Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Он летает под аплодисменты

ModernLib.Net / Исторические любовные романы / Марина Друбецкая / Он летает под аплодисменты - Чтение (Ознакомительный отрывок) (стр. 3)
Автор: Марина Друбецкая
Жанр: Исторические любовные романы

 

 


– Здание строилось по заказу купца Власова. По мотивам его африканских путешествий, – говорил старичок-директор, водя Басби по театру. – Потом произошла страшная драма: в прериях на его супругу напало безобидное, как говорят, существо – полосатая зебра. Это так подействовало на господина Власова, что он никогда больше не переступал порога этого дома и театральной залы.

– Душераздирающая история, – равнодушно заметил Басби. – Но где же господин драматург?

А Алексей Никитич уже увлекал его дальше, в театральный буфет, уставленный круглыми мраморными столиками и зелеными бархатными диванами, с изогнутой стойкой красного дерева. Там, за дальним столиком в углу перед толстопузым бокалом коньяка сидел человек с львиной головой и сумрачным лицом: тонкие желчные губы, выдающийся вперед подбородок, длинный, странной формы нос, нависающий над верхней губой, и глубоко запрятанные под кустистые брови недобрые глаза. Широкие плечи и крупная голова предполагали в нем гиганта.

– Позвольте представить, – суетился директор, подводя Басби к столику. – Наш автор – Юрий Карлович. А это – постановщик шоу…

– Просто Басби, – Басби протянул Юрию Карловичу руку. Тот поднялся. Басби в удивлении вздернул брови. Юрий Карлович оказался ему по плечо. Мощный торс удерживали коротенькие ножки.

Уселись. Алексей Никитич кивнул официанту, и перед ним с Басби тотчас появились бокалы с жидкостью цвета мореного дуба.

– Гениальная идея! История, достойная пера Шекспира! – восклицал Алексей Никитич. – Юрий Карлович, прошу вас, изложите нашему другу ваш удивительный сюжет.

Драматург достал из кармана мятый листок и откашлялся.

– «Сбежавшая кукла», – с угрозой в голосе хрипло начал он и обвел присутствующих своим недобрым взглядом. – Три брата-короля правят волшебной страной. Каждый вечер в своем роскошном дворце на берегу озера они дают балы, устраивают праздники и фейерверки. Благодарный народ обожает своих веселых и щедрых правителей.

– Великолепно! – воскликнул Басби, перебивая драматурга, метнувшего на него злобный взгляд. – Сцена грандиозного великосветского бала постепенно затемняется, и мы оказываемся на городской площади среди ликующего народа. Джига сменяет менуэт. Пейзане в массовой пляске делают королям свои нехитрые подношения. Танец маленьких поросят. Вальс пернатых. На сцену сыплется снег из перьев. Торжественное шествие хлебов и плодов.

Алексей Никитич, жмурясь, прихлебывал коньяк и благостно кивал в такт словам Басби. Драматург продолжал.

– У братьев есть приемный сын – наследник трона. А у наследника – любимая кукла, похожая на живую девочку. Кукла умеет ходить, танцевать и петь.

– Изумительно! – снова перебил Басби. – Танец куклы… танец куклы… да, именно так: на день рождения наследника к нему в гости приводят детей именитых горожан. Детские шалости сменяются танцами, и наследник теряет куклу в толпе – ведь она совершенно как живая. В поисках куклы он мечется среди танующих пар. Сцену завершает парный танец наследника и найденной куклы.

– Однажды кукла ломается, – зыркнув глазом, с трудом вклинился в этот поток слов Юрий Карлович. – От отчаянья наследник заболевает. Куклу отдают в починку кукольных дел мастеру, но тот, понимая, что починить ее невозможно, в страхе бежит из страны. Выздоровевший наследник тайно покидает дворец и отправляется на поиски куклы. Он путешествует инкогнито со своим старым верным слугой. Вереница кукол разных стран и веков проходит перед ним. В кукольных магазинах, мастерских, музеях, кукольных театрах, лавочках, где изготавливают маски, куклы танцуют и поют, пытаясь его очаровать. Но он ищет свою единственную.

– Вижу, вижу, – словно в забытьи, шептал Басби. – Вижу танец множащихся кукол – их все больше и больше, они отражаются в зеркалах, и принц начинает путаться: где настоящие куклы, а где отражения.

В ажитации он схватил бокал и залпом выпил коньяк. Драматург перевернул страницу.

– Второе действие. Наследник разочарован. Он решает закончить путешествие и возвращается домой. Пересекает границу и в первом же городке попадает на праздник, который горожане устроили на главной площади. Балаганчик циркачей, канатоходцы, жонглеры, силачи, шпагоглотатели, фокусники, дрессированные пудели. Каждый демонстрирует свое мастерство. Из балаганчика выскакивает девчушка в бедном самодельном платьишке. Она поет забавную песенку и собирает деньги, обходя зрителей по кругу со шляпой в руках. «Да это же моя кукла!» – восклицает принц. Девчушка действительно как две капли воды похожа на куклу. Наследник подходит к ней и предлагает ехать с ним во дворец, но та отказывается. Дух свободы ей дороже золотых оков. И тогда наследник решает навсегда остаться в балаганчике.

– Это превосходно! Просто превосходно! – Басби вскочил и теперь в возбуждении метался по театральному буфету, время от времени подскакивая к драматургу, хватая его за руку и встряхивая изо всех сил. – Сколько возможностей в одном простом сюжете! Танец изрыгателей огня, балет на канате. А что вы скажете, Алексей Никитич, если мы вспомним несколько трюков и реприз из практики семейства Визгов? Для балаганчика весьма недурно.

– Что пожелаете, мой юный друг, – промурлыкал Алексей Никитич.

– Но мы не обсудили главного! Есть ли у вас кордебалет? Массовые сцены невозможны без кордебалета! – спохватился Басби.

– Увы! Как раз его-то вам и придется собрать.

– И где же?

– Можно, конечно, поискать по местным варьете, но там, как вы понимаете, не лучший товар. Можно поехать в Симферополь – там оперный театр, балетная труппа и даже неплохая школа. Но, думается, надо начать с «Нового Парадиза» – стаи длинноногих девчушек слетаются туда со всей Империи, мой милый малыш Визг, – и платок снова сам собой полез из кармана старика, будто это не кусок тряпки, а специально обученный шелковый бурундук.

Неплохое начало дня. Очень неплохое. Фото в газете – праздник в буфете. Вихри на паркете. Глупые рифмы неслись в голове у Басби, а сам он несся по набережной на таксомоторе лимонного цвета в сторону знаменитого «Нового Парадиза». Монета охраннику – и желтая машина уже катит по студийным улицам. Вот, значит, как они тут устроились: перед удивленным взором Басби прогалопировали казаки с шашками из папье-маше, в их стройную колонну едва не въехал грузовик, увенчанный грандиозным макетом корабля с тревожной надписью «Титаник» на борту, промелькнула стайка девушек в восточных одеяниях – шаровары, шелковые платки на лицах.

– Останови-ка, любезный, тут, – сказал шоферу Басби, когда они поравнялись с красотками. Однако группа шмыгнула в дверь, на которой висела табличка «Павильон № 3. Будни похищенного принца». На двери рядом красовался и указатель поменьше: «Контора. Отдел массовки и сценического движения». Куда идти? В гарем к похищенному принцу или в отдел массовки? Басби сделал два шага в сторону конторы и приостановился. Навстречу шел человек, чьи нервные движения показались Басби знакомыми. И вообще, было в этом чудаковатом поистрепавшемся малом что-то приятное, относящееся лично к нему, к Басби. Малый тоже поднял глаза на Басби и… застыл, будто его мгновенно загипнотизировали. О, он увидел! Он увидел дорогое сердцу мерцание дымчатого камня в родной булавке. Подарок… Несостоявшейся дамы сердца… Когда-то давно… В пыльном городке… Булавка украшала шикарный шелковый галстук его визави. И Басби тоже застыл, в изумлении разглядывая свои любимые клетчатые штаны – хорошенько вытянутые на коленях, с двойными удобнейшими карманами, фланелевые. Мечта театрального батрака – в них и спать, и жонглировать! Воцарилась пауза. Мужчины не сводили друг с друга глаз – точнее, с деталей туалета, – стоя посреди улицы с открытыми ртами. Раздался громкий хохот, и оба, вздрогнув, одновременно обернулись – на них любовался великий печальный комик Кторов и от души смеялся. Они в недоумении поглядели на него и опять уставились друг на друга.

– Ши-кар-ный Бас-би обны-ма-эт нэ-бо-склон, – нарушив тишину, нерешительно пропел по складам человек в клетчатых штанах. – Ши-кар-ный Басби вам за-водэт пу-тэфон!

– «Георг Пятый»?! Партия в покер?!

– Маэстро Басби – су-кэн сан?!

– Сидни-изобретатель?! Я – сукин сын? Позвольте, игра была честной. Вы сами требовали продолжения! Кто ставил на кон смокинг, котелок, чертежи? Но что вы тут делаете?

– Искать работа. No job – no money.

– Значит, «Георг Пятый» вернулся?

– Oh, yes! Back from Сотши.

– Ну, что ж, рад вас видеть, дружище. Что предлагаем синематографу? Средство для раскрашивания пленки? Летающую кинокамеру? А дайте я вас обниму! Что за игра была! Что за игра… – Басби полез обниматься и, как ни странно, Сидни с ним не спорил. Он что-то лопотал и паясничал, изображая свой проигрыш. – Ах ты боже мой! Я ж тут по делу! – спохватился Басби. – Вот что, Сидни, ждите меня здесь, никуда не уходите.

Сидни растерянно кивнул и присел на деревянный топчанчик.

Дверь в контору оказалась закрытой, и на стук никто не отзывался. Басби толкнул дверь павильона № 3 и оказался в темном коридоре. Дощатый пол. Запах машинного масла. Метрах в двухстах впереди – белый квадрат освещенной съемочной площадки, туда Басби и направился. Когорта девушек возлежала на фоне задника: два грустных верблюда, три песчаных бархана и сомнительного вида птицы, издали похожие на павлинов. Режиссер бродил между девицами – то одну покорную головку развернет, то другую опустит. Басби огляделся: исполнительница главной роли дремала в кресле поодаль с вязаньем в руках, видимо, расстановка массовки шла уже давно. Неожиданно режиссер визгливым голосом закричал: «Камера готова? Мотор!» Съемочный агрегат услужливо застрекотал. Девушки стали поводить руками и вскидывать головы в деланом испуге, а актриса, отложив вязанье, спокойно продефилировала из одного конца площадки в другой и застыла. Прозвучала команда: «Стоп!» – съемочная буря стихла столь же быстро, как и началась, и режиссер снова стал меланхолично раскладывать пасьянс из своих наложниц.

Басби хмыкнул – темпы работы малообещающие, да и девчонки, судя по всему, так и будут валяться на коврах до вечера. Поклонившись постановщику и оператору – те ответили ему кивками, – Басби прошелся по съемочному просцениуму, деловито похлопал по картонам передвижных декораций, толкнул один из модулей, и часть арабского селения, стоявшая в стороне от мизансцены, послушно поехала в угол, повинуясь его руке. Оглянувшись, он быстро оторвал небольшой кусок картона, окинул взглядом площадку и сразу нашел то, что искал: ведро с краской. И вот уже подзасохшая кисть выводила на оторванном картоне: «Объявляются пробы для участия в мюзикле «Сбежавшая кукла». Самая громкая премьера России. Сбор в 15.00 в знаменитом Театре на набережной. У двух слонов». Отошел – присмотрелся к надписи и, разорвав картон пополам, сделал еще одно объявление. Подозвал рабочего сцены – тот принес молоток и гвоздь, и через пять минут объявление красовалось на стене павильона. Басби удовлетворенно оглядел плоды трудов своих и вернулся к Сидни.

– Пойдем, дружище, сегодня мы достаточно потрудились. Минуточку, молодой человек, – бросил он рабочему. – Дайте-ка молоток и пару гвоздей. Через четверть часа я пришлю вам его обратно с ассистентом.

На центральной площади студийного города Басби подошел к афишной тумбе и прибил к ней копию объявления. Он и не заметил, что закрыл ею афишу фильмы «Следы на песке» с испуганным лицом дивы Верде.

А скоро маэстро Басби вместе с Сидни уже сидели на веранде ресторана – в знаменитом «Мезонине Мозжухина», что нависал над морем. Крышей заведению служили ветви старых пихт. Владельцем же был сам прославленный актер. Притча во языцах: так испугался бунта семнадцатого года, что сбежал во Францию. Однако вернулся с триумфом: его тамошний фильм про английского трагика не сходил с европейских экранов несколько лет. Но приятели не обращали внимания ни на хозяина, томным взглядом окидывающего свои владения, ни на изнеженную Иду Верде, что скандалила за столиком у обрыва, ни на знаменитое семейство брутального героя-любовника Николая Баталова. Ибо Сидни рисовал перед «маэстро Басби» фантасмагорические картины.

– Мои бумаги. Чертежи. That is – миракл! Revolution! Синема can speak! Sound! Звук, you see? Everybody говорить!

– Ну, конечно, – скептически улыбался Басби. – Мотор авто рычит! Обманутый муж кричит! Зрители падают в обморок, да?

– Oh, yes! – Сидни перемахивал с английского на ломаный русский, возвращался к родному языку и, вонзив вилку в поджаристую корочку цыпленка «табака», размахивал в воздухе распятой птицей. На них оборачивались. Басби делал извиняющиеся жесты – «однако бывает», «празднуем ангажемент-с», «заморский турист». Подошел обеспокоенный распорядитель. Басби сунул ему купюру, и тот, благосклонно кивая, двинулся дальше вдоль столиков – то ручку поцелует, то потреплет дитя по льняной головке, то шаркнет ножкой. Басби исхитрился поймать цыпленка, сорвавшегося с вилки и готовившегося спланировать на пышные локоны дамы за соседним столиком. Оп! И оторвано хрустящее крылышко. Оп! И подхвачен стаканчик с местным терпким вином.

– Сидни, дружище! Люблю тебя как брата, потому что ты брат мне по воображаемому миру. В нем мы танцуем вдоль бульваров, а продавщицы кренделей поют нам приветственные куплеты. Но, милый мой, твое изобретение совершенно лишено смысла. Синематограф прекрасно обходится без звука. Придумай-ка мне лучше несколько механизмов для театральной сцены – я, знаешь ли, нанят постановщиком. Мюзикл! А хочешь заняться звуками – давай сочиним симфонию гудков! Разложим оркестровку на автомобильные гудки, паровозы подключим – весь городок вздрогнет от эдакого концерта! Андестэнд?

Сидни сокрушенно качал головой, хотя было видно, что идея с автомобильными гудками пришлась ему по вкусу. А раскрасневшийся Басби смотрел на морской ковер, что расстилался внизу, на автостраду, лентой вьющуюся вдоль берега и уходящую в горы, где уже зажигались огни на виллах, и все насыщеннее синело безмятежное небо. Он оглянулся на посетителей ресторации – жемчуга в женских прическах, золотые булавки в галстуках, музыканты дразнят звуками изнеженного танго. Никто, никто из завсегдатаев пока не знает его. Но пройдет совсем немного времени… Ему показалось, он слышит голоса – все окликают его, ласкают комплиментами, розы в вырезах девичьих платьев, летают смычки скрипок. А Сидни тихо-тихо и без остановки лопотал что-то по-английски, то жмурясь от неведомого удовольствия, то хмурясь на неведомые нападки. Он сидел спиной к обществу, опершись подбородком о руку. Он не видел ни моря, ни зажигающихся огней, ни блеска бриллиантовой пыли, которой дамы обсыпали свои платья. В голове у него крутились шестеренки звукозаписывающего устройства, сходились и расходились магнитные волны.

Совсем стемнело, и двое приятелей шли по песчаной полоске пляжа, напевая песенку, которой маэстро Басби собирал, бывало, обитателей лайнера «Георг Пятый» на танцы. «Шикарный Басби обнимает небосклон! Шикарный Басби вам заводит патефон». Маэстро снял изобретателю номер в своем отеле – у самого Сидни не было ни гроша.

Глава V

Лидия испытывает незнакомые ощущения

– Ну, милая, ну, попробуй сделать то, что советовал доктор Ман! Расслабься, прислушайся к своим ощущениям. Он предлагал неможко вывернуть наружу ступни и колени. Пожалуйста! – Збигнев Збарски лежал на жене. Он заботливо подоткнул пуховое одеяло, чтобы противный холодный воздух не проник к ее вечно тревожащемуся телу. И успел вовремя сдвинуть с пяток краешек – а то она «ими задыхалась». И… Да разве сложно для любящего человека производить все эти милые ухищрения? – Подумай, детка, о чем-нибудь приятном, – нежно ворковал он на ухо Лидии, целуя ее белое плечо, ухо, жесткие волосы. И, опираясь на руки, пытался удержать свой вес в воздухе. Однако на этот раз фокус не удался. Его обожаемая Лидия заныла:

– Ты так давишь, что у меня начинается клаустрофобия! Ах, боже, я сейчас задохнусь, – она принялась глотать ртом воздух. – Скорей отодвинься! Скорей же!

Збышек откинулся на подушку. И приказал себе сохранять спокойствие. В сущности, он был очень уравновешенным человеком. Среди мятых простыней он нащупал журнал – любимый Лидией «Вестник домашнего спирита» – и стал обмахивать жену. Безмятежность – его девиз. Только так можно пережить будни его неги. Неги страсти.

Лидия тяжело дышала, широко открыв рот. Но, увидев кроткую улыбку мужа, тут же почувствовала себя виноватой.

– Ну, прости меня. Давай попробуем еще раз. Я готова. Только не дави, ладно? Ты же мой любимый…

– Давай! – как ни в чем не бывало сговорчиво отозвался Збышек, и через мгновение два тела, соединившись, уже опять мерно покачивались. Збышека подхватила волна наслаждения, и он отдался ей и плыл, и доверчиво целовал мягкую шею, пахнущую любимым фиалковым запахом, и…

– Как ты громко дышишь! – буркнула Лидия. – Так о чем же приятном думать?

– Подумай, о чем мне давеча рассказывала – о хризантемах в лунном свете. Ведь тебе было приятно на них смотреть? Ты сама говорила, что так и таяла. А? – с надеждой спросил он. И попытался возобновить свой сладостный путь, пока волна не остыла.

– Хризантемы… – задумчиво повторила Лидия, и действительно что-то в ней ослабло, она откинула голову, взгляд ее из тревожного сделался задумчивым, рука поглаживала слегка вспотевшую раскачивающуюся мужнину спину. – Ах, дорогой, все равно я никак не могу сосредоточиться. Ничего не получится! Никакого оргазмуса не будет. Да и какая от него польза для моих нервов, не понимаю!

– Получится… получится, – задыхался Збышек. «Если сейчас капнет слеза, пиши пропало! Но, может быть, обойдется», – мелькнула мысль в его затуманенной голове, а сладкий жар неостановимо гнал к волшебным мгновеньям. – Ты, моя радость, – голос растаял, и слова превратились в стон.

Через минуту он спохватился и уже смотрел Лидии в глаза, и целовал их, и благодарил Создателя за то, что слезы все-таки не потекли по ее знаменитым щекам. Маневр с хризантемой! Получилось!

– Однако, детка, это действительно очень полезно для нервов. – Збарски привлек к себе надувшуюся жену. – Доктор Манн – светило. Мы должны следовать его методике и делать все упражнения, которые он рекомендовал. Давай еще раз прочтем список.

Збгнев понял, что со списком немножко переборщил и слез не миновать, но было поздно. Скоро он уже вытирал мокрое плечо краешком простыни и наливал минеральную воду в хрустальный стаканчик.

– Я ничего не чувствую, ничего не чувствую, ничего! – в отчаянии шептала Лидия.

– Пожалуйста, успокойся, детка. Найдем другого доктора. Если ты не устала, позволь мне… – он нырнул под одеяло.

– Ах, нет-нет, устала! Ты даже не представляешь, как я устала! Лучше капли, – белая рука указала на шеренгу флаконов. – Не те. Вот эти, да!

По комнате разлился запах лаванды и апельсинового масла.

– Это успокоительный сбор номер три? Что написано на сигнатуре, милый?


Утром Лидия выехала из дома в растрепанных чувствах. Растерянность владела ею уже несколько дней и даже отчасти победила панические атаки. Раньше она просыпалась ночью в одно мгновение, будто от укола, и ее охватывал тихий ужас, в полусне казавшийся серым туманом, где пряталось чудовище. Страх находил себе разные причины: вдруг на съемках порвется платье или рухнет декорация, или… – этой мысли Лидия не подпускала, обороняясь на расстоянии, – няня Марыси не уследит, и на маленькие белые ручки прольется горячее какао! Нынче же страхи временно уступили грезам, причем непонятного происхождения. Некто невидимый слонялся по ее снам. Некто неслышимый что-то нашептывал. Случались приступы головокружения. А Збышек все свое – про доктора Манна и упражнения! Господи, что интересного в том, чтобы непрестанно ее гладить и жать – казалось бы, можно еще чем-то увлечься, например, коллекционированием картин. Столько художников приезжает в Ялту на вакации! Среди них попадаются весьма недурные. Занял бы и время, и мысли. А он все вьется, вьется вокруг нее, суетится, опекает, кудахчет, как курица, раскидывает над ней крылья, стараясь укрыть от… Лидия задумалась – от чего же? Да от всего. Збышек пытается укрыть ее от всего на свете. Дай ему волю – укутал бы в ватное одеяло и ни на минуту не выпускал из дома. Боится за нее. Смертельно боится. Она ему благодарна. Он ее самый близкий, самый родной человек, но… Но его трепыхания как будто дают право на существование ее страхам, придавая им статус реальности.


Автомобиль – кремового цвета «Бьюик» – нес Лидию вдоль набережной. Она увидела промелькнувшую знакомую вывеску и успела подумать, что пора наведаться к спиритичке фрау Дагмар, у которой старалась бывать не реже, чем раз в неделю. Но машина свернула в маленькую улочку, едва протиснулась меж стен старых домов и лавок зеленщиков, в неположенном месте пересекла торговую авеню – и вот шофер уже подруливал к театру, где Лидия предполагала встретиться с писателем, у которого студия покупала для постановки новую повесть «Строгий дедушка», – с господином Олешей.

– Лидия Павловна, смотрите, что происходит. Не знаю, право слово, как вас удачнее высадить, – озадаченно сказал шофер, указывая на скопление юных особ, запрудивших пространство перед входом. Автомобиль медленно продвигался сквозь толпу. Лица девушек – одно посмазливей, другое пострашней, – были устремлены к двери, из которой на мгновение высунулась вихрастая юная мордашка и провизжала:

– Пожалуйста, барышни, с шестидесятого по девяностый номер!

Лидия вжалась в сиденье, надвинула поглубже шляпку и опустила вуаль – толпы она боялась. Однако ее разбирало любопытство. И вопрос: как все-таки войти в театр – не сквозь же строй алчущих девиц? Шофер между тем ловко вывернул руль и подъехал к служебному входу. На звук клаксона выглянул дворник и, узнав «слезы нации», как назвала недавно столичная газета Лидию Збарски, поспешил открыть ворота. Машина въехала во двор, и ворота стремительно закрылись – покуда девицы не успели подвергнуть их атаке.

– У нас тут пробы к новому представлению. Алексей Никитич говорит – «музыкальное предприятие». Такого еще не бывало. Уж не знаем, куда девать девчушек – налетели чисто мошкара! Который час гоняют бедолаг! – приговаривал дворник, помогая Лидии вылезти из автомобиля. Лидия подняла брови. Музыкальное предприятие? С таким размахом? Что сие значит, любопытно… – Пожалуйте роспись для малолетней дочери. Осчастливите-с! – и он протянул Лидии, вытащив из кармана фартука, сомнительный клочок газеты, сложенный в несколько раз. Это оказалось ее фото из «Солнечной бури» – с ложбинкой через весь лоб от газетного сгиба. Перечеркнув соседствующее известие о перелете отважной крестьянки на воздушном шаре через озеро Селигер, Лидия расписалась на боку шара.

Быстрыми шагами она прошла в театр. В холле первого этажа никого не оказалось, и, постояв секунду в раздумье, Лидия зашла в ложу. Этот театр она не любила. Всякий раз, увидав пасти сказочных зверей на шелку, она с содроганием представляла, как существо с липкими желтыми глазами нападает на несчастную владелицу этого странного дома и как горюет ее неутешный муж. Еще сильнее ее передергивало от воспоминаний о том, как она была осмеяна на этой сцене. Ей дали роль Джульетты – и едва она начала произносить скачущие строчки своим басовитым голосом, режиссер разразился омерзительным смехом. И хохотал, мерзавец, пока она не выбежала вон из зала по той ковровой дорожке. Это случилось десять лет назад. Они со Збышеком только приехали в Ялту после свадьбы. Он получил хорошее место в Крымском отделении своего банка. Она же, прослушав в Москве несколько лекций на курсах Художественного театра и попытавшись войти в труппу Малого, пришла в местный городской театр. И сразу же… Сразу… Лидию передернуло. Сколько лет она рыдала, вспоминая об этом позоре! Сколько лет отказывалась считать себя актрисой!

Все изменилось, когда на черноморских берегах вырос студийный город «Новый Парадиз». Синема не говорит! Никто не услышит ее голоса! Какое счастье! Лидия робко отнесла свои фотографии в студийную картотеку. Скоро ее вызвали для съемок в массовке. Збышек не возражал – пусть делает что хочет, лишь бы не лила слезы. Ведь это увлечение – ничего больше. В массовке Лидия пробыла с год. До тех пор пока камера случайно не выхватила крупным планом ее лицо. Снимали сцену похорон, и статистам велено было рыдать и заламывать руки. Лицо Лидии было искажено такой страстной и искренней мукой, что режиссер, просматривая рабочие материалы, присвистнул:

– Кто такая? Быстро досье!

Лидию извлекли из небытия. Еще через год ее уже называли «дивой». И никто не догадывался, что мука, написанная на лице «божественной Збарски», была вовсе не игрой, а его истинным выражением.

С трудом отогнав воспоминания, Лидия оглядела зал: одиноко горит лампочка у режиссерского пульта, однако за столом никого нет. Она перевела взгляд на сцену. Там топталось десятка два разномастно одетых танцовщиц. Кто – в репетиционных шароварах, кто – в нарядах из старых спектаклей, две – в балетных пачках. Какой-то человек, чуть прихрамывая, вошел в зал с бокового входа, уселся в режиссерское кресло и взмахнул рукой – начинаем! Раздались звуки фортепьяно – и весь выводок девиц понесся из одного угла сцены в другой, как будто включили ветродуй.

Человек в режиссерском кресле хлопнул в ладоши, перекрыв пианиста. Наступила тишина.

– Не так! – раздался оглушительный рык.

«Знает акустику, чертяка!» – подумал концертмейстер. Слова были внятно слышны повсюду – от колосников до пыльных кресел четвертого яруса.

– Девушкам разбиться на четверки! – последовал жесткий приказ, сопровождающийся резкой отмашкой, будто режиссер разрезал шеренгу танцовщиц на части. – В три ряда. Лишние за кулисы. Задний ряд на авансцену! – раздавалось из темноты зала. Сполох спички, красный краешек затлевшей сигареты… Но кто это? Голос… Чем-то он показался Лидии знакомым.

Девушки рядами выстроились на сцене. Режиссер встал с кресла, запрыгнул на сцену, прошелся взад-вперед, грубовато тыча линейкой кому в колено, кому в плечо, и наконец кивнул пианисту. Тот легко обрушил бравурный пассаж. Девчушки заскакали.

– Стоп, стоп! – снова раздался крик. – Вот вы, лебединое озерцо, – он обратился к крайней девушке в балетной пачке и мужском свитере. – Если вы, милая, предполагаете и дальше так жеманиться, то мы можем вас буфетчицей устроить. Будете заведовать ватрушками и помыкать кренделями. Хотите?

Балерина замерла.

– А вы, красные шаровары, – продолжал режиссер. – Слушайте фортепиано, а не свой внутренний голос. У вас там сумасшедший авангардист такты отбивает. – «Штаны» моргнули, чтобы спрятать испуганную слезу. – С четвертого такта еще раз – и пусть первая и вторая линии поменяются местами! – гаркнул режиссер. – Да что ж это такое! Вас не учили, что во время танца надо поднимать ноги? Резче! Резче! Выше!

– Может, вы сами покажете? – раздался из заднего ряда дерзкий голосок.

– Увы! – режиссер постучал линейкой по своей правой ноге.

– А что у вас с ногой? – не унимался голосок.

– Война, – коротко бросил режиссер.

Теперь он снова переместился в кресло и принялся перебирать листы с актерскими резюме. Поблескивала эмульсия фотографий на анкетах.

– «Красные шаровары», вы где раньше танцевали? Нет-нет, не останавливайтесь и, если можно, напойте нам ответ.

– В а-ант-репри-изе Салтыко-о-ова ле-етом в Се-вас-то-по-ле, – послушно пропели «штаны».

– Вот это чудесно! – зааплодировал сумасшедший режиссер. – «Зеленое трико», а вас откуда принесло? Пойте, милая!

– Ва-арье-те в Ха-арь-ко-ве!

– Дивно! «Черная пачка»? Не молчите, Одиллия!

– Шко-ола Одо-до-до-евцой! – пропела «пачка».

– И где же?

– В Си-си-симферо-роро-поле!

Прихрамывая, режиссер снова поднялся на сцену. Захватил кулаком фортепьянную трель. Наступила тишина. Все глаза выжидательно уставились на него.

– Дорогуши, кто-нибудь из вас когда-нибудь посещал музеумы?

Девушки потупили взоры. «Пачка» – не черная, а белая – помахала приветственно ладошкой: «Я!» Два вьюна в спортивных трико подняли руки.

– Портрет такой толстушки – мадам Самари – из коллекции господ Морозовых не видали, случайно? Жанна Самар, актриса, сидит вполоборота и едва улыбается – вся розовая, и каждым лепестком платья и улыбки притягивает к себе взгляды. Это полотно, милые дамы, зрители вдыхают, как цветок, как розу или даже, с позволения сказать, пион! Вдыхают! – режиссер явно вошел во вкус, и ему импонировало, что он так легко завладел аудиторией.

Девушки распрямили спины и приподняли подбородки – им показалось, что рассказ каким-то образом связан с ними.

– Вы, дорогуши, должны ласкать взгляды зрителей. Идеальное владение чечеткой и пируэтами пасадобля – само собой. Но тешить взгляд – вот где хитрость. Вот вы, – он остановился перед худенькой стриженой брюнеткой в шерстяных чулках и длинной мужской рубашке. – Вас когда-нибудь нежили? Вы знаете, что это такое? – слова его гулко раздавались в тишине.

Девушка вспыхнула.

Лидия, зачарованная «спектаклем», откинулась на спинку кресла.

– Понятно, – заметил режиссер. – Следующая. Ну, а вы знаете, что такое нежить и тешить? – обратился он к полногрудой особе в цветастом балахоне.

– Знаю, – неожиданно твердо ответила та. И повторила с вызовом: – Знаю! – Возникла пауза. Пианист простучал несколько нот в верхней октаве: соль-ля-си – си-ля-соль, вверх-вниз. Обычный трюк, чтобы снять напряжение на сцене.

– Кузнечик? Серафима по прозвищу Кузнечик? – выдохнул вдруг режиссер. И сразу пошел в атаку. – Ты, ветреная, сбежала от меня к Провоторову! Бросила в океяне тоски! Я, как дурак, мотался по всему Харькову и чуть не убил Мамашу Кло, которая скрывала, где ты! Неверная!

– Прошло десять лет, – улыбнулась Серафима по прозвищу Кузнечик, страшно довольная вызванной реакцией и тем, что оказалась в центре внимания.

– Десять лет! – ахнул режиссер, сжал голову руками и упал как подкошенный. Пауза. Пауза длится. Одетта и Одиллия неуверенно зааплодировали. Аплодисменты подхватили – и хлопки радостно понеслись над сценой. Режиссер встал и поклонился.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4