2

Стефан Линдман был полицейским. Не реже чем раз в год он попадал в положения, когда ему бывало очень страшно. Один раз его свалил психопат весом больше ста килограммов. Он лежал придавленный к полу и с растущим отчаянием ждал, что тот вот-вот свернет ему шею своими огромными корявыми руками. И если бы один из его сослуживцев не треснул психопата что есть силы по голове, тому, скорее всего, удалось бы осуществить свое намерение. В другой раз в него выстрелили, когда он постучал в дверь, чтобы прекратить семейную ссору. Стреляли из маузера, и пуля слегка задела ногу. Но еще никогда ему не было так страшно, как сегодня, 25 октября 1999 года, когда он просто лежал в своей постели, уставившись в потолок.

Стефан не спал почти всю ночь. Иногда он забывался, но тут же вновь приходил в себя – как только он закрывал глаза, его преследовал один и тот же кошмар. Наконец, совершенно обессиленный, он встал и уселся перед телевизором, настроив его на канал с порнофильмами. Через несколько минут он почувствовал отвращение, выключил телевизор и снова лег.

В семь часов он встал окончательно. За ночь он разработал план, вернее, некий магический ритуал. Он не пойдет прямо в больницу. Надо рассчитать время так, чтобы не просто пройти самой длинной дорогой, но и успеть дважды обойти вокруг больничного здания. И все время он будет искать знак, примету: заключение будет положительным. Чтобы окончательно собраться с силами, он выпьет чашку кофе в больничном кафе и заставит себя внимательно прочитать местную газету.

Он надел лучший костюм, чего, вообще говоря, делать не собирался. Обычно, когда он не надевал полицейскую форму или иную служебную одежду, то натягивал джинсы и свитер. Но сейчас почему-то почувствовал, что обязан надеть костюм. Завязывая галстук, он всматривался в свою физиономию в зеркале в ванной. Было заметно, что он уже несколько дней толком не спал и не ел. Щеки запали. К тому же ему следовало постричься. Он не любил, когда волосы торчали из-за ушей.

Ему вообще не нравилась физиономия в зеркале. Это было странно. Он был тщеславен и часто смотрелся в зеркало. Обычно он оставался доволен результатом осмотра. Собственное отражение приводило его в хорошее расположение духа. Но в это утро все было по-иному.

Одевшись, он выпил чашку кофе. Достал из холодильника хлеб и ветчину, но кусок в горло не лез.

У врача надо быть без четверти девять. Сейчас 7.37. У него, таким образом, остается час и восемь минут на осуществление задуманного плана.

Моросил дождь.

Стефан Линдман жил в самом центре Буроса, на Аллегатан. Три года назад он снимал квартиру в Шёмаркене, за чертой города. Но вдруг подвернулась эта трехкомнатная квартира, и он, не задумываясь, подписал контракт. Напротив находилась гостиница «Ткач». Отсюда было рукой подать до здания полиции. Даже до стадиона он легко добирался пешком, когда «Эльфсборг» играл на своем поле. Футбол интересовал его больше всего, кроме, конечно, работы. Иногда он представлял себе, что играет в профессиональном итальянском клубе, а не работает в буросской полиции. Он немного стыдился этих фантазий, но избавиться от них не мог.

Он поднялся по лестнице на Стенйердсгатан и пошел в сторону театра и гимназии. Мимо проехала полицейская машина – кто в ней сидел, он не заметил. Он вдруг снова почувствовал страх. Как будто его уже нет, он уже умер. Он плотнее завернулся в куртку. Собственно говоря, непонятно, почему он должен ожидать плохого ответа. Он прибавил шагу. Мысли не давали ему покоя. Холодные капли дождя падали на лицо, как напоминание о жизни – уходящей от него жизни.

Ему было тридцать семь лет. Все время после окончания полицейской школы он работал в Буросе. Сюда он и хотел попасть. Он родился в городишке Чинна, отец торговал подержанными машинами, а мать работала в пекарне. Стефан был самым младшим из трех детей, неожиданным и поздним. Сестры были на семь и на девять лет старше его.

Детство он всегда вспоминал как невыносимо пресный и скучный период времени. Быт был спокойным и размеренным. Ни отец, ни мать не любили путешествий. Самые дальние поездки – Бурос или Варберг. Даже Гётеборг казался слишком большим, далеким и пугающим. Сестры взбунтовались против такой жизни и покинули дом довольно рано, одна уехала в Стокгольм, другая – в Хельсинки. Родители восприняли их отъезд очень болезненно, и Стефан осознал, что должен остаться в Чинне или, по крайней мере, вернуться туда после того, как решит, чем ему заниматься. Подростком он был очень беспокойным и нервным и не знал, куда себя деть.

Случайно он познакомился с парнем, занимавшимся мотокроссом. Он нанялся ему в помощники и несколько лет кочевал по Швеции по различным соревнованиям. Наконец, это ему надоело, и он вернулся в Чинну – к великой радости родителей, приветствовавших возвращение блудного сына. Он понятия не имел, чем бы заняться теперь. Так же случайно он познакомился с полицейским из Мальмё, гостившим у его знакомых в Чинне. И тогда впервые родилась мысль – а может быть, стать полицейским? Несколько дней он размышлял над новой идеей, а потом решил: по крайней мере, попытаться стоит.

Родители выслушали его решение со сдержанной тревогой. Но Стефан успокоил их – полицейские есть даже в Чинне. Ему не нужно будет уезжать.

Без проволочек он приступил к осуществлению своего плана. Первым делом снова сел за школьную парту, чтобы окончить гимназию. Желание стать полицейским было настолько сильным, что учеба пошла довольно легко. Он еще и подрабатывал, время от времени подменяя школьного сторожа.

К его удивлению, он был принят в полицейскую школу с первой попытки. И там тоже учился без затруднений. Особых отличий никогда не получал, но все же был из лучших на курсе. И наконец вернулся домой в полицейской форме и сообщил, что получил назначение в Бурос – всего сорок километров от Чинны. Первый год он каждый день ездил на работу из дому. Но потом влюбился в девушку из полицейской канцелярии и переехал в Бурос. Они жили вместе три года. В один прекрасный день она сообщила, что встретила другого мужчину и уезжает с ним в Тронхейм.

Стефан не особенно огорчился. Их отношения ему тоже наскучили. К нему вдруг вернулось детство. Единственное, что мучило его, – он никак не мог отделаться от мысли: как же так, у нее уже был роман с этим парнем, а он ничего не замечал.

Он даже не заметил, как ему исполнилось тридцать. Тут внезапно скончался от инфаркта отец, а через несколько месяцев и мать. На следующий день после ее похорон он поместил объявление в буросской газете. Откликнулись четыре женщины, и со всеми он встретился по порядку. Одна из них была полька. Она уже много лет жила в Буросе. У нее было двое взрослых детей, она работала в кафетерии в гимназии. Она была почти на десять лет старше его, но эта разница казалась незаметной. С самого начала он не мог понять, почему он так сразу в нее влюбился. Она его просто околдовала. Потом сообразил – дело в том, что она была совершенно обычной. Она принимала жизнь всерьез, но старалась избегать сложностей. Они сошлись, и Стефан впервые в жизни осознал, что способен испытывать по отношению к женщине что-то, помимо простого желания. Ее звали Елена. Жила она в Норрбю, и он оставался у нее ночевать несколько раз в неделю.

Именно там, стоя утром у зеркала, он обнаружил этот странный узелок на языке. Мысли его прервались – он подошел к больнице. По-прежнему моросил дождь. Было без четырех восемь. Он прибавил шагу. Решено обойти больницу дважды – и он сделает, как решил.

В полдевятого он сидел в кафе с чашкой кофе и газетой в руке. Но он не прочитал ни строчки и не притронулся к кофе.

Когда он стоял перед дверью врачебного кабинета, его снова охватил страх. Преодолев себя, он постучал и вошел в дверь. Врач оказался женщиной. Он попытался прочесть на ее лице свой приговор – помилование или смерть. Она улыбнулась ему, чем только усугубила его сомнения. Чему она улыбается? Что это – неуверенность? Сострадание? Или просто облегчение, что ей не придется выносить кому-то смертный приговор?

Он сел за стол напротив нее. Она поправила сбившиеся бумаги.

Потом он был ей благодарен, что она сразу перешла к делу.

– К сожалению, обследование показало, что узелок на вашем языке имеет злокачественную природу.

Он кивнул и проглотил слюну. Он знал это все время, с того самого утра в ванной у Елены в Норрбю. У него рак.

– Никаких признаков метастазирования. Поскольку опухоль обнаружена очень рано, мы можем начать лечение немедленно.

– Какое лечение? Вырезать язык?

– Нет, конечно. Мы начнем с лучевой терапии. Потом будет операция.

– Я умру?

Он не готовил этот вопрос. Он просто сорвался сам по себе.

– Рак – всегда серьезно, – ответила врач. – Но у нас теперь есть современные средства борьбы. Давно прошло время, когда диагноз «рак» приравнивался к смертному приговору.

Он провел у нее около часа и вышел насквозь мокрый. Где-то в животе лежала льдинка. Боль, которая не жгла, но ощущалась, как руки того психопата на шее. Он заставил себя успокоиться. Теперь он может выпить кофе и прочитать газету. А потом решить, умирает он или еще нет.

Но местной газеты уже не было. Он взял центральную вечерку. Льдинка в животе все не таяла. Он выпил кофе и перелистал газету. Заголовки и фотографии забывались мгновенно, как только он переворачивал страницу. Но потом что-то привлекло его внимание. Имя под фотоснимком. Заметка о зверском убийстве. Он уставился на фото и подпись. Герберт Молин, 76 лет, бывший полицейский.

Он отложил газету и пошел добавить кофе. Он знал, что надо доплатить две кроны, но ему было не до этого. У него был рак, и он мог себе позволить такие вольности. К прилавку подтащился какой-то старик. Он хотел налить себе кофе, но его била такая дрожь, что в чашку почти ничего не попадало. Стефан помог ему и удостоился благодарного взгляда.

Вернувшись к столу, он снова развернул газету. Он прочитал заметку, но совершенно не мог сообразить, что все это значит.

Когда он начал работать в полиции в Буросе, его первым делом представили самому старому и опытному следователю. Его звали Герберт Молин. До того, как Молин ушел на пенсию, им предстояло вместе проработать два года в отделе насильственных преступлений. Стефан часто его вспоминал. Его вечный беспокойный поиск следов, связей и совпадений. О нем за спиной говорили разное, но для Стефана он был поистине неисчерпаемым источником знаний. В первую очередь ему запомнилось, как Молин говорил об интуиции: самое важное и более всего недооцененное достоинство следователя. И Стефан, по мере того как набирался опыта, убедился, что тот был прав.

Герберт Молин жил одиноко. Насколько Стефан знал, никто и никогда не бывал в его доме напротив здания суда на Бремхультсвеген. Через несколько лет после ухода Молина на пенсию Стефан случайно узнал, что тот уехал из города. Но никто не знал куда.

Он отодвинул газету.

Значит, Молин уехал в Херьедален. Из заметки следовало, что он поселился на одиноком, совершенно изолированном хуторе глубоко в лесу. И там его зверски убили. Никакого очевидного мотива преступления не было. Преступник не оставил следов. Убийство произошло несколько дней тому назад, но Стефан, ожидая визита к врачу, совершенно отгородился от внешнего мира, и новость настигла его только сейчас, в этой вечерней газете.

Он резко поднялся. Он был по горло сыт мыслями о собственной смерти. Дождь не прекращался. Он застегнул куртку и пошел в сторону центра. Итак, Герберт Молин мертв. И сам он тоже только что узнал, что время его сочтено. Ему было всего тридцать семь, и он еще никогда всерьез не думал о старости. Было такое чувство, что у него вдруг взяли и внезапно отняли будущее. Как будто он плыл в лодке по бескрайнему морю, и вдруг лодку швырнуло в тесный залив, окруженный мрачными высокими скалами. Он остановился, чтобы отдышаться. Ему было не просто страшно. Он чувствовал себя обманутым. Кто-то невидимый и неслышимый забрался в его тело и теперь трудился не покладая рук, чтобы его уничтожить.

Его укололо еще и то, до чего нелепо – объяснять людям, что у тебя рак языка.

Люди заболевают раком, об этом говорят постоянно. Но чтобы рак языка?

Он снова зашагал. Чтобы выиграть время, он приказал себе ни о чем не думать, пока не дойдет до гимназии. Там он решит, что делать. На следующий день ему снова надо в больницу – требуются еще какие-то анализы. Он уже продлил больничный лист на месяц. Облучение начнется через три недели.

У входа в театр стояли несколько актеров в театральных костюмах и париках. Они позировали фотографу. Все они были молоды и громко смеялись. Стефан Линдман никогда не бывал в театре в Буросе. Он вообще никогда не был в театре. Услышав смех актеров, он прибавил шаг.

В городской библиотеке он сразу прошел в газетный зал. Пожилой человек листал газету с русскими буквами. Стефан схватил первый попавшийся журнал о спидвее и сел в углу. Журнал был ему нужен, чтобы заслониться от посетителей. Он уставился на фотографию мотоцикла. Ему надо было принять решение.

Врач сказала, что он не умрет. Во всяком случае, не сразу.

В то же время он понимал, что опухоль растет и есть риск метастазирования. Это поединок один на один. Он или выиграет, или проиграет. Ничья исключается.

Он тупо смотрел на роскошные мотоциклы и думал, что в первый раз за много лет ему не хватает мамы. С ней можно было бы поговорить. Теперь у него нет никого. Мысль довериться Елене показалась ему странной. Почему? Он и сам не понимал. Если с кем-то ему и стоило поговорить, если вообще существует кто-то, кто может дать ему так необходимую поддержку, так это она. Но почему-то неловко признаться ей, что у него рак.

Он не говорил ей даже, что должен идти в больницу.

Он медленно перелистывал мотоциклетные страницы, перебирая возможные решения.

Через полчаса он знал, что делать. Он поговорит с шефом, интендантом Олауссоном, который только что вернулся из отпуска – неделю охотился на лосей. Скажет, что он на больничном, не указывая причины. Скажет, что ему предписано пройти основательное обследование по поводу болей в горле. Скорее всего, ничего страшного. Врачебное заключение он сам пошлет в отдел кадров. Таким образом он выиграет почти неделю, пока Олауссон узнает об истинной причине его отсутствия.

Потом он пойдет домой, позвонит Елене и скажет, что уезжает на несколько дней. Например, в Хельсинки, повидаться с сестрой. Это ее не удивит. Он ездил туда и раньше. Потом он пойдет в винный магазин и купит пару бутылок вина. Вечером и ночью он решит, как быть со всем прочим. Прежде всего надо твердо определить, выдержит ли он борьбу с опухолью, скорее всего угрожающей его жизни, или лучше сдаться сразу.

Он положил журнал на место, прошел в другой зал и остановился перед полкой, где лежали медицинские справочники. Достал книгу о злокачественных опухолях и отложил не открывая.

Интендант Олауссон из буросской полиции жил смеясь. Его дверь всегда была открыта настежь. В. двенадцать часов Стефан вошел в его кабинет. Он подождал, пока Олауссон закончит телефонный разговор. Олауссон повесил трубку, достал платок и высморкался.

– Хотят, чтобы я прочитал лекцию, – сказал он и тут же засмеялся. – О русской мафии. Но в Буросе нет русской мафии. У нас вообще нет мафии. Я отказался.

Он кивком пригласил Стефана сесть.

– Я хочу только сказать, что я все еще на больничном.

Олауссон поглядел на него с удивлением:

– Ты же никогда не болеешь?

– Вот – заболел. Горло болит. Меня не будет как минимум месяц.

Олауссон откинулся на стуле и сложил руки на животе.

– Не много ли для больного горла – месяц?

– Врачам виднее.

Олауссон кивнул.

– Осенью полицейские простужаются, – изрек он глубокомысленно. – Но знаешь, у меня странное чувство, что бандиты никогда не болеют гриппом. Как ты думаешь, в чем тут дело?

– Наверное, у них лучше иммунитет?

– Скорее всего. Надо сообщить шефу королевской полиции в Стокгольме.

Олауссон терпеть не мог шефа полиции. Он не любил и министра юстиции. Он вообще не любил начальство. В буросской полиции всегда с удовольствием вспоминали, как несколько лет назад тогдашний министр юстиции, социал-демократ, приехал в Бурос участвовать в торжественном открытии нового здания суда. На банкете он напился до бесчувствия, и Олауссону пришлось волочь его в гостиницу.

Стефан поднялся, но задержался в дверях:

– Я утром прочитал, что несколько дней назад убили Герберта Молина.

Олауссон глядел на него с удивлением:

– Молина? Убили?

– В Херьедалене. Он там жил, по-видимому. Я прочитал в вечерней газете.

– В какой?

– Я не помню.

Олауссон встал, чтобы проводить его до выхода. В приемной лежали вечерние газеты. Он быстро нашел нужную.

– Хотелось бы знать, что произошло.

– Я узнаю. Позвоню коллегам в Эстерсунд.

Стефан вышел из здания полиции. Дождь продолжал моросить, конца этому, казалось, не будет. Постояв в очереди, Стефан купил две бутылки дорогого итальянского вина и пошел домой. Не снимая куртки, раскупорил бутылку и, налив полный бокал, выпил его залпом. Скинул башмаки и бросил куртку на кухонный стул. Автоответчик в прихожей мигал. Елена спрашивала, не зайдет ли он поужинать. Он взял бутылку с бокалом и пошел в спальню. Из-за окна доносилось шуршание шин по мокрому асфальту. Он вытянулся на постели с бутылкой в руке. На потолке было грязное пятно, то самое, на которое он смотрел не отрываясь почти всю минувшую ночь. Днем оно выглядело как-то иначе. Выпив еще бокал, он повернулся на бок и провалился в сон.

Стефан проснулся в полночь. Он проспал почти одиннадцать часов. Рубашка насквозь промокла. Он уставился в темноту. Шторы совершенно не пропускали света с улицы.

Первой мыслью было, что он умирает.

Потом он решил бороться. После сдачи анализов у него есть три недели, и он может заняться, чем захочет. Можно использовать это время, чтобы все узнать о своем раке. И он должен подготовиться к этой борьбе.

Он поднялся, снял рубашку и выбросил ее в корзину в ванной. Подошел к окну, выходившему на Аллегатан. У гостиницы «Ткач» напротив ссорились несколько пьяных. Мостовая блестела от дождя.

Внезапно он опять вспомнил Герберта Молина. До этого ему никак не удавалось поймать мысль, беспокоившую его еще тогда, когда он сидел в больничном кафе. Теперь он знал.

Как-то раз они преследовали сбежавшего убийцу в лесу на север от Буроса. Дело, как и сейчас, было осенью. Стефан был с Молином, но в лесу они разошлись в разные стороны. Когда Стефан, наконец, разыскал шефа, то подошел к нему очень тихо. Он вспомнил, как тогда испугался Молин. В глазах его был панический ужас.

– Я не хотел тебя пугать, – смутился Стефан.[1]

Молин кивнул и пожал плечами:

– Мне показалось, это кто-то другой.

Только это и сказал. Мне показалось, это кто-то другой.

Он по-прежнему стоял у окна. Пьяные исчезли. Он потрогал языком верхние зубы. В языке была смерть. Но где-то был и Герберт Молин. Мне показалось, это кто-то другой.

Стефан вдруг понял, что он это знал всегда – Герберт Молин кого-то боялся. За те годы, что они работали вместе, этот страх постоянно был с ним. Иногда ему удавалось скрыть его, иногда – нет.

Стефан нахмурился.

Герберта Молина убили в далеких норландских лесах. Он кого-то все время боялся.

Вопрос: кого?

3

Джузеппе Ларссон по опыту знал – ничто нельзя принимать на веру. Он проснулся утром 26 октября от звона запасного будильника. Посмотрел на основной и убедился, что тот встал в четыре минуты четвертого. Даже будильникам нельзя доверять, поэтому он на всякий случай заводил два. Он встал и дернул шнурок на окне. Шторка скользнула вверх и с тихим хлопком свернулась в рулон. Небо было темным и звездным. Вчера по телевизору в Емтланде обещали снег, но пока на это непохоже.

Джузеппе быстро проглотил поданный женой завтрак. Девятнадцатилетняя дочь, все еще не перебравшаяся на отдельную квартиру, спала. Она подрабатывала в больнице и только что вернулась с ночной смены. В начале восьмого Джузеппе сунул ноги в сапоги, натянул поглубже шапочку, потрепал жену по щеке и вышел из дому.

Ему предстояло проехать сто девяносто километров на машине. За последнюю неделю он уже несколько раз проделал такое путешествие, туда и обратно, исключая, правда, один день, когда он настолько устал, что заночевал в гостинице в Свеге.

Сейчас он снова едет туда, и по дороге надо не только поглядывать, чтобы на шоссе не выскочил лось, но и попробовать обобщить имеющиеся данные об убийстве, которое он сейчас расследует. Он выехал из Эстерсунда, взял курс на Свенставик, поставил круиз-контроль на восемьдесят пять километров в час и снял ногу с педали газа. Себе он тоже не доверял – наверняка будет гнать под сотню, а торопиться некуда – если держать среднюю скорость восемьдесят пять километров в час, он как раз успеет к назначенной на девять встрече с криминалистами.

За окном машины было совершенно темно. Наступала глухая норландская зима. Джузеппе, родившийся в Эстерсунде сорок три года назад, не понимал людей, жаловавшихся на холод и мрак. Для него зимние полгода были временем, когда он мог немного расслабиться. Конечно, время от времени кто-то, доведенный теменью до помешательства, совершал самоубийство или убивал кого-то из близких, но так было всегда, и полиция тут бессильна.

То, что произошло под Свегом, выходило за рамки обыденного.

В эстерсундской полиции узнали о случившемся 19 октября – неделю назад. Джузеппе как раз собрался пойти постричься, но уже на выходе кто-то сунул ему телефон. Женщина на том конце кричала так, что он вынужден был отодвинуть трубку от уха. То, что женщина в истерике и что она не пьяна, он понял сразу. Он присел к столу и нашарил блокнот. За несколько минут разговора ему удалось записать что-то, возможно, имеющее отношение к тому, что она пыталась рассказать. Ее звали Ханна Тунберг. Она дважды в месяц прибиралась у пожилого мужчины по имени Герберт Молин – тот жил на удаленном хуторе под названием Ретмурен, в нескольких десятках километров от Свега. Когда она явилась к нему утром этого дня, первое, что она увидела, – труп собаки во дворе. Все стекла были выбиты. Она не решилась остаться, поскольку побоялась, что хозяин сошел с ума. Она поехала назад в Свег и захватила мужа-инвалида. Они вместе вернулись на хутор. Было около четырех часов дня. Они обсудили, не позвонить ли сразу в полицию, но решили сначала выяснить, что же там произошло, – теперь они жалели, что не позвонили сразу. Муж вошел в дом и тотчас выскочил, крича, что там все залито кровью. Потом он заметил что-то на опушке леса. Он пошел туда, но бегом вернулся к машине. У него началась неукротимая рвота. Когда он пришел в себя, они вернулись домой. Ему стало нехорошо с сердцем. Он лег на диван, а она позвонила в полицию в Свег, откуда ее соединили с Эстерсундом. Джузеппе записал ее имя и номер телефона. Когда она положила трубку, он тут же набрал номер, чтобы убедиться, что это не розыгрыш. Еще раз проверил имя убитого – Герберт Молин. Повесив трубку во второй раз, он уже не думал о стрижке.

Джузеппе немедленно отправился к шефу оперативников Рундстрёму. Через двадцать минут они уже ехали в Свег с включенной сиреной и маяками. Криминалисты должны были ехать следом.

Они въехали на хутор около половины седьмого вечера. У поворота ждала в своей машине Ханна Тунберг вместе с комиссаром из Свега Эриком Юханссоном, только что вернувшимся с дорожного происшествия – под Уттерхогдалем перевернулся лесовоз. Уже стемнело. Прежде всего они пошли к указанному Ханной месту на опушке. Когда они осветили тело фонариком, у всех перехватило дыхание. Джузеппе понял, почему Ханна была в истерике. Он-то думал, что уже всего насмотрелся. Самоубийцы, разряжающие дробовик себе в лицо, встречались не так редко. Но это было хуже. Это было хуже всего, что он видел раньше. Это было даже не похоже на человека – кровавый мешок. Лицо исцарапано до неузнаваемости, ступни – сплошные сгустки крови, спина иссечена так, что видны кости.

Они пошли к дому, вынув на всякий случай оружие. По пути заметили, что да, действительно, во дворе лежит скандинавский шпиц с перерезанным горлом. Войдя в дом, Джузеппе убедился, что слова мужа Ханны не были преувеличением. Пол был усеян осколками и залит кровью. Чтобы не помешать работе криминалистов, они остановились в дверях.

Ханна все это время сидела в машине, судорожно сжимая руль. Джузеппе было жаль ее. Он знал, что воспоминания этого дня будут долго ее преследовать в ночных кошмарах.

Джузеппе послал Эрика встретить криминалистов на повороте к хутору. Он попросил его также тщательно записать рассказ Ханны Тунберг. В особенности обратить внимание на показания часов.

Он остался один. Вдруг он подумал, что столкнулся с преступлением, которое ему не по зубам. Но он знал и то, что во всем Емтландском округе нет полицейского, способного вести следствие лучше, чем он. В конце концов Джузеппе решил в тот же день посоветоваться с шефом, не вызвать ли людей из центрального полицейского управления в Стокгольме.

Он приближался к Свенставику. Все еще было темно, октябрьское утро еще не наступило. За истекшую неделю дело об убитом на хуторе не продвинулось ни на йоту.

Была и еще одна серьезная проблема.

Оказалось, что убитый – полицейский на пенсии, переехавший в Херьедален после долгих лет работы следователем в Буросе. Накануне вечером Джузеппе, сидя перед телевизором, просматривал бумаги, присланные оттуда факсом. Теперь у него, казалось бы, имелись все данные, чтобы составить представление об убитом, – но нет, перед ним была пустота. Ни мотива, ни следов, ни свидетелей. Как будто какая-то разъяренная безликая сила появилась из леса, искромсала Герберта Молина и бесследно исчезла.

Он проехал Свенставик. Небо над верхушками леса постепенно синело – начинало светать. Он вспомнил предварительное заключение судебных медиков из Умео. Они, разумеется, подробно разъяснили, каким образом возникли повреждения, но не дали ни одной зацепки, кто и почему мог совершить это зверское преступление. В заключении было указано, что раны на спине причинены ударами кнута. Поскольку кожа на спине превратилась в лохмотья, медики смогли прийти к такому выводу, только когда нашли фрагмент этого самого кнута. При микроскопическом исследовании уточнили, что кнут изготовлен из кожи животного, но какого именно животного, они не могли пока сказать. Таких животных в Швеции не водится Подошвы также подверглись ударам кнута. Раны на лице, напротив, не являлись результатом насилия, считали судмедэксперты. Эти царапины возникли, скорее всего, когда тело волокли по двору – в ранах была земля. На шее отмечены кровоподтеки – очевидно, его пытались душить. Пытались – следует понимать буквально, подчеркнули медики в заключении. Молин скончался не от удавления. И не от слезоточивого газа, следы которого были найдены в глазах, гортани и легких. Он погиб от изнеможения. Из него буквально выбили жизнь кнутом.

Джузеппе свернул на обочину и остановился. Он выключил двигатель, вышел из машины, подождал, пока пройдет грузовик, расстегнул брюки и помочился. Среди всех удовольствий жизни это было одно из самых приятных – помочиться на обочине. Мотор почему-то завелся не сразу. Он попытался взглянуть на все данные о смерти Молина как бы со стороны. Не торопясь, привести в систему все, что видел и читал в различных рапортах и заключениях.

Что-то там такое было.

Нет, ни мотива, ни какой-то зацепки, могущей навести на след, он не обнаружил. Ясно было только, что Молин подвергся длительному и жестокому насилию.

Ярость, подумал Джузеппе. Вот о чем идет речь. И возможно, ярость и является мотивом.

Ярость и месть.

И еще кое-что подсказывало ему, что он на верном пути. Убийство выглядело хорошо спланированной операцией. Сторожевому псу перерезали горло. У преступника был кнут и ружье для патронов со слезоточивым газом. Никаких случайностей. Все предусмотрено. Тщательно продуманная ярость.

Ярость, думал Джузеппе. Ярость и месть. План. Все указывает на то, что убийца почти наверняка бывал на хуторе и раньше, и, может быть, не один раз. Кто-то же должен был обратить внимание на чужака, прогуливающегося возле хутора. Или наоборот, никто никаких чужаков не видел. Тогда убийцу или убийц надо искать в кругу знакомых Молина.

Но у Молина не было круга знакомых. Это не раз подчеркнула Ханна Тунберг. Он ни с кем не общался. Одиночка и нелюдим.

И еще раз он мысленно представил ход событий. Почему-то ему казалось, что преступник был один. Он явился на удаленный хутор с кнутом из кожи таинственного зверя и слезоточивым газом. Герберт Молин был убит с заранее обдуманной жестокостью и брошен голым в лесу.