Глава 4

Пострадавшее платье я сумела привести в порядок. Внешность с помощью различных примочек и косметики – тоже. Но справиться с душевным спокойствием так же быстро не удалось. Вместо помощи я получила от Дейна только лишние проблемы и вполне объяснимое чувство стыда пополам с обидой.

Теперь отчаянно злилась на саму себя за неумение видеть дальше собственного носа и умение ввязываться в неприятности. Еще, разумеется, на Дейна – за его ненужную и несвоевременную любовь. А также на сестрицу, которая вместо того, чтобы помочь мне в тяжелый момент, так некстати занялась примеркой очередного платья, притом что шкафы у нее и так трещат от изобилия нарядов.

Единственное, что позволяло мне сохранять относительное спокойствие, это понимание того, что сей компрометирующий момент никто не видел, и жестоких речей Дейна никто, кроме меня, не слышал. Мне распускать язык, ясное дело, ни к чему. Дейн, вне всяких сомнений, тоже промолчит. А раз так, то нужно постараться забыть обо всем происшедшем. И, разумеется, постараться избегать в дальнейшем встреч с Дейном наедине. Все равно вмешиваться в семейную жизнь сестры ни с предупреждениями, ни с убеждениями, ни тем более с советами я, признаться, категорически не хочу.

Найдя единственно верный выход в данной ситуации, я отвлеклась от тяжелых мыслей и обнаружила, что по рассеянности окунула в травяной отвар обожженную руку, не сняв предварительно перчатку и повязку. Пришлось потратить время на перевязку и поиск новой перчатки.

Несмотря на все трудности, выйти из комнаты я смогла точно к обеду, рассчитывая, что увижу Талейна в столовой. О недавнем невольном происшествии более не напоминало ничто, кроме моей памяти, но я понимала, что теперь буду вполне искренне просить прощения у мужа, позабыв свои прежние претензии и обиды.

«Нет худа без добра! – напутствовал меня внутренний голос, когда слуга, склонившись в приветственном поклоне, распахнул передо мной тяжелую дверь столовой. – Будь кроткой как овечка. От удивления он все простит».

В душе шевельнулся страх, тоскливо засосало под ложечкой. Удивившись столь непривычному для меня чувству трусости, я расправила плечи и, гордо вздернув подбородок, переступила порог. Салем в силу возраста предпочитал обедать в своей комнате на ковре среди книжек и игрушек, поэтому я серьезно рассчитывала на приватный разговор.

Оправдывая мои ожидания, Талейн сидел за накрытым столом, но был непривычно бледен. Лицо казалось застывшей маской.

Неожиданное присутствие в помещении четырех незнакомых женщин, наглухо закутанных в черно-белые монашеские балахоны, делавшие их похожими на мумий, также не прибавило мне оптимизма. Они стояли за спиной мужа с такими скорбными выражениями на лицах, что в моей душе незамедлительно проснулось сочувствие, в то время как предчувствие кричало о карающих ангелах возмездия. У каждой присутствовал влажный блеск в глазах, уголки поджатых губ были печально опущены – по неизвестным мне причинам женщины готовы были заплакать.

Ничего необычного в этом, в силу определенных монарших обязанностей Талейна, не было. Просители во дворце появлялись часто, и муж не всегда принимал их в тронном зале, предпочитая временами свой рабочий кабинет и даже столовую, если это позволял ранг гостя. Кстати, эти женщины, пусть и не каждая лично, но были мне знакомы – монахини из Навитинского монастыря.

Деревня Навитино прилегала к Райлену с юго-запада и считалась самой зажиточной и благополучной из всех окрестных поселений. Между собой мы с Талейном полушутя объясняли сей факт божьей благодатью. На деле же все было гораздо прозаичней: монахини не только имели в обители роскошный сад и королевского размаха огород, но и охотно помогали крестьянам с посадкой, сбором урожая и прочими земледельческими хлопотами. Жаль, что божьего уголка на земле коснулась какая-то беда. Иначе с чего им плакать?

Неожиданный грохот вырвал меня из раздумий, вернув в реальность.

Талейн с невозмутимо-каменным лицом возвышался над столом. На мраморных плитах пола лежал опрокинутый стул – верный, но, признаться, весьма неожиданный признак ярости. На моей памяти муж впервые вымещал свой гнев на мебели.

Я невольно округлила глаза, пытаясь понять, в чем дело.

– Я обвиняю тебя в измене! – Муж решил не дразнить мое любопытство и сразу перешел к сути дела, не дожидаясь прямого вопроса. – В наказание я расторгаю наш брак и лишаю тебя возможности считаться матерью моего сына. Также лишаю полученного вследствие нашего брака титула и всех полагающихся привилегий. Ты немедленно покинешь дворец, и дальнейшая твоя жизнь будет протекать за пределами Райлена, но на прилегающей к нему территории в стенах Навитинской обители. Слово правителя!

В подтверждение слова, эхо которого еще не растаяло под сводами дворцового потолка, на стол, чудом не угодив в блюдо с запеченным лососем, упал свернутый свиток, перетянутый шнуром и скрепленный сургучной печатью с оттиском герба Райлена.

– Ты мечтала о свободе? – Глаза Талейна опасно сверкнули. – Получай!

Я замерла, ошеломленная, и некоторое время не могла поверить собственным глазам и ушам, отчаянно надеясь на то, что все происходящее всего лишь глупая, жестокая шутка. Но чем дольше смотрела на мужа, тем явственней ощущала пресловутый мороз по коже.

– В чем дело? – Я с тоской отметила, как сильно дрожит мой голос. – Милый, ты придумал слишком жестокую шутку!

– Не я. – Он тряхнул головой, словно отгоняя надоевшую муху. – По-моему, это ты решила посмеяться над нашим браком.

Посмеяться? Я? Я недоуменно нахмурилась. В памяти услужливо всплыло страшное слово, которое вменялось мне в вину: измена. Измена?!

– Талейн? – На глаза навернулись слезы. – Я не изменяла тебе!

– Правда? – Муж вскинул брови, всем видом демонстрируя недоверие. – Почему-то твоя сестра, рыдавшая у меня на плече несколькими часами раньше, твердо уверена в обратном.

– Здесь была Зарайна?! – Сердце камнем рухнуло в пятки. Я почувствовала жар на щеках и поняла, что предательски краснею. – Но почему она не пришла ко мне? Я бы все ей объяснила!

– Боюсь, ты последний человек из тех, кого она захочет видеть в ближайшее время. – Подчеркнуто равнодушный тон вызвал противную дрожь в моих коленях. – К тому же вряд ли ей нужно объяснять то, что она и так видела собственными глазами.

– Но все совсем не так! – Я сорвалась на отчаянный крик, понимая, что попала в ловушку, из которой может не быть выхода. – Я не изменяла тебе! Клянусь! Посмотри мою память! Ты же можешь! Ты все увидишь и все поймешь!

– В этом нет необходимости! – Маска равнодушия слетела с лица Талейна, уступив место яростной брезгливости. – Я смотрел память Зарайны и подтверждаю, что полуголая шлюха в объятиях Дейна – это ты! Все еще осмелишься возражать?

Я набрала воздуха в грудь и… замолчала.

Вот и все, ловушка захлопнулась – он видел достаточно, сделал соответствующие выводы и, что самое страшное, безоговорочно уверен в своей правоте. Любые возражения бессмысленны. Сейчас ничего, кроме ослепляющей ярости и лютой ненависти муж ко мне не испытывает, и когда это состояние пройдет, одному только Всевышнему известно. Всевышний…

До меня наконец дошел весь ужас положения. Я в отчаянии заломила руки:

– Талейн, пожалуйста, не разлучай меня с сыном! Не делай хотя бы этой страшной ошибки!

– Падшая женщина не годится в матери! – Резкий сухой тон стегнул меня плетью. – Он прекрасно обойдется без тебя! И не стоит излишне драматизировать. Для тебя на первом месте всегда была только твоя работа, ради которой ты пренебрегала и сыном, и мной, заботясь в первую очередь исключительно о своих интересах. Поэтому оставь эмоции и покинь замок достойно, если не хочешь, чтобы тебя вышвырнули отсюда за волосы, как какую-нибудь воровку. Впрочем, ты и есть воровка, но, если не хочешь, чтобы я возненавидел тебя еще больше, исчезни тихо и спокойно. На случай, если решишь выкинуть какую-нибудь глупость, напоминаю: в магии, и не только, я гораздо сильней тебя, поэтому предупреждаю – достану из-под земли, если потребуется.

В душе стало пусто и холодно. На глаза против воли навернулись слезы, острые шипы обиды оцарапали горло, мешая говорить. Плакать перед мужем, ставшим сейчас совершенно чужим человеком, незнакомым и опасным, мне категорически не хотелось, чтобы не терпеть еще большего унижения, но последнее слово должно было остаться за мной.

Я выпрямилась, гордо вздернула подбородок и с вызовом посмотрела в колючие льдинки глаз.

– Сейчас твоя ярость мешает тебе услышать меня, но позже ты пожалеешь о том, что так легко предал меня и нашу любовь. В отличие от тебя я никого не предавала. Прощай!

Пара коротких слов шепотом… и вместо ожидаемого портала в воздухе с треском проскальзывают белые всполохи, впитываясь в не защищенную тканью платья кожу, обжигая и швыряя меня, скорчившуюся от невыносимой боли на пол. Приходится кусать губы до крови, чтобы не кричать в голос. Время, которое длится пытка, кажется бесконечным. Но боль постепенно уходит, оставляя меня обессиленной, дрожащей, с покрытым испариной лбом, но, к счастью, не покалеченной.

– Считаешь меня идиотом? – Тяжелые шаги по полу, и Талейн нависает надо мной. В застывшей маске лица нет и тени сочувствия. – Я слишком хорошо знаю твои способности, а также умение исчезать без предупреждения. Но на этот раз исчезнуть не получится. Я блокировал твою магию. По сути, подарил тебе свободу. Теперь ты ничем не отличаешься от обычных людей. И можешь не благодарить, это мой тебе прощальный подарок. Теперь при каждой попытке применить магию ты будешь испытывать яркие и незабываемые ощущения. А теперь пошла вон!

– Эй, ты белены объелся? Или эти монашки опоили тебя какой-нибудь дрянью? – Ввиду памятного уличного прошлого, когда Тимошке категорически не везло со священнослужителями, кот не жаловал никого из этой братии и поэтому сейчас, ступая мягкими лапами по мраморным плитам, смотрел на гостей с плохо скрываемым чувством брезгливости.

– Не лезь не в свое дело! – процедил теперь уже бывший муж. – Оставь нас одних!

– А эти сороки останутся? Вели им тоже выйти! Иначе как же вы останетесь одни? – неподдельно удивился кот. Потом взглянул на меня и округлил от ужаса глаза: – Ты что, выгоняешь ее?! Совсем озверел?

– Я сказал: не твое дело!

Вслед за емким объяснением в сторону кота полетел небольшой пульсар. Тот благоразумно дал стрекача и выскочил в коридор. Уже оттуда наградил Талейна еще одним нелестным эпитетом:

– Кретин полоумный!

Серые глаза вновь опасно прищурились, но вместо того, чтобы послать вдогонку еще один пульсар, Талейн исчез в портале, бросив мне напоследок:

– У тебя несколько минут на сборы!

Я закрыла сумку, забросила ее на плечо и с тоской огляделась. Решила не брать ничего, кроме смены чистого белья, а также различных настоек, мазей и сборов из трав. Ножи и амулеты под грозными взорами монахинь, следовавших за мной по пятам подобно черно-белым призракам, пришлось оставить на местах. Одежду и драгоценности я также не тронула. На память о дворцовой жизни и потерянном счастье в сумке лежал лишь злополучный свиток, брошенный мне Талейном, в котором в письменном виде излагалось все вышесказанное. Даже камень в кольце на пальце, всегда служивший мне талисманом и проверкой в тех случаях, когда нужно было выявить ложь, после вмешательства Талейна безнадежно потух, превратившись в мертвую безделушку. Я оставила и его.

При попытке прорваться в комнату сына, чтобы попрощаться, была остановлена конвоем нянек, которые в грубой форме объяснили мне, куда должна отправиться такая нерадивая мамаша, как я. Некоторое время я отчаянно, но бесполезно взывала к их женской солидарности и материнским чувствам, затем, после угрозы позвать его величество, была вынуждена отступить. В глазах лишь некоторых женщин засветилось участие и сочувствие, остальные же, в основном те, кто моложе, не скрывали своего торжества, словно наконец избавились от надоевшей соперницы. Судя по сальным шуточкам и озорно блестевшим глазам, после моего ухода Талейн обречен длительное время обнаруживать настойчивых девиц у себя в постели. Убедившись в моей измене, он вряд ли откажется от подобного утешения.

– Ваше величество, у нас мало времени! – позвала ожидавшая у двери монахиня.

Обращение вызвало горькую усмешку. Я отвлеклась от воспоминаний и присела перед Тимошкой, в ожидании сборов расположившимся на кресле, том самом, где меня вчера посреди ночи обнаружил Талейн. На высокой спинке, безжалостно вогнав внушительные когти в бархатную обивку, сидел попугай. Он уже исчерпал словарный запас возмущений, поэтому сидел молча, прикрыв глаза, и лишь изредка тяжело вздыхал.

– Хорошие мои! – Я уронила сумку с плеча и поочередно обняла обоих, разговаривая шепотом, чтобы не слышала монахиня. – Не оставляйте Салема, присмотрите за ним!

– О себе лучше волнуйся! – также шепотом отозвался Тимошка. – А твоему кретину мы мозги вправим, обещаю. Береги себя! С этими мымрами жизнь не сахар, но ты держись и верь, что все наладится. И за сына не волнуйся, мы присмотрим.

Я схватила сумку и быстро вышла из комнаты, едва сдерживая слезы на глазах.

Покидала дворец уже в сумерках, в закрытой повозке, под конвоем, словно преступница. В запале ярости Талейн пожалел для меня даже нормальной кареты. Способ перемещения порталами был теперь недоступен, пришлось вспомнить обычную жизнь. Услышав протяжное ржание Карата, я было дернулась в конюшню, но была остановлена стражей. Разозлившись, клятвенно пообещала себе вернуться. Пусть бывший муж хоть тысячу раз сильнейший маг, но я найду способ увидеться с теми, кого люблю, чего бы мне это ни стоило.

Глухо зацокали копыта, повозка выехала за пределы дворца. Кованые ворота закрылись. Прильнув к крошечному окошку, я смотрела на проплывающие мимо улицы, спешащих по своим делам горожан и, глотая слезы, которые больше не могла сдерживать, упрямо твердила себе, что это не конец. Монахини, хвала Всевышнему, молчали. Только дождь, часто и дробно стучавший снаружи по обшивке, словно в поддержку проливал вместе со мной свои слезы.

Глава 5

Монастырь встретил меня тишиной и пустотой. Проходя по длинным коридорам, где каждый шаг отдавался пугающим эхом, я разглядывала длинные мрачные тени от чадящих факелов на каменных стенах и плотно закрытых дверях, и чувствовала нарастающее с каждым шагом раздражение. Слезы закончились еще в дороге, теперь на смену грусти пришла злость.

Еще вчера были потоки красивых слов и чарующих речей, еще вчера между нами царили любовь и доверие. Все это было вчера. Сегодня же меня ждал холодный лабиринт монастыря, конвой из четырех стражников за спиной и полное отречение, словно не было меня никогда в жизни Талейна. И все это случилось благодаря глупейшему стечению обстоятельств. По сути, я не виновна, но тот, кто еще вчера клялся мне в вечной любви, сегодня легко и непринужденно вышвырнул за порог, не поверив и не дав сказать ни слова в собственное оправдание. Да, в жизни нет ничего вечного, и даже память не вечна. Но он предпочел верить чьим угодно словам, только не моим! Это ли не есть предательство?

Талейн, какой же ты глупец! Пусть ты сильнейший, пусть ты князь, пусть побывал не только на этом свете, пусть даже отобрал у меня сына и лишил магии, но ты – глупец! Воистину, только глупец способен так легко, без борьбы и сомнений отступиться от собственного счастья в угоду чужим домыслам и догадкам!

Зарайна тоже хороша: вместо того, чтобы прийти ко мне, тут же побежала жаловаться моему мужу! Вернее, уже бывшему мужу. Словно и не сестра мне, а старая зловредная сплетница. Интересно, под каким предлогом она уговорила Дейна открыть портал в Райлен?

«Дорогой, скорее! Мне нужно срочно сообщить об измене моей сестры с моим же мужем!» – передразнил Зарайну мой внутренний голос.

Я вдруг расхохоталась, заставив идущих впереди монахинь испуганно вздрогнуть и обернуться. Гулкое эхо разнесло мой смех по коридорам, запетляло, запуталось в переходах, взметнусь к высокому потолку и полетело вдаль, становясь все тише.

– Ш-ш-ш! – испуганной черно-белой птицей метнулась ко мне одна из сопровождающих, перейдя на трагический шепот. – Смех – происки дьявола, прекратите!

Ее речь не произвела на меня должного впечатления, лишь вызвала новый приступ хохота.

– Истерика, – со знанием дела объявил один из стражников и залепил мне пощечину. Полновесную, без какого-либо намека на уважение к женскому полу.

– Мужская солидарность? – мгновенно успокоившись, я пристально посмотрела на него. – Советую держать ее при себе. Если мой муж сменит гнев на милость и восстановит меня во всех правах, первым делом я позабочусь о твоем увольнении.

Любитель давать волю рукам скрылся за спинами товарищей.

– Ваша келья. – Монахиня толкнула боковую дверь, темным пятном выделявшуюся на белой стене, и прошла вперед. Пламя факела осветило скудную обстановку: узкий шкаф, низкую кровать и крошечную тумбочку. – Располагайтесь. Учитывая обстоятельства, сегодня ужин вам принесут сюда в виде исключения. В остальные же дни следует ходить в общую столовую со всеми сестрами.

Стоило мне переступить порог, как дверь закрылась, послышался характерный звук поворачивающегося ключа и удаляющийся шорох шагов.

«Попалась птичка в клетку, – мрачно констатировал внутренний голос. – Допелась».

Решив не расстраиваться по этому поводу и не терять времени даром, я первым делом изучила место, в котором, по мнению Талейна, проведу остаток дней.

Келья оказалась убогой – два шага в ширину, четыре в длину, особо не разгуляешься. С неудовольствием отметила решетку на окне, слишком узком, чтобы давать много света. Стало понятно, почему у монахинь такие бледные лица. Интерьер был по-монастырски скудным: в шкафу помещалось не более пяти платьев, впрочем, монахиням вряд ли нужно больше, рядом стояла низкая и короткая кровать. Спать на ней можно было, лишь подтянув колени к подбородку или сидя.

«Верну титул – проведу церковную реформу!» – возмущенно решила про себя.

«Вернешь ли?» – поддел внутренний голос.

Огрызнуться я не успела. В замке повернулся ключ, дверь открылась, явив моему взору еще одну монахиню, обряженную в белую рясу – настоятельницу монастыря, мать Лавинию. В руках вошедшей был поднос. А на нем – кувшин с неведомым напитком, и – о чудо! – исходящие горячим паром пирожки! Развод разводом, но еда – прежде всего! Желудок моментально напомнил о несостоявшемся обеде и запоздалом ужине сварливым ворчанием, поэтому моего терпения хватило лишь на короткий приветственный кивок, после чего я села на тумбочку, поставила поднос на колени и жадно вцепилась в пирожок, по величине напоминавший лапоть. Начинка оказалась сухая, из толченой фасоли, но меня это не смутило. Ягодный морс вполне исправил положение. Поэтому с ужином я закончила в считаные минуты, и только потом вспомнила о настоятельнице, с которой, будучи некогда вторым лицом в городе, была знакома.

– Простите… – Я без зазрения совести поставила поднос на пол и вернулась на тумбочку, поскольку в ожидании конца трапезы монахиня присела на кровать, не оставив мне места. – Стресс и дальняя дорога способствуют пробуждению аппетита.

– Понимаю. – Тонкие бесцветные губы сложились в сочувствующую улыбку. Спокойный голос звучал мелодично, но с легкой грустью. – Надеюсь, происшествие вас не сломило и не лишило здравомыслия?

– Вот еще! – Я вызывающе вздернула подбородок, не считая нужным выставлять напоказ душевные раны. – Если вы пришли прочитать мне лекцию о моем поведении, а также о заведенном в этих стенах распорядке, то зря стараетесь. Все обвинения в мой адрес это даже не ложь, а вопиющее недоразумение! И в рясу я обряжаться не стану. Также убедить меня в том, что все присутствующие здесь мои сестры и братья, у вас тоже не получится. Молитву я знаю лишь одну, и в то, что Всевышний помогает всем и каждому, теперь уже не верю.