты знаешь, для чего ВСЕ это?
      – Брось, Слава, крыша поедет.
      – Она у меня уже съехала, раз я начал задавать такие вопросы, – я достал новую сигарету и от окурка прикурил, потом бросил его под ноги и затушил каблуком.
      – Вот так и нас с тобой, придет время, а оно придет раньше, чем мы предполагаем, выбросят. Вытрут ноги и выбросят. И как ты, когда покуришь, сплевываешь, так и нам вслед плюнут. Попомни мои слова. Если мы сейчас посмели командующему показать свои зубы, так и не побоимся показать, а если надо, то и перегрызть глотку – начальнику, командиру. Мы привыкли к крови, к смерти. Я не могу спать, если ночью тихо. Когда работает артиллерия, то сплю как младенец, а когда авиация, еще лучше.
      – Я тоже, – тихо заметил Юрка.
      – Вот ты ответь на один простой и глупый вопрос, что такое национальность?
      – Как что? – не понял Юрка. – Ты с ней родился. Если хочешь, то Богом она дана тебе.
      – А если, допустим, чеченца в младенчестве вывезли во Францию. Всю жизнь скрывали от него, кто он. Дали свою фамилию, воспитывался он в той среде. Обучался в нормальной французской школе, потом в ихнем институте, постиг их культуру. Кто ОН? Если тебе легче, то не чеченца, а русского вывезли во Францию. Жаль, что не меня. Так, Юра, КТО ОН?
      – Получается, что француз, – неуверенно произнес Юра.
      – Так вот и получается, что национальность – это не биологическая категория, а социальная. То есть люди сами создали себе проблему, придумали национальный критерий и, прикрываясь им, стравливают нас. Древние придумали аксиому, которая действует: «Разделяй и властвуй». Ты вспомни, что даже в советские времена, когда был провозглашен лозунг о равенстве наций и народов, русские служили на национальных окраинах, а «чурки» – в Прибалтике или в России, прибалты – на Украине, в Молдавии. Тем самым получалось, что стрелять, в случае бунта стрелять в соплеменников тяжелее, чем в аборигенов. А отцы-замполиты искусственно подогревали национализм.
      – А как же патриотизм? Любовь к Родине?
      – К Родине?
      – Да, именно, к Родине, – Юрка торжествовал. Вопрос был трудный.
      – А что такое Родина, Юра? – тихо спросил я. – Я не цыган, не еврей и не какой-нибудь кочевник. Но ты мне объясни, что такое Родина. Какой смысл ТЫ вкладываешь в это понятие. Раньше солдаты кричали «За Бога, Царя, Отечество!», потом «За Родину, за Сталина!» А сейчас? «За Родину и Президента!», «За Родину и Грачина». – Я сплюнул. – Лет через двадцать, может, в каком-нибудь фильме и покажут, как идут цепью на пулеметы с таким идиотским криком. И как говорил Грачин, что мальчики умирали с улыбкой на устах, всадил бы я ему грамм тридцать свинца в брюхо и посмотрел, как он бы умирал с улыбкой на устах. Так что такое Родина? Это Президент, который развалил Союз, а потом бросил нас с тобой в одно пекло, в другое, третье. А в личном деле даже отметки забыли поставить. Разве Родина, которая любит своих сыновей, пошлет их на смерть? Разве нельзя было хирургически уничтожить опухоль – Дудаева? Молчишь. Можно, все можно. И мы, и весь мир хлопали бы в ладоши, что так аккуратно все провели. Все можно, если ты не в сговоре с Дудаевым. Патриотизм? Оскар Уайльд, был такой толковый англичанин, сказал, что патриотизм – это последнее прибежище негодяев. Самый главный парадокс заключается в том, что я люблю Россию, люблю эту территорию, но не люблю правительство. А данный парадокс рождает ненависть к понятию «Родина». Трудно жить в стране, которую ненавидишь.
      – А зачем ты воюешь? И, на мой взгляд, неплохо воюешь.
      – Не подлизывайся. Сам не знаю. Родину защищаю. Парадокс. Дурдом. Здесь все просто. Черные и белые. Индейцы и бледнолицые. Мы защищаем свою Родину, которую они пытаются разорвать. Крыша едет от таких мыслей. Знаешь такой анекдот: приезжает в часть генерал и ходит, проверяет. Потом говорит командиру: «Мрачно у тебя здесь, покрась забор во все цвета радуги». Командир под козырек: «Есть!» Идут дальше. Генерал: «Поставь кровати в шахматном порядке, все веселей будет». Командир опять: «Есть, товарищ генерал!» Генерал: «Ты что, командир, личного мнения не имеешь? Под всякую чушь, ерунду отвечаешь „Есть“?» Командир: «Мнение-то я имею, а вот выслуги у меня нет, а то бы я тебя, генерал, с твоей чушью на хрен послал». Нет у меня, Юра, выслуги. А то бы не было раздвоения личности у меня.
      – Так, может, тебе к психиатру сходить?
      – И он мне объяснит, что такое Родина и чьи интересы я здесь защищаю? И почему нефтеперегонный завод мы не можем взорвать? А руки так и чешутся. Устроить кому-нибудь большое западло. Вот только если бы восстанавливали потом только они из своего кармана, то было бы хорошо, а то ведь за счет бюджета. Кстати, Юра, ты ведь знаешь, что авиация в первую очередь дотла разнесла местное министерство финансов?
      – Знаю, ну и что?
      – Давай спорить, что сейчас авиация не дворец Дудаева в темноте долбит и не склады с боеприпасами и казармы духов, а чеченский Госбанк.
      – Да ну, вряд ли, – протянул Юрка, – хотя если эти уроды сначала Минфин, а затем, по логике, накануне штурма… Вполне могут. Тем самым они предупреждают, что скоро штурм. Во гады!
      – А я о чем. Так что такое Родина, Юра?
      – Пошел на хрен. Софист несчастный. Тебе в замполиты надо было идти.
      – У меня папа бывший военный, так я от него перенял стойкую антипатию к замполитам, хотя и там иногда попадаются порядочные люди. Редко, но бывают.
      – Пошли жрать, а то околеем. Напьемся?
      – С радостью, но не получится. Тем более что и день был тяжелый. Вспомни, мы с тобой выкушали по полкилограмма водки на нос, закусывая только «курятиной», и хоть бы хны.
      – Было дело, – Юрка мрачно сплюнул. – Бля, во жизнь! Захочешь напиться и не можешь. Приеду домой – нажрусь до зеленых соплей и мордой в салат.
      – Точно. В салат. В «зимний». По самые уши. Вот только как бы не захлебнуться.
      Мы засмеялись. Когда задаешь глупые вопросы, на которые у тебя нет ответов, и ты ничего не можешь изменить, остается только плыть по течению, держаться за напарника. Мы вошли в кунг. Пашка накрыл стол и поставил в центре открытую бутылку водки.
      – Коньяк остался?
      – Остался.
      – Так ставь его на стол. Радуйся жизни.
      Юрка укоризненно посмотрел на меня. Было понятно – неизвестно, доведется ли нам выпить коньяк этот позже, но взгляд его красноречиво говорил, мол, зачем я свои гнилые мысли на бойце вымещаю. Пашка, не убирая водку, поставил коньяк. Я взял, открыл и почти полные налил стаканы. Было дикое желание напиться.
      – Поехали! – я поднял свой пластмассовый стаканчик.
      Остальные последовали моему примеру. Сдвинули свои «кубки», они прошелестели, темная жидкость коньяка в них заколыхалась, когда мы чокнулись. Опрокинул. Тяжелая, вязкая жидкость потекла вниз. Я зажмурился от удовольствия. Вот она дошла до желудка и начала там растекаться теплом. Принялись закусывать. Молча, без слов. Нечего говорить. Все уже определено, решено без нас. Можно написать рапорт и уехать домой, но такой мысли даже не возникало.
      Мы быстро жевали, как только тепло начало в желудке проходить, я разлил остатки коньяка. Юрка быстро взял свой стаканчик:
      – У нас что, просто пьянка? Пьем без тостов.
      – Нет, мы просто ужинаем, но если хочешь что-то сказать, то говори, но покороче, а то коньяк горячий, а тем более водку, я не пью.
      – Я предлагаю выпить, – начал Юра, – за то, что Бог нам помогал раньше. Я хочу выразить общую надежду, что удача нас не оставит и мы выберемся из этого пекла…
      – Чтобы через пару лет попасть в новое… – перебил и продолжил я.
      – Может, и попадем, но сейчас, а может, и через день, нам предстоит идти на Минутку, и поэтому, Господи, пошли нам удачу. За удачу!
      – Юра, ты служишь в армии?
      – Ну и что?
      – А то, что в армии единоначалие и субординация, а ты, минуя командира, напрямую обращаешься к Богу. За это можно получить взыскание.
      – Пошел на хрен, идиот! – Юрка выдохнул и опрокинул, выпил коньяк.
      Мы с Пашкой тоже опрокинули. В голове что-то зашумело. Неужели хмель появился?! Это здорово. Я боялся спугнуть это чувство и сидел, не шелохнувшись. Наступило легкое опьянение, оно нарастало и нарастало.
      – Слава, ты что? – испуганно спросил Юра.
      – Ничего, – я нехотя открыл глаза, – гад, ты мне хмель спугнул.
      Голова стала абсолютно ясной и чистой:
      – Тьфу на тебя. Тьфу на тебя три раза.
      – Чего спугнул? – недоуменно спросил напарник.
      – Чего-чего, – передразнил я его, – хмель, гад, спугнул ты мне. Я сижу и чувствую, как начинаю пьянеть, а тут ты лезешь со своими вопросами.
      – Я смотрю, что ты сидишь и как кот, который гадит, в одну точку уставился, а потом и вовсе закрыл глаза. Ну, думаю, может, поперхнулся. Извини, что кайф тебе сломал. Может, еще догонишь?
      – Хрен его догонишь, – досада меня разбирала, – но можно попробовать, наливай.
      Я взял бутылку водки, которую Пашка вначале поставил на стол, и разлил по стаканам. Мы с Юркой не закусывали. Может, после смешения водки с коньяком удастся немного опьянеть. Я встал, держа стакан с водкой.
      – Третий тост.
      – Третий, – подхватил Юрка.
      – Третий, – эхом отозвался Пашка.
      Немного постояв молча, мы почти одновременно выпили и, не закусывая и не запивая, сели на свои места. Молча, не торопясь начали закусывать.
      – Это правда, что в лоб будем Минутку брать? – спросил Пашка с набитым ртом.
      – Правда, сынок, правда, – ответил я. Я знал, что он терпеть не мог, когда его называли «сынком». Пашка взвился:
      – Какой я вам сынок! У меня у самого вот будет сынок.
      Подумал и добавил:
      – А может, дочка. А вы – «сынок, сынок».
      – Так, Паша, сынка сделать большого ума не надо – это десятиминутное дело, а потом всю жизнь мучайся. Вот из тебя, как ни старались, а так человека и не сделали.
      – Почему не сделали? – Пашка уже весь ощерился.
      – Пьешь много, нам хамишь. А мы к тебе как к родному. Надо воспитывать. Как думаешь, Слава?
      – Да, – я подхватил, – пора переходить к радикальным средствам. Ты какого хрена в эшелоне караул напоил? Пьяный часовой, да еще с оружием – преступник. Значит, ты пособник.
      – Какой пособник?
      – Обыкновенный, в тридцать седьмом приписали бы тебе диверсию и к стенке по законам военного времени. И пломбу свинцовую в затылок, – я коснулся пальцем его затылка, куда обычно стреляли при расстреле. Тот дернулся.
      – Шутки, Вячеслав Николаевич, дурацкие.
      Я закурил. Юрка и Пашка последовали моему примеру.
      – Значит, так, Паша, – начал я, – пока нас не будет…
      – А куда вы денетесь? – перебил меня Павел.
      – В подвале будем сидеть, – огрызнулся я. – Не перебивай старших. С войсками, скорее всего, пойдем. Ты, сукин сын, отвечаешь головой за машину. И за все, что в ней находится. Если что, то… – я остановил жестом Пашку, который пытался меня перебить, – если что, то передашь вещи семьям. Ты понял? А за машину голову сниму и скажу, что так было. Ты все понял?
      – Да понял, понял. Вы мне уже это в сотый раз говорите. У вас-то и вещей, кроме грязных носков, ничего и нет.
      – Вот ты их и постираешь.
      – Еще чего, – Пашка фыркнул.
      – Постираешь, постираешь, будешь нас вспоминать и, обливаясь слезами, постираешь.
      – Если и буду обливаться слезами, то только потому, что вонь от ваших носков будет глаза есть.
      – Паша, – вмешался Юра, – у нас уже своеобразный ритуал: когда предстоит серьезное дело, то мы тебе наказываем, что сделать с нашим вонючим бельем. Но так как тебе с ним неохота возиться, то ты усиленно молишься за нас, и Бог, услышав твои молитвы, охраняет нас, тем самым спасая тебя от неблагодарной работы – стирать наши носки. Кстати, а ты не забыл, как пахнут наши носки?
      – Вот еще! Я когда «молодым» был, дембелям носки не стирал, а вам и подавно не буду, – Пашка уже буквально кипел.
      Его злость нас раззадоривала.
      – Паша, ты же знаешь, что когда человек умирает, то последняя воля – закон. Слышал?
      – Ну?
      – Так вот, – голос мой стал торжественный, – наша последняя воля с Юрием Николаевичем, что когда помрем, чтобы ты постирал наши носки, погладил их и передал семье. По паре от каждого можешь оставить себе. На память. Можешь повесить на ковер над кроватью.
      – Так вы еще не помираете.
      – А вдруг…
      – Ничего я не буду вам стирать! – Пашка стал угрюмым и насупился.
      – Ладно, Паша, мы пошутили. Не обижайся. Лучше разлей остатки, – сказал Юра.
      Пашка повиновался и аккуратно разлил оставшуюся водку по всем трем стаканам. Все долго ждали, пока он не перестанет капать последние капли в свой стакан. Все про себя считали.
      – Двадцать две, – сказал Юра, нарушив тишину.
      – Я слышал, что можно из любой бутылки тридцать три капли выжать, – вмешался я.
      Взяли нашу пластмассовую тару.
      – Что день грядущий нам готовит? – спросил Юра, обращаясь к нам.
      – Хрен его знает, – ответил за всех Пашка.
      – Пусть будет то, что должно произойти. И давайте выпьем за это. За Судьбу и за Его Величество Случай! – сказал я.
      – Правильно! – поддержал меня Юра. – За Судьбу и Случай.
      Потом тихо добавил, как бы про себя, но мы отчетливо слышали:
      – К смерти надо быть готовым. Да минует меня чаша сия, – и выпил.
      – Это ты правильно сказал, Юра, что к смерти надо быть готовым. Чтобы она тебя не застала врасплох. Дела надо завершать и долгов больших не делать, а то семье придется за твою опрометчивость расплачиваться. Да минует меня чаша сия, – повторил я слова из Евангелия и тоже выпил.
      Пашка тоже выпил. Закусили молча. Подчистили то, что лежало на тарелках и в банках. Снова закурили, но уже сытые, довольные. Предстоящий день уже не рисовался таким мрачным.
      – Про какую вы чашу говорили? – спросил, с наслаждением затягиваясь, Пашка.
      – Это, Павел, сказал Иисус накануне своей смерти, обращаясь к своему Богу-Отцу. Он знал, что его казнят, ему было страшно, вот он на всякий случай и просил папашу, чтобы тот не делал этого, – пояснил я. – Когда будет время, Пашка, почитай Евангелие. Очень занимательная и поучительная книга. Очень много полезного там обнаружишь.
      – А, книги… – протянул Пашка.
      Сразу стало ясно, что Пашка не является любителем чтения.
      – Читай, Паша, читай. В книгах сосредоточена вековая мудрость поколений. На одном своем опыте не проживешь. И как ты будешь своего ребенка воспитывать? Какие примеры будешь приводить из жизни? Из чьей жизни? Из своей? Так кроме как пьянки, ты ничего не видел. Вот и будешь рассказывать, как нужно пить. Или как ты в эшелоне караул напоил? – Юрку явно тянуло пофилософствовать.
      – Не компостируй, Юра, парню мозги, – я вмешался. – По крайней мере, ему не грозит шизофрения.
      – Это почему же?
      – Когда был курсантом, была у меня подружка из медицинского. Так вот она рассказывала: им на курсе по психиатрии говорили, что если человек не читает книг, то он не склонен к шизофрении. Потому что, читая книгу, человек сопереживает героям и пропускает все через себя. Тем самым на его личность накладывается отпечаток личности книжного героя, и происходит смещение личности читателя. Что-то еще. Но это было так пересыпано медицинскими терминами, что из ее объяснения я запомнил только вот это.
      – М-да, ты прав. Пашке шизофрения не грозит. А вот белая горячка – точно! – вынес резюме Юра.
      – Если в наше отсутствие будут раздавать гуманитарную помощь, то подойдешь к замполиту бригады подполковнику Казарцеву, скажешь, что от нас. Заберешь у него на себя и нас помощь. Если ты, гад, выпьешь наше пиво, то вешайся. Размеры одежды и обуви знаешь. На всякий случай запишем. И самое главное, он должен дать побольше сигарет. Если забудет, то напомнишь, что он-де обещал сигареты. Понял?
      – Понял. А много сигарет будет?
      – Не знаю. Но надеемся, что много. Не бойся – поделимся. Мы когда-нибудь тебя обходили?
      – Нет. Не было. Это другие штабные офицеры прячут свое добро, а вы – нет.
      – Вот видишь. Мы думаем, как тебя накормить, напоить, накурить. А ты, засранец, носки постирать нам не хочешь! – опять начал гнуть свое Юрка.
      – Не буду я стирать вам носки! – взорвался Пашка.
      – Не ори на офицеров, а то можно и в глаз схлопотать, – сказал Юрка. – Мы пойдем отольем, а ты пока прибери и подумай насчет носков. Кунг проветри, а то спать невозможно. Хоть топор вешай.
      – Не буду я носки стирать! – уже сквозь зубы тихо и упрямо процедил Пашка.
      – Ты что его заводишь? – спросил я, закуривая и пристраиваясь рядом с Юркой, когда отошли от машины.
      – Скучно, – просто ответил Юра.
      – Такое впечатление, что тебя что-то гложет.
      – Ничего не гложет, просто весь вечер голову ломал над твоими дурацкими вопросами. Что такое Родина?
      – А, тоже проняло? Так что же такое Родина?
      – На хрен!
      – Нет, ты меня на хрен не посылай. Ты ответь на вопрос о Родине.
      – Ты бы еще о смысле жизни у меня спросил бы.
      – Нет, Юра, этого точно никто не знает, а вот по поводу Родины ты ответь!
      – В одном ты, Слава, прав. Родина и правительство – два понятия несовместимые.
      – Родина и государство, – поправил я Юру.
      – Хорошо, когда страна твоего проживания с одной культурой, например, как Израиль.
      – Так в Штатах вон сколько, как в Вавилоне. И понимают друг друга. И не собирается штат Техас выходить из состава США. А почему? А потому что там хватает работы. Если ты не лодырь, то живешь как человек.
      – Правильно, а у нас все с ног на голову поставлено.
      – Ладно, хватит философствовать. Один черт, ничего не узнаем и не добьемся. А настроение Пашке своими носками мы надолго испортили.
      – Это точно. Постреляем? – Юра достал из кармана захваченные осветительные ракеты.
      – Давай! – я взял у него несколько штук.
      Разойдясь в стороны, мы подняли вверх на вытянутых руках эти ракетницы и дернули за запальные шнуры. Раздались почти одновременно два громких хлопка, и с громким шипением ракеты устремились в темную высь. Там, на высоте, они с треском зажгли свои огни и устремились к земле. Часовые тоже периодически запускали осветительные ракеты, и поэтому все вокруг почти постоянно было залито неживым, мертвым огнем. Предметы отбрасывали неестественные, причудливо изломанные тени. Когда запускаешь ракеты, то кажется, что Новый год дома. Я постоянно на каждый Новый год приносил из части осветительные ракеты, и после полуночи мы всей семьей выходили на улицу и запускали их. Я радовался вместе с сыном. Сейчас такое же чувство охватило меня. Выбросил пустую гильзу, взял следующую ракету и, не дожидаясь напарника, запустил ее. В воздухе кисло запахло сгоревшим порохом. Юра тоже не отставал от меня.
      – Пойдем спать? – спросил я, когда последняя наша ракета погасла.
      – Давай по последней покурим и пойдем, – отозвался напарник.
      Закурили. Помолчали.
      – Как думаешь, вместе пошлют? – нарушил молчание Юра.
      – Не знаю. Может, вместе, а может, и нет.
      – Могут и во второй батальон засунуть, пока нового начальника штаба не назначат.
      – Там ротных толковых полно. У нас что, в бригаде мало желающих начальником штаба стать?
      – Желающих много, а вот с опытом штабной работы – мало.
      – Думаешь, тебе предложат покомандовать пока штабом?
      – Может. Тебя-то не отправят. Ты офицер по взаимодействию.
      – Поживем – увидим.
      – Представь, сейчас мужикам в батальонах готовить технику, людей, уточнять порядок колонны. Боеприпасы, люди. Какое счастье, что удалось вырваться с командных должностей. Хуже нет в войсках должности ротного. Как собака бегаешь.
      – Это точно. На эту тему есть хороший анекдот, только с военно-морским уклоном. Вызывают в штаб флота старого командира подводной лодки и говорят: «Мы хотим ввести новые льготы для плавсостава. Как вы на это смотрите?» Командир, старый, прожженный морской волк: «Хорошо смотрю». Кадровик: «Мы хотим увеличить оклад, квартиры вне очереди, путевки давать в дом отдыха. Мы думаем, что когда об этом на берегу узнают, то их от зависти разорвет. Вы как считаете?» Командир: «Это точно. Но когда первого разорвет, вы меня на его место поставьте, пожалуйста!» Вот и у нас. Какие бы льготы ни обещали ротным, взводным, какие бы дифирамбы ни пели, один хрен, надо держаться подальше от этих командных должностей.
      – Пошли спать. День трудный будет.
      – Да. Неизвестно, когда еще предстоит выспаться толком. Слава, а ты знаешь, ты паразит знатный.
      – С какой это стати?
      – Да со своими глупыми вопросами. Родина, не Родина. Государство, страна. Тьфу. Голова разламывается.
      – Зато мне хорошо. Выговорился, и вроде лучше. Пусть другие мучаются.
      – Вот и я говорю – паразит.
      – Не мучай себя. Самокопание никому пользу не приносило. Пока забудь. Выйдем живыми – поговорим. В ближайшие дни нам некогда будет думать. Пусть рефлексы работают.
      – Это правда, пусть нервная система поработает. Пацанов только жалко. Много их тут останется.
      – «Навеки девятнадцатилетние», как у Бакланова.
      – Хватит, опять завелся. Пошли спать.
      Мы подошли к нашей машине, выбросили окурки и зашли внутрь. Пашка за время нашего отсутствия успел прибрать и уже лежал в постели.
      – Ты сегодня не в карауле?
      – Нет. Завтра моя очередь, и то днем.
      – Шланг да и только. А кто мой сон оберегать будет?
      – Ваш сон, сами и сторожите.
      – Опять хамит. Надо будет тебя заставить копать окоп для стрельбы с коня стоя.
      – Для стрельбы с коня стоя?
      – Именно, а то уж больно языкастый стал.
      – А высота коня?
      – Три метра.
      – Таких коней не бывает.
      – Бывает. В Москве памятник Юрию Долгорукому видел? Вот для его коня и его самого и будешь копать, если еще хоть раз будешь дерзить. Понял, балбес?
      – Понял, понял, – проворчал Пашка, отворачиваясь от нас. Он знал, что если нас «достать», то мы можем многое сотворить.
      Мы в который раз сняли только ботинки, носки, ослабили ремни на брюках. Автомат у меня у подножия топчана, у Юрки – на гвозде над головой. Пару гранат в изголовье под матрас. Трофейный ПБ – под матрас на уровне бедер, патрон в патронник и на предохранитель. Теперь можно забыться в коротком сне. Жаль, что не удалось опьянеть. Юрка, гад, помешал. Завтра я ему напомню. Лампочка, освещающая наше помещение, висела у меня над постелью. Я выкрутил ее наполовину, все погрузилось в темноту. На прощание объявил:
      – Отбой в войсках связи.
      Закончился еще один долгий день очередной войны. Богу, Судьбе, Случаю было угодно, чтобы я остался жив. Помогите и дальше. Вся прожитая жизнь мало что значила, впереди был самоубийственный штурм Минутки. Господи, помоги! После этого мысленного обращения к Богу я уснул.
 

Глава 8