Гурилев наклонился к спящей Веронике, вслушиваясь в невнятное бормотание, слетевшее с ее улыбающихся губ. Ее глаза по-прежнему были закрыты, на щеках снова разгорелся румянец. Лев Николаевич вдруг встрепенулся, будто его толкнули.
      У Никифора Антоновича стеснило дыхание, спазма непонятного страха сжала горло, быстрее застучало сердце.
      Появилось ощущение присутствия постороннего.
      - Дальше... - продолжал Гурилев внезапно осевшим голосом. - Мы можем утверждать, что имеем дело с явлением загадочным, но не сверхъестественным! Следовательно, что остается нам предположить? Возможно, перед нами творение внеземной цивилизации! Деятельность земного разума здесь исключена. Весь ход геологических эпох на нашей Земле вполне убедительно доказывает это. Неестественность Идола №17 должна получить разумное объяснение, если мы найдем с ним контакт и если контакт вообще возможен. Может быть, мы просто не поймем знаков, которые нам оставлены.
      Лев Николаевич нервно, возбужденно потер руки.
      Спящая Вероника вздохнула, и Никифор Антонович ощутил необыкновенную легкость во всем теле - вот сейчас можно встать, выйти из палатки и взлететь в воздух. Что подумают 6 нем его взрослые коллеги? С большим усилием укротил он легкомысленную игривость.
      Вероника вдруг вскрикнула спросонья. Ее ладони - как будто в них отсутствовало движение крови - были холодны как лед, когда Никифор Антонович взял их в свои руки.
      Гурилев, согнувшись, вышел из палатки, за ним Павел Игнатьевич.
      - Посмотрите, какое чистое небо! - громко сказал Лев Николаевич. - А Марс-то стал еще больше!
      ЗАГАДКА УЛЫБАЮЩЕГОСЯ ИДОЛА
      Пришедший из Каракола очередной караван доставил отряду вьюки с продуктами, письмами, газетами, посылками.
      Сначала все уединились, потом в лагере стало шумно и оживленно. Только в палатке ИТР было тихо. Гурилев просматривал полученные газеты.
      - К-гм! Никифор Антонович, мы, кажется, все обратили внимание на необычность Марса, нашего соседа по космосу? - задумчиво сказал он.
      Никифор Антонович вспомнил огромный, как бы полуугасающий зрачок Марса.
      - Послушайте, что по поводу Марса пишет пресса. Так. Парижская "Орор" сообщает, что в августе южноафриканский астроном Воннунг заметил в области Гессеспонтус - Нохаис, в южном полушарии Марса, яркую белую полосу длиной около двух тысяч и шириной около двухсот километров.
      "Известия": Крым. Наши астрономы наблюдали часть этого облака. Это пыльная буря, характерная для великих противостояний Марса. Такие бури рождаются периодически через пятнадцать-семнадцать лет... Французский астроном Антониади еще в тысяча девятьсот девятом году предполагал, что пыльные бури на Марсе вызываются максимумом солнечной радиации. К-гм! Но сейчас прошло всего несколько лет после такой пыльной бури - новая не укладывается в практический, наблюдаемый столетиями, срок! Это вызывает удивление астрономов всего мира! - Лев Николаевич зашуршал сворачиваемыми листами газет. Закончил: - Меня сразу удивило это необычное увеличение диаметра Марса - ясно, что оно связано с этой внезапной пыльной бурей.
      Тут, опять же, другой вопрос: сколько их было, таких пыльных бурь на Марсе, но он всегда оставался в своих измерениях. А сейчас он так разросся! Потом - и не время сейчас для усиления солнечной радиации. Значит, причина бури совершенно в ином. А если вспышка радиации в самом Марсе?
      Причина - искусственная? Может быть, Никифор Антонович, и ваша триада, и эта необычная буря на Марсе имеют какую-то связь? Впрочем, извините, это у меня вспышка, какое-то безумное предположение! Лучше я еще обдумаю, потом выскажусь. Странно, Марс - и каиндинские раскопки.
      Какая уж здесь связь? Просто я вспомнил своего учителя Владимира Афанасьевича Окаева. Однажды на практике, под Москвой, он выложил перед нами кочан цветной капусты и беловато-зеленую почку малахита *, показал на кучевое облако в небе и спросил: что есть общего между этими тремя вещами? Разумеется, никто из нас не смог ответить. А он, усмехнувшись, сказал, что если бы мы сосредоточились, то, несомненно, заметили бы эту общность: текстуру, внешнее строение. Оно и правда: кочан цветной капусты, малахи
      * Малахит - вторичный минерал меди. Часто имеет форму почковидных натеков.
      товая почка и кудрявое облако, резко различаясь в размерах, были почти идентичны по форме. Вот и меня сейчас поражает необыкновенное совпадение уже нескольких факторов, необъяснимых на уровне нашего знания природы. Что ж, будем надеяться - все разъяснится. А нам пора на раскопки, уже восемь утра!
      Утреннее небо было тусклым. Мириады микроскопических взвешенных пылинок, предвестников надвигающейся с Такла-Макана пылевой бури, затуманили солнце.
      Вокруг обелиска, над податливым дном воронки, рабочие соорудили деревянный настил и обмыли водой верхнюю, возвышающуюся над воронкой, часть каменного истукана.
      Когда Лев Николаевич осторожно обстукивал своим стальным геологическим молоточком верхушку Идола, с глухим стуком отвалилась плитка, упала на влажные доски: обнажилась треугольная впадина.
      Никифор Антонович и Введенский долго осматривали эту впадину, внутри которой был рычажок: его эбонитовая темно-коричневая поверхность манила прикоснуться.
      Преображенский встретился с взглядом Вероники.
      Он осторожно нажал указательным пальцем на рычажок.
      Голова Идола №17 вдруг откинулась, сорвалась с шарнира и, звонко ударившись о гранит, свалилась на деревянный настил. В небольшом углублении лежал темно-коричневый, как рычажок, шар. Он излучал успокаивающее тепло.
      - Ну! - выдохнула в затылок Никифору Антоновичу Вероника. - Берите!
      - Хитрющие татары жили здесь, - сказал где-то сзади шурфовщик Карпыч. Для него все непонятное олицетворялось татарами.
      Прежний, уже знакомый, холод отчужденности и посторонности Вероники охватил Никифора Антоновича. И еще - внезапный ужас перед нехваткой воздуха. Как будто кто-то душил его.
      - Не надо! - попросил он, оборачиваясь к своим спутникам.
      Глаза Вероники с нетерпением и мольбой смотрели на него. Темные зрачки неестественно расширились.
      - Никифор Антонович! - тревожно просила Вероника. - Нужно взять шар. Понимаете, Никифор Антонович, шар!
      И Никифор Антонович опустил руку на шар, подчиняясь глазам Вероники.
      Эбонитовый шар под ладонью Никифора Антоновича высветился золотистым светом, покалывая мелкими электрическими разрядами.
      Теплота взгляда Вероники, электрические разряды, проникающие сквозь ладонь, гипнотизировали профессора. Он почувствовал себя совершенно невесомым, как во сне.
      Исчезли глаза Вероники.
      Шар согревал ладони. Внятный доброжелательный голос старинного, приятного знакомого делился с Никифором Антоновичем своими размышлениями.
      "Итак, мы соединились. Ты меня слышишь и понимаешь. Свершилось наконец то, что у нас предсказывали, сомневаясь и веря: сомневаясь потому, что за миллионы лет существования нашего разума мы ни разу не встретили себе подобных; веря потому, что целесообразность развития Вселенной неизбежно приводит к появлению разума, то есть осознающей свое бытие материи.
      Неважно, в какой форме появится мыслящая материя, какая среда - электронная, атомная или молекулярная - будет ее вместилищем.
      Сейчас, когда ты воспринимаешь эти мысли, на мою планету уже несется сигнал о состоявшемся контакте. Во многих точках Вселенной, которых мы смогли достичь и где была хотя бы ничтожная вероятность появления разума, мы установили маяки савтономными накопителями энергии.
      Мысль - это проявление энергии. Маяк, впитавший энергию мысли, заряжается и посылает сигнал.
      Я, чьи мысли ты сейчас воспринимаешь, не существую уже давным-давно. В твоем сознании я обретаю вторую жизнь, ибо маяк настроен так, что только родственный мне по мироощущению разум может войти со мной в контакт. В этом несовершенство наших маяков. В их электронных связях сохраняется структура, свойственная индивидуальному носителю разума. Трудно среди миллионов и миллионов их носителей найти себе подобного.
      Мой далекий по духу родственник, у нас, биологических особей, жизнь должна быть гармонична в сочетании интеллектуальных и биологических потребностей. Мне такая жизнь не удалась, о чем я очень сожалею. И поэтому в условии свершения контакта с тобой я поставил одно ограничение, которое считаю моим вероятным даром тебе. Не знаю, как сложилась твоя жизнь. Возможно, гармонично, и тогда мое ограничение излишне, и ты просто не поймешь значения и смысла моего дара.
      И теперь - главное, ради чего проводится эксперимент контакта. В бесконечности пространства и времени появились крохотные сгустки осознающей свое бытие материи. Для чего дано этой материи осознание своего бытия? Какова цель?
      Вот вопрос вопросов. И сможет ли разум получить на него ответ? Крохотные сгустки разума здесь бессильны. Их слияние, увеличение пространства мыслящей материи - единственный путь. И когда энергия мысли объемлет весь Космос - тогда, быть может, будет познана цель разумного бытия. Этот путь долог, но возможен. И наш контакт - начало этого пути.
      Шар, который сейчас в твоих руках, последним держал я. Из моих ладоней, через колоссальный разрыв времени, он перешел в твои. Только тебе суждено первому принять мои главные мысли. Не удивляйся, что тот, кто возьмет шар после тебя, по-другому воспримет мою мысль о контакте. Каждый поймет в соответствии со своим уровнем знания. Первые мои мысли только для тебя. Прощай".
      Этот голос слышал каждый, кто после Никифора Антоновича брал шар в руки.
      Наконец, золотистое сиянье шара погасло, и голос умолк.
      ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ
      В тот памятный вечер, тщательно упаковав шар в чудом нашедшуюся у Павла Игнатьевича стеклянную вату, вчетвером Преображенский, Гурилев, Введенский и Вероника - собрались в палатке Павла Игнатьевича. Введенский был уверен, что шар можно заставить вновь "заговорить". Он был убежден, что запись "не может быть только разового пользования - это просто нелогично". А быть нелогичным разум, так далеко опередивший нас в развитии, просто не может.
      - Извините, Никифор Антонович, - воскликнул Павел Игнатьевич, - меня волнует сейчас только один вопрос...
      Лев Николаевич Гурилев заинтересованно сказал:
      - Никифор Антонович, послушаем нашего специалиста по постановке вопросов!
      - Смотрите, - говорил Павел Игнатьевич, - вот сидит Вероника...
      Вероника улыбнулась, привычным жестом поправляя волосы. Это ее обыденно-естественное движение сняло скованность, оставшуюся после прослушивания шара.
      - А вот сидит Никифор Антонович, - нарочито мрачно продолжал Введенский. - И у меня возник вопрос: почему так получилось, что необходимо было сочетание двух таких совершенно разных людей, двух разных характеров, абсолютно далеких друг от друга по образу жизни, и их совместное появление рядом с Идолом № 17? Как и Лев Николаевич, я именую отныне Идола только с большой буквы. Вероятно, могли быть и другие люди? Но что руководило выбором? Каким образом он был осуществлен?
      Никифор Антонович молчал. Так вот о каком вероятном даре говорил его внеземной двойник. Выбор - вероятно, наилучшего спутника жизни!
      Улыбка ожидания на лице Гурилева исчезла, утвердилась вертикальная морщина на лбу:
      - Спасибо, Павел Игнатьевич! Вопрос поставлен. Разрешите мне ответить на него? Правда, я предлагаю лишь один из вариантов возможного ответа. Этот шар, на мой взгляд, является аппаратом, контролирующим определенную территорию вокруг себя. Радиус его действия не беспределен, но довольно значителен. Гипотеза моя довольно банальна. Я думаю, аппарат в сфере своего влияния улавливает биотоки мозга множества людей, изучает их, анализирует и потом каким-то образом воздействует на такие пары мужчин и женщин, посылая импульсный сигнал...
      - А нет ли места в вашей гипотезе, - иронически спросил Никифор Антонович, - объяснению моих ощущений: то я вдруг обожаю Веронику, то вдруг боюсь ее, как древний христианин черта?
      - К-гм! - прокашлялся Лев Николаевич. - Я полагаю, это было смещение спектра наводимого внушения через очень чувствительное восприятие Вероники. Обычные неполадки сложно построенных систем: вы тогда вместо ожидаемой и положенной вам радости ощущали ужас. Ненависть и любовь, страх и отвага - их пороговые выходы, как утверждают психологи, находятся очень близко в мозгу человека. Возникает разлад между выводами трезвого мышления, разума и внезапно пробудившимся древним инстинктом самосохранения. Это - предательство, трусливость организма, слепо и мгновенно подчиняющегося сигналу защиты от неведомой, до конца неосознанной опасности. Инстинкт разрывает логическую цепь мышления, чтобы бросить все ресурсы организма на защиту. Но от чего защищаться? Источник опасности неизвестен. Вот тут наступает паника, двойственность ощущений. Разум тормозит действие, чтобы понять причину опасности. Инстинкт толкает к немедленному действию, но, отключая разум, не может указать путей к ее уничтожению. Мне кажется, что предельно точно эта разорванность поэтически выражена Тютчевым:
      О вещая душа моя!
      О сердце, полное тревоги,
      О, как ты бьешься на пороге
      Как бы двойного бытия!
      Накладки возможны, повторяю я, развивая далее свою гипотезу. Вероятно, общий тонус психики человека несколько иной, отличающийся от того, каким обладали создатели э-гого аппарата. Неясно, зачем нужны были два человека, различные физиологически: мужчина и женщина? Ведь это намного усложняет выход на контакт. Видимо, создатели этой машины, творцы этой цивилизации, жили идеально подобранными парами - о чем нашему человечеству остается пока что только мечтать,- парами, имевшими индивидуально совместимые характеры. Посудите сами: иначе зачем бы в условии задания, в возможности раскрытия тайны Идола № 17 это требование было одним из главных? Ну вот, такова моя рабочая гипотеза. Может быть, я не прав. Одна моя гипотеза, помните, о связи наших земных явлений с пыльными бурями на Марсе уже провалилась - возможно, такова же судьба и этой моей гипотезы.
      Иикифор Антонович улыбнулся: кое в чем Гурилев был прав. Он ведь никому не рассказывал о "вероятном" даре своего двойника.
      Введенский вдруг расхохотался:
      - Но если следовать по пути этой последней гипотезы, последнего предположения, что мы должны ожидать в этом случае? - И он, улыбаясь, посмотрел на Веронику и Никифора Антоновича. - А ведь эта гипотеза выводит нас на роль свах!
      Теперь рассмеялись все, кроме Вероники. Она вдруг вспыхнула и выбежала из палатки.
      Павел Игнатьевич смущенно дернул себя за бороду:
      - Ф-фу, как неудобно получилось. В какую злую шутку выродилась наша гипотеза. Извините, Никифор Антонович!
      И тут Преображенский рассказал о прощальном даре своего космического двойника, об одном из условий свершения контакта.
      - Очень близка к реальности наша гипотеза, но ее окончательное разрешение, Никифор Антонович, необходимо сделать вам, - сочувственно сказал Гурилев.
      - К чему привел меня Идол № 17? - грустно пошутил Преображенский, выходя из палатки.
      Окончательное решение! Конечно, ограничение в условии задачи оказалось излишне.
      И все-таки, надо быть честным перед самим собой. Любил ли он Веронику? Она ему нравилась, как нравится молодость.
      В ее присутствии как будто возвращалась его собственная юность с трогательной верой в свое предназначение. Но не больше.
      Он вышел к берегу гремящей перед впадением в Сарыджаз Каинды. Вода на перепадах билась о камни, разлетаясь миллионами брызг. Пахло грозовой свежестью.
      Вероника стояла у самой воды.
      Никифор Антонович позвал ее.
      - Милая Вероника! - сказал он. - Понимаете, если даже верны предположения Льва Николаевича, если в самом деле умные создатели Идола № 17 предусматривали воссоединение идеальной пары, им все же не удалось учесть одного фактора возрастного барьера. Может быть, мы в самом деле подходим друг другу, но только вам надо было родиться лет на двадцать раньше, или мне - лет на двадцать позже. Все это - плод внушения, рожденный у подножия идола. Все это скоро развеется. Вы еще так молоды! Успокойтесь, Вероника!
      Так он говорил отвернувшейся девушке.
      Ему было грустно.
      ПОСЛЕДНИЙ ДАР ИДОЛА
      Введенский оказался прав: шар снова "заговорил", облученный жесткими гамма-частицами, но повторял он все то же сигнал о состоявшемся контакте уже несется по Вселенной и скоро будет принят.
      Возвратившись в Москву, профессор Преображенский вынужден был наверстывать учебный план, так как опоздал к началу семестра почти на две недели. Он читал лекции не только днем, но и по вечерам. Включившись в привычную орбиту своей московской жизни с ежевечерним чаем Симы Арнольдовны, с постоянной нехваткой времени, Никифор Антонович как-то даже не обратил внимания на шумиху вокруг каиндинских раскопок, вызванную несколькими статьями П. И. Введенского в газете "Известия".
      Правда, в его поведении, в самом ритме жизни появилось нечто новое - вероятно, все это было обусловлено странным предощущением, ожиданием определенного события, непременно обязанного случиться в ближайшем будущем.
      Никифор Антонович как будто помолодел.
      Сима Арнольдовна однажды отметила:
      - Ну, Никифор Антонович, я вас просто не узнаю! После вашей среднеазиатской поездки вы стали моложе. Уж не влюбились ли вы там в какую-нибудь прекрасную незнакомку?
      После последней статьи Введенского, в которой он давал расшифровку загадке улыбающегося Идола, посыпались телефонные звонки и личные расспросы.
      А из Кельнского университета пришло письмо Шагемана, давнего друга по международным коллоквиумам, которое начиналось со слов: "Дорогой друг! Поздравляю Вас с необыкновенным открытием и с великой, сбывающейся, наконец, надеждой на встречу с братьями по разуму..." В конце декабря Гурилев самым настойчивым образом пригласил Преображенского к себе, утверждая, то он получил последний дар Идола № 17.
      В лаборатории Гурилева, присутствуя на приготовлениях к завершающему опыту, Никифор Антонович, раздражаясь, подумал о невозвратимо ускользающем времени - он так и не успел переделать статью об уральском палеолите, о котором у него появилось так много новых данных.
      - Извините, пожалуйста, Никифор Антонович, - сконфуженно сказал Гурилев, вбегая в свой кабинет к ожидавшему его профессору. - Все пытаюсь достичь необходимых параметров той ситуации. Но убежден, что этот Идол дал нам прекрасную идею получения искусственных месторождений полезных ископаемых. Удивительная штука - этот обелиск, с его чудесным равномерно-зернистым гранитом, навел меня на одну мысль: пронзить буровой скважиной горные породы, имеющие повышенное содержание металлов!
      Эта идея оказалась плодотворной; не рассказывая вам подробностей опыта, скажу об одном: концентрация металлов из рассеянной становилась совершенно рудной! Мы можем получать теперь искусственные месторождения металлов. Помните наш разговор возле Байшской пещеры? О, последний дар Идола № 17! Понимаете, Никифор Антонович, эта внеземная цивилизация должна была приложить колоссальнейшую энергию, чтобы соединить своего идола с гранитным интрузивом. Она создала при этом чудовищный градиент * температур, вызвала искусственное перераспределение металлов - значит, там, на берегу Каинды, мы уже имеем концентрацию металлов, соответствующую, в нашем экономическом понимании, огромному месторождению полезных ископаемых. Уже первый опыт подтвердил мое предположение. Сейчас, Никифор Антонович, вы будете свидетелем повторного опыта. Я убежден в его положительных результатах. Идемте! Вероника, а вы почему спрятались? Быстро идите за кислотой! - закончил он нарочито суровым тоном.
      - Вероника! Это вы! Здравствуйте! А я думаю, что за красавица сидит там у кафедры? - Никифор Антонович сам почувствовал фальшь этого тона: никого он не заметил у кафедры, и только обращение Льва Николаевича к Веронике сосредоточило его внимание на девушке. - Чем вы занимаетесь?
      - Учусь, - ответила она, - на первом курсе геологического.
      - Да вы садитесь! - предложил Никифор Антонович.
      Вероника присела, но тотчас вскочила:
      * Градиент - здесь: величина повышения температуры с приближением к раскаленному состоянию.
      - Извините, я спешу... за кислотой, - улыбнулась она.
      - Да-да...
      Никифор Антонович рассеянно смотрел на стул, на котором она только что сидела. В распахнутую форточку влетали снежинки и опускались на прогретое дерево кафедры, таяли, превращаясь в капельки воды...
      Через несколько часов после наблюдения за опытом Никифор Антонович распрощался с Гурилевым. Вероника ушла несколько раньше.
      Трамвайный путь широкой дугой уходил влево, а справа темнел вход в пустынный парк, окованный со всех сторон железной решеткой, похожей своим филигранным рисунком, плавными переходами ажурных конструкций на чугунные решетки Летнего сада на берегу Невы. Никифор Антонович вошел в распахнутые, гостеприимные ворота парка; шел мимо пустующих зимних скамеек, еще так недавно привлекающих осенним теплом влюбленных. Безмолвный фонтан, с серебряными наростами снега, торжественно возвышался в центре парка. И он увидел в мерцающем свете электрической лампы одинокую сиротливую фигурку.
      Как понять скрываемую от самого себя преднамеренность своих поступков? Разве не был он убежден, что обязательно встретится с Вероникой? Разве он не знал, что обязательно объяснит ей свое предощущение этой встречи? Никифор Антонович даже не думал, что чем-то мог причинить ей горе, он только сейчас начинал понимать, что последние месяцы его жизни без Вероники были эгоизмом души одинокого космического странника...
      Все тише становилось вокруг, и медленно заскользившие с низкого неба бесшумные снежинки углубляли тишину; морозно густел воздух в тихом дрожании и ледяном постуке железных рельсов, расстающихся с тяжестью последних ночных трамваев.
      В этой сгущающейся тишине он услышал негромкий вздох. Никифор Антонович зябко потер ладони и решительно шагнул к одинокой фигурке на парковой скамье.