Всякий почему-нибудь да ходит по миру. Я ведь засмеялся вовсе не в обиду тебе, я не хотел с тобой ссориться. Я вспомнил, что тоже на своем веку много глупостей делал. Из-за одной большой глупости уже пятый год не вижу ни жены, ни детей, ни матери. Да и на родину-то с тех пор не смею показываться и живу вот так, вместе с нищими таскаюсь, чтобы как-нибудь не поймали да не услали в Сибирь. У тебя, может быть, нет семейства, так тебе хорошо - одна голова не бедна; тебе все равно, где бы ты ни был, лишь бы был сыт, а вот мне-то каково! Ведь у меня семейство-то какое! Детей маленьких пять человек. Все время о них думаю. Я сам готов какую угодно нужду терпеть, только бы они были сыты да покойны, только бы им было хорошо...
      В это время отворились ворота, и все бросились туда. Мы с новым товарищем отправились вместе с прочими. Получив подаяние, он мне говорит:
      - Пойдем, брат, выпьем чайку за наши прегрешения, да поболтаем о нашем житье-бытье. У меня есть немного лишних денег, и мы можем позволить себе такое развлечение.
      Я согласился, потому что мне некуда было идти. В это время для нищих отдых; ходят за подаянием только утром по домам и по разным заведениям и вечером в городе, где редкий купец не подаст копейки на двоих. А сейчас был первый час.
      Пришли мы в харчевню и сели в угол, подальше от других.
      - Где ты живешь? - спросил меня мой новый знакомый.
      - Везде, - отвечал я ему. - Вся Москва - моя квартира: где придется, там и ночую.
      На это он засмеялся и говорит:
      - Да, в такой квартире можно жить нашему брату. В другом городе сейчас бы заметили, а здесь, как в море, никто тебя и знать не знает. Вот давеча встретилась у ворот, где мы были, беглая девка с ребенком, которого она украла. Нянька гуляла с ним в Петровском парке, да заговорилась с кем-то, а девка эта и успела подцепить его в это время. А ребе нок-то сын какого-то богатого купца. Я это знаю потому, что эта девка ночует у Драгомиловской заставы, на том же постоялом дворе, где и я живу. Она об этом сама мне рассказывала, когда была пьяна. Просила научить ее, как ей этого ребенка отнести назад, потому что, говорит, он ей очень надоел: все плачет. Вот ведь, живет же она, и горя ей мало, а отец-то с матерью, чай, как сокрушаются да с ума сходят по сынку!
      - А зачем же ей понадобился этот ребенок?
      - Да она, вишь, думала, что с ребенком-то ей станут больше подавать, а то на девок мало обращают внимания. Всякий говорит: "Шла бы работать в огород или куда там в другое место". А где же ей работать? Она в барском доме жила, за барыней ходила, а после обокрала ее и убежала. Прораспутничала года два, а теперь некуда деться, есть нечего, вот она и пустилась нищенствовать. Куда же она после этого годится? Ну, да что об этом толковать. Ты вот лучше послушай, что я о себе расскажу, да посоветуй, что мне делать. У меня здесь нет знакомых, знающих дело и которые могли бы дать совет. А у тебя, верно, найдутся такие. Если поможешь, я тебя поблагодарю, как следует.
      - В чем дело-то? - спросил я. - Если начал рассказывать, так рассказывай обо всем откровенно. И будь уверен, что для меня все равно, кто бы ты ни был и в чем бы дело твое ни заключалось. А что касается делового человека, то у меня есть на примете двое, на которых можно положиться, потому что они люди верные и зла тебе не сделают.
      - Больше того зла, какое я сам себе сделал, мне никто сделать не может. Теперь дорога одна: туда, куда Макар телят гонял без шапки.
      "Ну, - подумал я про себя, - видно, ты парень-то аховый, надо дело с тобой вести осторожно".
      Допил он чашку чаю, посмотрел на меня пристально и начал рассказывать:
      - Местожительство мое отсюда далеко. У меня есть там семья и свой дом. Верстах в пяти от нашего села, на большой дороге, я держал постоялый двор. Раз, это было зимой, приехали ко мне на постоялый двор двое незнакомых постояльцев в нетрезвом виде.
      - Хозяин, - сказал один из них, - поставь нам самовар, да вели распрячь нашу лошадь.
      Жена моя начала ставить самовар, а я пошел распрягать лошадь. Подошел к саням, там на рогожке лежит двухствольный пистолет; посмотрел и в сено нет ничего. Лошадь вся в поту, насилу на ногах стоит. Распряг я лошадь, взял пистолет, отнес его в комнату и положил возле них.
      - Ну что, хозяин, распряг лошадь? - спросил один.
      - Да. И поставил к месту. Видно, она уж очень устала - вся в поту.
      - Да, мы-таки шибко ехали на ней.
      В это время жена принесла самовар и спросила: не надо ли чего?
      - Водочки, если есть.
      - Как не быть? - сказал я. - Сколько угодно. - Достал графинчик и поставил перед ними на стол.
      Сели они и начали меня расспрашивать: давно ли держу постоялый двор, велико ли у меня семейство, есть ли работники, много ли приезжает постояльцев и можно ли останавливаться в другой избе.
      - Отчего же нельзя? Милости просим.
      После ужина, не молясь Богу, улеглись на печи спать.
      В эту же ночь приехал ко мне обоз. Я провозился с ним до петухов. Когда управился, пошел посмотреть лошадь постояльцев. Из любопытства подошел к саням, отвернул рогожку- а у них там лом, и весь-то в крови, да две нагайки с осьмушечными гирями на концах. "Вот так ребята, чтобы черт их побрал! И откуда и нелегкая принесла?" - подумал я про себя. После этого дал овса лошади, осмотрел двор, запер ворота, да и лег спать. На рассвете мои постояльцы разбудили меня. Один вынул десятирублевую бумажку, дал ее мне и произнес:
      - Спасибо, хозяин, за хлеб, за соль.
      - У меня сдачи нет с десятирублевой, - сказал я.
      - Нам сдачи не нужно. Возьми всю, да и разживайся с нашей легкой руки. А что, лошадь накормлена?
      - Накормлена вдоволь. Только не успел напоить.
      - Напои и запряги, а то нам пора ехать.
      Все сделал, проводил их со двора и лег спать. Часу в девятом утра приезжает ко мне становой. Вошел в избу и, не снявши фуражки, закричал:
      - Где хозяин?
      Я вышел и начал ему кланяться.
      - Кто у тебя нынче ночью стоял на дворе?
      - Обоз с хлебом.
      - Еще кто?
      - Стояли двое.
      - Куда же они поехали?
      - Не знаю.
      - Давно ли?
      - На рассвете.
      - В какую сторону они поехали?
      - Не видел.
      - Что они говорили?
      - Спрашивали: давно ли я держу двор, велико ли семейство у меня и есть ли работники. А больше ничего не говорили, - сказал я.
      - Еще что говорили?
      - Больше ничего. Пили чай, ужинали, ночевали, а утром уехали.
      - Какими деньгами они расплачивались?
      Думаю, как сказать? Правду - беду наживешь. Дай лучше солгу.
      - Медными, - ответил я.
      После этого становой, не говоря ни слова, вышел из избы, сел в тарантас и уехал. Через полчаса приезжает сотский. Вошел в избу, помолился Богу, да и спрашивает:
      - Останавливались у тебя нынче ночью двое?
      - Останавливались, - сказал я. - У меня уже был становой, и я ему все рассказал. Да скажи, пожалуйста, что это за тревога?
      - Ты разве не слыхал? Нашего сидельца Ефима Панкратьева убили в кабаке и ограбили. А у него, слышь, одних казенных денег было тысячи полторы, как сказывал поверенный.
      - Вот так ребята! А ведь с виду-то какие смирные! А не слыхал ты, кто они и откуда?
      - По приметам-то, вишь, говорят, что подносчики.
      - А откуда?
      - Это никто не знает.
      Когда сотский уехал, я нечаянно взглянул на полку, а там их пистолет лежит. Я его тотчас же вынес из горницы и зарыл в яму. "Вот бы становой увидал, - подумал я, быть бы бычку на веревочке".
      После той истории прошло с полгода, и об убийцах перестали толковать. Вот, не помню в какой-то праздник сижу у ворот да посматриваю на дорогу. Гляжу, идут двое мужичков в лаптях, с котомками за плечами и прямо ко мне. Тут только я узнал, что это те самые постояльцы, что ночевали у меня и пистолет еще забыли. Признаться, у меня душа замерла.
      - Здравствуй, добрый хозяин, - сказали они.
      - Здравствуйте, добрые люди, - отвечал я.
      - Мы зашли к тебе по старой памяти, чаю напиться.
      - Милости просим.
      - Только ты нам отведи особую комнату, а в общую мы не пойдем.
      Отвел я их в особую комнату. Жене велел самовар подать, а сам пошел опять за ворота.
      Через полчаса выходит жена и говорит:
      - Тебя постояльцы зовут.
      Я пришел к ним.
      - Садись с нами, хозяин, выпей водочки или чайку, а то ты нынче больно скучен. Полно, не горюй. Или денег нет у тебя? Коли нет денег, мы дадим, сколько хочешь. Только будь нам добрым приятелем и живи с нами по душе. А в ответе за нас не будешь. Ну-ка, скажи, зачем после нашего отъезда был у тебя становой?
      - Спрашивал об вас.
      - Да об нас ли? Мы, кажись, ему ни на что не нужны.
      - Не знаю. Тут, вишь, в восемнадцати верстах отсюда, в одной деревне убили сидельца.
      - Все-таки мы становому не нужны, потому что не мы же убили сидельца. А он бы лучше взялся за его любовницу, тогда бы дело и открылось. А за проезжающими гоняться не следует. Разве мало их по дорогам. Я, к примеру, тебе, хозяин, расскажу такой же случай. Было это в одной деревне, в М-ой губернии. Проезжали извозчики этой деревни и остановились у кабака выпить водочки. Стали стучать в ворота- а дело-то было на рассвете - нет ответа. Они в окно пошли посмотреть. Взглянули, да как закричат: "Братцы, у сидельца-то голова отрублена!" Через полчаса вся деревня была в тревоге: суетились, бегали, ахали и наконец-то догадались послать за становым. Приехал становой, созвал, как следует, понятых, отпер дверь и вошел в избу. У самого порога лежит розливщик с разрубленным плечом и головой, буфетчик на буфете тоже с изрубленной головой, жена его на печке с распоротым брюхом, а ее сын, целехонек, лежит возле нее и спит. Становой разослал гонцов в разные концы задерживать подозрительных людей. Потом приехали другие начальники. Все толкались, рассуждали, осматривали, а не догадались взглянуть за бочки с вином - за ними лежал убийца, пьяный, и спал мертвецким сном. Так точно и в этом деле, чай, нахватали людей-то много, а убийца, смотри, сидит где-нибудь на печке.
      - Где же ваша лошадь, на которой вы при езжали в прошлый раз? спросил я у них.
      - Она теперь стоит в деревне, и мы хотели попросить поставить ее у тебя.
      - В какой же деревне?
      - В Подмачалихе.
      - А сами-то вы откуда?
      - Мы издалека. Ездим по деревням, скупаем тряпье и иногда долго проживаем в деревнях.
      При этом рассказе у меня отлегло от сердца, и я сказал:
      - Пожалуй, приводите вашу лошадь, уход за ней гарантирую хороший: всегда вовремя будет и накормлена, и напоена.
      В этот вечер я изрядно подгулял с ними, а на другой день они собрались ехать. Дали мне взаймы сто рублей, которые были мне очень нужны, и сказали, что более недели не увидятся со мною.
      Через полмесяца они приехали опять, уже вчетвером и привезли целый воз тряпья. С этого времени они постоянно у меня жили. Приезжали и уезжали, приходили и уходили, привозили и увозили тряпье, холст, нитки, хлопок и за постой мне платили всегда исправно.
      Вот, думал я, как можно ошибиться в людях. Я полагал, что они какие-нибудь разбойники, а на самом деле выходит, что они хорошие люди.
      Надо было мне съездить в город, который находился в 50-ти верстах. Когда я проезжал мимо того села, где совершилось убийство, то заехал к знакомому дворнику попить чайку и потолковать с ним. Он мне рассказал опять об этом убийстве. Оказывается, сам откупщик взялся за дело и дает много денег тому, кто откроет убийцу.
      - Воров-то теперь, - говорит дворник, - целая шайка. На больших дорогах стали шибко пошаливать. Вот недавно у одного мужика отняли лошадь. Он ехал хмельной, а на него вдруг четверо наскочили, выпрягли лошадь и ускакали.
      Покалякав так с ним, я простился и поехал в город.
      Когда вернулся домой, жена рассказывает, что из наших постояльцев был только один, да и то на минуту. Приехал верхом на пегой лошади, спросил о товарищах и, узнав, что их нет, уехал в город, говорит, посылку получать.
      В эту же ночь приехал один из них, привез два тюка бумаги и тотчас же, не говоря ни слова, куда-то уехал. На рассвете ко мне въехал обоз с бумагой. Я спросил мужиков:
      - Куда и откуда везут бумагу?
      - Едем издалека в Москву, - отвечал один.- Да вот в двенадцати верстах отсюда с нами случилось несчастье.
      - Какое? - спрашиваю я.
      - Ночь стояла темная, ненастная, - начал рассказывать мужик, - вот мы и вздремнули. Приехали в одну деревню и остановили лошадей напоить. Стали считать воза, а одного нет. Мы послали парня в погоню, а другого в город заявить о пропаже. Парень-то гонял, гонял лошадь, так и не напал на след. Что тут будешь делать? Воз-то ведь не маленький, да и лошадь-то жалко четырех годков, такой славный был жеребчик. Что-то еще с нами будет?
      В это самое время подъехал к воротам постоялец и кричит мне:
      - Подь-ка сюда, хозяин!
      Я подошел к нему и позвал в дом.
      - Нет, не пойду, некогда, - отвечал он.- Я хотел тебе сказать, чтобы ты никому не сказывал, что мы у тебя останавливались и что свалили два тюка с бумагой. Больше некогда толковать, завтра потолкуем хорошенько. А теперь поеду выручать товарищей. Прощай!
      "Что за пропасть, не нажить бы с ними беды. Парни-то больно мудреные", - подумал я про себя.
      На другой день вечером приехал опять постоялец, спросил самовар, позвал меня к себе и сказал:
      - Хозяин! Мы теперь с тобой долго не увидимся. Товарищи мои уехали, и я нынче еду в Москву. Тюки, которые у тебя лежат, ты побереги и будь уверен, что за твое расположение мы будем очень благодарны. И вот тебе в задаток 25 рублей. Будь молчалив, на все вопросы отвечай: ведать не ведаю, знать не знаю. Это спасет тебя от наказания. Ну, прощай, хозяин. Завтра мы не увидимся с тобой, потому что я уеду чуть свет.
      Утром приехал ко мне двоюродный брат, поздоровался, да и говорит:
      - Хочу известить, что о тебе идет дурная слава: говорят, ты держишь притон разбойников, которые грабят в здешней стороне и убили сидельца.
      - Кто же это говорит? - спросил я.
      - Писарь станового. Он вчера ночевал у меня, выпил порядком и разболтал: "Брата-то твоего скоро приберут к рукам за то, что он держит разбойничий притон. Недавно у одного мужика в деревне Калинкине остановились двое скупщиков тряпья, двое суток простояли, украли 20 холстов да и уехали. Их изловили и к нам привезли. Они показали, что они крестьяне Т-ой губернии, скупают тряпье, что останавливались на таких-то постоялых дворах, в том числе у твоего брата. Фомина, дворника требовали, а потом и твоего брата потребуют. За них являлся ходатай, какой-то мещанин. Становой и его задержал.
      Пока брат рассказывал, меня мороз по коже продирал. "Ну, как найдут тюки!" - подумал я. Не успел проводить хорошенько брата, как вдруг, смотрю: бежит мой постоялец и говорит впопыхах:
      - Хозяин, одевайся скорее, поедем со мной, а то дело будет худо.
      Не понимая ничего, я оделся, простился с женой и наказал ей говорить всем, что я уехал в город. А если найдут тюки, то чтобы сказала, что они оставлены каким-то приезжим, который их скоро возьмет.
      На шестой день мы уже были за 200 верст от наших мест. Доехали до Р-ни и остановились на постоялом дворе отдохнуть. Нам подали самовар, а за чаем постоялец сказал мне:
      - Ну, теперь, хозяин, я должен поговорить с тобой откровенно обо всем. Мы теперь свободны, преследовать нас некому. Теперь надо думать о том, чтобы поскорее добраться до Москвы и устроиться там как-нибудь. Паспорт у меня чистый; товарищи мои обо мне ничего сказать не могут, потому что не знают, кто я. Познакомился я с ними в Туле и представился мещанином, но я им никогда не был. Мне, стало быть, бояться нечего. А тебя-то я около себя как-нибудь прилажу. Ну, слушай же дальше.
      Путались мы по разным деревням под именем скупщиков тряпья, делали, где приходилось, мелкие кражи: у пьяных, проезжающих мужиков отнимали лошадей и продавали их тоже проезжающим мужикам. Наконец, в известной тебе деревне я с товарищем угомонил сидельца и ограбил его.
      Дальше рассказывать не буду, потому что ты, верно, догадался уже, что два тюка бумаги, привезенные на двор, были нами украдены вместе с лошадью, которую мой товарищ продал за бесценок. Теперь все товарищи мои содержатся у станового пристава: они были взяты с поличным. Я узнал, что двое сознались во многих кражах, теперь добиваются откровенного признания от третьего, моего товарища по убийству. И если он сознается, тогда, наверное, примутся за тебя, как за пристанодержателя воров. О себе-то я мало забочусь, потому что неизвестен. Но тебя мне стало жаль - ведь у тебя семейство. Вот поэтому-то я и решил увезти тебя от неприятностей. Я был очень рад, что ты согласился со мной ехать. О жене твоей не беспокойся. Ей не будет ничего, потому что она ничего не знает.
      - Скажи, пожалуйста, чем все это должно кончиться? - спросил я у него. - Неужели я не возвращусь к моему семейству и должен скитаться по свету?
      - Чем кончится и как - я этого не знаю: об этом знать мы после будем. А теперь покуда оставим себя на произвол судьбы. Денег нам с тобой хватит года на два, а там - что Бог даст!
      Приехали мы с ним в Москву и остановились у его знакомого живодера за Серпуховской заставой. Там прожили всю осень до самой зимы.
      Каждый день ходили на Даниловку, в трактир чай пить, и в каждый торг отправлялись на Конную с живодером, где он нас выдавал за барышников, приехавших на время из Тамбова в Москву.
      Однажды вечером в трактире живодер увидал знакомого ему хлебника и, подозвав его к себе, начал расспрашивать: у кого он живет и к кому хлебы носит?
      Рассказывая о своем хозяине и о своих покупателях, хлебник упомянул об одном богатом барине, у которого есть камердинер, молодой человек, большой охотник до бильярдной игры и кутежа.
      - Откуда же он берет на это деньги? - спросил живодер.
      - Таскает у барина, у него денег-то - хоть лопатой греби!
      - Вот кабы ты притащил к нам этого угара! Мы бы устроили для него веселье другого рода. Ведь у нас даром что деревня, а веселье городское.
      - Привезти-то я его, пожалуй, привезу, да что из этого выйдет?
      - Мы там увидим, что из этого выйдет. Надо сначала посеять, а потом уж и увидим, что земля родит.
      - Хорошо, - сказал хлебник, - в воскресенье я постараюсь его привезти.
      И вот, в воскресенье камердинер, хлебник и живодер уже пьянствовали в Троицком, что на Воробьевых горах.
      Через неделю после этого живодер, позвав нас с моим благодетелем в трактир, рассказал нам, что камердинер украл у барина шкатулку с деньгами и теперь кутит с девками в Троицком.
      - Что же вы хотите с ним делать? - спросил мой благодетель у живодера.
      - Я ему советовал ехать в Одессу и сделаться купцом.
      - А много денег-то у него?
      - Я говорю тебе - полная шкатулка.
      - Ах, черт возьми, какое счастье для человека! А что, он добрый малый? - спросил мой благодетель.
      - Стало быть, добрый, когда вместе с нами ку тит, да еще нам с хлебником подарил 50 рублей за то, чтобы мы ему посоветовали, что ему делать.
      - Познакомь ты меня с этим кутилой, - авось я сделаю с ним делишки как следует.
      - Изволь. Отправимся хоть сейчас.
      Напившись чаю, они ушли. А я от нечего делать отправился на Конную посмотреть лошадей.
      В этот день живодер и мой благодетель не ночевали дома.
      Наутро они вернулись вместе с хлебником и тут же отправились в трактир, куда пригласили и меня.
      Усевшись в каморке, знакомец мой вытащил из-за пазухи узелок с деньгами и, отсчитав каждому из них по сто красненьких, сказал:
      - Спасибо вам за знакомство, дело я уладил ловко. Теперь камердинер сапоги чистит черту.
      - Куда же ты его вчера проводил? - спросил живодер.
      - На Девичье поле, в огороды. Разве я стану возиться с ним!
      Напившись чаю, он сказал мне:
      - Пойдем к Серпуховским воротам, там я тебе денег дам, распрощусь с тобой, и ты меня больше не увидишь, потому что я нынче же уеду отсюда.
      - Куда же? - спросил я.
      - В Казань.
      - Что же я буду без тебя делать?
      - Тебе совет дадут, что делать.
      В трактире он дал мне 200 рублей. Весь этот день мы пьянствовали, а в ночь мой благодетель уехал, и больше я нигде его не встречал.
      Через неделю после его отъезда камердинер был найден удавленным на Девичьем поле.
      Проживши деньги, мне ничего не оставалось делать, как идти по миру.
      Вот тебе, капитан, история моей жизни.
      Теперь прошу тебя дать мне совет и познакомить с деловым человеком.
      Часть восьмая
      Рассказ 27
      (Продолжение предыдущего рассказа)
      - Послушайте, капитан, я бы желал этого бродягу видеть лично...
      - Это весьма не трудно, - отвечал он мне. - Нам с вами стоит только отправиться пораньше утром в Драгомиловскую слободку, и мы его там непременно увидим. Я вас выдам ему за пописухина, и он будет очень рад. Потом я вас познакомлю и с самим пописухиным - этому скажу, что вы господский человек и нуждаетесь в паспорте. Но помните, что с ним вести дело нужно осторожно, потому что он большой руки плут.
      Вот с неделю тому назад зашел к нему утром рано и попросил похмелиться: у меня в то время не было денег. У него же, я знал, даже если нет денег, так есть кредит. Он был рад моему предложению, и мы отправились на Смоленский рынок. По дороге мы увидали бегущую по другой стороне улицы кухарку.
      - Анна, Анна! - закричал он. - Куда бежишь?
      - Ах, Василий Ермолаевич, сколько времени я собиралась к вам, да все некогда, а как нужно-то! - прокричала она, не останавливаясь.
      - Приходи, я по утрам всегда дома.
      - Приду, непременно приду.
      - Вот, баба-то, угар! - сказал он мне. - Какого хочешь парня заткнет за пояс. Я познакомился с ней два года тому назад через хозяйскую сестру, у которой она проживала без всякого вида под именем ее родственницы.
      - А кто она такая?
      - Да Бог ее знает, разве мне нужно узнавать, кто она такая. Мне нужны деньги. Я с нее 30 рублей взял и вид достал - с этим-то видом вот она теперь и поживает у купца. Месяц назад приходила к нам в дом сестра хозяина и сказала, что ей нужен паспорт. Вот за этим-то она, верно, и хочет ко мне прийти.
      - Да почему же хозяйская сестра об этом знает?
      - Как же ей не знать? Она с ней очень дружна и живут они между собой, как сестры. Она знает даже и то, что Анна, живя в каком-то городе, вместе с кучером обокрала купца. А потом у нее и проживала до поступления здесь в должность. Я полагаю, что тут она долго не задержится, что-нибудь да напроказничает. Баба-то больно вор. Не знаю, куда она после скроется. Ей уже жить в Москве будет нельзя. И потому хочу ей посоветовать выйти замуж за отставного солдата.
      - Как нельзя? Да разве мало здесь таких людей, которые за деньги готовы какому хочешь мошеннику дать у себя убежище? - спросил я.- А про себя подумал: "Постой, брат, я сам узнаю кое-что об этой кухарке. Тебе, видно, известна вся ее подноготная, да не хочешь мне откровенно рассказать". Потому спросил: - Скажи мне, пожалуйста, почему же они были так откровенны, что рассказали тебе о краже?
      - Да рассказала-то мне об этом хозяйская сестра, а не Анна. Сама-то она у меня только просила совета: что ей нужно будет делать, если ее нечаянно обознают.
      - Что ж ты ей посоветовал?
      - Что посоветовал? Конечно, велел в любом случае не робеть и не объявлять о настоящем своем звании, а говорить смело, что она крестьянская девка из такой-то деревни.
      - Ну а как туда наведут справки и там скажут, что у нас такой нет и никогда не было, да и паспорт-то окажется фальшивым? Тогда-то что она должна будет говорить? Ведь она тогда покажет на тебя и во всем признается.
      - У меня взять нечего: знать не знаю и ведать не ведаю, да и тебя-то, мать моя, в первый раз вижу! - скажу я тогда.
      - Да этому, брат, не поверят, этим не отделаешься. Она тебя тогд а уличит хозяйской сестрой и скажет, пожалуй, еще, что и обокрасть-то ты ее научил, для того чтобы получить себе от нее деньги за свои хлопоты.
      - Что хочешь говори, уж ей со мной тягаться будет трудно, да она и сама не захочет путать меня из-за пустяков. К тому же я бывал уже в переделах-то не раз, и все сходило с рук благополучно. Вот не хочешь ли, я расскажу тебе маленькую историю, от которой я во время службы моей очень счастливо отделался?
      В одной губернии, в какой именно, я не скажу, да и знать-то, я думаю, тебе об этом вовсе не нужно, жил на фабрике крестьянский сын по имени Василий, малый лет девятнадцати, красавец собой. За пьянство и за распутное поведение его отдали, по мирскому приговору, в военную службу.
      В полку он прослужил около года, а потом бежал с товарищем своим. Как-то, проходя мимо одной деревни, они увидали недалеко от леса весьма красивый крестьянский дом, обнесенный забором. Они решили расположиться здесь на отдых.
      Сбежав из полка, они уже не могли возвратиться в свои деревни, потому что у обоих у них не было родных. Просить милостыню, скитаясь по городам и деревням, они боялись. Пуститься воровать - каждый из них находил себя для этого неспособным. Обсуждая свои трудности, они оба уснули у забора.
      Хозяин дома в это время возвращался со своей пасеки. Он увидел их спящими, подошел к ним, но не стал будить, а о чем-то задумался. Так простоял он с полчаса, потом все же разбудил и пригласил к себе в дом, предварительно спросив у них весьма ласково: откуда и куда они идут?
      В доме две старухи около печи готовили кушанье, а средних лет мужчина сидел на скамейке около стены и плел рыболовную сеть. На стенах висели божественные картины. На одной изображен был корабль, плывущий по морю, с находящимися на нем святыми отцами.
      Когда хозяин вошел, все эти люди остановили свои занятия и поклонились ему в пояс молча.
      - Должен тебе объяснить, - сказал мне пописухин, - что владелец этого дома был богатый человек, гражданин, а не крестьянин, занимающийся значительным пчеловодством, сектант, принадлежащий к обществу скопцов.
      - Ну что, друзья мои, - обратился он к беглецам, - вы, чай, устали в дальнем пути, так не хотите ли поесть? - И не дожидаясь ответа, он велел одной из старух: - Марьюшка, поди-ка принеси им молочка, да подай всмяточку яичек. Пускай поедят да отдохнут на сене. А потом они у меня покуда поработают в пчельнике - им деньги-то пригодятся на дорогу.
      Марья отправилась за молоком, а солдат он попросил скинуть шинели и сесть на лавке в переднем углу под образами.
      Видя такой ласковый прием, они не противоречили и исполнили охотно все, что он им приказал.
      После завтрака их отвели на сено спать, дав каждому по армяку и по подушке.
      На заходе солнца хозяин позвал их в комнату и расспросил: давно ли они находятся на службе, есть ли у них родные и кто именно?
      Они рассказали обо всем откровенно, умолчали только о побеге, объяснив, что отправляются на побывку.
      - Слушайте, друзья мои, - сказал хозяин,- я не желаю знать о том, зачем и куда вы отправляетесь, а вот если вы у меня решитесь пожить и поработать, то я за труды ваши заплачу вам деньги и надеюсь, вы останетесь мне благодарны - и меня старика за то бранить не будете.
      - Очень рады, - отвечали они в один голос. - Только вы не оставьте нас, а мы будем работать и ваше доверие оправдаем.
      - Спасибо вам на добром слове! Завтра примемся за дело, а нынче пойдемте-ка, я ознакомлю вас покуда с пчелками. - Он засмеялся. - С ними нужно знать, как обращаться. Вот меня, старика, они уже знают и потому не трогают, а с другими-то они, пожалуй, и не в ладу будут.
      Более полугода беглецы с усердием работали на хозяина, за что он оказывал им отеческую ласку.
      В один праздничный день после обеда хозяин усадил их обоих подле себя и стал читать Евангелие, истолковывая каждую главу, а в особенности девятнадцатую евангелиста Матфея. Потом он спросил:
      - Что, друзья мои, желали бы вы оказаться в будущем свете в числе праведников, а живя в здешнем мире, более не грешить?
      - Как не желать этого, - сказали они. - Только этого, нам кажется, достигнуть-то трудно.
      - Очень легко. Если вы с верою согласитесь выслушать мой вам совет, тогда вы оба будете жить очень счастливо: станете богаты и вас никто щелчком не тронет. К тому же я постараюсь наградить вас, пристроив к хорошему делу.
      - Стань нашим отцом и покровителем, - сказали они опять в один голос. - Благодеяние твое мы будем поминать до гроба.
      - Хорошо, друзья мои, хорошо, я очень рад, что вы охотно желаете воспользоваться святою благодатью.
      Через неделю после этого разговора оба беглеца самим хозяином у себя в доме были приличной церемони ей оскоплены. Товарищ Василия не смог выдержать операции - и на другой день умер, а Василий по выздоровлении пользовался от хозяина полным доверием. Одна из старух, которая ухаживала за ним во время болезненного состояния, была названа ему крестной матерью. Она объявила, что собрала для него денег, на зубок, две тысячи рублей*, которые и выдадутся ему, когда он будет приспособлен к месту.
      Через год после оскопления Василий был приписан в ближайшем городе в купцы и отправлен с письмом и выданными ему на торговлю деньгами - пять тысяч рублей - в П. к одному тамошнему богатому купцу.
      - Как же это могло случиться? - спросил я у пописухина.
      - Вот я и хочу рассказать тебе, как счастливо отделался от этой истории, потому что все устраивалось через меня.
      Приехав в П., Василий тотчас начал торговать в лавке ситцами.
      Должен объяснить тебе, что у Василия, когда еще жил он на фабрике, была любовница, крестьянская девка. Через три месяца он выписал ее через своего благодетеля к себе, снял для нее лавку на толкучем рынке и заставил торговать шитыми рубашками, выдавая ее за свою двоюродную сестру.
      Два года он жил совершенно спокойно, но, видно, судьба не сайка - в брюхо не спрячешь; и чему уж быть, того не минуешь. В какой-то праздник, сидя за прилавком, он разговаривал со своим соседом. Откуда ни возьмись унтер-офицер. Он отправлялся на свою родину в бессрочный отпуск и захотел приобрести недорогого ситца.