- Как счастье... - тихо повторил Мишель.
      - Что ж, посидим на дорожку, - предложил Дзержинский. - Присядь и ты, Яков Христофорович, - сказал он Петерсу, который взволнованно ходил по кабинету. - По русскому обычаю.
      С минуту они сидели молча. Дзержинский поднялся первым, крепко пожал руку Калугину и Мишелю:
      - В добрый путь...
      ...Мишель вспоминал обо всем этом и торопил время, когда можно будет доложить Феликсу Эдмундовичу о том, что задание выполнено. Он взглянул на Калугина.
      Тот лежал с закрытыми глазами и, казалось, дремал.
      - Спишь? - окликнул его Мишель.
      - Выдумаешь тоже, - буркнул Калугин. - Какой, к медузам в ребро, сон! Лежу и думаю: ни черта у тебя, балтийский морячок, не получится. Язык-то у тебя - корчаги ворочать, пни. А там требуется нежные разговорчики вести: "Соблаговолите...", "Честь имею,..", "Не извольте беспокоиться...". Тьфу!
      - А ты больше молчи. И хмурься, хмурься. Рявкни пару слов - и молчок. Еще пару - и снова молчок. А всю разговорную процедуру возложи на меня.
      - Идет! - обрадовался Калугин. - Выручай, И пофранцузски им что-нибудь вверни. Они это любят, каракатицыны дети... А если зарвусь, кашляни - я враз на сто восемьдесят. А то - форменный оверкиль...
      - Это еще что за штуковина?
      - Оверкиль? Это, браток, самое поганое, что может с моряком случиться. Это когда корабль вверх тормашками пойдет.
      - Интересное словечко, - улыбнулся Мишель. - Значит, главное - не допустить оверкиля?
      - Вот именно... - насупился Калугин, думая, что Мишель подсмеивается над ним.
      Помолчав, они стали обсуждать различные варианты предстоящей операции.
      - Ну, хватит, - сказал наконец Калугин. - Это все теория. Утром видимость до самого горизонта.
      - Попробую раздобыть местную газету, - предложил Мишель и натянул на себя еще влажную косоворотку.
      - Ну что? - спросил Калугин Мишеля, когда тот вернулся в помер.
      - Объявлений много. Придется завтра поколесить по городу, - ответил Мишель. - Начнем хотя бы вот с этого: "Продается дом и участок - фруктовый сад, водопровод, электрическое освещение и прочие удобства..."
      Было уже близко к полуночи, когда пришел паренек из Казанской губчека, предъявил мандат. "Ковальков Илья Петрович", - прочитал Калугин и вздрогнул. "Тоже Илья", - подумал он и как-то по-новому, приветливо и добро, посмотрел на Ковалькова.
      - Твоя задача, дорогой товарищ, и легкая, и непосильная, - сказал он Ковалькову. - В зависимости от того, как пришвартуемся. Держать нас под прицелом, чтоб в любой момент знать, где мы и какой курс держим. И чтоб ни одна душа и помыслить не могла, что ты нас сопровождаешь. А когда мы попадем в главный штаб, я просигналю огоньком самокрутки над головой.
      И ты будь добр тут же вмиг окружить дом, и чтоб никто из этой контры не успел пикнуть. Сделал зарубку? Вот почему, дорогой товарищ, я еще в предисловии указал, что задача твоя и легкая, и непосильная, смотря как ветер подует...
      - Все сделаю как по нотам, - горячо заверил Ковальков. - А как вы будете знать, что я оцепил дом?
      - Молодец, мозгами ворочаешь, - похвалил Калугин. - У них там, ясно, свои люди возле дома шастать будут. Просигналишь выстрелом.
      - Есть, просигналить выстрелом...
      - Ну как? - спросил Калугин Мишеля, когда Ковальков ушел.
      - Молодой, - сказал Мишель.
      - Это не беда, - откликнулся Калугин. - Сам знаешь, Илюха был совсем юнец. А какой из него чекист получился бы!
      Калугин засопел и ожесточенно глотнул папиросный дым.
      Едва дождавшись рассвета, Калугин и Мишель покинули гостиницу. Утро было свежее, умытое вчерашним дождем. Крохотные лужицы с упоением ловили солнце.
      Даже на старых деревьях помолодела листва.
      Трамвай еще не ходил, и Калугин предложил идти певшем. Мишель охотно поддержал его.
      Дом, о котором говорилось в объявлении, стоял в переулке, огороженный коричневым забором. В палисаднике буйно разрослись цветы.
      Калугин решительно застучал щеколдой калитки. На стук долго никто не отзывался, лишь несколько раз лепиво тявкнула собака. Потом на крыльце кто-то загремел ведрами и, кряхтя, двинулся по дорожке, скрытой кустами крыжовника. Калитка приоткрылась, и они увидели старуху, сверлившую их колючими, злыми глазами.
      - Ни свет ни заря, - пробурчала старуха, не дав Мишелю раскрыть рта. Нечистая сила носит...
      - Мы по объявлению, бабушка, - громко сказал Мишель. - В газете вот напечатано: дом продается.
      - Пропечатано, пропечатано, - еще пуще разозлилась старуха. - Только-то и делов, что пропечатано. А ты что за купец: пятак в кармане да блоха на аркане?
      - Деньги найдутся! - весело ответил Мишель. - Показывай свой дворец!
      Старуху испугала его веселость. Она выпучила на Мишеля бесцветные, водянистые глаза и закричала:
      - Я те дам дворец, я те дам дворец! Пошел вон, непутевый!
      - Ты толком говори, старуха, продаешь дом или нет? - мрачно спросил Калугин.
      Старуха хлопнула калиткой, и за забором еще долго слышались скрипучие слова:
      - Ходят тут всякк?! Антихристы!
      Бесполезной оказалась и проверка еще двух адресов.
      - Что будем делать? - сокрушенно спросил Калугин.
      - Объявление это Никитина давала четвертого, - задумался Мишель. - Надо позвонить в редакцию газеты и узнать, какое объявление приносили вчера.
      - А если их много приносили?
      - Все же будет легче разыскать ее. Вероятность попадания в цель станет больше.
      - Вероятность? - хмуро промолвил Калугин. - Мудреное слово. Ну, давай действуй. Я тебя на рынке обожду.
      Мишель вернулся в гостиницу и позвонил в редакцию. Нетерпеливый, раздраженный женский голос прозвучал скороговоркой:
      - Что за дурацкие вопросы? Думаете, если редакция, то обязана отвечать на любую глупость? Какая вам разница, когда принесли объявления?
      Мишель как можно любезнее попросил все же удовлетворить его любопытство.
      - Девушка, от этого зависит судьба человека...
      Трубка долго молчала, и Мишель уже отчаялся чтолибо узнать, как вдруг тот же голос произнес:
      - Вчера приносили три объявления: распродажа мебели, инженер снимет меблированную комнату в центре и о покупке чемоданов. И больше пе звоните к нам по пустякам...
      Мишель помчался на рынок к Калугину. Они отошли за угол покосившейся деревянной лавчонки, и Мишель рассказал о своих переговорах с редакцией.
      - "Распродажа мебели" - не подходит, - решил Калугин, - Не будет же она навлекать на себя покупателей. Какого лешего мы тот адрес выбрали, с продажей дома?
      - Зато вот занятное объявление, - усмехнулся Мишель. - "Куплю один американский чемодан-гардероб, два кожаных малых чемодана и два морских сундука.
      С предложением обращаться..." Не всякий может предложить два морских сундука, начнем с этого?
      Адрес, указанный в объявлении, привел их на тихую улочку, почти всю скрытую в кронах деревьев. Они шли словно под зеленым шатром.
      Вверху, в небольшом углублении калитки, виднелась черная кнопка звонка.
      - С комфортом живут, по-столичному, - сказал Мишель и позвонил.
      Калитку открыл старик с седой бородой клинышком, он подслеповато смотрел куда-то поверх голов пришедших.
      - Мы по объявлению, - сказал Мишель. - Вам нужен американский чемодан-гардероб, два кожаных малых чемодана и два морских сундука?
      Старик, еще до того как Мишель закончил фразу, молча повернулся и пошел по дорожке, выложенной кирпичом, к дому, шаркая по до-швами. Калугин и Мишель недоуменно переглянулись и двинулись вслед за ним.
      Старик поднялся по ступенькам, открыл резную дверь и, как часовой, стал подле нее в коридоре. Калугин и Мишель вошли туда же.
      - Милости прошу в гостиную, - скрипучим официальным голосом произнес старик. - Вторая дверь направо.
      Они воспользовались приглашением и очутились в гостиной. Здесь было прохладно и тихо. Чудилось, что и старинная мебель, и настенные корабельные часы, и пианино - все находилось здесь с давних времен. И както вмиг все, чем жила сейчас Москва, чем жили казанские улицы, удалилось, стало недосягаемым - настолько в этой гостиной все дышало отрешенностью от жизни, чем-то далеким, прошлым, отпугивающим. И только ноты на пюпитре, при виде которых Мишель вдруг остро и с тоской вспомнил о Юнне, ослабили чувство того, что они попали в чуждый для них мир.
      Калугин и Мишель остановились посреди гостиной.
      У них было ощущение, будто за ними цепко наблюдают чужие настороженные глаза.
      Старик не появлялся, он словно сгинул. И вдруг дверь, которую они до этого не приметили, раскрылась, и на пороге появилась высокая молодая женщина. Волевое лицо ее излучало приветливую улыбку, словно она очень долго ждала к себе гостей и вот теперь, когда они наконец появились, была безмерно рада их приходу. Легкая белая блузка английского покроя и прямая черная юбка усиливали впечатление изящества, гибкости и элегантности.
      Калугин откровенно залюбовался ее красотой. Женщина оценила этот восхищенный взгляд и поняла его по-своему. Мишель поклонился с достоинством, каждым движением подчеркивая, что покорен обаятельной улыбкой женщины. Калугин скосил на него глаза и резким кивком отвесил поклон, прищелкнув каблуками. Лицо его стало совсем хмурым: он злился на себя за то, что проявил слабость.
      - Здравствуйте, - почти пропел Мишель. - Простите нас великодушно за вторжение, но виной всему - объявление в местной газете. Американский чемодангардероб, два малых кожаных чемодана и два морских сундука, согласитесь, такие вещи, нужные всякому отъезжающему, несравненно легче приобрести в Москве.
      Но все же мы готовы услужить вам... Простите, не имею чести знать. Разрешите представиться - Жорж Роше.
      Мой друг, - Мишель легким, изящным кивком и плавным движением руки указал на Калугина, - Андрей Свиридов.
      - Валентина Владимировна, - назвала себя женщина все с той же очаровательной улыбкой. - Прошу садиться. Я готова обсудить ваши предложения.
      Калугин и Мишель подождали, пока она сядет в кресло, и лишь после этого воспользовались ее гостеприимством.
      - Вы уже доставили вещи, которые я желала приобрести и их можно посмотреть? - спросила Валентина Владимировна, и Калугин подумал о том, что улыбка служит этой женщине надежной маской, с помощью которой она скрывает свои истинные чувства.
      - Нет, но мы готовы доставить в любое время, которое вы сочтете наиболее удобным, - ответил Калугин, с трудом осилив длинную непривычную для него фразу.
      "Это, конечно, она, Никитина, - подумал он. - Она не назвала фамилии, ловчит, но ничего, лиса, хитри, да хвост береги".
      - Вы здешние коммерсанты или из дальних краев? - поинтересовалась Валентина Владимировна, извлекая из табакерки карельской березы длинную папиросу с золотой каемкой.
      - Из Москвы! - выдохнули почти в один голос Мишель и Калугин.
      - Вот как, - с наслаждением затягиваясь папиросой, томно произнесла Никитина, откровенно любуясь Мишелем и не в силах скрыть радости.
      Калугин, чтобы ускорить ход событий, озабоченно и деловито сказал:
      - Пардон, господа, но я позволю себе напомнить:
      время не ждет.
      "Ревнует, - обрадованно отметила про себя Валентина Владимировна. Какой он хмурый и нелюдимый.
      Но в нем горит воля и скрытый огонь".
      - Я думаю, - обращаясь к Мишелю, сказал Калугин, - пришла пора показать госпоже Никитиной образцы наших товаров.
      Едва он произнес слова "госпоже Никитиной", как улыбка бесследно растаяла на ее лице.
      - Откуда вы взяли, что я Никитина? - с неприязнью спросила она.
      - С вашего позволения я удалюсь ровно на две минуты, - сказал Калугин и вышел в переднюю.
      Здесь он быстро вспорол подкладку пиджака и вытащил половинку визитной карточки с буквами "О. К".
      Вернувшись в гостиную, он приблизился к Никитиной и молча протянул ей визитку. Никитина взяла ее, спокойно осмотрела и положила на стол, выжидающе уставившись на Калугина.
      - Мы должны быть чисты, как голуби, - начал Калугин загробным голосом.
      Мишель едва сдержался, чтобы не расхохотаться.
      - И мудры, как змеи, - глубоким, грудным голосом пропела Валентина Владимировна, и прежняя улыбка засверкала на ее белоснежном лице.
      - И все же... - мрачно начал Калугин, притрагиваясь к половине визитной карточки.
      - Понимаю, понимаю, - вспорхнула со своего кресла Никитина.
      Пытаясь изобразить неловкость и смущение, она стремительно просунула узкую ладонь в разрез кофточки, и не прошло и секунды, как вторая половина визитной карточки была приложена ею к первой и в точности сошлась с ней.
      - Вот теперь можно продолжить наш разговор, - удовлетворенно сказал Калугин. - Штабс-капитан Жорж Роше изложит суть дела, ради которого мы явились к вам.
      - Мы облечены доверием и высокими полномочиями Николая Сергеевича, начал Мишель воодушевленно. - И мы рассчитываем с вашей помощью, милейшая Валентина Владимировна, осуществить свою высокую и чрезвычайно ответственную миссию с благополучием и успехом, какого жаждет каждый из нас, по воле своей решивший служить многострадальной святой Руси.
      Калугин дивился, как это Мишелю удается плести такую нескончаемую вязь слов. А Мишель все плел и плел:
      - Николай Сергеевич чрезвычайно высоко ценит и вашу мудрость, и ваш талант, и вашу волю. - Мишель с удовлетворением отметил, что лесть пришлась ей по вкусу. - Но согласитесь, координация действий московской и казанской организаций в столь решающий момент едва ли посильна лишь одному человеку, даже отмеченному печатью гения. И мы убеждены, что ни на йоту не принизим вашей роли, коль скоро решимся оказать вам ту помощь, которую вы соблаговолите принять от нас и которая будет основываться на точном соблюдении тех инструкций, которые нами получены от главного штаба.
      - Главный штаб пребывает в добром здравии? - будто мимоходом спросила Никитина.
      - Московский штаб арестован чекистами, - мрачно пробасил Калугин, не зная, куда ему девать свои грубоватые руки.
      - Весь штаб? - в ужасе воскликнула Никитина, и лицо ее скрылось в облачке папиросного дыма.
      - Ради бога, не волнуйтесь, - поспешил успокоить ее Мишель. - Борис Викторович и его близкое окружение благополучно ушли из засады, и это вселяет в нас веру и надежду...
      - Умоляю вас, какие еще в Москве новости? Вы и без того, господа, слишком долго испытывали мое терпение...
      - Извольте, - приподнялся Мишель. - Чека свирепствует, арестованы многие из наших лучших, надежнейших людей. Могу назвать несколько лиц из этой категории: Пинка, Виленкин, Аваев...
      - О боже, боже! - Валентина Владимировна старалась быть искренней, но не сумела скрыть нотки притворства и страха. - Будем денно и нощно молиться, чтобы пламя арестов не перекинулось на Казань...
      - Опасения такого рода не лишены оснований, - тоном человека, знающего больше того, что он только что сообщил, но не считающего возможным открывать это другим, заверил Мишель. - Однако мы верим, что любой из арестованных скорее предпочтет чекистскую пулю, нежели согласится выдать своих единокровных братьев по оружию. Разумеется, многое будет зависеть и от того, насколько совершенна конспирация в казанской организации.
      - Боже, у нас много путаницы, червь неверия и отчаяния разъедает слабые души. Нужно поднять настроение людей.
      - Лучшее средство: немедленное вооруженное выступление, - рубанул Калугин, отводя угрюмый взгляд от Валентины Владимировны. - Солдат в обороне слабеет духом и телом. А в наступлении он герой!
      Он тут же отметил про себя, что Никитина пока еще не сказала ничего нового по сравнению с тем, о чем сообщала в письме.
      - Вашими устами глаголет истина, - горячо поддержала его она по-французски. - Какое счастье, что нам скоро предстоит крещение огнем, не правда ли?
      Калугин снова сделал энергичный кивок головой, а Мишель тут же пришел ему на выручку, не давая Валентине Владимировне задать ему новый вопрос пофранцузски.
      - А как у вас в Казани, тоже свирепствует Чека? - спросил он.
      - Бог миловал, - истово перекрестилась Валентина Владимировна. - Бог миловал. Я, слава господу, еще и в глаза не видала живого чекиста.
      - Мы хотели бы, опираясь на ваше посредничество, встретиться с руководящими деятелями казанской организации. Разумеется, в пределах тех указаний, которые получены нами от Николая Сергеевича, - сказал, мило улыбаясь, Мишель. - Вся трагедия в том, что мы как на прокрустовом ложе в нашем распоряжении всего сутки.
      - О, разумеется, я помогу вам... - Валентина Владимировна оборвала фразу, помолчала и вдруг заговорила беспечно, даже весело: - А как, вероятно, противна вам эта нелепая одежда. Сразу чувствуется, с чужого плеча.
      Представляю себе, как вам к лицу военная форма...
      - Мы еще наденем ее, - заверил Калугин, сунув руки в карманы пиджака. Будет и на нашей улице праздник.
      - Между прочим, господа, далеко не второстепенный вопрос: вы вооружены? - деловито осведомилась Валентина Владимировна.
      - Да что вы, нас за простаков считаете? - грубовато ответил Калугин.
      Он хотел еще что-то добавить, но Мишель кашлянул.
      - Ради всего святого, не обижайтесь, - переменила тон Валентина Владимировна.
      - Без оружия нам гибель, - уже помягче сказал Калугин.
      - Господа, - встала с кресла Валентина Владпмировна, - вы, разумеется, голодны. Отдавая должное вашему энтузиазму и стремлению скорее завершить дело, я тем не менее предлагаю вам перекусить. Я распоряжусь, сейчас принесут завтрак, а тем временем я отлучусь буквально на полчаса.
      - Перекусить можно, - пробасил Калугин. - А что касается отлучки...
      - Мы вам весьма признательны, Валентина Владимировна, - перебил его Мишель, стараясь ослабить резковатый тон Калугина. - Мы и в самом деле проголодались. Но не составите ли вы нам компанию? Поверьте, завтрак без столь очаровательной хозяйки этого дома потеряет свою прелесть.
      - Не беспокойтесь, господа, - просияла Валентина Владимировна, - я непременно приду, чтобы вместе с вами поднять бокал за наше святое дело.
      И она, одарив Мишеля и Калугина обаятельной улыбкой, исчезла за дверью.
      22
      Когда Калугин и Мишель остались вдвоем, старик, открывавший им калитку, принес на подносе нарезанное тонкими ломтиками сало, жареного цыпленка и редиску.
      В центре стола он поставил пузатую бутылку с мутноватой жидкостью, три вместительные рюмки и, шаркая подошвами, исчез.
      У Калугина и Мишеля при виде жареного цыпленка потекли слюнки, казалось, уже целую вечность они не едали ничего подобного. Но они старались сдерживать себя. Мишель чинно, не торопясь разламывал на куски цыпленка. Калугин нетерпеливо занес вилку над аппетитной ножкой. Они наполнили рюмки и выпили. Мутноватая жидкость оказалась спиртом.
      Калугин и Мишель понимали, что Никитина ушла неспроста, но воспрепятствовать этому не могли, чтобы не вызвать подозрений.
      Между тем Никитина в дальней укромной комнатке, служившей ей спальней и имевшей запасной выход оживленно, вполголоса совещалась с высоким, поджарым мужчиной. Иссиня-черная, как крыло грача, голова его была лишь кое-где отмечена крохотными паутинками седины.
      - С паролем все верно, Иосиф, - сообщала Никитина, влюбленно и преданно глядя на мужчину, нервно и нетерпеливо слушавшего ее. - И все же меня никогда еще не подводила интуиция. В Москве сейчас аресты. И чем черт не шутит, не удалось ли чекистам завладеть паролем и явками?
      - Но старые явки недействительны, следовательно...
      Мужчина внезапно остановился, будто упал с разбегу...
      - Милый, ты никогда не доводишь свои мысли до логического конца, капризно выпятила пухлую нижнюю губку Никитина. - Из предосторожности я сказала, что я вовсе не Никитина...
      - О боже правый! - истерично вскрикнул мужчина, и щека его задергалась в нервном тике. - Есть ли у нас время играть в Шерлоков Холмсов, когда нужно действовать, выступать, когда самая ближайшая ночь должна стать варфоломеевской и когда трупы большевиков должны быть сброшены в Волгу!
      - Успокойся, милый, - Никитина нежно провела узкой ладонью по его крупной, аккуратно причесанной и напомаженной голове. - Я всем сердцем разделяю твое нетерпение, но неужели ты забыл инструкцию Бориса Викторовича о конспирации?
      - Я не забыл! - свистящим шепотом выпалил мужчина. - Но где он сам, где он, этот элегантнейший, галантнейший и мудрейший Борис Викторович, этот провидец?..
      - Ну зачем же с такой злой иронией повторять мои слова? К тому же ты прекрасно знаешь, сколько у него забот: Ярославль, Муром, Рыбинск... Никитина обняла Иосифа за шею, но он отвел ее руку. - И как бы ты ни торопил события, я все же настаиваю на предварительной проверке этих людей, прежде чем мы допустим их к нашему штабу. Имею я на это право, милый Иосиф, и как супруга бывшего министра и как ответственная связная организации? И в конце концов, хотя бы как женщина?..
      - Хорошо, - после некоторого молчания с досадой согласился Иосиф. Только, ради всего святого, быстрее...
      Никитина поцеловала его в покрытый нервной испариной лоб и вышла из спальни, плотно прикрыв за собой дверь.
      Она вернулась в гостиную, когда Калугин и Мишель еще завтракали.
      - Вот теперь я со спокойной душой могу присоединиться к вам, - Голос Валентины Владимировны звучал почти нежно. - И перво-наперво поднять тост за успех нашего дела.
      Они чокнулись.
      - Как говорят у нас на Кубани: давай выпьем, кума, тут - на том свете не дадут, - ввернул Калугин.
      Валентина Владимировна расхохоталась.
      - Поговорка ваша, господин Свиридов, откровенно говоря, не ласкает слуха, но в ней - истина! - воскликнула Валентина Владимировна и осушила рюмку.
      - Итак, господа, я сведу вас с нужными вам людьми.
      Вам придется отправиться на правый берег Волги. Там живописнейшее дачное место...
      - Пейзажами не интересуемся, - с иронией сказал Калугин.
      - Но с приятными людьми куда приятнее встречаться на природе, - шутливо возразила Никитина. - Трамваем вы доедете до перевоза. Там от шести утра до восьми вечера ходит пароход через каждый час пятнадцать минут. Переезд продолжается около получаса. Обогатитесь незабываемыми впечатлениями. Она назвала адрес и добавила: - Я тоже появлюсь там. Но, разумеется, хотя и смертельно жаль расставаться, нам придется добираться туда раздельно.
      Мишель, перед тем как покинуть гостиную, попросил:
      - Не будете ли вы, милейшая Валентина Владимировна, столь любезны, что позволите мне притронуться к клавишам вашего пианино? Всего две минуты...
      - Вы играете? - крылатые дуги бровей Валентины Владимировны радостно встрепенулись. - Прошу вас.
      Мишель полистал ноты. Чайковский, Григ, Шопен...
      Ну конечно, он сыграет Шопена!
      Мишель тихо, будто к чему-то нежному и хрупкому, прикоснулся к клавишам. Они ответили благодарно и искренне, как старому, доброму другу.
      Он играл, а перед глазами всплывала апрельская ночь, Дзержинский в нетопленой комнате, его слова:
      "Честное слово, с октября семнадцатого я еще никогда так чудесно не отдыхал, как этой ночью..." Всплывало сияющее лицо Юнны...
      Калугин слухгал и думал о том, что он не ошибся, согласившись взять Мишеля с собой. Крепнущее чувство дружбы сейчас становилось незаменимым и нерасторжимым, каким оно бывает у людей, знающих, что от каждого шага зависит не только их собственная жизнь, но и их дело.
      - Божественно... - прошептала Валентина Владимировна, и ее глаза засверкали. - Божественно...
      Она сопоставляла сейчас Мишеля с Иосифом и думала о том, что Иосиф бледнеет и меркнет в сравнении с ним.
      И еще у нее мелькнула мысль: конечно же, этим людям можно довериться. Разве может кто-либо из заводских парней, из лапотников, пришедших работать в Чека, разбираться в музыке, так вдохновенно исполнять Шопена?!
      "И все же нужно проверить, проверить, проверить..." - упрямо нашептывал ей внутренний голос.
      Через три минуты в гостиной снова царила тишина.
      Калугин и Мишель, не мешкая, направились к перевозу.
      Пристань встретила их оживленным гомоном людей, ждущих парохода, свежестью воды, острым запахом соленой рыбы. Пароходишко был дряхлый, скрипучий. Он долго, будто нехотя, причаливал к пристани, пыхтел и жалобно, по-детски беспомощно вскрикивал тоненьким гудком.
      Мишель видел Волгу впервые, но любоваться зелеными берегами, солнцем, льющим в воду золотой поток расплавленных лучей, песчаным бархатом оголенных отмелей было некогда. Он, не показывая виду, что кого-то хочет приметить, искал глазами Ковалькова. У него отлегло от сердца, когда увидел молодого чекиста на корме, в самой гуще торговок и дачников.
      - Все в порядке, - шепнул он Калугину.
      Дача, на которую их направила Никитина, была и в самом деле живописной. Она стояла на крутом берегу небольшого пруда. Сосны и березы смотрелись в воду, и чудилось, что их верхушки упираются в самое дно.
      К изумлению Калугина и Мишеля, их встретила Никитина. Трудно было попять, как ей удалось опередить их. Видимо, она успела уехать предыдущим рейсом, пока они тащились трамваем и искали пристань.
      В просторной, небрежно обставленной комнате с большим голландским окном их ожидал толстый, обрюзгший человек с бесцветными бровями и округлым подбородком с ямочкой. Круглое, доброе лицо его дышало благодушием. Он заботливо осведомился, как московские гости доехали, как они себя чувствуют и не нуждаются ли в отдыхе. Тенорок его булькал ручейком надоедливо и усыпляюще.
      И вдруг он, не меняя доброжелательного выражения своего пухлого лпца, тем же заботливым, почти ласковым, приторным голоском спросил:
      - Итак, господа, сколько вам платят в Чека за вашу работу?
      Мишель не успел что-либо сказать, как Калугин рывком выхватил из кармана маузер.
      - Провокатор, мать твою... Русских офицеров позорить!..
      Толстяк попятился, закрываясь поднятыми на уровень лица пухлыми ладонями, будто ото могло спасти его от пули.
      - К чертовой бабушке эти провокации, к черту шантаж! - вскипел Калугин. - Мы не позволим... Полковнику Перхурову будет доложено...
      - Господа, миленькие, к чему эти распри, - елейно проговорила Никитина. - Иван Ннканорович, что это вы?
      Вам надобно извиниться.
      - Но вы же... вы же сами...
      - Сейчас не время оправдываться, - резко оборвала его Никитина. Послушайте лучше, что рассказывают паши дорогие гости.
      - Я с удовольствием отрекаюсь от подозрений... Это пе более чем шутка... Примите, господа, мои уверения...
      Мишель почти слово в слово повторил то, что рассказывал в гостиной. Толстяк удовлетворенно кивал головой.
      - Вся беда наша в разногласиях, - подчеркнул он. - Одни трубят сбор и зовут к оружию сегодня, сейчас, сию же минуту. Вторые настаивают на тщательной подготовке, а третьи ждут, пока рак на горе свистнет.
      - Рак не свистнет, господа, - пробасил Калугин, стукнув рукояткой маузера по столу. - И мы не позволим лежать на печи и ждать этого свиста. Надо трубить сбор - и немедля, пока в Казани Чека не сделала то, что сделала в Москве.
      - Вы, конечно же, господа, не раз встречались с Борисом Викторовичем, утвердительно сказал толстяк, выслушав Мишеля. - И потому мы с должным уважением отнесемся к тем инструкциям, которые вы нам передадите. Кстати, мы все так переживаем за состояние его здоровья. Вероятно, он за эти мучительные дни поседел еще более, чем прежде?
      - Мы привезли не инструкции, а приказы, Иван Никанорович, или как вас там величать, - рубанул Калугин. - Не надо забывать, что мы с вами состоим, пардон, не в бардаке, а в военной организации. Эти приказы я обязан немедленно передать главному штабу, а вы нас маринуете вот уже целый день. Если так и будет продолжаться - адью, господа! Но вся ответственность ляжет на тех, кто ставит нам палки в колеса.
      - Что же касается Бориса Викторовича, о котором вы столь трогательно заботитесь, - добавил беспечным тоном Мишель, - то он, как всегда, бодр, крепок, и, как прежде, так и теперь, в его волосах нет ни единой сединки.
      - Благодарю вас, господа, за исключительно обстоятельную и ценную информацию. И, ради всевышнего, пе гневайтесь на нас: это не болезненная мнительность, а всего лишь естественный инстинкт самозащиты. - Толстяк становился слащав до приторности. - Ваша добрая фея Валентина Владимировна сегодня же вечером сведет вас с людьми, от которых зависит судьба казанской организации, и вы получите полную возможность исполнить данное вам поручение.
      Калугин и Мишель встали, по-военному вытянулись в струнку и откланялись.
      - Подождите меня в саду, - проворковала Валентина Владимировна. - Я приду к вам тотчас же.
      Едва они вышли, как Валентина Владимировна горячо и зло зашептала толстяку:
      - Ванечка, нельзя же так по-топорному, я рассчитывала на тебя, а ты выплеснул свои подозрения, едва завел разговор. Тоньше все это надобно, батенька, тоньше...
      Но, разрази меня гром, я в восторге от этого Свиридова.
      Он жесток, властолюбив, непреклонен. У такого рука не дрогнет. Такие, как он, спасут Россию...
      - Во второго, этого а ля Дантес, вы уже, разумеется, втюрились? - не без ехидства спросил толстяк, надеясь хоть бестактностью отплатить ей за то, что она отчитала его, как мальчишку.
      Но Валентина Владимировна не смутилась, в ответ она иронично заметила:
      - Вы, как всегда, провидец. Но не о том речь сейчас.
      В десять вечера я приведу их на заседапие штаба. А до этого проверять, проверять и проверять...
      В саду ветер бился в листьях, на пруду скрипели уключины лодок, с Волги долетал басовитый гудок буксира.
      Калугин покосился на Никитину. Она успела сменить свой наряд и в легком ярком платье выглядела девчонкой.
      - Уже вечер, а как жарко и душно! - вздохнула Валентина Владимировна, обмахиваясь японским веером.
      Солнце садилось. Кровавый закат горел в пруду и медленно угасал.
      - Дождемся полной темноты и пойдем, - шепнула Никитина. - Покурим?