Да, их действительно строго судили, и они весьма болезненно ощущали это. Их местный патриотизм был в опасности. Далласу с большой буквы угрожало превращение в незаметный Даллас — с маленькой буквы. По словам спортивного обозревателя газеты «Таймс геральд», у жителей города было такое же ощущение, как у игроков, оштрафованных судьей на полпути н верному голу. В этих условиях не было смысла оспаривать решение судьи. Зрители все равно не поняли бы этого. Существовал только один выход: вернуться к своим воротам и начать все сначала.

Восстановить престиж города было, конечно, делом нелегким. Но населявшие северные пригороды Далласа крупные дельцы были мастера проворачивать большие дела. Разумеется, надо пойти на определенные жертвы. Необходимо публично отречься от некоторых малозначащих организаций. Конгрессмена Брюса Элджера придется принести в жертву. Но беда не велика. Следующей осенью его можно будет заменить Кэйбеллом, мэром Далласа. Пока же редакционные статьи газеты «Морнинг ньюс» должны звучать мягко. Конечно, никто не в восторге от того, что с каждым новым самолетом на аэродром Лав Филд прибывают толпы людей. Однако говорить им об этом ни в коем случав нельзя. Напротив, им следует показать, что значит гостеприимство по-далласски. Иногородних корреспондентов надо обеспечить столами и телефонами в редакции «Морнинг ньюс» и снабдить их рекомендательными письмами к людям, способным рассказать им, что из себя в действительности представляет город Даллас.

Начальник полиции Далласа Джесс Карри мог бы причинить наибольшие неприятности отцам города. Он уже запачкал парадный портрет Далласа, а сейчас ему доверили взять под стражу Ли Освальда. Ни в коем случае нельзя было бы допустить, чтобы он еще проявил хотя бы малейшую грубость в отношении журналистов, наводнивших пять отделов на третьем этаже полицейского управления.

От начальника полиции и окружного прокурора Генри М. Уэйда теперь требовалось, чтобы они примирились с этим нашествием и терпели все возникающие из-за этого неудобства. Они обязаны знакомить прессу со всеми имеющимися у них сведениями об известном арестанте, который содержался в одной из камер для особо опасных преступников на пятом этаже. Карри и Уэйд строго следовали такого рода указаниям. Попав под перекрестный огонь журналистов, они уступили их требованиям, но, поступая так, они навлекли на себя новые беды. Ведь политика уступок журналистам неизбежно влечет за собой полную и безоговорочную капитуляцию перед ними.

Репортеры-ветераны были в ужасе. Анри де Турнюр из парижской «Франс суар» сказал одному руководителю фирмы «Нейман — Маркюск»:

— Из всех полицейских, каких мне только приходилось видеть, ваши настроены наиболее благосклонно в отношении прессы. Да поможет вам бог!

Опытные юристы также были крайне обеспокоены.

К вечеру 22 ноября сотрудничество властей Далласа с корреспондентами газет и телевидения приобрело такие масштабы, что в Вашингтоне бодрствующий на своем посту заместитель отсутствующего министра юстиции став серьезно опасаться, возможно ли будет после всего этого оспаривать апелляцию подсудимого, если он будет осужден в подобной обстановке. Карри и Уэйд без участия каких-либо адвокатов со стороны обвиняемого фактически чинили суд над ним по телевидению. Они раскрыли прессе козыри обвинения не менее пятнадцати раз.

Это уже превратилось в пародию на правосудие, и Катценбах вынужден был позвонить представителю федеральной юстиции в Далласе Бэрфуту Сандерсу и поделиться с ним своими опасениями.

— Представьте себе, — сказал он, — какой будет кошмар, если убийца президента будет признан виновным, а Верховный суд США отвергнет это решение на том основании, что у убийцы не было адвоката. Вот как низко мы бы пали тогда в глазах у всех.

Сандерс попытался вмешаться. Однако федеральный прокурор не властен над тюремной администрацией штата. В то время как перед любым писакой открывалась зеленая улица, федерального прокурора, не являющегося представителем прессы, просто игнорировали.

А все же коронный номер этого поразительного спектакля был неизвестен никому за пределами полицейского управления Далласа. Размышляя о юридических правах обвиняемого и пугающей возможности отмены решения суда, Катценбах наивно полагал, что все незнакомцы в штатском платье, снующие вокруг облаченных в форму полицейских на экране его телевизора, были подлинными корреспондентами газет или телевизионными комментаторами. Однако пятница 22 ноября 1963 года была лишь первым из четырех дней, когда все было возможно. Как показали последующие события, Катценбах слишком многое принимал на веру.

Карри жаждал похвал и как огня боялся вызвать неудовольствие. Поэтому он отменил меры предосторожности, обычные в тех случаях, когда интерес публики к преступлению приобретает характер истерии. Никто из его полицейских не проверял даже удостоверений личности у представителей печати. Двери были фактически открыты настежь для всех. Видеопленки телевидения, запечатлевшие события тех дней, напоминают массовые свалки из гангстерских кинофильмов. На ролях статистов выступают истцы и свидетели по другим делам, оказавшиеся в это время в здании полиции, заключенные и их родственники, родственники полицейских, жулики и пьяницы, забравшиеся сюда из злачного района Харвуд-стрит. Одним словом, любой помешанный, захотевший поглазеть на самого нашумевшего преступника, содержащегося под стражей самой нашумевшей полиции, мог свободно прийти на организованную вечером в пятницу в подвальном этаже здания полицейского управления пресс-конференцию Карри — Уэйда — Освальда. И один такой психопат действительно явился посмотреть на Ли Освальда, сидевшего на специальном возвышении для лучшего его обозрения.

Посетитель, о котором идет речь, появился в очках в роговой оправе, с блокнотом в руках и с заранее подготовленным лживым предлогом для пребывания здесь. Он выдал себя за переводчика для израильской печати. Он зря лгал. Его и так пустили бы, ибо пресс-конференция была организована по принципу: кто успел, тот и сел. Капитану Фритцу из отдела но расследованию убийств уголовной полиции, опоздавшему на пресс-конференцию, не хватило места. Самозванец же беспрепятственно взгромоздился на один из столов. Он даже задавал вопросы. Проявленная впоследствии кинопленка показывает, что он в упор рассматривал арестанта. И Освальд и мужчина, пристально разглядывавший его, внешне не имели ничего общего. Однако в эмоциональном отношении в них сказывалось нечто родственное. Оба были неудачниками с нарушенной психикой. Оба были отверженными, но жаждавшими известности. Оба затаили обиду против всего света, проявляли авантюристическую готовность на любой необузданный поступок, по своей натуре питали даже склонность к убийству, не смогли обеспечить нормальных отношений с окружающими их людьми, особенно с женщинами, и были равнодушны к общественной жизни.

Позднее мнимый переводчик утверждал, что он преклонялся перед покойным президентом. Возможно, он сумел убедить в этом самого себя. Однако поверить этому трудно. В 12. 30 он находился в редакции газеты «Морнинг ньюс», где договаривался о публикации в субботнем номере объявлений о принадлежавших ому двух злачных заведениях со стриптизом; однако он не потрудился пройти каких-то четыре квартала, чтобы посмотреть на проезжавший как раз в то время кортеж президента. Его мнимое преклонение перед Кеннеди, подобно вымышленным «марксистским убеждениям» Освальда, было, конечно, патентованной ложью, продуктом самовнушения, рассчитанным на то, чтобы представить в респектабельном свете мотивы его поступка. В действительности и у того и у другого было не больше чувства общественного долга, чем у подзаборного кота. Каждый был настолько поглощен собственным опустошенным миром, что это полностью исключало какие-либо иные интересы. Ужасающее одиночество характеризовало их обоих. Мошенник в роговых очках пришел на пресс-конференцию с единственной целью — рассмотреть преступника. Однако в подвалах Карри было много и других аттракционов. Выступление Генри Уэйда с ответами на вопросы без всякого преувеличения можно назвать пошлым фарсом. Указывая перстом на Ли Освальда, он заявил радиослушателям и телезрителям:

— Я думаю, у нас достаточно оснований признать его виновным.

Далее он сообщил, что сыщики Карри разыскали «около пятнадцати свидетелей», что других подозреваемых в преступлении нет, что обвиняемый психически вменяем и ему уже предъявлено официальное обвинение. Его спросили, есть ли у арестованного адвокат, на что прокурор далласского округа ответил:

— Я не знаю, есть ли у него адвокат или нет.

Уэйд поставил присутствующих в известность о том, что обвиняемый будет переведен в окружную тюрьму, и обещал зрителям впредь информировать о всех деталях. Затем он — не без задней мысли — упомянул о том, что Освальд проживал в Далласе «лишь в течение двух месяцев».

— Молодчина, Генри, — крикнули ему из толпы. — Удачный ход!

Однако «ход» отнюдь нельзя было назвать удачным. Для прокурора это был скорее грубый промах. Информация Уэйда была неточной и вводящей в заблуждение. Например, Освальд провел детство в Далласе, и, если считать, что это имеет значение, он, вернувшись из Советского Союза с Мариной, прилетел именно на аэродром Лав Филд. Более того, факт обнародования прокурором Уэйдом конкретных улик и высказанная его устами до суда презумпция виновности Освальда были вопиющим нарушением основных принципов правосудия. Выступая перед целой батареей микрофонов, Уэйд говорил все это, обращаясь к многомиллионной аудитории. А ведь именно из среды его слушателей должны были быть избраны присяжные заседатели, если бы только из-за очередного промаха полиции не свершилось еще одно убийство, сделавшее ненужным суд над Ли Освальдом. Даже 22 ноября все это представлялось просто невероятным. Еще менее вероятным выглядит это сейчас.

Окружной прокурор обратил внимание на идиотскую физиономию мнимого израильского переводчика. Она показалась ему знакомой. Он припомнил, что видел его дня три тому назад на процессе по делу о преступлении против нравственности. После того как прожектора для съемки потухли и арестованного увели в камеру на пятом этаже, самозванец подбежал к возвышению и крикнул:

— Эй, Генри?

Они пожали друг другу руки, и неизвестный спросил прокурора:

— Вы не узнаете меня? Меня зовут Джек Руби. Я владелец клуба «Вегас».

Вероятно из простого любопытства, Уэйд спросил его:

— А что вы тут делаете?

Сделав широкий жест рукой, Руби величественно заявил:

— Я знаю всех этих парней.

Под парнями он имел в виду полицейских Далласа. На этот раз Руби не валял дурака. Он действительно знал их.

В следующий понедельник жителям Европы предстояло ломать себе голову над тем, как Руби удалось так легко и беспрепятственно бродить по всему полицейскому управлению. В равной мере были поражены этим обстоятельством и люди, близкие к Кеннеди. Им был неведом этот мир полусвета, затхлый мир преступников и содержателей притонов, сомнительных личностей с оплывшими лицами, ярко крашенных блондинок, чьи тонкие, до предела выщипанные и изогнутые дугой брови придавали их вяло поблескивающим взглядам застывшее выражение удивления. Этот мир убогих, нечистой репутации отелей, пропитанных отвратительными запахами, с нераскрытой Библией на ночных столиках у кроватей со сбившимися простынями, где полиция попустительствует мелким преступникам, а нарушители закона и его блюстители, как и все те, кто постоянно балансирует на грани законности, не только охотно общаются, но и заключают между собой браки. Таким образом, нет ничего загадочного в связях Джека Руби с далласскими полицейскими. К сожалению, личности такого рода являются завсегдатаями в полицейских участках Америки. Каждый репортер полицейской хроники знает по крайней мере одного такого Руби. Он пресмыкается перед полицейскими и детективами. Даже когда он время от времени оказывается за решеткой, это не умаляет его преклонения перед полицейскими чинами. Зачастую он гордится своей прежней судимостью, усматривая в ней доказательство своего мужества. Как правило, это типы, склонные к полноте, среднего возраста, с мешками под глазами. Они пристрастны к пиджакам с широченными лацканами, галстукам невероятной расцветки. Толстые пальцы их рук обильно украшены экстравагантными перстнями с искусственными камнями. Такого человека легко отличить по исходящему от него специфическому благовонию жидкой косметики, по манере похлопывать полицейских по плечу, навязывать им подарки и даже по привычке на глазах у них непрестанно расчесывать волосы, размахивая руками, точно гребец веслами.

В ту пятницу Руби, отбросив вымышленный предлог, будто он пришел в полицейское управление, чтобы присутствовать на пресс-конференции, принялся раздавать полицейским бесплатные пропуска на представления с обнаженными женщинами в двух ночных клубах, являвшихся его собственностью. Полицейские без лишних слов рассовывали пропуска по карманам. Они не видели в этом ничего предосудительного. Подобно окружному прокурору, они знали Джека и в свободное от дежурства время, переодевшись и штатское, частенько заходили в «Вегас» и «Карусель». Здесь они занимали специально зарезервированные для них места, наслаждались даровой выпивкой — обычно смесью виски с содовой водой, традиционным напитком этого своеобразного мира, — и хриплыми голосами подзадоривали размалеванных женщин на сцене сбрасывать с себя интимные предметы туалета из черной вуали.

Один тридцатилетний детектив — Август Эберхардт — знал Руби в течение пяти лет. Он познакомился с хозяином притонов, работая в отделе но борьбе с проституцией и наркотиками. Хотя в его служебные обязанности входило наблюдение за тем, что делается в «Вегасе» и «Карусели», и он даже задержал как-то одну из проституток Руби по обвинению в наркомании, это не мешало ему быть постоянным завсегдатаем этих мест. Мало того, он наведывался в оба притона вместе со своей супругой. Правда, г-жа Эберхардт предпочитала программу «Вегаса». О достоинствах каждого из двух заведений велись горячие споры на Харвуд-стрит. У обоих заведений были, разумеется, свои почитатели, равно как у каждой из поступавших там девиц — свои поклонники, бурно аплодировавшие их номерам. Однако все были единодушны в одном: у Джека всегда можно повеселиться как следует.

Эберхардт заприметил Руби на пресс-конференции. Они немножко посудачили. Руби осведомился о здоровье госпожи Эберхардт. Затем он снова пустил в ход свою басню о том, что он пришел в качестве переводчика. Полицейский был старым другом Руби и знал, что он говорит по-еврейски, по был невысокого мнения о его лингвистических способностях. Руби объяснил, что принес с собой кофе и бутерброды, чтобы угостить репортеров. После этого, по словам Эберхардта, он «поговорил немного об убийстве». Руби сказал:

— Слушай, я не могу понять, как подобное ничтожество, сущий ноль, мог убить такого человека, как президент Кеннеди. — Он с грустью в голосе заметил, что смерть президента — весьма прискорбное происшествие для Далласа. После этого, по словам детектива, он ушел. Впоследствии Эберхардт говорил, что он не заметил, куда пошел Руби. Другие полицейские тоже но обратили внимания на его уход. Они были уверены, что Джек Руби вернется, и они не ошиблись.