ГЛАВА 45

Собрав всю оставшуюся конницу, Александр поручил командование Птолемею и прочим, а сам галопом бросился вперед, взяв с собой второй отряд Оксатра, составленный из сотни скифов, которые еще с прежних пор служили наемниками в войске Великого Царя.

Приближаясь, он не хотел показываться на виду и получал сведения через эстафеты, пока ему не сообщили, что вражеское войско ввязалось-таки в бой с отрядами Пердикки и Клита.

— Как они построились? — спросил царь.

— У них нет настоящего единого строя, они скачут вокруг наших отрядов и пускают стрелы. Пока что наши прикрываются щитами, но так не может продолжаться долго.

— В общем, пора это заканчивать, — ответил Александр и собрал вокруг себя товарищей. — Сейчас с умеренной скоростью выдвинемся и войдем в контакт с неприятелем. Как только покажемся на виду, трубам играть сигнал: по этому сигналу Клит и Пердикка прорвут кольцо с дальней от нас стороны, а потом рассыплются веером и повернут по направлению к нам, чтобы сходящимся маневром ударить скифам в тыл. Пленных не брать, если только не попросят пощады. А теперь по коням!

Александр пришпорил своего сарматского гнедого и вскоре догнал знаменосца. Все остальные последовали за царем по гладкой равнине, развернувшись широким фронтом глубиной всего в четыре шеренги.

Как только появились скифы в своих блестящих одеждах и чешуйчатых доспехах, царь дал знак трубачам, и те протрубили условленный сигнал. Почти мгновенно Клит и Пердикка построили своих солдат клином и направили вперед, на прорыв окружения, продолжая держать их в сомкнутом строю, пока последний воин не вышел из вражеского кольца. Потом войско разделилось на две половины, и каждая совершила круговой маневр, так что, снова соединившись в единый сомкнутый фронт, все они с копьями наперевес бросились назад, на врага.

В тот же миг с другой стороны появился Александр со своими отрядами, уже готовыми к бою. Неожиданно оказавшиеся между двумя вражескими группировками скифы были вынуждены принять рукопашный бой, сбившись на тесном пространстве и не имея возможности выскользнуть в сторону. Оказавшись в ловушке на собственной безбрежной территории, как рыба в сети, они яростно пытались вырваться из окружения, но ровная местность помогала македонской коннице держать плотный строй и использовать преимущество тяжелого вооружения.

Скифы сражались с большим ожесточением, неся огромные потери, и когда ко второй половине дня поняли, что обречены, бросились все вместе в одну точку, воспользовавшись моментом, когда во вражеском строю образовался промежуток. Во главе со своим вождем им удалось вырваться на открытое пространство и рассеяться по степи. Македонские солдаты с радостными криками поднимали к небу копья, но царь остановил их.

— Это еще не конец, — сказал он. — Сейчас мы последуем за ними в их села и сделаем так, чтобы они навсегда запомнили Александра и его гетайров.

Но не успел он отдать приказ выступать, как из лагеря прискакал гонец с посланием от командиров пехоты.

— Государь, сатрап Спитамен поднял бактрийцев и согдов, и они напали на Мараканду. Командиры хотят знать, что делать.

— Оставьте в новом городе гарнизон и возвращайтесь в Мараканду. Я присоединюсь к вам, как только закончу рейд.

Гонцы умчались обратно, а Александр двинулся дальше по равнине. Оксатр исполнял роль проводника. Они ехали шагом по следам вырвавшихся из окружения скифских всадников. Бескрайняя ширь вызывала удивление и тревогу: нигде не было видно ни дерева, ни камня, ни скалы, ни холмика, а горы Паропамиса за спиной окрасились розовым в лучах солнца, повисшего над заснеженными вершинами.

Птоломей проговорил словно самому себе:

— На острове Эвбея города Халкида и Эретрия пятнадцать лет ожесточенно сражались за власть над тридцатипятимильной равниной.

— Вот-вот, — эхом откликнулся Пердикка, — а здесь наш взгляд беспрепятственно скользит до горизонта, не находя признаков человеческой жизни.

— Однако не могли же они исчезнуть совсем, — заметил Гефестион. — Они все-таки не призраки.

— Они кочевники, — объяснил ехавший рядом Оксатр. — Они живут на запряженных быками повозках вместе со своими семьями — женами, стариками, детьми. Эти кочевники питаются молоком и мясом и могут ехать день и ночь без остановки, так как их кони невероятно выносливы.

— И как далеко простираются их земли? — спросил Александр, помнивший рассказы своего отца о его сражениях со скифами за Петром.

— Никто не знает, — ответил перс.

— Некоторые говорят, — вмешался Селевк, — что на севере они граничат с гипербореями, а на востоке с исседонянами, питающимися одним лошадиным молоком.

— Мы можем заблудиться? — спросил Леоннат, устремив тревожный взгляд на бескрайнюю степь.

— Это невозможно, — успокоил его Селевк. — У нас за спиной горы, а слева Яксарт. Но все равно я бы вернулся назад, учитывая то, что случилось в Мараканде.

Александр молча продолжал двигаться вперед — это был его способ испытать друзей, посмотреть, до какой степени крепки их преданность и решимость бросить вызов неизвестному. В какой-то момент следы скифов совсем пропали, словно их кони вдруг взмыли в воздух.

— Великий Зевс! — воскликнул Пердикка. Оксатр внимательно осмотрел землю.

— Они обмотали конские копыта тряпками и травой, и на этой сухой траве не осталось четких следов. Но мои скифы отыщут их.

— В таком случае пошли дальше, — велел царь.

Марш возобновился, пока не стемнело и скифские следопыты Оксатра не перестали различать следы. Тогда Александр велел трубачам просигналить привал, и все расстелили на земле плащи, достали из переметных сум хлеб, вяленое мясо и фляги с водой и уселись поесть. Давно уже не было у них такого скромного ужина. Но вокруг царило спокойствие; почти полная луна взошла над горами, осветив обширную равнину и заставив реку заблестеть, а на ясном, совершенно безоблачном небе начали появляться самые яркие созвездия. Только в глубине небосвода, ближе к востоку, над гребнем гор мелькали вспышки зарниц — в остальном мир погрузился в вечерний покой. Азиатские воины собрались в кружок, и кто-то сумел развести огонь.

— Как они это делают? — спросил Гефестион, изрядно замерзший. — Я не видел ни единого кустика на сто стадиев вокруг.

— Навоз, — с выражением глубокого презрения ответил Оксатр на своем небогатом греческом.

— Навоз? — переспросил Селевк, подняв брови.

— От овцы, от коня, от козы. Они его собирают в мешок, сушат и жгут.

— А!

— Для нас это кощунство — осквернение огня. В Персии за такое полагается смерть, но они… — и он произнес слово, по-персидски означавшее «варвары».

— Вам не кажется, что ужин сегодня вкусен как никогда? — спросил Александр, меняя тему разговора.

— Когда ты голоден, — подтвердил Гефестион.

— А это место… Никогда не видел ничего подобного. Ни одного строения, куда ни посмотри. — Он обратился к Оксатру: — Как думаешь, будет жить Александрия Дальняя?

— Будет, — ответил персидский воин. — Когда солдаты уйдут, придут торговцы и город наполнится народом, скотом, жизнью. Будет жить.

Они проспали всю ночь под охраной двойного кольца верховых дозоров, которые могли без труда озирать залитую лунным светом равнину. Поднявшись на рассвете, войско продолжило преследование. Через три дня обнаружились следы колес, и вскоре вдали показалась передвижная деревня бежавшего с поля боя скифского вождя — тройной круг кибиток, покрытых дублеными шкурами.

Оксатр распознал на передней кибитке отличительный знак — деревянное древко с двумя бронзовыми бодающимися горными козлами.

— Это царь, — сказал он. — Возможно, тот, с красной повязкой на голове… Теперь ему некуда бежать. Теперь он думает: «Как ты прошел в сердце моей равнины, как ты нашел путь в этой однообразной равнине?»

Александр дал сигнал товарищам, и они выстроили свои отряды вокруг маленького городка на колесах. Всадники с длинными копьями казались в этом пустынном месте какими-то неземными существами, а лоснящаяся мускулатура их скакунов, острые железные наконечники копий, яркий блеск панцирей и шлемов, колышущиеся на утреннем ветерке гребни создавали впечатление неодолимой мощи.

В неестественной тишине раннего часа вдруг послышался звук рога, который тут же затих в бескрайности равнины. Потом на великолепном сером в яблоках жеребце, сильно отличавшемся от местных маленьких лохматых лошадок, — возможно, то был дар какого-нибудь соседнего царька или добыча, взятая в набеге, — появился вождь. На нем все еще оставался боевой наряд: алая диадема, нагрудник, чешуйчатый панцирь. За ним пешком следовала его супруга в высоченном золотом головном уборе, украшенном параллельными золотыми полосками по краю, и в длинном, до пят, платье, почти закрывавшем расшитые кожаные туфли. Она вела за руку девочку лет двенадцати — судя по сходству, дочь.

Вождь оглядел, почти как на смотре, внушительный строй неизвестно откуда взявшихся воинов в панцирях, потом уверенным шагом направился к Александру и начал говорить. Оксатр подозвал одного из своих наемников-скифов, и по мере того как тот переводил ему на персидский, он передавал слова скифского вождя Александру по-гречески:

— Никто на человеческой памяти не смел углубляться в земли скифов. Никому никогда не удавалось разбить их и захватить врасплох. Я также слышал, что ты победил царя персов и захватил его царство. Поэтому ты — бог. А может быть, какой-то бог на твоей стороне. Сражаясь против тебя, я потерял моих лучших воинов и еле спасся сам, и потому пришел предложить мир, а в качестве залога предлагаю тебе в жены мою дочь.

При этих словах царица подтолкнула вперед упиравшуюся девочку, и Александр увидел под длинными черными ресницами ее блестящие от слез глаза.

Он слез с коня, посмотрел на нее и едва не заплакал сам: ему вспомнилась милая сестра Клеопатра в том же возрасте, когда он отправлялся в Миезу, чтобы пройти долгое обучение под руководством Аристотеля. Сколько же времени с тех пор прошло?

— Твоей дочери еще нужна материнская забота. Я не хочу ее забирать, — ответил Александр. — Чтобы скрепить договор между двумя царями, достаточно клятвы перед небом, которое простерто над головой всех людей, и перед землей, которая когда-нибудь примет всех в свое лоно. И рукопожатия.

Он подождал, пока толмач переведет, потом протянул руку, и скифский царь пожал ее, подняв другую руку сначала к небу, а потом повернув ладонью вниз, к земле.

— Мое имя — Дравас, — сказал вождь, твердо посмотрев в глаза молодому чужаку с золотыми волосами, — а как зовут тебя?

— Александрос, — последовал ответ, — и я могу вернуться в любое время и откуда угодно.

Он проговорил это таким тоном и с таким видом, что скифский вождь ни на мгновение не усомнился в истинности этих слов.

ГЛАВА 46

На следующее утро они отправились на запад, чтобы добраться до Яксатра, но оказались в совершенно пустынной, выжженной солнцем местности, так что очень скоро у них кончились запасы воды. Воины легкой конницы, тратившие силы в удаленных дозорах и на страже, изнемогли первыми, и Александр велел отдать им свой личный запас. Так они двигались еще один день, и, наконец, жажда стала невыносимой. Царь попил застоявшейся жижи из впадины в земле, и еще до вечера у него начались страшные боли в животе, а потом началась сильнейшая лихорадка и дизентерия.

Гефестион велел сделать носилки, и так его несли еще два дня, охваченного бредом, иссушенного жаждой, в собственных экскрементах, которые за неимением воды нечем было смыть, и над ним тучами роились мухи.

— Если не найдем реки, он может умереть, — сказал Оксатр. — Я пойду вперед искать. А вы идите по моим следам. Если поймаете дичь, ешьте сырое мясо. Однако не касайтесь воды, которую не пьют скифские наемники: они знают, что делают.

Он исчез на западе вместе с группой согдийских всадников, самых устойчивых к жаре и жажде, а колонна продолжила продвигаться шагом под неумолимым солнцем. Оксатр вернулся лишь поздней ночью и первым делом спросил о царе:

— Как он?

Гефестион только покачал головой и ничего не ответил.

Александр лежал на земле в смраде своих экскрементов, его губы потрескались и высохли, дыхание вырывалось с хрипом.

— Я нашел реку, — сказал перс. — И принес воды, чтобы пить, но не мыться.

Александр припал к воде. Напоили также тех, кто ближе других был к смерти от жажды. После этого поход продолжился. Шли ночью, желая поскорее добраться до Яксарта, который показался вдали при первых лучах зари. Царя погрузили в холодную воду и держали там, пока температура тела не снизилась. Тогда он постепенно пришел в сознание и спросил:

— Где я?

— У брода, — сказал Оксатр. — Здесь есть свежая рыба и дрова, чтобы готовить.

— Твой греческий улучшается, — нашел в себе силы проговорить Александр.

Они вновь соединились с остальным войском близ Мараканды, где их ждал горький сюрприз. Командиры педзетеров бросились в безрассудную атаку на войска Спитамена, стоявшие на реке Политимет, и потерпели тяжелое поражение. Почти тысяча солдат осталось лежать на поле боя, а несколько сотен было ранено. Под мрачным, подернутым дымкой небом несколько дней горели погребальные костры.

Лептина залилась безутешными слезами, увидев царя в таком жалком состоянии. Она обмыла его, переодела в чистые одежды и позвала слуг с опахалами из перьев, чтобы обмахивали его день и ночь. Филипп, сразу явившийся к изголовью Александра, подтвердил, что лихорадка все еще крайне сильна. Каждый вечер с заходом солнца царь впадал в бред. Помня предписания своего учителя Никомаха, Филипп послал гирканских всадников набрать в горах снега и прикладывал его к телу Александра каждый раз, когда лихорадка усиливалась, а Лептина всю ночь продолжала менять холодные компрессы на лбу больного. Потом его начали кормить сухарями и кислыми яблоками, пока понос не утих.

— Возможно, я вытащу тебя и на этот раз, — сказал царю врач, увидев, как на его лицо понемногу возвращаются обычные краски. — Но если ты и дальше будешь вести себя столь безрассудно, то и сам Асклепий, который, говорят, оживлял мертвых, не сумеет тебе помочь.

— Я верю, что ты в своем ремесле искусней Асклепия, ятре, — с трудом отозвался царственный больной и снова заснул.

Едва оказавшись в состоянии отдавать приказы, Александр запретил выжившим после сражения на Политимете рассказывать кому-либо о разгроме, чтобы не сеять уныния, а потом послал Пердикку, Кратера и Гефестиона контратаковать силы Спитамена, чтобы оттеснить их в горы. Но уже началась осень, и преследовать мятежников в горах было безумием. Александр решил вернуться в Бактрию, где томился в плену Бесс. Он пошел на запад вдоль северной границы державы, чтобы заодно укрепить свою власть в этих местах и посмотреть, действительно ли земли скифов простираются в этом направлении на столь обширное расстояние.

Снова по мосту из бурдюков Александр переправился через Оке и углубился в область, все еще по большей части пустынную. Обширная и совершенно гладкая равнина простиралась на север и постепенно терялась в дымке у затянутого тучами горизонта. Иногда встречались длинные караваны из бактрийских верблюдов, идущие на запад; иногда в отдалении за ними следовали более или менее многочисленные отряды скифских всадников; их легко было узнать по ярким нарядам, разукрашенным шароварам и характерным чешуйчатым доспехам. Однажды к заходу солнца, когда войско собиралось уже разбить лагерь, один из передовых дозоров вернулся с ошеломительным известием:

— Амазонки!

Селевк ухмыльнулся:

— Я и не знал, что из-за нехватки воды войскам дают неразбавленное вино.

— Я не пьян, командир, — серьезно ответил солдат. — Там женщины-воины, они построились на возвышении прямо перед нами.

— Я не сражаюсь с женщинами, — важно заявил Леоннат. — Разве что…

— Но у них нет враждебных намерений, — уточнил солдат. — Они улыбались, а та, что казалась главной среди них, очень красивая и…

Он повернулся, чтобы показать царю, где они встретили воительниц, и увидел позади, менее чем в одном стадии, амазонку в сопровождении четырех подруг.

— Пропустите их, — велел Александр и провел рукой по волосам, словно приглаживая их. — Возможно, мы, в самом деле, попали в края амазонок.

Прекрасная воительница подъехала ближе и слезла с коня; спутницы последовали ее примеру. Было видно, как остальные в отдалении устанавливают шатер — один среди бескрайней равнины.

Царь с Гефестионом и Кратером вышли навстречу; позади слышался удивленный гомон; среди солдат и по сопровождавшему войско каравану уже расползся слух. Каллисфен, узнав новость, протолкался вперед. Лептину тоже разобрало любопытство, и она подошла поближе, чтобы посмотреть на странное явление.

Царица-воительница уже стояла прямо перед Александром. Она сняла головной убор — нечто вроде кожаного конического шлема с защищавшими лицо загибами, — и все увидели изумительные черные блестящие волосы, заплетенные в длинную косу, доходившую почти до талии.

С виду ей было лет двадцать, и она совсем не походила на знакомый каждому образ великолепной нагой амазонки с барельефов Бриаксия и Скопаса на галикарнасском Мавзолее или с картин кисти Зевксида и Паррасия в «Изящном портике» в Афинах. Кроме красивого смуглого лица, все было скрыто. На девушке были синие шерстяные шаровары с красной вышивкой и странный кожаный камзол, узкий в талии и широкий у колен. На поясе у нее висели меч и фляжка с водой, а через плечо — лук со стрелами, оружие, считавшееся традиционным для амазонок. Но не было щита в форме полумесяца.

Она посмотрела на Александра большими темными глазами и произнесла что-то, чего никто не понял.

Александр повернулся к Оксатру, но перс покачал головой.

— А твои скифы — они что-нибудь разобрали? Оксатр обменялся с ними несколькими словами, но они знаками показали, что речь воительницы не знакома и им.

— Я тебя не понимаю, — обратился Александр к красавице с улыбкой.

Ему было очень неприятно оказаться перед мифологическим существом, одним из тех, что заполняли его детские грезы, и не суметь обменяться с ним хотя бы несколькими словами.

Она проговорила что-то еще с ответной улыбкой и попыталась помочь себе жестами, но безрезультатно.

— Я ее поняла, — вдруг раздался голос за спиной Александра.

Царь резко обернулся на этот голос.

— Лептина!

Девушка вышла вперед и среди общего замешательства стала говорить с молодой воительницей.

— Но как это возможно? — проговорил Каллисфен, изумленный этим чудом.

Однако в памяти Александра вспыхнула далекая зимняя ночь, когда он проводил с Лептиной время в Эгах, в древнем дворце предков. Он вспомнил, как во сне она говорила на странном, непонятном языке. На плече у девушки была татуировка — такая же, как образ на золотом медальоне, что висел на шее этой амазонки: припавший к земле олень с длинными ветвистыми рогами.

— Такое иногда случается, — вмешался врач Филипп. — Ксенофонт пишет про аналогичный эпизод, случившийся в Армении, когда один раб вдруг распознал язык халибов, совершенно незнакомого ему народа.

А Лептина все говорила, сначала запинаясь, а потом более уверенно; слова выходили из ее уст с трудом, одно за другим, как будто всплывая из скрытых глубин. Александр подошел к ней и, обнажив татуировку у нее на плече, показал молодой воительнице.

— Узнаешь? — спросил он.

Судя по изумленному виду амазонки, она узнала, и этот знак имел для нее огромное значение.

Две девушки продолжили говорить на своем таинственном языке, потом амазонка сжала Лептине руки, посмотрела в глаза молодому чужеземному монарху и направилась к своему шатру.

— Что она тебе сказала? — спросил Александр, как только она удалилась. — Ты из их народа, это правда?

— Да, — ответила Лептина, — я из их народа. Когда мне было девять лет, меня похитила банда киммерийцев. Они продали меня работорговцу на понтийском рынке. Моей матерью была царица одного из племен этих женщин-воительниц, а отцом — знатный скиф, его племя жило близ Танаиса.

— Царевна, — прошептал Александр. — Вот ты кто!

— Вот кем я была, — поправила его Лептина. — Но теперь это время прошло, оно ушло навсегда.

— Это не так. Теперь ты можешь вернуться к своему народу и снова занять подобающее тебе место среди соплеменников. Ты свободна. Я дам тебе богатое приданое — золото, скот, лошадей.

— Подобающее мне место — при тебе, мой господин. Больше у меня нет никого на всем белом свете, и эти женщины для меня чужие. Я уйду с ними, только если ты прогонишь меня.

— Я ничего не заставляю тебя делать против твоей воли. Если тебе угодно, оставайся при мне, пока я жив. Но скажи мне: зачем эта молодая женщина пришла сюда? Зачем разбила там свой шатер?

Лептина потупилась, словно ей было неловко отвечать на такой вопрос, но, в конце концов, ответила:

— Она сказала, что является царицей женщин-воительниц, живущих между рекой Оке и побережьем Каспийского моря. Она слышала, что ты — самый сильный и могущественный в мире мужчина, и думает, что только ты достоин ее. Она ждет тебя в этом шатре и приглашает провести с ней ночь. И надеется… зачать от тебя ребенка, сына или дочь, который когда-нибудь получит скипетр из ее рук.

Она закрыла лицо руками и убежала в слезах.

ГЛАВА 47

Александр посмотрел на одинокий шатер, еле различимый в темноте среди степи. До его ушей доносился сдерживаемый плач Лептины, и он испытал глубокое волнение, подумав о двойном чуде, произведенном этой таинственной землей: о появлении отряда амазонок в месте, столь отдаленном от реки Термадонта, что течет, согласно легенде, до границ их территории, и об открытии Лептины, вдруг заговорившей на их родном языке.

Ему хотелось бы помочь Лептине, боровшейся со смятением. Столь различные, далекие друг от друга жизни вдруг встретились в ее душе, разрывая ее на части… Но еще сильнее Александра разбирало любопытство узнать эту таинственную женщину, ждавшую его среди степи, окутанной ночным мраком. Он сел на коня и с одним мечом направился к одинокому шатру. Увидев это, Гефестион сделал знак нескольким воинам из «Острия» подойти.

— Расположитесь вокруг этого шатра, чтобы никто вас не видел, — велел он, — и при малейшем подозрительном звуке немедленно бегите на помощь царю. Возьмите с собой Перитаса: в случае опасности он окажется быстрее всех.

Воины повиновались и, скрывшись в темноте, рассыпались вокруг шатра. Один из них, держа на поводке Перитаса, подошел ближе других и притаился в траве вместе с псом. Однако ночь прошла спокойно, и Перитас все время продремал, настораживая уши и поднимая морду, лишь когда до него доносился запах какого-нибудь дикого зверя, проходившего по затихшей степи.

Никто никогда не узнал, что случилось этой ночью и зародил ли Александр сына в лоне царицы бескрайних пустынь, чтобы тот вырос, как дикий жеребец, и бегал, нищий и свободный, по безграничным просторам, под взором солнца и крыльями ветра.

Перед рассветом царь вернулся с ярким лихорадочным светом в глазах, словно спустился с Олимпа.

Он продолжал идти на запад, пока не добрался до какой-то реки. Там Александру захотелось спуститься вниз по течению и посмотреть, куда она течет и не ведет ли к северному Океану, но через три дня похода степь перешла в пустыню, и река зачахла в раскаленных песках. Тогда войско снова повернуло на запад, и через четыре перехода в пять парасангов обнаружилась другая река. Они стали спускаться вдоль нее, но опять увидели, как иссушенная земля поглощает ее в своих трещинах.

Птолемей приблизился к царю, который тревожно вглядывался в подернутый знойной дымкой горизонт, и положил руку ему на плечо:

— Давай вернемся назад, Александр. Ничего там нет, разве что полуденные кошмары. Если земля здесь пожирает реки до того, как они впадут в море, наверняка имеет смысл поскорее бежать из таких мест. Разве может мать сожрать своего сына после рождения?

Каллисфена тоже смутило это явление. Физика и философия подсказывали ему ответы, но тут же поднимавшийся из глубин сознания страх отвергал их.

— Хотел бы я знать ответ на эти вопросы, Птолемей, — не оборачиваясь, сказал царь. — Я бы хотел, если хватит сил, проследить за обманчивыми формами полуденных кошмаров и всех тех призраков, что населяют горизонт. Как повезло Улиссу! Когда он привязал себя к мачте, ему удалось услышать пение сирен… Он никому не рассказал, о чем были эти песни. Эта тайна умерла вместе с ним в далеком укромном месте, куда привело его предсказание Тиресия, у долгожданной цели последнего путешествия…

Войско двинулось дальше на юг. День за днем по мере приближения к Маргианской возвышенности им попадалось все больше воды и травы, растений и животных.