Глава 7

Миха бродил между могилами уже добрых полчаса. Подойдя к делу со всей серьезностью, он обрисовал себе примерный квадрат поисков нужного места и методично исследовал все надгробия. Но следов какого-то бы ни было механизма так и не нашел. Досадно! Не привыкший отступать, он сосчитал количество уцелевших крестов и прикинул время, оставшееся до наступления темноты. На детальное исследование каждого у него получалось всего по пятнадцать – двадцать минут. Миха подошел к крайнему слева. На кресте не было таблички с именем, но плита была кем-то очищена от сорной травы и налетевшей земли. Миха опустился на колени. Рукой осторожно провел по краю плиты по периметру. Ничего! Так, теперь основание креста. Он смел пальцами пыль и стал ощупывать шершавую поверхность. Никаких лишних выступов не было. Почему-то именно от этой могилы уходить не хотелось. Места вокруг надгробия было довольно много, будто кто-то, схоронив здесь своего близкого, оставил местечко и для себя. Оградка из кованого чугуна стояла прочно, петли на калитке даже не скрипели, и Миха сразу подумал, что могила совсем не заброшена, хоть и без имени. Он еще раз провел рукой по кресту. И вдруг палец обо что-то задел. Совсем маленькая железочка находилась прямо под поперечной перекладиной креста. Миха от волнения вспотел. Подергав железочку в разные стороны и не получив никакого результата, он было решил, что это просто так железочка, а он дурак и фантазер. Усевшись на плиту, он прислонился к кресту. И тут же почувствовал, что тот начал медленно поворачиваться. Миха вскочил и уставился на открывшуюся перед его глазами небольшую нишу под основанием креста. «Мама моя дорогая!», – успел вскрикнуть он, теряя сознание от пронзительной боли в затылке.

Темная фигура застыла над лежащим телом с опущенной рукой, в которой была зажата небольшая лопатка. «Ну, куда ж ты полез! Не твое это, мое! Я заслужил», – мог бы расслышать кто-нибудь близко стоящий невнятное бормотание. Но рядом с согнувшейся фигурой не было ни души.

– Санек, где Миха? Ты будешь говорить, поросенок? Куда Миха ушел, к Зойке?

Елена трясла младшего сына за плечо. Голова Саньки, низко опущенная на грудь, моталась, как у тряпичной куклы.

– Не-а. Не к Зойке, – Санька трусил. Если он скажет, что Миха ушел на кладбище, придется рассказывать, зачем. Миха узнает, что он проболтался и наподдаст ему по самое некуда. Но с другой стороны, время было за полночь, а Миха еще не возвращался. Санька сначала не знал, что брат ушел на кладбище еще днем, при свете. Он почему-то решил, что они пойдут туда вечером вместе. И днем убежал с пацанами на Юзу купаться. Вернулся, а Михи и след простыл. И фонарь на батарейках из сарая исчез, Санек специально ходил посмотреть. Обозлившись на старшего брата, он пообедал щами и опять ушел на речку. Голод пригнал его домой к восьми часам. То, что Миха не возвращался, он понял сразу. И мать была удивлена, что старший не приходил обедать: его порция щей так и осталась в чугунке. Но особо она не волновалась: сын-то уже не пацан, а мужик! Свои дела, наверное. Может, к Палычу пошел, хоть и выходной.

За ужином Санек сидел задумчивый, вяло ковыряя в тарелке с картошкой. Он решил, что пока еще светло, сбегает на кладбище, посмотрит издалека, может Миха там где неподалеку затаился. Санек примерно представлял, откуда удобнее всего будет наблюдать за той загадочной фигурой. Впихнув в себя картошку с мясом, он запил ее чаем и, крикнув матери: «Я скоро приду», умчался на улицу.

В нужном месте он брата не нашел. Повинуясь чувству тревоги, заползшей ему в душу, он, осмелев, решил обойти старую часть кладбища. Сам не зная, что он может там найти. Возле одной ограды, прямо на траве, стоял их фонарь. Михи нигде не было. Санек испугался до гула в голове. Не в силах двинуться с места, он жалобно пискнул «помогите» и только после этого припустился бежать. Фонарь забрать с собой он, конечно же, забыл. Страх отпустил его где-то в середине пути, и Санька начал что-то соображать. А что, если Миха просто спрятался где-то неподалеку и не хочет, чтобы он, Санек, его видел? Тогда ему от брата вечером попадет! А фонарь? Почему он на земле? Миха его забыл? А если его найдет та фигура? Тогда точно поймет, что ее кто-то здесь засек. И будет искать! А если найдет Миху? А вдруг она, эта фигура, сильнее? Тогда Михе будет плохо, факт. Нужно фонарь забрать. Тогда та фигура ничего не заподозрит. Санька развернулся на дороге и побежал обратно.

Он сто раз обошел оградку! И даже лазил вокруг других могил, но фонаря не нашел. «Наверное, Миха и сам догадался его забрать», – упокоил он сам себя и, уже не торопясь, двинулся домой.

Сейчас давно минуло двенадцать, и Михи до сих пор нет. Не может же он весь день сидеть в засаде не емши!

– Саня, если ты не скажешь, где брат, я сейчас пойду к Зойке. А потом поставлю на ноги всю деревню.

Санек представил себе, как мать врывается в Зойкин дом, и поежился. «Нет, попадет мне от Михи хоть так, хоть сяк. Что ж делать?», – он состроил «честные глаза» и сказал:

– Ну, у Михи какие-то там дела. Он в город уехал! – озвучил он вдруг пришедшую ему на ум спасительную идею. Главное, подкараулить возвращение брата и договориться с ним, чтобы он говорил тоже самое.

– Почему же ты раньше молчал, поросенок? – мать заметно успокоилась.

– Он думал, что успеет вернуться сегодня, – врал как сивый мерин Санек, уже почти веря сам себе.

– Иди спать, Саня.

– А ты, мам?

– Я тоже сейчас буду ложиться, иди, – Елена подтолкнула враз вдруг захотевшего спать Санька к двери их комнатенки. Санек зевнул. «Я чуток посплю, а утром Миха наверняка придет. Может, он правда к Зойке зарулил на обратном пути?», – решил он для себя окончательно, покруче подтыкая подушку под голову.

Елена легла на кровать прямо поверх тканого покрывала. Раздеваться почему-то не хотелось. Ей казалось, что в любой момент она должна будет быть готовой куда-то бежать, что-то делать. Бросив на ноги бабушкину шаль, она прикрыла веки. И тут же провалилась в сон. Перед ней, как тогда, десять лет назад, стояла цыганка и все время повторяла ей одни и те же слова: «Береги первенца, береги первенца пуще глаза». Елена вскрикнула и проснулась. Резко поднялась с постели, тревожно огляделась вокруг. Никого. Сердце неуспокоенно ныло, руки были холодны и как – будто онемели. Елена сунула ноги в тапочки и подошла к окну. Долго стояла она, вглядываясь в темноту. Она уже ничуть не сомневалась, что с ее сыном случилась беда.

Глава 8

Всю дорогу до дома они молчали. Каждый о своем. В последние два – три года они, даже если и говорили вроде бы друг с другом, а получалось, что каждый говорит о своем и собеседника совсем не слышит. Да и общих тем для разговора почти не стало. Он делал дело и деньги, она деньги тратила. Вот такой простой расклад. Он был не жадным, но иногда ему до одури хотелось высказаться по поводу ее покупок, особенно если она приносила домой очередную керамическую собаку размером с ребенка и стоимостью в несколько тысяч. Собак этих в доме было немерено, одна из них, особенно нелюбимая им, стояла в углу прихожей с раззявленной пастью. Как бы пудель встречал входящих громким лаем: в него была вмонтирована проводка от дверного звонка. «Прикольно!» – сказала его дочь Алена, услышав утробное гавканье. Гости, впервые пришедшие к Махотиным, пугались и тревожно озирались по сторонам в поисках пса: лай продолжался довольно долго, то затихая, то становясь громче. Вот такой прикол. «Какая пошлость!» – небрежно бросила Лариса, его старшая, и выразительно посмотрела на отца, мол, я говорила, что твоя женушка малость неадекватна!

Махотин остановился на красный свет. Боком покосился на жену. Вот теперь у них опять появилась общая тема. Страшная в своей нелепости смерть его первой жены. Такая же нелепая в своей страсти их короткая семейная жизнь. Они с Любавой бросили на алтарь этой страсти все, что имели: она – нелюбимого, но страдающего по ней мужа, он – невесту. Он опять покосился на жену. Лиза добилась таки своего, он стал ее мужем. Из благодарности ее отцу, ну и ей конечно. Когда случился пожар, в котором сгорела Любава, Лиза упросила отца помочь ему. А его, Махотина, обвиняли в поджоге. И в убийстве.

Махотин повернул во двор. Огляделся в поисках свободного места для парковки. Кругом стояли «копейки» и «Москвичи». Махотин усмехнулся. Он и тут «выпендрился», как сказал его тесть Крестовский. Нормальные люди с его достатком не селятся в таких домах. Сам Крестовский жил в собственном особняке у Волги в районе загородного парка и, естественно, хотел, чтобы его единственная дочь жила рядом. Вообще, отношения с тестем у Махотина были странными. Крестовский, держа в своих сухоньких ручонках половину игорного бизнеса города, по – своему уважал зятя. Уважал за нестандартность, за небоязнь его, такого могущественного, за отсутствие раболепия. Это так думал Махотин, льстя себе. На самом деле Махотин не был так уж смел. Ему иногда бывало стыдно смотреть в глаза жене, которая прекрасно понимала, что весь его «не страх» – только из-за того, что она безумно любимая отцом дочь, а он любимый ею, Лизой, муж. Не станет Махотин мужем, не станет и самого Махотина.

Они с Лизой все также молча поднялись на второй этаж по широкой лестнице с витыми чугунными перилами. Лиза своим ключом открыла дверь. «Вот зараза!», – выругался Махотин вслух на неживой лай. Лиза усмехнулась. Она почти добилась своего. Когда-нибудь ему надоест видеть вокруг керамические морды, и она поставит ему условие: они съезжают с этой дурацкой квартиры, она выкидывает всех собак. Вот такую сложную комбинацию она придумала, а с Махотиным иначе никак нельзя, Махотин вот такой, непростой! Как же трудно притворяться спокойной! Как трудно все время что-то придумывать, чтобы удержать его возле себя, такого необыкновенного. Каким трудом, какой дорогой ценой он ей достался! Грех так говорить, но ей помог тот пожар. Он ей до сих пор снится по ночам, хотя она его и не видела. И женщина горящая снится. Его, Махотина, любимая женщина. Как больно-то до сих пор! Больно, что он не любит, а играет в любовь. Вроде ласков, а вроде и не с ней. Подарки, кажется, от души, но для кого? Для любимой ли? Или так, по долгу? Она устала себя обманывать. Женился бы на ней Махотин, если бы ее отец его тогда из тюрьмы не вытащил? Нет, умирал бы от горя, а о ней и не вспомнил.

– Боря, есть хочешь? – она кивнула в сторону кухни.

– Нет, спасибо, Лиза.

– Тогда пойди, поговори с Аленой. Или мы теперь никуда не поедем? – добавила она с надеждой.

– И не мечтай. Лучшее, что я могу сейчас сделать, это смыться в деревню, ты что, не понимаешь?

– Нет, не понимаю твоей паники, уж прости. Дело давно закрыто. Ты к нему с какого боку? Если даже что, папа опять поможет.

– Папа, папа! Ты не понимаешь, что это кто-то из ее родни докапывается?

– Чего ради?

– Если денег хотят, это – полбеды. А если мститель какой оголтелый? Пристрелит втихую, и останешься вдовой.

– Ты боишься?

– Да, Лизок, боюсь, – он смотрел ей прямо в глаза. Она вдруг разом поняла, что он действительно напуган. И она на самом деле может стать вдовой. И испугалась сама. Он никогда при ней не показывал слабость. Он и себе ее не показывал.

– Боря! Хочешь, отец приставит к тебе телохранителя? – она мягко дотронулась до его щеки тыльной стороной ладони.

– Нет, Лиза, не хочу. Я, наконец, хочу до конца разобраться, кто и зачем убил мою жену? Что-то подсказывает мне, что это писулька – привет от убийцы. Мне нужно время. Я боюсь, что он не даст мне этого времени. Ты помнишь ту первую записку, которая была в корзинке с Ларой? Она была в таком же конверте. Даже картинка такая же. Памятник Чапаеву. Я хорошо запомнил. Потому, что жил я в доме напротив драмтеатра и окна моей комнаты выходили прямо на этот памятник.

– При чем здесь памятник?

– Да не в нем дело. Тот человек, который подбросил нам под дверь квартиры корзину с моей дочерью и сейчашний писака – одно лицо. И оно, это лицо, знает то, чего не знаю я. Теперь понятно?

– Так ты думаешь, что она и вправду жива?

– Нет, это вряд ли. Тело ее опознали многие, и тетка ее любимая в том числе. Просто этому лицу нужно меня было задеть, напомнить мне о пожаре, заставить дергаться.

– Зачем, Боря?

– Варианта два. Или он думает, что я виновен, хоть и косвенно. Знаешь, как бывает: сам убил, а винит другого. Мол, если б не ты, мне не пришлось бы…

– Сложно слишком. А второй вариант?

– Или он хочет, чтобы я нашел настоящего убийцу. Ведь его так и не нашли. Тот деревенский Анискин даже и не пытался ничего расследовать, а твой отец был занят моей персоной, вытаскивал меня из тюрьмы. Спасибо, вытащил. Но я и не поджигал дом. Ты что, до сих пор мне не веришь?

– Верю, успокойся. Только не понимаю, что ты в деревне-то сумеешь сделать?

– Лиза, Рождественка ведь совсем рядом с Кротовкой.

– И что? Не пойдешь же ты опрашивать жителей? Прошло ведь двадцать с лишним лет!

– В Кротовку я, конечно, не сунусь. Но и в Рождественке, я уверен, найдутся те, кто помнит этот пожар. Знаешь, иногда деревенские сплетни могут быть вполне достоверными. Послушаю, что говорят, кого винят, о ком жалеют. Кстати, на бывшего мужа Любавы никто и не подумал. А он хоть и тронулся умом, но вполне мог! И это еще вопрос, правда ли, что его не отпустили из психушки? И еще брат у него младший был. Тогда ему лет десять исполнилось. Злобный такой волчонок, все ходил вокруг нашего дома и мелко так пакостил: то цветы потопчет, а их Любава столько насажала! То калитку с петель снимет. Однажды только я ему уши надрал: он в коляску к Ларке, а она стояла под навесом в саду, лягушку дохлую подложил. Главное, я видел это. И знал, что он в кустах сидит, ему, поганцу, посмотреть хотелось, как Любава визжать будет. Метнулся я к кустам, успел его за шиворот ухватить и наподдал слегонца.

Лиза слушала мужа, и в который раз боль тихой змеей заползала в душу. Как всегда, когда муж вдруг вспоминал Любаву, он на глазах менялся. Лицо разглаживалось, глаза наполнялись влажной нежностью, голос становился тихим и печальным. Лиза в такие минуты, стиснув зубы от злости, делала сочувствующее лицо и слушала про ненавистную соперницу. Он все говорил и говорил, а она, чуть не падая в обморок от сдерживаемого напряжения, так нелегко давалось ей это «лицо», представляла и представляла женщину горящей. Он замолкал и всегда после этого уходил от нее, словно стесняясь этого своего порыва, а она истово крестилась, моля Бога о прощении за грешные мысли. Похоже, это ее ноша: терпеть ее, давно умершую, в их жизни. Глядя на ее дочь завидовать ее мертвой красоте, и в объятиях мужа чувствовать себя чужой.

Лиза стряхнула с себя оцепенение: так и есть, Махотин уже ретировался в спальню. Но сегодня она не даст ему уйти в прошлое. Лиза решительно толкнула дверь.

– Боря, ты обещал поговорить с Аленой.

– Да – да, сейчас, минутку.

– Боря, она собирается куда-то уходить.

– Да, иду я, – голос Махотина звучал раздраженно. В принципе, вопроса ехать Алене с ними или нет, для него не было. В его семье давно уже должны понять, что, если он решил, это не обсуждается. Но у дочери слишком уж заковыристый возраст. Махотин усмехнулся. «Вот не повезло Лизке: и внешностью Аленка в меня и характерец мой! Жена думает, что я ее уговаривать стану. Нет, дудки! Я не упущу такого шанса: моя дочь и моя жена в деревянной избе с удобствами в конце огорода!» – Махотин опять развеселился.

Алена сидела на мягком пуфе перед огромным зеркалом, закрепленном в стильной металлической оправе и расчесывала волосы. Низкий стеклянный туалетный столик был уставлен баночками и флаконами. Махотин кинул критический взгляд на ее прическу. «Что за мода такая – на голове какие-то рваные клочья. Из – за этого Алена похожа на белесую ворону. Вот Ларочка – волосы – шелк, струятся по плечикам, мужиков такая красота с ума сводит. Впрочем, Аленка еще пацанка, какая там любовь – морковь, с Жоркой на мотоцикле гонять – вот и все желания!»

– Пап, не стой столбом за спиной, раздражаешь! – Алена махнула рукой в сторону еще одного пуфа. Махотин и не подумал на него сесть. Грузно опустившись на Аленину кровать, он продолжал молча ее рассматривать.

– Ну! Что ты молчишь? Пришел уговаривать, уговаривай!

– Зачем?

Алена, наконец, положила щетку для волос на столик и удивленно посмотрела на отца.

– Ты же хочешь, чтобы я ехала в эту Задрипенку?

– Так ты и поедешь. В Рождественку.

– А меня ты спросил?

– А что, нужно было?

– Я ж не дошкольница какая! Мог бы и спросить! У меня, к твоему сведению, другие планы на лето! – Алена начала злиться.

– И какие же?

– Мы договорились с Жоркой и Стаськой…

– Во как! Договорились!

– Да! И их родители, кстати, вполне вменяемые люди, купили билеты в тот же отель, что и мы. Только мы из-за твоей прихоти теперь сдаем билеты и путевки и едем кормить комаров в Задрипенку!

– Едем…, – Махотин весело посмотрел на дочь.

– Ты что, издеваешься? Да захочу, я вообще с вами никуда не поеду! Это мама тебе в рот смотрит, а я…

– Что, ты? – голос Махотина стал серьезным. Ох, как избаловала Лизка дочь!

– Я поеду с Жоркой! – она победно посмотрела на отца.

– Он готов оплатить тебе поездку? На свои личные сбережения?

– Не он! Билет же у меня есть, и отель оплачен!

– Нет, дорогая. Про это забудь.

– Ты хочешь сказать, что я не дашь мне мой билет?!

– Я хочу сказать, что ты едешь в Рождественку. И это без обсуждений. Вещи собирай. И бери с собой, что попроще, – бросил он уже в дверях.

– А Ларка, значит, не едет? Она, значит, у нас сиротинушка любимая, а я так, падчерица?! – Алена решила использовать последний аргумент.

Махотин резко остановился. Медленно повернулся к дочери.

– Запомни: Лара может поступать, как захочет. Напомню, ей уже двадцать два года. И она, в отличие от тебя, спокойно отнеслась к этой поездке. Она будет к нам приезжать.

– Приезжать! – Алена презрительно дернула плечиком, – А мы будем вынуждены там жить, папа! Это, как говорится, две большие разницы!

Поняв, что разговор зашел в тупик, Алена встала с пуфика, достала из стенного шкафа легкую курточку и вышла из комнаты, проскользнув мимо стоящего в дверях Махотина.

– Я к Стаське! – послышался ее голос из прихожей. Потом хлопнула входная дверь.

«Поговорили!» – Махотин немного виновато посмотрел на жену. Лиза отвернулась. «Его не исправить. Он и дочь сломает. Он так и будет мстить всему свету за отнятое у него счастье», – Лиза вернулась в кухню, где на плите уже закипала вода в турке.

Глава 9

– Ну, и что ты от меня хочешь, Елена?

– Надо искать Миху, Лукич. Сердцем чую – беда с ним, – Елена, едва забрезжил рассвет, уже постучалась в окно к участковому Семену Лукичу Воронину. Тот, не разобравши со вчерашнего устатку, чего в такую рань хочет от него мать Михаила Тихонова, пытался самокруткой прочистить себе мозги. В голове и вправду светлело с каждой затяжкой.

– Я тебе говорю, погоди панику гнать. Тебе что Санек сказал? В город Михаил уехал, с ночевкой.

– Да врет он, Лукич. Сам не знает, куда Мишка делся, и врет.

– А ты пристрасти его! Пугни, мол, ко Лукичу сведу, он и расскажет.

– Семен Лукич! Пошли к нам, Санек сейчас проснется, а ты его и сам расспросишь. А я мешать не буду.

– Ладно, иди, сейчас приду, – Лукич выбросил в ведро с водой окурок и зашел в дом. Елена поспешила назад домой. По пути она все же решила зайти на ферму, где работал ее сын. Хозяина – фермера она не то, чтобы боялась, но при встречах с ним на нее почему-то нападала робость. Может, сказывалась всеобщая нелюбовь – зависть к нему селян, а может, просто стеснялась она своего деревенского говора и неухоженного лица. Он же разговаривал с ней всегда вежливо и даже ласково. Но от этого она смущалась еще больше. А однажды, принеся задержавшемуся в мастерских сыну теплый ужин, она встретила во дворе незнакомую женщину лет тридцати пяти. Только глянув на нее, она вдруг устыдилась своего затрапезного вида. Тихо сказав «добрый вечер», Елена хотела было уж прошмыгнуть в открытые ворота мастерской, но была остановлена громким окриком хозяина двора:

– Елена Ивановна, здравствуйте!

– Здравствуйте, – еще тише ответила она и опять двинулась в сторону спасительной двери.

– Да подождите вы! – почти приказал Вишняков, – пойдемте с нами чаю выпьем. Вот, познакомьтесь, – он сделал жест в сторону женщины, с любопытством наблюдавшей за ее бегством.

– Меня зовут Анна, – приветливо протянула руку Елене женщина. Елена едва прикоснулась своими пальцами к руке Анны, как ее тут же обдала вторая волна стыда: рядом с тонкой ручкой городской красавицы ее собственная рука показалась ей медвежьей лапой.

– Спасибо, Петр Павлович, я сыну только ужин отдать, а дома у меня младший один остался, – пролепетала она удивленному Вишнякову: уж он-то знал, что младшенький сынок Елены Санек является домой почти в полночь, и мать уже давно перестала о нем беспокоиться.

Елена все же добралась до ворот мастерской, зашла вовнутрь и обессилено прислонилась к стенке: почему-то ноги ее плохо слушались, а в ушах стоял мерный гул, словно заглушая неведомо откуда взявшийся страх. С тех пор она перестала даже заходить на двор к фермеру, отдавая поздний ужин для сына проходящим мимо забора работникам.

Елена толкнула незапертую калитку и замерла. Прямо к ней шла Анна. В голубых джинсах и короткой маечке, она показалась Елене совсем молодой девушкой.

– Елена Ивановна, доброе утро! Заходите же скорее! – Анна улыбалась Елене, как старой знакомой, – Петя, к нам соседка пришла.

На крыльце показался хозяин дома. Елена, увидев его голый торс, покраснела.

– Здравствуйте, Елена Ивановна, вы ко мне? – Вишняков вдруг и сам смутился своего вида.

– Петя, иди майку накинь, а я пока Елене Ивановне чаю предложу. Вы ведь не завтракали еще? Пойдемте на террасу, я там стол накрыла.

Елена, точно загипнотизированная радушной хозяйкой, поднялась по окрашенным в желтый цвет ступенькам. Она села в плетеное кресло и взяла протянутую Анной чашку с горячим чаем.

– Что-нибудь случилось, Елена Ивановна? – Вишняков опустился на массивный табурет, который явно остался от прежних хозяев: грубо сколоченный, с облезлой краской, он тем не менее был еще довольно крепок.

– Михаил пропал. Ночевать не пришел. Санька говорит, что он в город уехал. Я зашла спросить, вы его ни с каким поручением не посылали?

Анна и Петр переглянулись.

– Нет, Елена Ивановна, у него же выходной. Он только завтра должен на работе быть. Да вы не волнуйтесь так, он может быть у Зои.

Елена невольно поморщилась. Ну вот, вся деревня болтает о Мишкиных похождениях к Зойке. Стыдобища!

– Я уже была у нее, он к ней вчера не заходил, хотя и договаривались, – Елена встала из-за стола, – Я пойду, спасибо.

– А что Санек говорит? – Вишняков поднялся вслед за ней.

– Санька врет, выкручивается.

– Так давайте я с ним поговорю. По – мужски.

Елена удивленно посмотрела на Вишнякова, мол, вы-то тут причем?

– Спасибо, Петр Павлович. С ним сейчас уже Лукич говорит. Я пойду, – Елена закрыла за собой калитку.

Вишняков растерянно смотрел ей вслед. Он никак не мог понять, почему его так задел ее равнодушный отказ. Еще и Лукич этот! Он хорошо знал участкового Воронина, по-первости сталкиваясь с ним довольно часто: местные, явно недооценивая крутой нрав Вишнякова, постоянно норовили у него что-нибудь стянуть себе в хозяйство. Знал он, что Лукич в свои пятьдесят все еще слывет бабником, который, выгнав законную жену, захаживает ко всем одиноким молодушкам по очереди. «Но она не из таких», – подумал Вишняков, глядя через забор на идущую по улице Елену.

Глава 10

Елена вошла в дом и с порога услышала строгий голос Лукича. «Не хватает Саньку отца, вот и распустился совсем, врет мне, ни в грош не ставит», – подумала она о своем раннем вдовстве.

Сын сидел на ее кровати и с испугом смотрел на участкового, которого искренне боялись и уважали даже взрослые пацаны: Лукич часто пользовался не совсем законными мерами, наказывая за мелкое воровство и драки. «Портить биографию тебе я не буду», – говорил он очередному, попавшемуся на краже курицы подростку, но свое получишь. Выбирай сам: либо свезу в район в КПЗ, откроют статью, ты пойдешь по малолетке, либо ты перекопаешь Ниловне, у которой ты спер эту чертову курицу, весь огород, а заодно и калитку починишь. Ну, как?» Парень соглашался. Ниловна была довольна, кормила хулигана после трудов праведных пирожками с капустой и жалела его, непутевого. «Непутевый», сделав выводы, уже птицу не трогал. Правда, в следующий раз мог попасться на драке. Одиноких стариков в деревне было много, пенсии им государство платило грошовые, и бесплатная рабочая сила на дворе нужна была всегда. Сходив в армию, бывшая пацанва возвращалась домой повзрослевшей. Вернувшись, ребята в первую очередь заходили к участковому, как к отцу родному: понимание, что тот на самом деле для них сделал, приходило не сразу, а по мудрости лет.

Елена тихонько присела на стул. Лукич повернулся к ней.

– Наврал тебе с три короба наш Санек, так ведь? – Лукич грозно зыркнул на Санька.

Тот мелко закивал головой. Елена тревожно посмотрела на сына.

– Рассказывай! – приказал Лукич.

– Эта… На кладбище он собирался. Там фигура крест поворачивала, я видел! Михе сказал, он и пошел. Меня не взял! – добавил он с обидой.

– Ничего не поняла, – Елена вопросительно посмотрела на Лукича.

– Рассказывай по порядку, подробно, – уже менее строго сказал Лукич.

Санек вздохнул.

– Я ходил на кладбище ночью. На спор. Там увидел фигуру на могиле.

– Что за фигура?

– Темная такая, в балахоне. Я испугался, думал привидение. А тут крест на могиле стал поворачиваться. Ну, я еще больше испугался и убежал.