Жил на частной квартире, питался впроголодь. Занятия шли в аудиториях, в которых не успели вставить окна. Перебивался случайными заработками - репетиторством, разгрузкой вагонов на станции и пр. С наступлением лета устроился на работу. Наша бригада из семи человек за летние месяцы восстановила отопление в основных зданиях института, отремонтировала отопительные котлы. На следующий год я переквалифицировался в ремонтника электротехнического оборудования. За эти два года приобрел специальности слесаря-водопроводчика и техника-электрика.
      В первые годы учебы я стал известен как студент, знающий досконально все области математики, а также основные сочинения Гегеля и Ленина.
      Учившийся вместе с В.М.Глушковым в Новочеркасском индустриальном институте Г.Н. Мокренко вспоминает:
      "В бытность учебы в институте зимой 1943-1944 годов я жил в одной комнате с Виктором Глушковым, Иваном Дупляниным и Михаилом Мезенцевым.
      Окна нашей комнаты выходили на дорогу, и в период боевых действий 1942 года в доме были оборудованы огневые точки. Окна были заложены кирпичом, остались лишь небольшие амбразуры. Электрического освещения, естественно, не было, отопления также. Амбразуры мы заделали, поставили в комнате чугунную печь, а трубу вывели в окно. Тепло было лишь тогда, когда топили. Для освещения использовали коптилку из гильзы от ПТР. Несмотря на голодное и холодное время, мы не унывали, жили коммуной. И вот здесь особенно проявились замечательные черты Виктора. Он был очень компанейским, располагающим к себе знаниями, эрудицией, простотой, а главное - титанической работоспособностью. Все вечера, а зачастую и ночи он просиживал над учебниками, особенно математическими, исписывая множество тетрадей всевозможными вычислениями и выкладками. Бывало, заглянешь в его книгу, а там - сплошные интегралы, дифференциалы, в тетрадях - то же самое. Для нас это было непостижимо и труднопонимаемо. Но при всей своей исключительно высокой теоретической подготовке буквально по всем дисциплинам он этим не кичился и очень много занимался".
      Другой сокурсник Глушкова, В.Г.Ушаков, в настоящее время заведующий кафедрой теоретических основ теплотехники Новочеркасского политехнического института, кандидат технических наук, также тепло вспоминает: "Сблизились мы как-то сразу. Весьма вероятно, это произошло потому, что был я в полном смысле юн и неопытен, а в Викторе непроизвольно ощущал какую-то внутреннюю силу, сдержанную мощь и знание жизни. Но знание не в смысле житейского меркантильного опыта, а в области духовной.
      Учился он прекрасно. В его зачетной книжке были одни пятерки. Занимался регулярно и исступленно, изучая не столько теплотехнику (это был наш основной предмет), сколько науки физико-математического цикла.
      Когда нам поручили в качестве курсового проекта разработать стенд для исследования процессов горения твердого топлива, предпочтение отдали его решению и не только отдали, но и реализовали, построив весьма солидную (высотой метров 12) натурную установку. Пожалуй, это было первое внедрение научных идей будущего академика.
      Эрудиция Виктора была среди нас общепризнана. Ну, взять хотя бы такой факт. В 1944 году он как-то сказал мне: "Вот если сейчас сбросить на Берлин урановый шар диаметром шесть метров, то война тут же бы закончилась!". Теперь-то ясно, что речь шла об атомной бомбе и о ее критической массе, но ведь это было в 1944 году. Значит, еще школьником Виктор был знаком с новейшими проблемами физики!
      За отличные успехи в учебе и общественной работе его (как и меня) представили к Сталинской стипендии, но наши кандидатуры отклонили, так как перед поступлением в институт мы оба прожили несколько месяцев на оккупированной территории".
      Учась на третьем курсе, я познакомился со своей будущей женой, Валентиной Михайловной Папковой, студенткой энергетического факультета.
      На четвертом году обучения, когда пошли курсы по специальности, я понял, что теплотехнический профиль будущей работы не удовлетворит меня, и решил перевестись в Ростовский университет, где в начале войны проучился лишь месяц. Подготовившись за четыре курса по математике и физике, поехал в Ростов.
      В первый приезд пришлось сдать 25 или 26 экзаменов, точно не помню. (Общее их число за четыре года обучения было 44 или 45). Я их сдал за два приезда. Помню, что в первый день сдал шесть экзаменов. Три из них одному доценту, даже помню его фамилию - Гремятинский. Очень строгий экзаменатор, гроза всех студентов. Он задал мне три вопроса. Из каждого курса математического анализа, изучаемого на первых трех курсах, по одному, предупредив, что в случае, если не справлюсь с заданием по первому, нечего говорить об остальных. Я быстро сделал первое задание, причем оригинальным способом, которого он не знал. Он дал мне новые задачи и в конце-концов поставил три пятерки.
      Преподаватель физики, которому я должен был сдавать следующие два экзамена, к этому времени ушел домой. Я решил проявить нахальство и пошел к нему. Он удивился, но тем не менее принял у меня два экзамена по физике. Последним в этот день был экзамен по астрономии. Уже к вечеру я разыскал преподавателя в институте. Начав сдавать экзамен, заметил его легкое волнение, оказывается, у него очередь подходит за хлебом. Что делать? Пошли с ним вместе. Помню, стояли в очереди, у меня были бумаги, где я сделал все выкладки, и на все вопросы написал ответы. Он задал еще два или три вопроса и, уже поздно вечером получив хлеб, поставил мне последнюю оценку - "пятерку". Пожевав завалявшиеся сухари, я пошел к развалинам драматического театра, где и заснул. Проснулся, когда рассветало. В этот день сдал успешно два экзамена по алгебре, а на следующий - еще четыре.
      Виктор и Валентина (конец 40-х гг.)
      В следующий приезд сдал остальные экзамены и оказался на пятом курсе. Это был самый героический период в моей жизни.
      Передо мной встал выбор - что делать? Было начало сентября 1947 года. Я числился студентом пятого курса Новочеркасского индустриального института и был зачислен на пятый курс Ростовского (на Дону) университета. В Новочеркасском индустриальном институте оставалось пройти производственную практику и написать дипломный проект. Я не стал этого делать и поехал в Ростов, начал заниматься в университете. Устроиться в общежитии не смог, частная квартира стоила дорого, поэтому я уехал домой в Шахты, договорившись, что буду учиться как заочник. Дипломную работу мне дали по теории несобственных интегралов. Отец в это время жил в Шахтах, второй раз женился, появились дети, и стало тесно. Я кое-как перебивался. В Ростове не показывался до самого момента защиты. В дипломной работе я развил новый метод вычисления таблиц несобственных интегралов. Рассмотрел все существующие таблицы и почти во всех интегралах, которые там есть, обнаружил неточности. Это были старые немецкие таблицы, выдержавшие 10-12 изданий. По всем имеющимся интегралам границы, в которых они справедливы, были указаны неправильно. Я это доказал. Работа была неплохая, как я теперь понимаю, но возникла непредвиденная ситуация. Со мной одновременно защищал диплом студент, который учился на стационаре и считался вундеркиндом, был любимцем большинства профессоров. А в аспирантуру в этот год не было приема, было лишь место ассистента. Профессура хотела этого студента оставить ассистентом с тем, чтобы позднее он поступил в аспирантуру. К тому же во время защиты дипломной работы я довольно резко ответил на замечание председателя экзаменационной комиссии, и мне поставили четыре, а студент-вундеркинд получил высший балл. И хотя у него оценки по ряду дисциплин были ниже, оставили его, а не меня.
      При распределении на работу меня направили на Урал в одно из учреждений, связанных с зарождавшейся атомной промышленностью.
      Вместе с В.М.Глушковым поехала его жена, Валентина Михайловна Папкова, с которой он расписался за месяц до окончания университета.
      "Мы учились на одном факультете, но в разных группах, - вспоминает Валентина Михайловна. - Меня ошеломила первая встреча с ним. Его ум, колоссальный запас знаний во всех областях, каких бы мы не коснулись, заставили почувствовать себя такой беспомощной, уязвимой, хотя вел он себя естественно, просто, доступно. Познакомившись поближе, я убедилась, что для достижения такой эрудиции, помимо одаренности, а она была у него налицо, требовалась еще большая работоспособность. Он ее вырабатывал с детских лет, как и формировал свой творческий ум. Во многом он был обязан этим отцу, человеку умному и по природе прекрасному педагогу.
      Как студент он запомнился мне в пальто с длинными карманами со строго отобранными книгами, "библиотекой на ходу", которые он должен был за точно определенное время прочесть. Занимался всюду: в транспорте, в театре, в кино, в гостях. Занимался самозабвенно и с настроением. Мы, студенты, слушая его выступления на семинарах, на студенческих конференциях, смотрели на него как на "уникума", чувствуя, что его знания намного превосходят не только наши, но и преподавателей, которые просто боялись его".
      В восемнадцать лет Валентина Михайловна оказалась в занятом немцами Таганроге. Ее отца незаконно репрессировали в 1937 году, а мать умерла на следующий день после его ареста. Жившая в Таганроге родственница не дала молодой девушке погибнуть от голода. Не по годам повзрослевшая Валя, познакомившись на третьем курсе Новочеркасского индустриального института со своим сокурсником - Виктором Глушковым, сразу поняла - они должны быть вместе, это - судьба.
      До сих пор хранится письмо, написанное Валей Папковой Виктору Глушкову 15 марта 1948 года, навсегда связавшее их. С разрешения Валентины Михайловны привожу его полностью.
      "Вы, вероятно, очень удивитесь, Виктор, получив мое письмо, но я все же пишу, не имея даже уверенности в том, что оно дойдет до Вас. Пишу потому, что мне тяжело, может быть, последний раз встречать Вас и делать вид, что мы незнакомы. Я до сих пор не пойму, почему раззнакомились мы. Расстались кажется, по-хорошему, не причинив особенных неприятностей друг другу. Но позже вышло все так глупо... И вот прошло уже более двух лет, но вычеркнуть из памяти знакомство с Вами, Виктор, очень трудно, вероятно, потому, что Вы Глушков. Мне бы очень хотелось еще раз поговорить с Вами, Виктор, узнать все, что касается Глушкова. Я почему-то до сих пор не верю, что Вы оставили наш институт. Если это так, то что же могло повлиять на Вас? Неужели Вы увлеклись устройством личных дел? Последнее можно было бы совместить. Виталий говорил, что Вы целиком переселились в университет. Это, безусловно, замечательно, так как там Вы найдете для себя большой простор, но и этот институт мог бы пригодиться Вам, тем более что до окончания осталось всего один год,
      Я знаю, что ироническая улыбка сейчас не сходит с Ваших уст. Вы можете сказать, что меня это меньше всего касается, и будете по-своему правы, но не учитываете одного обстоятельства. Узнав Вас, Виктор, трудно сбилизиться с другим человеком. Вы становитесь мерилом всему. В моем представлении Вы недосягаемый великан, к которому можно только приблизиться по своему развитию, но не сравниться. Я и хочу, чтобы Вы навсегда остались таким. Да Вы такой и есть, ведь правда же?!
      ...Я от души Вам желаю успеха во всем. И если Вы сейчас личные дела поставили на первый план, то, безусловно, потом Вы наверстаете все.
      С приветом, В.Папкова."
      В Нижнем Тагиле у меня была родственница - сестра матери, тетя Люба. Ее муж был главным инженером Нижнетагильского металлургического комбината. Мы решили ехать в Нижний Тагил и оттуда к месту работы, это еще километров сто. Вначале остановились у тети Любы, а на следующий день я поехал устраиваться. Но когда приехал (а на наши мытарства ушло недели две), то оказалось, что мне изменили назначение: пришло распоряжение Министерства высшего образования о направлении меня на работу в Новочеркасский индустриальный институт. Однако уже при всем желании возвращаться мы не могли, потому что денег не осталось ни копейки и занимать было не у кого. Я временно устроился в педагогическом училище в Нижнем Тагиле, а потом поехал в Свердловск, рассчитывая, что там в одном из институтов будет вакансия и я в какой-то мере выполню распоряжение Министерства высшего образования. В Свердловском университете работал профессор Сергей Николаевич Черников. Он был деканом факультета, занимался высшей алгеброй, теорией групп, а не математическим анализом, что было мне ближе. После нашего разговора у него возникло желание помочь мне. Поскольку мест в университете не оказалось, он позвонил в Лесотехнический институт (там у него был знакомый математик), и меня приняли на три четверти ставки ассистента. Министерство утвердило это назначение (ехать на Урал было мало охотников). С женой получилось проще: у нее был свободный диплом. Она устроилась довольно быстро в Свердловэнерго. На следующий год я уже работал старшим преподавателем.
      С.Н. Черников сразу вовлек меня в свой кружок, и я стал заниматься совсем не тем, чем занимался в университете: теорией групп. Подготовленные мной три работы по теории функций так и остались неопубликованными. Безусловно, их можно было бы поместить в любой солидный математический журнал, однако под влиянием Черникова я уже потерял к ним интерес. Черников помог мне быстро освоить новые области математики: он был очень хорошим педагогом. Вместо штудирования учебников сразу давал конкретные задачи: сначала учебные, затем такие, которые в обычных задачниках не найдешь, а уж в конце специальные, проблемные. Занимаясь ими, я быстро освоил теорию групп. В 1949 году Сергей Николаевич предложил мне поступить в заочную аспирантуру, что я и сделал, оставаясь в то же время старшим преподавателем.
      В конце 50-го года у меня была уже готова диссертация "Теория локально-нильпотентных групп без кручения с условием обрыва некоторых цепей подгруппы". Название мало что говорит, поскольку это специальная область математики. Правда, затем она вошла в учебники. В январе пятьдесят первого года я представил работу на защиту в Свердловский университет и в октябре того же года ее защитил. После этого меня назначили доцентом, и я стал думать о докторской диссертации. Мое внимание привлек мировой математический конгресс 1900 года, где знаменитый немецкий математик Гильберт поставил 23 проблемы тогдашней математики, наиболее крупные и сложные. Лишь недавно были решены некоторые из них. Решение каждой проблемы Гильберта становится сенсацией в науке. Мне хотелось разработать малоизученную область, и я занялся одной очень трудной проблемой из теории топологических групп, связанной с пятой проблемой Гильберта. В это же время состоялось мое знакомство с академиком Анатолием Ивановичем Мальцевым, работавшим тогда в Иванове. Он был математиком высочайшего класса и занимался заинтересовавшей меня областью - теорией групп и теорией линейных неравенств. Я стал посылать ему свои статьи, мы переписывались до самой его смерти (в Новосибирске). Так с 1951 года я начал заниматься практически новой областью. Входить надо было в теорию топологических пространств (это довольно сложная область). Я продолжал работать в Лесотехническом институте, читал лекции. Нередко ловил себя на том, что выписываю интеграл на доске, а в голове мелькают мысли об этой теореме. Я понимал, что если прекратить этот штурм, то потом очень много времени потратишь на восстановление уже достигнутого. Над пятой проблемой Гильберта работали также американцы. Я рассмотрел один частный случай, а потом Мальцев решил одну частную задачу. Затем я рассмотрел еще один более общий случай. Эти работы, включая мои предыдущие по нильпотентным группам, могли составить предмет докторской диссертации. Но к этому времени в теории топологии была сформулирована обобщенная проблема Гильберта. Так вот, я решил ее, т.е. сделал больше, чем американцы. Причем решил более простым методом, который лучше подходит и для исследования обычной проблемы Гильберта. Над основной теоремой по обобщенной пятой проблеме я бился три года подряд. Подсознание работало, даже когда я спал. Иногда ночью казалось, что все получилось. А утром вставал, садился за стол, смотрю - нет, где-то какая-то зацепка есть, логическая неувязка, ошибка. Трехгодичный непрерывный штурм закончился в 1955 году. Мы с женой поехали на Кавказ в туристический поход. На Казбеке при подъеме на ледник мне пришла в голову идея, позволяющая обосновать решение обобщенной проблемы Гильберта. Однако я приучил себя к тому, что в моих рассуждениях обязательно есть ошибка, и не сразу поверил себе. Начал искать ее, но все получается. Потом вдруг вроде нашел ошибку, но нет - снова получается. В поезде все записал, а потом еще шесть месяцев дорабатывал. Получилось страниц 60. Причем это было всего лишь доказательство одной теоремы. Пока еще никому в мире не удалось дать более короткого доказательства. Эта работа принесла мне известность среди математиков и огромное, творческое, что ли, счастье.
      В 1955 году я подал докторскую диссертацию на защиту. Заканчивал работу в Московском университете, куда меня прикомандировали на шесть месяцев в докторантуру. Переписывал диссертацию раз пять-шесть. Я вообще оформляю статьи очень медленно, для меня это тяжелое дело. Поэтому хотя и подготовил диссертацию в Свердловске, где имел полную учебную нагрузку, но оформить ее там не успел. Труда было вложено очень много, потому что я занимался наиболее абстрактными областями в математике. Подавляющее число математиков-профессоров не сможет даже точно сформулировать то, что я доказал.
      Исповедь. Последний подвиг ученого
      "Жить и сгорать у всех в обычае,
      но жизнь тогда лишь обессмертишь,
      когда ей к свету и величию
      своею жертвой путь прочертишь".
      Б. Пастернак, "Смерть сапера"
      Девять дней 1982 года
      Рассказы В.М. Глушкова о его творческом пути, помещенные в этой части книги, продиктованы дочери Ольге в январе 1982 года, когда ученый после двух страшных коллапсов, надолго лишивших его сознания, находился в палате реанимации, и когда основные жизненные органы один за другим отказывались служить угасавшему телу.
      Если бы судьба позволила Глушкову написать мемуары, конечно, они были бы много глубже, ярче, охватывали очень широкий круг людей и интересовавших его проблем. Но и то, что нам оставлено, представляет огромную ценность для истории науки, для понимания творческой биографии ученого и самое главное актуально для нынешнего и будущего времени.
      Можно лишь преклоняться перед мужеством ученого, сумевшего буквально на пороге небытия так много сказать о главном деле своей жизни, не проронив ни слова о том, как ему было невыносимо тяжело в эти последние дни.
      Болезнь подкралась незаметно, когда В.М. Глушкову шел пятьдесят -шестой год и он был полон творческой энергии и далеко идущих замыслов. Благодаря характеру, огромной силе воли, он продолжал работать, преодолевая слабость, головную боль, мучительный кашель, скачущее давление. Считая недомогание временным, летом 1981 года полетел на Кубу. Нервное напряжение во время поездки перебороло начавшуюся болезнь. Вернулся как будто посвежевший, но вскоре все возобновилось. Однако для того чтобы подлечиться, времени не находилось - под руководством Виктора Михайловича в институте завершалось проектирование давно задуманной им макроконвейерной ЭВМ.
      "По возвращении в Киев лечащий врач настояла на обследовании, - вспоминает Валентина Михайловна Глушкова. - Он согласился лечь в больницу на десять дней, после собирался поехать в Чехословакию. Однако болезнь прогрессировала. Ему становилось все хуже и хуже. Врачи терялись в догадках. Вначале считали, что это преждевременный склероз мозга, потом диагнозы часто менялись. Первыми забили тревогу москвичи - главные конструкторы систем в оборонной промышленности, неоднократно приезжавшие к ученому на консультации. Видя беспомощность киевской медицины, они договорились о переводе мужа в Кремлевскую больницу. Нас поместили вместе. Это было исключением из очень жестких правил. На этом сумели настоять московские коллеги, учитывая его состояние и мою просьбу. Друзья и соратники Виктора Михайловича по Москве Игорь Антонович Данильченко, Юрий Евгеньевич Антипов, Юрий Александрович Михеев, Анатолий Иванович Китов, а также сотрудники Института кибернетики АН Украины - Анатолий Александрович Стогний, Виктор Алексеевич Тарасов организовали "штаб" помощи больному. Они оперативно решали вопросы, связанные с организацией консультаций лучших врачей-ученых страны, выполнением часто весьма не простых рекомендаций.
      Несмотря на все старания врачей и их добровольных помощников, после перевода в московскую больницу ему стало хуже. Пятого ноября 1981 г. произошло резкое снижение всех жизненных функций. Виктора Михайловича перевезли в реанимационное отделение и подключили искусственное дыхание. Шли дни за днями. Сознание не возвращалось. Многочисленные консилиумы были безрезультатными. Врачи считали, что это конец. Меня в реанимационную палату не пускали. Я была в отчаянии. Видя это, Раиса Афанасьевна Михеева - жена Ю.А. Михеева, которая с первого дня стала моей незаменимой помощницей, достала белый халат и шапочку и под видом сестры стала ежедневно приходить к Виктору Михайловичу. К сожалению, ее рассказы не могли принести утешения ни мне, ни членам "штаба". Так продолжалось десять мучительных дней. На одиннадцатый случилось чудо - у Виктора Михайловича задвигались зрачки, а в последующие дни стало восстанавливаться дыхание, спал отек легких, заработали остальные органы.
      Врачи по-прежнему не могли установить причин болезни, высказывали разные догадки. Я настояла на консультации европейской знаменитости - профессора Цюльха из Кельна. Он ознакомился с деревом симптомов, связался с банками медицинской информации США, Англии и других стран. Аналогичный случай был зафиксирован в Сингапуре. Было установлено, что это опухоль продолговатого мозга (астроцетома), органа, который управляет деятельностью основных органов тела. Профессор сказал, что у Виктора Михайловича болезнь зашла слишком далеко. Спасти его невозможно...
      О заключении профессора мужу не сказали. Но он сам уже все "вычислил" и понимал, что обречен... В одном из последних разговоров вспомнил наши вечерние прогулки в молодости, когда дарил мне далекие созвездия, и, желая утешить, сказал:
      - Не расстраивайся! Ведь через подаренные мной созвездия когда-нибудь будет проходить свет с нашей Земли, и на каждом мы будем появляться снова молодыми. Так и будем в вечности всегда вместе!
      В 58 лет закончилась его жизнь, очень яркая, интересная, но и не легкая".
      Вероятно, многие помнят кинокартину "Девять дней одного года". Обреченный ученый-физик мужественно продолжает исследования в оставшиеся для жизни дни, понимая, что имеет возможность получить уникальные результаты для науки, которой беззаветно служил. Девять дней Виктора Михайловича, в которые он диктовал дочери Ольге свою "исповедь", - это тоже дни подвига, но не в кинофильме, а в реальной жизни!
      У Валентины Михайловны хранится оттиск первой научной работы Виктора Михайловича. Много лет назад он написал на титульной странице: "Моей дорогой соучастнице единственной Валечке. 17.VI. 1950 г. В.Глушков".
      Уходя из жизни он оставил семье частичку самого себя - свой голос, свои последние рассказы, подводящие итог творчества и совместной работы с многочисленными соратниками по Институту кибернетики АН Украины - его любимому детищу, его надежде.
      Крутой поворот
      Во время подготовки и защиты докторской диссертации в Московском университете я жил вместе с докторантами с Украины, которые представили меня академику АН Украины Б.В. Гнеденко, бывшему в то время директором Института математики и академиком-секретарем Отделения математики и механики АН Украины.
      В марте 1956 г. по его приглашению приехал в Киев. Это была, кстати, моя первая поездка туда. Гнеденко ознакомил меня с Киевским университетом и личными делами молодых специалистов, заканчивающих университет и отобранных для работы в Институте математики АН Украины (для пополнения бывшей лаборатории С.А. Лебедева).
      Один любопытный эпизод. Гнеденко предложил мне на выбор заведование лабораторией или кафедру в Киевском университете. Мы зашли в кабинет декана мехмата. Он сидел такой важный, поинтересовался, какой кафедрой я заведовал. Услышав,, что это Уральский лесотехнический институт, кафедра теоретической механики, отнесся ко мне с недоверием, сказал, что здесь университет столичный, тут высокие требования. Короче, мне сразу расхотелось в университет. Но я, впрочем, с самого начала решил, что пойду именно в академию, а не в университет. А в академии Гнеденко сводил меня к Г.Н. Савину. Он был тогда вице-президентом и отвечал за секцию физико-математических и технических наук. Он тоже немножко засомневался, смогу ли я руководить сразу сотнями сотрудников, если на Урале руководил единицами (а это действительно совсем разные вещи: руководить маленькой кафедрой и руководить институтом организационно абсолютно не похоже одно на другое). Но когда мы поговорили о том, как я собираюсь все это делать, он одобрил мои намерения и согласился принять на работу в академию.
      Во время второго приезда вопрос моего перехода в Киев был окончательно решен. Я стал заведующим лабораторией вычислительной техники Института математики. Предполагалось, что лаборатория будет реорганизована в Вычислительный центр АН Украины в соответствии с вышедшим в 1955 году постановлением о создании вычислительных центров в академиях союзных республик, в том числе в Украине.
      "Так получилось, что я был старшим в лаборатории вычислительной техники Института математики АН Украины в те дни, когда В.М. Глушков впервые появился в Феофании и попросил завизировать заявление о зачислении в институт, вспоминает сотрудник лаборатории З.Л. Рабинович. - Коллектив лаборатории был по тем временам очень сильным. Может быть поэтому вначале Глушков был встречен с некоторым недоверием, хотя как человек он сразу же вызвал симпатии буквально у всех сотрудников. Возникшие сомнения в гротескной форме выразил умелец и острослов, талантливый техник Ю.С. Мозыра, к сожалению, безвременно скончавшийся:
      С математических высот
      Ты спущен к нам в водоворот,
      С Олимпа, где слагают оды,
      Туда, где крик стоит: "Диоды!",
      Где каждому подай паяльник.
      Попробуй, справишься ль,
      Начальник!
      Справился. Да еще как! И, конечно, в этом нелегком "овладении" коллективом Глушкову помогли блестящий интеллект, человеческое обаяние, увлеченность новой наукой.
      Из научных исследований, проводимых в то время в лаборатории на базе созданной под руководством Лебедева Малой электронной счетной машины (МЭСМ), следует отметить важные работы по теории программирования, приведшие впоследствии к созданию адресного языка (B.C. Королюк, Е.Л. Ющенко), а также методы решения статистических и оптимизационных задач (Б.В. Гнеденко, B.C. Михалевич и др.). Весь комплекс работ на МЭСМ обеспечивал эксплуатационный персонал под руководством Л.П. Дашевского (С.Б. Погребинский, А.Л. Гладыш и др.). Эти же сотрудники участвовали и в других разработках. На базе МЭСМ проводилось испытание новых логических элементов, в частности, феррит-диодных (Е.А. Шкабара, Б.Н. Малиновский) и полупроводниковых (А.И. Кондалев и др.).
      Была уже введена в опытную, а затем и в регулярную эксплуатацию машина СЭСМ - первый в Союзе матрично-векторный процессор с конвейерной организацией вычислений и совмещением ввода данных и расчетов. Архитектура СЭСМ была построена по идеям С.А.Лебедева. Отметим в связи с этим, что Глушков "не отгородился" от этой работы, а, наоборот, проявил очень важную и характерную для него инициативу. Преодолев традиционное сопротивление разработчиков (работа сделана, чего уж там!), он засадил нас за написание книги. Для этого были веские основания: СЭСМ содержала ряд структурных новинок, имеющих определенное самостоятельное значение (динамические регистры на магнитном барабане, система встроенной диагностики и др.).
      Книга была переиздана в США (по-видимому, это была одна из первых советских -книг по вычислительной технике, появившихся за рубежом).
      Исключительно важной работой лаборатории в то время было создание ЭВМ "Киев". Она была начата по инициативе и под руководством Гнеденко, и ответственным за нее был Л.Н. Дашевский. Машина предназначалась для организуемого (на базе лаборатории) Вычислительного центра и должна была представлять существенно новое слово в вычислительной технике - иметь асинхронное управление (по-видимому, впервые в Союзе), ферритовую оперативную память, внешнюю память на магнитных барабанах, ввод-вывод чисел в десятичной системе счисления (аналогично СЭСМ), пассивное запоминающее устройство с набором констант и подпрограмм элементарных функций, развитую систему операций, включая групповые операции с модификаций адресов, выполняемых над сложными структурами данных, и др. Разработку вначале выполнял тот же коллектив, что и создал МЭСМ; в выборе операций участвовали B.C. Королюк, И.Б. Погребыский, Е.Л. Ющенко - сотрудники Института математики АН Украины. В.М. Глушков подключился на завершающем этапе технического проектирования, сборки и наладки машины и, будучи вместе с Дашевским и Ющенко руководителем работы, принял в ней активное участие, Завершилась она уже в стенах Вычислительного центра АН Украины.
      Разработка двумашинной системы радиолокационного обнаружения воздушных целей и наведения на них самолетов-истребителей была еще одной большой работой, начатой до прихода В.М. Глушкова. Для этого были скомплектованы две небольшие группы, руководителями которых стали энтузиасты Малиновский и Рабинович. Б.Н. Малиновский занимался машиной первичной переработки радиолокационной информации, а я - машиной наведения. Работали в хорошем контакте между собой и, что далеко не всегда бывает, с нашим московским заказчиком (И.С. Овсиевич, В.В. Липаев и др.). Это, безусловно, способствовало творческой атмосфере в коллективе и, соответственно, успеху в работе. Я помню, что сотрудников наших групп по двум направлениям работы представители заказчика называли соответственно "мали-нята" и "рабинята".
      С приходом Глушкова работа получила существенно новое звучание. Он начал подводить под нее строгую научную базу, формулировать математическую теорию процесса наведения. Результаты были одобрены заказчиком и использованы по назначению для создания штатных систем ПВО.
      Таким образом, ни одна из проводимых в лаборатории работ не была заброшена.