- Что, так серьезно? - прохрипела я, придя, наконец, в себя.
      - Да. Последняя колика была очень-очень сильная.
      - Да нет, у Ивана вашего Ивановича.
      - А, да, очень серьезно. Врачи говорят, что не ручаются за его жизнь, вы представляете? Какой-то очень сильный яд.
      - Яд? - у меня потемнело в глазах. Боже мой, что же я наделала!
      - Яд. То есть отрава. Ну, химическое что-то. Выпил вечером, и привет. Хорошо еще, что к нему дочка приехала, а то бы точно... ой, не будем вслух произносить, ну, я имею в виду, что умер бы.
      Алиса готова была еще долго развлекать меня разговорами, но мое смятенное состояние помешало нам продолжить беседу. Милая Алиса пожелала мне крепкого здоровья, ничем не травиться, и рука пусть, в самом деле, срастется. Я заверила ее, что, разумеется, срастется, куда ж она денется, на что Алиса любезно возразила:
      - Что вы, что вы, знаете, -сколько случаев, когда потом хромота остается. - Наверное, Алиса предполагала, что передвигаться с помощью ног мне приходится не всегда, хотя я ни разу в ее присутствии на руках не ходила. Впрочем, я ни в чьем присутствии этого не делала. Да что там! Я и в одиночестве не ставила таких экспериментов. Собственно, на этой оптимистической ноте мы и расстались. Я поплелась к себе, она вихрем унеслась вверх к любимому шефу.
      - Может, еще живой, - крикнула она мне с верхней площадки лестницы.
      Сам факт того, что Кусяшкин отравился, точнее, пытался отравиться, не вывел бы меня из равновесия. Но сознание, что это я довела человека до такого состояния, ввергло меня в полнейшее уныние. Поразмышляв о том, не отравиться ли и мне тоже, я отмела эту мысль как несвоевременную и решила сдаться Васе. Пусть лучше он меня удавит, а то самоубийство ведь - самый тяжкий грех. Отдам себя на растерзание опера Василия и тем самым спасу свою бессмертную душу. Прямо сейчас и позвоню.
      Нет. Все мои благие намерения проваливаются. Васи нигде не было, сказали: "Будет вечером". А вдруг к вечеру у меня пройдет тяга к самоубийству и мне уже не захочется встречаться с палачом?
      Глава 27 ВАСИЛИЙ
      Оперативники ломали головы над тем, как связать убийство Марины Грушиной с патриотом, ненавидящим торговцев компьютерами. Если допустить, что эта бешеная тварь уничтожает не только компьютерщиков, но и их близких, то почему в письме об этом ничего не сказано? Если патриот не врет и исчезновение вице-президента "Дугласа" и убийство Гарцева - не случайное совпадение, то кто пишет письма с угрозами Кусяшкину? Тем более что патриотическое письмо было очень сильно непохоже на те письма, которыми пугали руководителя фирмы ВИНТ.
      Василий целых полчаса уделил сравнительному анализу писем. Выводы были следующими: патриот и автор писем Кусяшкину - не одно и то же лицо; более того, цели у этих людей разные. Патриот играет на общественное мнение, в то время как кто-то другой старается вывести из равновесия именно Кусяшкина и толкнуть его на необдуманные судорожные действия. Этот кто-то знает или предполагает, что Кусяшкин убил своеГО компаньона Гарцева, но при этом не знает про второе убийство, потому что только человек с очень запутанным воображением может предположить, что убийства Гарцева и его невесты, совершенные с интервалом в два дня, никак не связаны друг с другом.
      - Скажите, лейтенант, - спросил Василий у Леонида, который, явно наслаждаясь, изучал "схему последовательности заражений" доктора Шнейерсона, может ли кто-то не знать о убийстве Грушиной?
      - А? - Леонид, развратно ухмыляясь и не поднимая глаз от карты, пожал плечами. - Конечно, кто угодно, в газетах - не писали, в телевизоре - не показывали.
      - Из знакомых Кусяшкина может кто-то не знать?
      - Это вряд ли. Все его знакомые и знакомые его знакомых только об этом и говорят, - Леонид отодвинул схему и потянулся. - А что?
      - Смотри, ему пишут письма, раскручивают на признание, но, видишь? только в одном убийстве. "За убийство", "по неосторожности"...
      - Почему ты думаешь, что не знают о втором? Скорее, считают, что Грушиной он не убивал.
      - Возможно. Но в письмах это как-то бы прозвучало. Типа: "Грушину ты не убивал, мы шьем тебе только Гарцева, но...", и далее по тексту.
      А не знать о том, что стряслось с бедной Грушиной, может только тот, кто не имеет никаких контактов ни с ВИНТом, ни с пионерским штабом, ни с нами, ни с родней Кусяшкина.
      - И кто же это? Точнее, где же отсиживается этот шантажист?
      - Вот! Вот именно - где! Допустим, вдали от Москвы. Или...или... в больнице. Леня, я знаю, кто пишет эти письма. Это Саня.
      - Ты же не нашел ее в больницах.
      - Хорошо спряталась. Умная очень. То есть дура, конечно.
      Василий и дальше с удовольствием развивал бы тему Саниной умственной отсталости, но позвонил полковник Зайцев и порадовал личный состав сообщением о том, что вчера вечером было совершено покушение на Ивана Кусяшкина и на текущий момент он в тяжелом состоянии доставлен в токсикологическое отделение института Склифосовского. Летальный исход возможен, так что полковник оптимистично разрешил сыщикам считать, что у них уже три трупа. Для пущей убедительности к информации было добавлено несколько эпитетов в адрес Василия и Леонида, смысл которых сводился к тому, что они оба - очень хорошие сыщики и любимый город может спать спокойно. На что старший оперуполномоченный покаянным тоном заметил, что "да, виноват, грешен и глуп. Все знают, что какого мента ни возьми, что тебе гаишник, что мусорщик (так капитан называл мужественных сотрудников экологической милиции) - каждый умеет раскрывать убийства с колес в течение недели, в особенности - заказные. И надо же было такому случиться, что именно в убойном отделе (так в МУРе называли отдел по расследованию убийств) подобрались сплошные недоумки".
      Полковник не стал дослушивать покаянную речь до конца и повесил трубку.
      - Ты знаешь, дружище, - задумчиво сказал Василий голосом артиста Броневого, - покушений на компьютерщиков мы имеем уже числом три, и я себе так рассуждаю: не террористическая ли организация, действительно?
      - Ах, не обнадеживайте меня, группенфю-рер, - заметил Леонид, старательно подражая голосу артиста Тихонова, - ведь если это так, то дело отдадут чекистам?
      - Но пока этого не произошло, - голосом Броневого продолжил Василий, вас, Штирлиц, я попрошу остаться, сесть на телефон, дозвониться до экспертов и выбить из этих тыловых крыс информацию о том, чем траванули нашего фигуранта. Внутренний голос подсказывает мне, что они обнаружат ту же отраву, что у Грушиной. А сам я наведаюсь к Кусяшкину в институт Склифосовского.
      - Так девушкам и говорить, если позвонят?
      - Да. Говори, что болезнь перешла в острую фазу и потребовалась госпитализация.
      - Будете так работать, - раздалось с порога кабинета, - госпитализация потребуется вам обоим. Но тебе, Коновалов, в первую очередь.
      Полковник Зайцев всей своей грузной персоной вплыл внутрь и удобно уселся за стол старшего оперуполномоченного. Полковнику хотелось поговорить. Да, Сергей Иванович Зайцев был заботлив, как мама, и безжалостен, как папа. Несмотря на неуклонно приближающийся пенсионный возраст, от которого полковника отделяли считанные часы, Сергей Иванович служебной активности не терял, оборотов не сбавлял и вел себя так, как будто ему в органах еще работать и работать. То есть он упорно и маниакально требовал от подчиненных раскрытия преступлений. Особенно - убийств'. А в остальном - человек хороший, заботливый, как мама...
      - Никуда твой полутруп от тебя не денется, - сказал он Василию, - тем более мы около него охрану уже поставили. И эксперты через себя не перепрыгнут, неделю будут пробирками греметь. Давайте-ка, мальчики, подведем итоги. Итак, что мы имеем?
      - Мы имеем много версий, - сказал Василий мрачно.
      - Много?
      - Четыре. Первая - идейный террорист, убивающий компьютерных бизнесменов.
      - Сразу отметайте, - приказал полковник.
      - Почему? - спросили оперативники хором.
      - Почему - отметайте или почему - сразу? Потому что если маньяк есть, то это не нашего ума дело. Чекисты уже занимаются, вот и славно. Найдут считай, тебе повезло. Но это не повод прохлаждаться, пока они террориста вычисляют.
      - Я - прохлаждаюсь?! Да я... - Василий изобразил на лице смертельную обиду.
      - Продолжай. Какая вторая версия?
      - Вторая - конкуренты. Бизнес - вещь опасная.
      - А Грушина конкурентам зачем сдалась? Тем более в такой последовательности: сначала - главу фирмы, потом - его невесту.
      - Грушина могла знать врагов своего жениха и предполагать, кто убийца.
      - Допустим. Третья твоя версия?
      - Третья - жена или хахаль жены с целью получения наследства. Алиби нет ни у той, ни у другого. Денег хотят и та, и другой. Они не профессионалы, и тогда становится понятной вся эта кустарщина - камнем по башке, яд в воду. Была еще четвертая версия - в убийстве Гарцева мы подозревали Кусяшкина.
      - Сейчас уже не подозреваете? - ехидно спросил полковник.
      - Сейчас подозрения слегка ослабли, - серьезно ответил Василий. - А уж если он не выживет, будем считать, что у него полное алиби.
      Сергей Иванович брезгливо поморщился:
      - Цинизма многовато.
      - Странно для сыщика, специализирующегося на убийствах, правда? кротко поинтересовался Василий.
      - У тебя два трупа? - полковник пропустил очередную хамскую реплику старшего оперуполномоченного мимо ушей.
      - Пока два. Но вы велели не мелочиться и считать, что уже три. То есть вы надеетесь, что Кусяшкин не подведет и за жизнь цепляться не будет.
      - Отставить! Я тут не шутки с тобой шутить намерен! - гаркнул полковник.
      - То есть - не намерены со мной шутить или намерены со мной не шутить? - Василий вошел в штопор, и если бы не бесконечное, практически ангельское терпение полковника Зайцева, .это могло бы кончиться служебным взысканием.
      - Хватит! Что-то ты не вовремя развеселился. Объясни, веселый ты мой, почему разрабатываешь только первого убитого, а об этой Трушиной вообще не думаешь? Знаю, потому что считаешь ее бесплатным приложением к Гарцеву. Да?
      - Нет. То есть да. Хотя нет... - Василий закатил глаза.
      - Ну и дурак, - перебил его полковник, и было совершенно непонятно, к "да" или к "нет" относится это страшное оскорбление. - Кстати, я давно уже замечаю у тебя тягу к такой примитивной логике - как же, убили большого, богатого человека, потом - его невесту, значит, думает умный Коновалов, все дело в НЕМ. К тому же его убили первым, и это, думает умный Коновалов, тоже свидетельствует о том, что вся резня из-за НЕГО. А такое простое допущение, что все дела из-за НЕЕ, тебе в голову просто не пришло, да?
      - Шерше ля фам, да, Сергей Иваныч? А почему, скажите, если дело было в НЕЙ, наш убийца взялся за ее бывших и настоящих возлюбленных? А? - Василий уставился на полковника преданным взглядом.
      - Вот и разберись. Займись девушкой, я тебе советую.
      - Так точно, товарищ полковник, разрешите выполнять?
      - Выполняй, родной, и чтоб к завтрему были новости.
      Слово начальства - закон. Но перед тем как поехать на службу к Марине Грушиной, Василий позвонил своему приятелю из ФСБ, как раз из отдела борьбы с терроризмом. Тот, как оказалось, звонка из МУРа ждал.
      - Записывай, - сказал он. - Кузин Игорь Григорьевич, 1929 года рождения, шизофреник, буйно помешанный. Убежденный коммунист, готовит революцию. Угрожает всем состоятельным людям. Регулярно прокалывает шины всех автомобилей в своем дворе, за что дважды сидел по пятнадцать суток. Как только узнает об убийстве бизнесмена, берет ответственность на себя. Записал? Теперь вычеркивай. К твоим убийствам, капитан, он отношения иметь не может.
      - Ты все-таки адресок скажи, - попросил Василий.
      - Зря. Время потратишь, удовольствия не по-лучишь. Псих, я тебе говорю. Со справкой.
      - Адрес?
      - Пожалуйста, если тебе делать нечего. Старший оперуполномоченный записал адрес и поехал навестить старичка.
      Игорь Григорьевич встретил муровца радушно и извлек на свет сорок папок компромата на крупных бизнесменов. В пяти папках были карандашные рисунки, типа комиксов, отражающие разнообразные неприглядные действия Березовского, Гусинского, Потанина, Смоленского, Вяхирева и еще нескольких столь же известных людей, а также соседа Игоря Григорьевича по подъезду - гинеколога Дуднева, который имел наглость разъезжать на собственной новенькой "Вольво".
      - Давно пора заняться этими субчиками, - радостно потирая руки, говорил Игорь Григорьевич. - Вы посмотрите, что творят! Вот, Березовский лезет в окно нашего дома, хочет кого-то обворовать. А вот Гусинский, нет, ты глянь, грабит сберкассу. Это Вяхирев ворованные баллоны с газом продает.
      - Откуда это у вас, Игорь Григорьевич?
      - Сам, милый, все сам. Следил за ними, гадами, ночей не спал. Техники-то у меня нет, на пенсию инвалидную живу, приходится с натуры срисовывать. Но здесь все верно, все доподлинно. Все, как было, так в точности и срисовал. Так что это все свидетельства. Только в нашем райсуде все купленные, не принимают иск, выгораживают этих.
      Кузин говорил, говорил, говорил... А Василий ругал себя за недоверчивость. Почему не послушался приятеля-фээсбэшника? Зачем приехал к несчастному инвалиду? Ведь учила же нас партия верить чекистам, слушаться их и не самовольничать.
      - Если бы милиция ими занималась... Стыдно! Старика заставляете порядок наводить, за бандитами бегать. Стыдно вам, молодым! - Игорь Григорьевич гневался и грозил Василию то пальцем, то кулаком.
      - А убиваете вы их как? - спросил старший оперуполномоченный для очистки совести.
      - Так бомбами.
      - У вас есть бомбы? Покажите.
      - Были, милый, так все кончились. Вчера только кончились. Но я еще добуду, и пока наши власть не возьмут, буду эту мразь взрывать, имей в виду.
      От Игоря Григорьевича сыщик уходил в дурном расположении духа.
      Глава 28 МАРИНА
      Марина работала в пансионе для одаренных детей.
      Устроил ее туда Роман, который имел с хозяйкой пансиона Рэне Ивановной Казаковой какие-то деловые отношения. Вообще-то Рэне Ивановна была президентом фонда "Одаренный ребенок". Говорили, что фонд называется так в честь сына Рэне Ивановны, именно поэтому "ребенок", а не "дети", и что, придумывая название для фонда, она собрала в кулак всю свою скромность и сдержанность, потому что на самом деле полагала, что ребенок у нее гениальный. По достижении им, ее сыном Альбертом, семилетнего возраста Рэне Ивановна со всей очевидностью и горечью констатировала, что в России не существует учебного заведения, которому можно было бы доверить Альберта, поэтому пришлось такое заведение создать. То есть пробить. Помогли комсомольский напор и комсомольские связи - Рэне Ивановна в прошлой, советской жизни, разумеется, была секретарем горкома ВЛКСМ. Она смогла заручиться поддержкой глав двух церковных конфессий и выбить из них благословение; смогла договориться с руководителями шести крупнейших банков, а также с театральной и музыкальной богемой, точнее, с некоторыми, но ключевыми ее представителями, которые также поддержали идею создания новой элиты. Последней пала Московская кибернетическая академия, под крылом которой Рэне Ивановна планировала создавать свое педагогическое чудо. Академия сдалась практически без боя, но не под натиском президента фонда и пансиона, а под грузом благословения знаменитостей.
      Марина наблюдала за всем происходившим в пансионе с глубоким недоумением, временами переходившим в ужас. Дети в количестве пятнадцати штук, были замечательные, действительно очень способные, но под чутким руководством Рэне Ивановны за первые три месяца "учебы" они дошли до состояния полной растерянности и дезориентации. Марину больше всего потрясало, что у семилетних детей из благополучных семей за это время успел развиться детдомовский синдром, и всех женщин, работающих в пансионе, от врачей до учителей, они называли "мама". Что касается учебы, то к ней пока не приступали, потому что готовились к торжественному открытию пансиона, то есть целыми днями репетировали.
      Дело это было настолько сложным, что дата открытия переносилась трижды, причем каждый раз в последний момент. Первый раз перенос состоялся из-за того" что приболел сын Рэне - гениальный Альберт.
      Второй раз, во время генеральной репетиции, Рэне Ивановна с ужасом узнала, что в программе праздника нет бега в мешках, и открытие опять было отложено, а весь персонал пансиона приступил к изготовлению мешков для воспитанников и гостей. Третий раз открытие перенесли еще на две недели из-за морозов, потому что программа праздника включала в себя шумные мероприятия на свежем воздухе. В тридцатиградусный мороз выгонять детей на улицу не рекомендовали врачи, а Рэне Ивановна ни за что не соглашалась отказаться от уличной части представления.
      В тот самый день Марина поняла, что она на пределе и ее терпение стремительно иссякает. Неделя, в течение которой она шила мешки, добавила ей храбрости, и на педсовете она сказала Рэне Ивановне все: что нельзя так издеваться над детьми, что их надо учить хотя бы иногда, что вводить раздельное обучение семи мальчиков и восьми девочек при том, что и санузел, и спальня у них общие - идиотизм, и, кстати говоря, в таком возрасте спать и писать они должны порознь, что, если учителям и психологам платят такие деньги, их надо использовать по прямому назначению, а не в качестве массовиков-затейников и посыльных.
      Педагогический коллектив в ужасе замер, а Рэне Ивановна, внимательно выслушав Марину, задумчиво сказала:
      - Да, этот твой костюм никуда не годится, и на открытие тебя в нем пускать нельзя. Зайди ко мне завтра за деньгами и купи себе что-нибудь приличное.
      Марина не нашлась, что ответить, - она ожидала какой угодно реакции от властной, вздорной и сумасшедшей президентши, вплоть до немедленного увольнения, но только не такой.
      - Она тебя не слушала, - объяснял Марине психолог Юра, - она тебя рассматривала. Так что реакция, хм, вполне адекватная. Для нее, во всяком случае.
      Однако психолог ошибся - вечером президентша вызвала к себе директора пансиона Игоря Роговцева и велела ему поговорить с "девушкой" и узнать, не собирается ли она "свои глупости" распространять еще где-то.
      - Мы все силы бросаем на имидж, - сказала она, - и нам не нужны сплетни и слухи. Она среди сотрудников ведет такие разговоры? Если она ничего не понимает в педагогике, пусть... - и Дальше пошел обычный ее бред, который пансион выслушивал ежедневно. Игорь держался за свое место, точнее, за зарплату, многократно превышающую жалованье директора в обычной школе. Конечно, он мог бы рассказать начальнице о том, что все, абсолютно все сотрудники пансиона в душе солидарны с Мариной. Он мог бы сказать, что все сотрудники просто диву даются, как это Рэне Ивановне, этой странной во всех отношениях особе, удалось пробить проект с пансионом и запудрить мозги стольким уважаемым или по крайней мере известным людям. Вместо этого Игорь сказал:
      - Да, понимаю вашу тревогу, Рэне Ивановна. Думаю, все дело в том, что Марина - человек вспыльчивый и она, как и все мы, устала. Вот и сорвалась.
      - Нам тут психопаты не нужны, - перебила его президентша, - мы с детьми работаем.
      - Не нужны, точно, - согласился Игорь.
      - Вот и хорошо, что вы тоже так думаете, - опять перебила она. Сделайте так, чтобы этих выходок больше не было.
      С Мариной Игорь договорился без труда.
      - Ты ж понимаешь, что спорить с ней бесполезно. Не связывайся. Захочешь уйти - уходи, мы вместе придумаем тебе мотивировку, ну там - уезжаешь или беременная...
      - Я замуж скоро выхожу, - подсказала Марина.
      - Вот! Отлично! Не зли ее, Мариш, с сумасшедшими надо помягче.
      - Да, понимаю, детей только жалко.
      - Жалко. Но мы-то надеемся, что она наиграется в пансион и опять отвалит в свой бизнес. Будет изредка только нервы нам трепать. Тогда и дети оклемаются.
      И учителя опять занялись репетициями. Был, правда, еще один инцидент, но ерундовый. Приехала нанятая Рэне Ивановной режиссерша праздника. И вдруг во время репетиции, когда декламировались стихи великих поэтов, которые тоже воспитывались в пансионах (в том смысле, что пансионное образование неизбежно приводит к серийному выпуску гениев), - Лермонтова, Одоевского, Грибоедова, Раевского и т.п., режиссерша громко захлопала в ладоши и закричала:
      - Надо развесить по сцене таблички с их именами.
      Развесить так развесить, как скажете, никто не возражал.
      - Инициалы, какие у них инициалы?
      - К учителю словесности, - ткнула Рэне Ивановна пальцем в Марину.
      - Итак, - режиссерша достала блокнот, - Грибоедов?
      - Александр Сергеевич, - сказала Марина.
      Режиссерша раздраженно передернула плечами:
      - Я вас про Грибоедова спрашиваю!
      - Александр Сергеевич.
      Режиссерша просто затряслась.
      - Я еще раз повторяю, я про Грибоедова вас спрашиваю!
      - Я вам про Грибоедова и говорю.
      - Да? Его так же звали, как и Пушкина? Надо проверить. Далее Одоевский?
      - Какой?
      - А их сколько?
      - Я, по крайней мере, знаю двоих.
      - И как их звали?
      - Одного - Владимир Федорович, другого - Александр, отчества не помню. Который декабрист.
      - И кто из них учился в пансионах?
      - Понятия не имею.
      - Та-ак. Отчество Раевского знаете?
      - Какого?
      - Их тоже было двое?
      - Нет, их было гораздо больше. Первый - декабрист Владимир Федосеевич, потом - генерал Раевский. Был еще Александр Раевский - демон Пушкина. Потом Николай...
      - А какой учился в пансионе?
      - Не знаю.
      Режиссерша ушла недовольная и нажаловалась Рэне, что Марина ничего не знает толком, зато выпендривается и срывает мероприятие. Рэне опять вызывала Игоря и долго с ним беседовала, в результате чего Игорь стал Марину избегать и вплоть до самого открытия пансиона ни словом с ней не обмолвился.
      А на открытии Рэне Ивановна чуть не набросилась на Марину с кулаками. Пока дети пели песни и читали стихи, все было ничего. Пока именитые гости перед телекамерами произносили торжественные речи о "нашем будущем" и о "силе таланта, который надо оберегать", все было даже прекрасно. Но во время банкета Марина позволила себе немыслимую вольность. Зачем? По неосторожности.
      Известный танцовщик, нахваливая детей, посетовал на то, что "дети у вас замечательные, это видно, но что же они такие зажатые? Они еще успеют обрести солидность".
      Рэне Ивановна не успела ответить, зато Марина танцору возразила:
      - Сейчас они совсем не зажатые, обычно они у нас куда скованнее.
      Известный композитор, услышав, видимо, только слова Марины и не поняв после пол-литра водки, о чем вообще речь, поддержал разговор следующим образом:
      - Да, детей надо воспитывать и держать в строгости. Так они, согласен, хорошие у вас, но очень развязные, наглые.
      Потом танцовщик похвалил девочку, которая уже успела прославиться своими эстрадными песенками:
      - Голос замечательный, данные хорошие, но зачем она поет такую эстрадную дрянь? Потом эти вульгарные ужимки, прыжки...
      Рэне Ивановна, будучи женщиной незатейливой и простой, отреагировала на это так:
      - Шоу-бизнес требует таких песен, и, знаете, она же нарасхват со своим репертуаром, все время гастролирует, ездит повсюду, такая известность!
      На это немедленно откликнулся глава одной из конфессий:
      - Как - все время гастролирует? А учеба? (Наивный человек.)
      Рэне Ивановна охотно выдвинула свою версию происходящего:
      - Родители понимают, что дар не вечен, и неизвестно, долго ли она еще сможет так успешно выступать. Они, наверное, хотят заработать денег сейчас, пока есть возможность.
      Жена видного государственного чиновника в ужасе воскликнула:
      - Как! Зарабатывать деньги на собственном ребенке?! Какой кошмар. Нет, надо учиться, обязательно надо.
      И вот тут Марина опять оплошала:
      - Да у нас пока до учебы не дошло, мы все к открытию готовились, так что гастроли не мешали.
      В коридоре Рэне Ивановна схватила Марину за грудки и зашипела:
      - Ты мне за это ответишь! Я тебе обещаю. Ты еще пожалеешь о том, что вредишь нам! Горько пожалеешь!
      Глава 29 ИРИНА
      Открыв дверь и увидев милиционера, она не удивилась. Даже, пожалуй, обрадовалась. Вдруг ему удастся разрядить обстановку в доме? Лиза целый день рыдает в своей комнате, Алеша сидит у себя, не выходит. Единственный нормальный человек - мама, она в панику не ударяется, успокаивает всех, пока, правда, безуспешно.
      - Мне бы хотелось поговорить с вашей дочерью, - сказал милиционер.
      - Попробуйте. Боюсь, не удастся, - процедила Ирина сквозь зубы.
      - Почему?
      - Она очень расстроена, испугалась за отца. Когда она к нему приехала, ей в первый момент показалось, что он уже умер.
      - Ничего, мы умеем разговаривать с расстроенными. Но сначала, Ирина, несколько вопросов вам. Правильно я понимаю, что в случае смерти вашего бывшего мужа вы наследуете все его имущество? - Милиционер смотрел на нее наглыми глазами - бестактность собственного вопроса его нисколько не смущала.
      - Что вы имеете в виду?
      - То самое, что вы подумали.
      - Вы хотите сказать, что я их всех убила?
      - Я хочу, чтобы вы ответили на вопрос.
      - Нет. - Ирина зло прищурилась. Я - ничего не наследую. Если, не дай бог, конечно, с Иваном что случится, наследниками будут дети.
      Милиционер понимающе улыбнулся:
      - Опекуном которых вы являетесь.
      - На этот вопрос вам может ответить кто угодно. Вам нужно было непременно от меня получить это разъяснение? Кроме того, я не из тех, кто наживается на собственных детях и отбирает у них деньги.
      - Да. Я в этом и не сомневался. Каждый скажет, что вы прекрасная мать. - Милиционер явно издевался. - Скажите, пожалуйста, где вы были вчера вечером, а также 12 сентября, в день убийства Гарцева, и 14 сентября, в день убийства Грушиной?
      - Дома. - Ирина хотела ответить твердо и даже грубо, но голос задрожал.
      - Разумеется - одна?
      Ирина не успела ответить. Мама, которая появилась на кухне именно в этот момент, ответила за нее:
      - Вместе со мной.
      Милиционер понятливо кивнул и ласково так поинтересовался:
      - Не заходил ли кто-нибудь из соседей, почтальон, сантехник или еще кто? Постарайтесь вспомнить.
      - Вы не верите моей маме? - возмутилась Ирина.
      - Свидетельство близких не имеет юридической силы, - развел руками милиционер.
      - Конечно, для вас было бы лучше, если бы я сидела дома в окружении большого количества чужих людей.
      Милиционер кивнул:
      - И для вас тоже.
      - На что вы намекаете?!
      - На то, что только у вас был мотив убить всех троих. Но мотив - это только мотив, и если будет алиби...
      Ирина опять взорвалась:
      - А вы докажите, что это я! Презумпция невиновности, кажется, еще не отменена, или я ошибаюсь?
      - Не ошибаетесь.
      Милиционер опять расцвел в улыбке и пообещал:
      - Будем доказывать, а как же. Нельзя ли позвать вашу дочь?
      - Сами зовите, она со мной не разговаривает.
      -Почему, интересно?
      - Не потому, что я якобы убила Ивана. А потому... вот сами у нее и спросите.
      - Лизонька, детка, - крикнула в глубь квартиры мать Ирины, - с тобой хотят поговорить из милиции.
      Лиза появилась сразу, бледная, с опухшим лицом и красными глазами. Сказала тихим голосом:
      - Здравствуйте.
      - Здравствуйте. Вы нам поможете?
      Милиционер явно сменил гнев на милость.
      - Да. Только - как?
      - Расскажите, что вы увидели, когда приехали к отцу.
      - Он лежал на полу вот так скорчившись, - Лиза прижала руки к животу и согнулась, - не шевелился. Рядом валялся телефон, наверное, он хотел позвонить врачу, но не смог.
      Лиза всхлипнула, было видно, что она изо всех сил старается не расплакаться.
      - Собственно, из-за телефона я и приехала, я звонила, звонила, все время было занято, а у нас завтра... мы собирались в ресторан, а я узнала, что не смогу, у нас там в школе, ну это не важно, вот, то есть мне нужно было его предупредить, а то он бы поехал специально, а я бы не пришла. И я звоню, звоню...
      Лиза все-таки заплакала.
      - И вы поехали к нему, чтобы предупредить, что ваша завтрашняя встреча не состоится? Лиза кивнула.
      - Безобразие, - сказала мать Ирины. - Просто безобразие.
      Это было так неожиданно, что милиционер вздрогнул.
      - Что?
      - Девочка поздно вечером едет черт-те куда, а там улица не освещается, двор темный. Просто безобразие. А ведь попробуй не пусти, не слушается, "поеду", и все тут.
      - Да, - милиционер кивнул, - но она тем самым спасла отцу жизнь.
      - Спасла? - вопрос задали все одновременно, и Лиза, и Ирина, и ее мать.
      - Возможно. Пока положение критическое.
      Лиза закрыла лицо руками и расплакалась уже вовсю. Мать Ирины между тем продолжала возмущаться:
      - У него так всегда. Таскать детей в рестораны, зачем это? Такие деньги тратить! Лучше бы принес в дом еды, я бы накормила не хуже. А если что меняется, так его не найдешь. А сам никогда не позвонит, не уточнит, могут ли они к нему приехать.
      - Так вы же сами не разрешаете ему звонить! - закричала Лиза, но бабушка ее перебила:
      - Она вчера вся испереживалась, не случилось ли чего.
      - Так правильно, оказалось, переживала, - сказал милиционер, помолчал и добавил: - А не любите вы зятя.
      - А за что его любить-то? Дети брошенные...
      - Мама! - Ирина решила все-таки пресечь откровения матери. - Хватит!
      - Нет, отчего же... - Кажется, милиционер с удовольствием погрузился бы в их непростые семейные отношения, но, к счастью, положение спас Павлик. Он громко завопил в соседней комнате, проснувшись после тихого часа, и женщины бросились к нему. Милиционер поговорил с Лизой еще минут десять и ушел.
      - Зачем ты, мама, - сказала Ирина, - зачем при посторонних так об Иване говорила? Что он подумает?
      - Что думала, то и говорила. Подлец - он и мертвый подлец, и туда ему и дорога.