Марек Панкциньски
      
      ВОЗМОЖНОСТЬ ПРОНИКНОВЕНИЯ
      
      Инспектор Клаус Бом еще раз внимательно все осмотрел: стена, местами шероховатая, выглядела прочной. Он нерешительно вытер ладонь о плащ, хотя нужды в том не было. Рука была чиста. "С этой стороны точно никто сюда не мог проникнуть", подумал инспектор в десятый раз.
      - Ну и что вы об этом думаете, - спросил он практиканта, вертевшегося за его спиной.
      Практикант собирал микроследы. Вопрос прозвучал в небольшой комнате большого дома прямоугольной архитектуры, расположенного на окраине крупного города (не менее полумиллиона жителей). Владелец дома занимал теперь меньше места, чем обычно занимает средний, живой горожанин.
      - Не слабо его уработали, - ответил практикант Бутлер.
      Инспектор подумал, что такой реакции на убийство известного литературного критики и писателя Давида Культерманна можно было бы ожидать и от заурядного обывателя.
      - Ваша оценка - ноль баллов, коллега Бутлер,- подытожил он и пробурчал себе под нос: "Что за толстокожий олух!"
      Бутлер - высокий, вялый легавый - ничуть этим не взволновался. Он продолжал бродить по комнате, вглядываясь в мельчайшие пылинки на ковре.
      - Безопасность помещения стопроцентная, - продолжал свой монолог Бом. Три электронные системы, управляемые компьютерами независимо друг от друга...
      Инспектор подошел к окну, закрытому жалюзи.
      Каждое движение шторок регистрировалось, в форточку была встроена аппаратура с фотоэлементами. Ни с того ни с сего в голову инспектора пришли строки какого-то стихотворения: "... где чистого поэта жест с достоинством мечтам вход преграждает, врагам его призванья."
      - Интересно, чего он боялся, принимая такие меры предосторожности? тихо сказал инспектор самому себе.
      Час спустя он был уже далеко от домика убитого.
      Он специально не стал брать автомобиль, чтобы пройтись по улицам и без помех отдаться успокоительной меланхолии. "каким образом небытие может столь внезапно вторгнуться в жизнь, столь упорядоченную и столь творческую?", думал инспектор о Культерманне. Он был подавлен и печален. Он чувствовал себя как в тот день, когда впервые посетил полностью автоматизированную фабрику. Роботы двигались почти бесшумно, издавая лишь тихое чмоканье, но он вышел оттуда в таком унынии, как будто сам участвовал в производственном процессе.
      Признаки удушения на теле Культерманна были слишком выразительны, чтобы посчитать его смерть самоубийством. Труп писателя лежал на середине комнаты, руки раскинуты, на шее, кроме следов чьих-то пальцев, были виден еще след укуса. Бом внимательно его осмотрел - такой след могли бы оставить зубы какого-нибудь мелкого грызуна. В тот миг инспектор был не в состоянии выдвинуть ни одной разумной гипотезы. Он даже не просмотрел книг Культерманна, в которых могли бы найтись какие-нибудь подсказки. "Впрочем, даже выражение лица покойного кажется мне фальшивым", подумал Бом в оправдание. "Этот человек, судя по всему, был прекрасным актером." Гримаса на лице жертвы свидетельствовала о том, что в момент смерти писатель был чем-то глубоко поражен и в то же время весьма позабавлен. Комбинация чувств, совершенно непонятная для инспектора.
      Разве что... может быть это сделала женщина?
      Соблазнительная гипотеза.
      Инспектор прервал свои размышления и вошел в антикварный магазинчик, полный запыленных книг.
      Он долгое время разглядывал редкое издание "О природе вещей" Лукреция, после чего, обменявшись парой слов с продавцом, выбрал себе толстый том с подпорченной темно-гранатовой обложкой.
      Дома, после ужина, он погасил свет и подошел к окну. Внимательно вглядывался в опускающийся на дома и улицы туман. "Выглядит, как будто весь мир идет ко дну". Его размышления были прерваны звонком из комиссариата. Старший сержант Стиви Балка коротко доложил о ситуации в районе - происшествий не было. "Этот день определенно имеет форму листа", инспектор не был уверен, не сказал ли он это в микрофон. Он зажег свет. С мыслями о влажном, холодном тумане за окнами он улегся на диван и раскрыл купленную у букиниста книгу.
      "Волколачество или ликантропия,- читал он, - тесно связывается с верой в чары и дьявола.
      Убеждение, что человек может превратиться в зверя, существовало уже в древности; в греческой мифологии мы находим много примеров подобных метаморфоз. Для этого нужна был лишь какая-то сверхъестественная сила, которая и осуществила бы такое превращение. В средние века верили, что таким образом получается волколак, то есть человек, превращенный под действием чар в волка.
      Волколак рыскает по следу, охотится на других зверей, нападает на людей, похищает детей и т.д.
      волколачество было распространено во Франции, Германии, Венгрии и Польше. Еще в 1573 году во Франции официально была разрешена охота на волколаков. В 1598 году в департаменте Юра царила настоящая эпидемия ликантропии. В 1603 году во Франции удалось изловить и исследовать волколака; оказалось, что это был психически больной человек."
      Инспектор Бом на минуту закрыл глаза; он был разочарован абстрактностью и наивностью текста.
      К несчастью, никаких более новых материалов у него не было. Это была единственная книга, которую мог ему предложить владелец самого большого букинистического магазина в городе.
      Попытки получить информацию с помощью домашнего компьютера ни к чему не привели. Машина выдала лишь обиходное определение волколачества, относящее это явление к области психопатологии.
      Почему, проводя следствие по делу Культерманна, он заинтересовался именно этим явлением, а не каким-либо другим? Инспектор почти всегда - с большим или меньшим успехом - препоручал ход следствия своей собственной интуиции. У него тогда возникало чувство, что качество следствия улучшается. Он всегда пробовал своими поступками смоделировать цепочку действий преступника.
      Тогда он начинал понимать внутреннюю логику преступления, его своеобразный артистизм. Да, именно так. Преступник был артистом, а инспектор - внимательным и заинтересованным критиком его произведения. Медленно, шаг за шагом, инспектор вживался в него, пока не становился артистом такого же класса, а может быть и высшего, оценивающим достижения преступника. Инспектор никогда не действовал слишком много - он больше мыслил и грезил. Или, скорее, его действия всегда проходили на грани крайней скуки. Уже не в первый раз он приходил к выводу, что работа в полиции напоминает призвание пророка.
      Регистрация совпадений и согласование их с фактами - не самый простой путь, но... он гарантировал нетрадиционное решение. "Впрочем, заурядными преступлениями, логичными по задумке и исполнению, никто сейчас и заниматься не станет; такое может раскрыть первый попавшийся компьютер."
      На следующий день инспектор получил в комиссариате данные, касающиеся семьи Культерманна. Они были интересны, хотя откровений не содержали. Отцом Давида был Ламех, известный в свое время как торговец картинами и критик по живописи. Он умер двадцать лет назад.
      Брат Давида, Хабал, тоже рано умер от не установленной неизлечимой болезни, через год после смерти Ламеха. Сам Давид четыре год назад развелся с женой, Ребекой Вансен, переводчицей и автором нескольких томиков поэзии. У Ребеки была сестра-близнец Амаранта, с которой Давид не поддерживал никаких контактов. Да и жила Амаранта совсем в другом конце страны и, кроме того, долгое время подвергалась психиатрическому лечению. Мать Давида происходила из побочной линии клана, обитающего в другом городе.
      Согласно компьютеру, она была тихой домохозяйкой, во всем подчинялась мужу и умерла от запущенной болезни крови через пять лет после его смерти. Это были все данные о последнем поколении клана Культерманнов. Содержащиеся в памяти Центрального Банка Информации. Бом изучал их, размышляя, что отсюда можно извлечь.
      Сзади послышался настойчивый стук и Бом разблокировал двери. Практикант Бутлер, он просил прощения за опоздание. Он всю ночь плохо себя чувствовал. Его бледное лицо опухло, под глазами мешки. Он тяжело дышал. Он хотел уже идти, заниматься своими делами. Но Бом задержал его внезапным восклицанием:
      - Запомните, Бутлер, преступление всего совершается во времени!
      - Виноват, господин инспектор?
      - Во времени. Я сказал именно то, что вы услышали. Во времени, запомните это!
      - Но... это кажется очевидным...
      - Не вполне. Видите ли, время, а точнее говоря, одновременность, является условием существования всякого пространства. В свою очередь, неявным условием существования одновременности может быть лишь постоянное присутствие Бога повсюду, в каждом месте. Кто же еще, кроме Бога, может находиться во множестве мест одновременно?
      - Да... Кажется, я понимаю, господин инспектор.
      Я могу идти?
      - Да, конечно, коллега Бутлер, идите. Желаю вам продуктивной работы.
      Когда Бутлер, вышел, инспектор задумался о том, что, собственно, он сделал минуту назад; не следовало ему так категорично ставить на место Бутлера. Он не находил себе оправдания. Ни единого. Кроме... кроме разве что какой-то мании времени, завладевшей им в последние дни.
      Проявлялось это в поразительном ощущении, что время мчится "сломя голову", что его беспристрастное течение (беспристрастное, а значит, не измеряемое никакими природными явлениями), по сути очень стремительно, а не плавно-медлительно, как это мы себе представляем. Тиканье часов, спокойный ритм капель воды, восходы и заходы солнца ничего не доказывают. Инспектор достал из ящика бюро блокнот и записал в нем: "Внимательнее опекать Бутлера, это не повредит". Потом скромно полюбовался собой в карманном зеркальце, примеряя одну из заученный мин под название "направленное удивление". Он считал, что хороший полицейский должен ко всему быть готов. Когда вошел сержант Балка с рапортом, Бому удалось молниеносно спрятать зеркальце в карман.
      - Ну, что там? - бросил он вошедшему.
      - Ничего особенного. Пара драк, пара изнасилований. В районе появился новый террорист.
      - Бригаду выслали?
      - Да, но парень тут же сгинул.
      - Ничего, ищите. Наверняка он вскорости снова объявится. Да, еще одно... вы не знаете, почему это Бутлер сегодня так бледен? Он что, съел по ошибке собственный тотем?
      - Э-э... нет, инспектор, такого не может быть... Постараюсь осторожно выпытать у него...
      - Хорошо. Вы же понимаете, сержант, мы должны заботиться о своих сотрудниках... Можете идти.
      Только теперь инспектору пришло в голову, что то, что он приписывал Бутлеру, могло на самом деле произойти с Культерманном. Правда, случаи самопожирания были неслыханно редки, но и такую возможность следовало иметь ввиду. "Я даже не знаю, был ли клан Культерманна эндо- или экзогамным". Он набрал соответствующий запрос на клавиатуре, и на экране монитора мгновенно появилась информация: "Эндогамия при строгом табу на кровосмешение". "Да, этого можно было ожидать", подумал Бом, "самая худшая, самая жесткая комбинация". Так может какое-нибудь нарушение табу?.. Слишком неправдоподобный мотив для самоубийства. Культерманна такое не смутило бы. Более того, он мог бы еще и гордиться этим:
      он всегда старался быть человеком необычным, шокирующим окружение. С другой стороны, в городе недавно был случай самоубийства из-за нарушения табу - некий горожанин оскорбил духа предка посредством осквернения огня. Его нашли на следующий день с выколотыми глазами и вырванным языком. Потом много говорилось о поразительной твердости духа бедняги - он покарал сам себя в полном соответствии с древними традициями.
      В одиннадцать состоялась телеконференция руководителей главных округов Города. Из их докладов вытекало, что ситуация в метрополии далека от тревожащей. Тотемные кланы на всей подконтрольной территории находились в состоянии равновесия. Бом информировал участников совещания о деле Культерманна, не упоминая пока что о своих гипотезах. После собрания он отправился на поиски новых материалов, которые помогли бы ускорить решение загадки.
      - Господин инспектор, зачитать вам результаты экспертизы? - спросила его секретарша, но Бом только махнул рукой. В коридоре он наткнулся на сержанта Балку.
      - Господин инспектор, - прошептал сержант, - я говорил с Бутлером. Кажется, он чувствовал себя плохо, потому что... был потрясен, когда вчера, во время осмотра в квартире Культерманна вы обозвали его... толстокожим олухом.
      Бом покачал головой. Если уж парни вроде Бутлера становятся так чувствительны, то куда это катится мир? Этак вскорости никому ничего сказать нельзя будет. Совершенно ничего. Что станется с простым человеческим общением? Все будут до такой степени скованы всякими табу, что не только любые действия, но и разговоры станут опасными для окружающих. И что мы тогда будем делать?
      Он думал об этом в служебном автомобиле по пути к квартире Культерманна. Он решил извиниться перед Бутлером, хотя все дело выглядело вздором.
      Открытая широкими улицами города перспектива помогла на минуту отвлечься от охватывающей все и вся паранойи.
      Двери жилища Культерманна были опечатаны. Два незнакомца на лестничной площадке обсуждали смерть писателя. На них были белые костюмы и сорочки; они не обратили на Бома никакого внимания.
      - Кто бы мог поду?
      - Навер, лиция олго бу рассл.
      - Как ты ду, може...
      - Зможно он гиб по сво ственной ине.
      По содержанию (а скорее по форме) диалога инспектор понял, что оба принадлежат к многочисленной секте страхословов. Они не выговаривали слов и фраз полностью из боязни, что навлекут на себя и близких какое-нибудь несчастье. Таково было одно из побочных последствий царящей в Городе системы тотемизма.
      Люди боялись, что случайно назовут тайное имя чьего-то тотема и это вызовет смерть человека либо агрессию с его стороны. Еще хуже было ненароком произнести имя умершего предка. Бом, не смущаясь присутствием этих двоих, извлек многоцелевой ключ и быстро справился с замком.
      - Чтовыде?- услышал он обращенный к нему вопросительный возглас.
      - Эйкенграв натусэбб!- ответил он бессмысленным сочетанием.
      Это был лучший способ против членов секты (кто может поручиться, что бессмысленные звуки не содержат какого-нибудь страшного сочетания?).
      Инспектор услышал топот ног по ступеням, быстро затухающий внизу.
      Квартира покойного как обычно заставила его слегка оробеть: сверкающий пол с утопленными в нем картами звездного неба; на противоположной стороне обширного холла - огромное полотно Сишаха "Переход Божьего Народа через Чермное Море". Какая-то не сформировавшаяся мысль мелькнула в голове Бома. Ведь он слышал о языковых экспериментах Культерманна, принадлежащего к творческому авангарду. Не было ли это связано с поисками тайного имени Бога?
      Это можно было бы принять в качестве рабочей гипотезы.В комнате с окнами на восток не был еще стерт меловой контур тела Культерманна. Бом уселся в кресло. Со стороны компьютера донеслось деликатное звяканье. В КВАРТИРЕ ПОСТОРОННИЙ - прочитал инспектор на экране монитора; системы безопасности действовали. Именно в этом-то и заключалась загадка: если системы действовали и если это не самоубийство, то Культерманна должен был убить либо кто-то из близких, либо дух.
      Недоверчивость Культерманна была повсеместно известна; он никогда не впустил бы незнакомца в свою квартиру.
      Инспектор открыл тумбочку письменного стола писателя; часть бумаг забрал Бутлер, но часть еще оставалась. "Характерно для современной полиции", подумал Бом. "Если чего-нибудь нельзя загнать в компьютер, то, значит, это неразрешимая проблема." Он нашел тетрадь с надпись "Идеи". В ней были как отрывки стихотворений и цитаты из Священного Писания, так и собственные мысли Культерманна. Инспектор медленно просматривал заметки, задерживаясь на интересных фрагментах. "Я добиваюсь удара рогатины и капли огня" - прочел он на одной из страниц. "Погребаю умерших в собственном брюхе"
      - замечание на другой. Под ней совершенно невинно: "Встретиться с Этель в 16.30". (Бом подумал, что эта информация была очень важной и интимной для писателя, раз он не доверил ее памяти компьютера). Далее шло весьма загадочное:
      "Это верно. Знает ли поэзия какие-нибудь способы, чтобы изменить жизнь (иначе говорить, иначе жить, иначе чувствовать)?" Было также несколько интересных цитат из священного писания которые инспектор перенес в свой блокнот.
      Размышляя над их значением, он пришел к выводу, что возможно он придает слишком большое значение следам укуса на шее Культерманна. Тем более, что, по данным вскрытия, укус не был связан с непосредственной причиной смерти. Так или иначе, в связи с укусом, надо было выяснить, кто такая Этель.
      Он позвонил в комиссариат и попросил позвать к телефону Бутлера. После принесения официальных извинений, практикант, казалось оттаял и был более расположен к разговору. Чтение памяти домашнего компьютера Культерманна принесло небольшую сенсацию. Оказалось, что почти точно в то самое время, когда писатель был убит, датчики зарегистрировали пожар в помещении. Это было тем более поразительно, что спустя несколько часов, когда полиция проникла в квартиру, никаких следов огня нигде не было. Существовало две возможности - либо аппаратура была неисправна и зарегистрировала несуществующий пожар, либо в квартире была вспышка проникающего излучения, что компьютер мог ошибочно интерпретировать как внезапное повышение температуры. Насчет укуса вскрытие ничего не выяснило (Бом не преминул выразить недовольство), следы зубов могли быть как человеческими, так и принадлежать крупному грызуну. Культерманн умер от удушения (это и подчеркивалось в рапорте); смерть точно наступила не от повышения температуры. Бутлер установил также, кто последним видел живого Культерманна. Это была Ребека Вансен, его бывшая жена, с которой он развелся несколько лет тому назад. Бутлер ее уже допросил и она привела доказательства своего алиби - она нашла человека, который звонил Культерманну после ее визита. Этот человек, издатель книг покойного, утверждал, что разговор с Культерманном был коротким и заключался в обмене "чисто профессиональной" информацией; сверх того писатель заявил, что "у него все в порядке" и что "эксперименты продвигаются в правильном направлении". В этом месте Бутлер добавил от себя, что совершенно не верит в алиби госпожи Ребеки. Его скептицизм подкреплялся указанием инспектора Бома, что не следует в процессе следствия полагаться на обыденное понятие одновременности, согласно которому никто не может находиться в разных местах в одно и то же время.
      - Ну да, но... я не вполне это имел в виду...- защищался инспектор, на что Бутлер ответил с нажимом:
      - Только у госпожи Вансен был мотив для совершения преступления: гонорары Культерманна, в случае его смерти, должны достаться ей.
      Писатель намеревался в ближайшем будущем отменить этот пункт своего завещания, но не успел.
      - Ну хорошо, а укус?
      - Может быть, она ему отдалась, чтобы усыпить его бдительность, выдавил из себя Бутлер.
      Это всего лишь бездоказательные вымыслы, - хотел было сказать Бом, но вспомнил, что практиканта надо щадить.
      - Ну хорошо, коллега Бутлер, трудитесь дальше, - бросил он на прощание, положил трубку и принялся расхаживать по комнате. Он позволил мыслям катиться свободно, без усилия, пробуя оценить все дело с помощью интуиции. Женщина...
      возможно, что это сделала женщина, но Ребека Вансен сюда не вписывалась . Ее положение стабильно, она превосходная переводчица и известная поэтесса. Убийство экс-мужа ничего бы ей не дало, кроме не слишком-то и большой материальной выгоды. Гораздо интересней с этой точки зрения выглядит таинственная Этель.
      Необходимо обязательно ее отыскать! И, кроме того, этот загадочный пожар...
      Инспектор подошел к окну, оно было слегка приоткрыто. Слабое дуновение ветерка шевельнуло штору, этого было достаточно, чтобы на панели компьютера загорелся сигнал тревоги. "Понятно, что надо охранять жилище...": подумал Бом, "но чтобы до такой степени! Не тянет ли это на паранойю?" В сознании упорным эхом звучали строки стихотворения: "... где чистого поэта жест с достоинством мечтам вход преграждает, врагам его призванья." А ведь из всех грез наиболее яростно атакует сознание мечта об огне... Пламя не обязательно означает тепло домашнего очага, оно может быть также синонимом гибели... Инспектора пробрала дрожь, как будто он коснулся неизвестного предмета загадочной формы. Полумрак жилища Культерманна показался ему чуждым и угрожающим, на секунду ему захотелось убежать, но он подавил этот порыв. Он пошел в библиотеку и взял с полки одну из книг.
      То был томик поэзии "Сезон в аду" Артюра Рембо.
      Инспектор снова натолкнулся на фрагмент, помеченный сбоку еле заметной волнистой карандашной линией: "Я открыл цвета гласных! А - черное, Е белое, И - красное, О - голубое, У - зеленое. Я установил форму и такт каждой согласной и в инстинктивных рифмах льстил себе, что открыл поэтическое слово, которое когда-нибудь доступно будет разуму каждого. Я резервирую за собой право перевода." Бом захлопнул томик и неодобрительно покачал головой. Метафоры, намеки, следы... скорее всего никуда не ведущие. Можно ли строить на этом следствие?
      Возвращаясь в комиссариат, он почти физически чувствовал дразнящую близость разгадки. Это раздражало, ибо решение самым злокозненным образом ускользало из сознания. Войдя в комнату практиканта Бутлера, он все еще был раздражен.
      Бутлер, мощный и кряжистый, сидел, опершись локтями на стол. Напротив него, в кресле, курила сигарету миловидная тридцати-с-чем-то-летняя брюнетка.
      - Инспектор Бом, - представил его Бутлер.- А это госпожа Ребека Вансен.
      - Добрый день, господин инспектор. Вам не кажется, что ваш подчиненный задерживает меня в комиссариате чересчур долго?
      - Это входит в его обязанности. - холодно ответил Бом. - Продолжайте, пожалуйста, коллега Бутлер.
      - Итак, вы утверждаете, что в среду вечером вы были на лекции мужа, посвященной новым аспектам специальной теории относительности... Потом, примерно около девяти, вы вместе с мужем отправились на прием к Артуру Ворингхему. Ваш муж может подтвердить, что между концом лекции и приемом вы только на минуту заскочили к себе, не заходя к Давиду Культерманну. Но может ли кто-нибудь доказать, что на лекции, либо у Ворингхема вместо вас не была ваша сестра-близнец, которую - по вашим собственным словам "очень трудно" отличить от вас?
      - Это нонсенс. Сестра живет на другом конце континента. Кроме того, мы с ней в ссоре.
      - Это не довод, госпожа Вансен. Мы вынуждены будем это проверить.
      Ребека пожала плечами.
      - Ну хорошо. Начнем с другого конца. Зачем вы приезжали к вашему бывшему мужу и о чем вы с ним разговаривали?
      - Давид интересовался исследованиями моего мужа в области теории относительности. Он спрашивал о последних результатах, хотел получить приглашение на лекцию. Я дала ему приглашение, но он со мной не поехал. Сказал, что ждет звонка от издателя...
      - Он вам не говорил, над чем работает? Может быть, что-нибудь связанное с теорией относительности?
      - Почти ничего... сказал только, что... "он может поразить моего мужа некоторыми практическими приложениями его теории". Но в чем они заключаются, не сказал. А ведь работа моего мужа - это только математические модели, призванные дать представление о некоторых следствиях общей теории относительности. Модели, не более того...
      - Что ж...- сказал Бутлер с отсутствующим видом. - Временами случается, что модели какой-нибудь теории становятся моделями самой действительности...
      - Госпожа Вансен, - вступил Бом, воспользовавшись минутной паузой. Ваша сестра когда-нибудь проходила курс психиатрического лечения?
      - Какое это имеет отношение к делу? - резко ответила Ребека. Глаза ее гневно блеснули. - Может и проходила, но это было очень давно. Наш нынешний спор...
      - Что это была за болезнь? - бесцеремонно прервал инспектор.
      - Кажется... какая-то форма шизофрении.
      - Какая степень родства связывала вас с Давидом Культерманном?
      - Очень отдаленная, хотя мы оба из одного и того же клана. Его тотем змей, символ зла, - сказала она с гордостью в голосе.
      "По крайней мере одна гипотеза отпадает", подумал Бом. "Трудно представить, чтобы Культерманн съел змею."
      - Мы попросим вас еще прокомментировать снимки, сделанные в квартире Культерманна после его смерти. Речь идет о том, чтобы вы посмотрели - нет ли каких-нибудь изменений в обстановке.
      Коллега Бутлер, будьте добры...
      Практикант подошел к компьютеру и набрал код.
      Затем принялся демонстрировать Ребеке появляющиеся на экране монитора снимки. Она разглядывала их долго и внимательно.
      - Здесь что-то не так, - наконец сказала она.
      - Что-то изменилось в помещении? - спросил Бом.
      - Нет, не в этом дело... само тело, то есть Давид... он какой-то другой.
      - Другой? В каком смысле?
      - Такое ощущение, что... его лицо... на нем стороны поменялись... Родинка у него была на левой щеке, а здесь - на правой... Тоже и брови, губы, волосы... все.
      - Вы хотите сказать, что его лицо превратилось как бы в зеркальное изображение?
      - Кажется, не только лицо, а все тело...
      В комнате повисло молчание. Слышно было лишь неустанное жужжание информационной техники, да хлопанье дверей в других комнатах комиссариата.
      "Что, к черту, происходит?" - лихорадочно думал Бом. "Что это все значит?"
      - Ну что ж, госпожа Вансен, мы, в таком случае, вынуждены попросить вас осмотреть тело... Если это возможно, то прямо сейчас.
      Ребека молча кивнула и поднялась. Бутлер вызвал автомобиль.
      - Госпожа Ребека, вы все же шесть лет были женой Культерманна,- завел речь Бом, когда они уже ехали в морг. - Вы должны его хорошо знать.
      Можете ли вы нам рассказать о каких-нибудь его привычках, фобиях, интересах, слабостях?
      - Давид был человек упорным, неуклонно стремящимся к поставленной цели. Он не боялся слов, как это делают сейчас многие. Наоборот, он интересовался ими. Постоянно экспериментировал, часто обращался ко мне на каком-нибудь забытом либо не существующем языке. Он записывал слова и звуки разных языков, а потом занимался компиляцией.
      - Он что - хотел открыть общий для всех праязык? - встрял Бутлер, сидящий за рулем.
      - Да, и насколько я знаю, он работал также над расшифровкой тайного имени Яхве. Изучал кабалистику...
      - Это его интересы. А его фобии? - прервал Бом, желая направить разговор в нужное русло.
      - Ну, по квартире его вы можете судить, что он был помешан на безопасности. Кроме того, он очень интересовался историей своего клана. Давид утверждал, что обнаружил в записях какие-то подчистки. Возможно, кто-то пытался замазать следы какого-то старого скандала. Странно то, то он не смог даже установить, кто его настоящий отец. Кажется, он родился, когда его формальный отец находился уже в течение пяти лет совершенно в другой части страны. Еще интереснее, что по возвращении он не высказал никаких претензий матери Давида и совершенно спокойно признал его своим сыном. Давид предполагал, что это может быть как-то связано с традициями клана...
      "Это интересно", подумал Бом. "В памяти компьютеров нет ни намека на эту тему."
      - Еще он любил повторять, что "в его жилах течет кровь огромного множества предков", - добавила минуту спустя Ребека.
      В сознании инспектора это отозвалось каким-то отдаленным совпадением. Оно касалось записи Культерманна в тетради "Идеи": "Я погребаю умерших в собственном брюхе". Это могло означать, что Культерманн считал себя кем-то исключительным, наследником многих поколений.
      Удручающая сцена в морге не лишена была драматизма. Сначала путь между рядов железных коек со стерильными простынями прикрывающими формы неподвижных тел, потом - снятие одной из простыней и сдавленный вскрик Ребеки, когда она убедилась, что ее подозрения верны. Бутлер вынужден был поддержать пораженную женщину.
      Потом он и инспектор с некоторым трудом провели ее к автомобилю.
      - Подождите меня минутку. Мне надо поговорить с врачом, - сказал Бом и вернулся к зданию морга.
      Вышел он оттуда возбужденный. Результаты вскрытия оказались очень интересными. Все внутренние органы покойного были точно так же зеркально "заменены", как его лицо и кожа на всем теле. Полицию об этом не уведомили, посчитав, что там все известно, поскольку такие отклонения от нормы должны регистрироваться в компьютерной картотеке, которая заводится на каждого сразу после появления на свет. Бом, однако, подозревал, что факт скрывали умышленно, чтобы иметь возможность свободно проводить научные исследования тела.
      - Так значит, вы утверждаете, что Культерманн таким не был... даже тогда, когда вы к нему приходили за несколько часов до его смерти?
      - Конечно, нет! Я бы заметила!.. Это ужасно! - голос Ребеки дрожал. Да вы сами можете это проверить на всех его снимках, сделанных до этого.
      Они отвезли Ребеку домой, не мучая более вопросами. Когда женщина вышла из автомобиля, Бутлер повернулся к Бому.
      - Дело усложняется, - сказал он. - У вас есть какая-нибудь концепция, способная охватить все факты?
      - Нет, такой концепции у меня пока что нет, - ответил Бом. - Поэтому пойду-ка я домой и немного поразмыслю. А вы возвращайтесь в комиссариат. Вам следует досконально разобраться, в чем состоит работа мужа Ребеки в области теории относительности. Я же попробую установить, кто такая эта таинственная Этель, займусь предполагаемыми подчистками генеалогического древа и проштудирую остатки записей покойного. Завтра утром встретимся в комиссариате. Это все. Успеха вам!
      Следуя неспешным шагом к своему дому, Бом напряженно размышлял. Странные факты казались не связанными друг с другом. Их можно было разбить на несколько групп. В первую входили факты, касающиеся демонологии. Во-первых, след укуса на шее Культерманна. Он мог означать, что его убила женщина. Но сила укуса (отчетливые следы зубов; кожа прокушена на большую глубину) говорила в пользу психопатологической версии. Это могла быть женщина-психопатка, а в роду Ребеки такие болезни отмечались. Это могла быть Этель. Другое дело - тайна происхождения самого Культерманна.