Медведица тем временем принялась пожирать тюленя. Первой она насыщалась вовсе не потому, что была бесчувственной эгоисткой. Во-первых, для медвежат ей надо наполнить соски молоком, а без пищи сделать это невозможно; во-вторых, ослабленная голодом, она не сможет рассчитывать на полный успех в будущей охоте. Но все же медведица съела самое невкусное: ласты, голову, шкуру, а жир и сросшееся с ним нежное мясо оставила детенышам.

Удачливая добытчица уже подхватила зубами тушу тюленя, собралась броситься в воду и переплыть полынью, когда стало происходить что-то непонятное. Медведица вдруг в ужасе отпрыгнула от кромки, шарахнулась к центру льдины. Потом заревела, заметалась. Льдина словно ожила, заколыхалась. Медведица резким движением шеи швырнула тушу нерпы в полынью. Тотчас возле полузатонувшей туши взбугрилась свинцовая вода, из океана высунулась громадная зубастая пасть и целиком заглотила лакомый кусок. Ненадолго успокоившаяся было льдина вновь ожила, заколыхалась, задергалась.

На малой глубине ходила стая гигантских морских хищников – десятиметровые косатки, киты-убийцы. К льдине их привлек запах крови – медведица пожирала нерпу возле кромки, и кровь ручейком стекала в воду.

Они почуяли, затем, вынырнув, увидели на льдине медведя. Брошенная в воду нерпичья туша лишь на минуту продлила жизнь попавшего в страшную ловушку зверя.

Косатки поочередно подныривали под льдину и мощно ударяли ее бетонной твердости широкими спинами. Льдина колыхалась. Они пытались сбросить зверя в воду. Одновременно, когда медведица, балансируя, подбегала к кромке, из воды показывался огромный раздвоенный хвост. Упруго изогнувшись, он со свистом проносился возле обреченного зверя, пытался сбросить его в океан, но тот каждый раз увертывался от страшного удара.

Медвежата оставили свое укрытие, бегали взад-вперед на небольшой площадке пакового льда, отчаянно, беспрерывно ревели, но были бессильны помочь погибающей матери.

После особенно сильного удара льдина вздыбилась, и медведица, скользя лапами, съехала к самой кромке. Она попыталась вскарабкаться обратно, вонзая шестисантиметровые когти в лед. Но не тут-то было. Невероятной силы удар хвоста косатки – и медведица, описав дугу, полетела в океан. Туши белых медведей не тонут, и косатки разрывали ее на поверхности воды… По свинцовой глади полыньи быстро расплывалось красное пятно.

Через день медвежата разошлись. Один погнался за белой чайкой, присевшей отдохнуть на вершине тороса, второй стал преследовать песца, и после охоты они не нашли друг друга. Распад семьи ускорила гибель матери – главного связующего звена. Впереди их ждала полная опасности и лишений жизнь в ледяной арктической пустыне, к которой, однако, они были неплохо подготовлены.

IV

Разгар лета застал медведицу в советской Арктике, в районе острова Врангеля. Непреодолимая сила тянула ее на сушу. Этой силой была потребность организма в растительной пище. Кроме того, медведица готовилась стать матерью. Рожают же белые медведи не во льдах, а непременно на суше. По осени ей впервые предстояло устроить берлогу и залечь на пять долгих месяцев.

Инстинкт привел ее именно к острову Врангеля – родильному дому белых медведей, излюбленному месту обитания беременных самок.

Медведица подошла к острову, но, прежде чем ступить на землю, долго таилась среди торосов и нюхала воздух: не пахнёт ли вражьим духом? Но нет, ни людей, ни собак там не было.

Зверь не мог знать, что население большого, свыше семи тысяч квадратных километров, острова всего двести человек, что живут они в двух поселках, расположенных в бухте Роджерса и бухте Сомнительной, а здесь появляются очень редко. И что опасаться людей на острове Врангеля совсем не надо: вся территория объявлена государственным заповедником, строжайше запрещена охота на любую живность. А люди затем сюда и приехали, чтобы охранять покой зверей и птиц и помогать им выжить в голодное время.

Скрываясь за торосами, медведица разглядела на берегу свою соплеменницу, которая безбоязненно расхаживала среди валунов. Это придало ей решимости; переплыв километровую полосу чистой воды, она вышла на каменистую косу. Соплеменница, тоже беременная самка, лишь мельком взглянула на появившуюся из воды медведицу. И прошла как мимо пустого места или неодушевленного предмета – например, валуна. Белые медведи чураются общества себе подобных, предпочитают полное одиночество.

Неделю прожил зверь на суше, поедая мхи, лишайники, осоку, карликовые ивы, выброшенные прибоем водоросли, почти созревшую голубику. От голубики морда и зад его стали фиолетового цвета. Было здесь вдоволь и более существенной пищи: вонючие трупы старых моржей, еще не разложившиеся окончательно, потому что под ними находилась вечная мерзлота – природный холодильник; останки громадного кита, полусъеденного прожорливыми песцами и птицами.

Цепи гор и хребтов с вечными снегами на вершинах и северных склонах убегали в глубь острова, беспорядочно громоздились в синей дымке, налезая друг на друга. Они были расцвечены ярко-желтыми полярными маками, тропической красоты цветами, чудом выжившими здесь, на вечной мерзлоте, красными, оранжевыми, жемчужными, черными лишайниками, темно-зелеными карликовыми ивами.

Медведица присмотрела для берлоги удобное местечко – крутой заснеженный склон сопки, обращенный к океану, и двинулась дальше, поедая скудную растительность арктического острова. После ранения она стала кривошейкой. Ее шея была вытянута не по прямой линии, а дугой, обращенной влево; казалось, она все время заглядывает в ту сторону. Повернуть голову вправо она не могла, приходилось разворачиваться всем туловищем. Застрявшая в шейном позвоночнике острая свинцовая пуля в твердой латунной оболочке временами, особенно к перемене погоды, причиняла саднящую боль, и тогда зверь ложился, со стоном терся о камни или льдины.

Сюда, на край света, в ледяные туманы, где в июле нередко случаются обильные снегопады и даже свирепые пурги, по весне из теплых краев слетаются сотни тысяч птиц. Таким обилием пернатых не сможет похвастать ни один тропический остров. Здесь они гнездятся, терпеливо насиживают яйца, кормят, выхаживают, пестуют своих птенцов, чтобы осенью бесчисленными семьями, соединенными в стаи, улететь на юг, за тысячи верст. Какая неведомая сила заставляет крылатые существа пускаться в дальний, полный лишений и опасностей путь на затерянный среди нетающих арктических льдов остров, кормиться скудной пищей, днем и ночью дрожать от холода? Уж не сама ли мудрая мать Природа подвергает их этому суровому испытанию, даруя жизнь только самым сильным, выносливым и сообразительным?…

В воздухе беспрерывно порхали бело-серые пуночки – полярные воробьи, лапландские подорожники, кулички-тулесы, чернозобики. Трели, писк, щебетанье, гортанные крики – все слилось в неумолкаемый ни на секунду гомон, который, однако, не надоедал, а, напротив, ласкал ухо. Изредка пуночки садились на спину идущей медведицы, зарывались в густой шерсти и там, в тепле, дремали. Когда на открытой воде Кривошейка замечала стайки гаг, она охотилась. Неслышно погружалась в воду, оставив на поверхности лишь нос да глаза, медленно, без единого всплеска плыла к птицам. Метров за двадцать до живой добычи она так же бесшумно, без всплеска ныряла. Голова ее с открытыми глазами была устремлена вверх. Там, за слоем воды, покачивались зыбкие темные комки с движущимися красными перепончатыми лапками. С дельфиньим проворством и быстротою медведица выныривала под стаей, хватала лапами и зубами зазевавшихся, не успевших взлететь птиц, потом плыла с добычей к берегу и на косе неспешно лакомилась нежным мясом и потрохами.

Однажды, обогнув небольшую сопку на мшистой поляне, медведица увидела канадских журавлей с кирпично-красными клювами и ногами. Священные у северных народностей птицы танцевали. Они стояли по кругу, отступали, кланялись и, выбросив, как для взлета, крылья, перебирали длинными стройными ногами, изгибали тонкие шеи, затем соединялись в белоснежный айсберг и расходились вновь. Любое движение было полно отточенной грации, изящества. Танцуя, птицы переговаривались на своем гортанно-картавом языке.

Медведица неподвижно стояла и смотрела на них, словно зачарованная волшебным танцем. Она даже забыла об охоте.

За много миль Кривошейка почуяла терпкий запах птичьего помета, издалека услышала ни на минуту не прекращавшийся гомон тысяч и тысяч пернатых. Она подходила к птичьему базару на мысе Блоссом, крупнейшему в Арктике. Взору ее открылись вплотную подступавшие к океану высоченные обрывистые скалы, сверху донизу испещренные террасами и террасками, уступами и уступчиками. На скалах не было снега, но они казались белыми от сугробов – гранит сплошь облепили птицы. Они прилетели со всего света и располагались колониями. У каждой колонии царили свои обычаи и законы.

Вот крупные кайры в строгих черных фраках. Самка откладывает только одно яйцо и поэтому оберегает его с особой заботой. Самец в неустанных трудах день и ночь: ловит в полыньях полярную треску – сайку и кормит свою подругу. Если подруге нужно отлучиться из гнезда, ее место тотчас занимает самец. С такой же заботой они выхаживают, пестуют птенца. В общем, крепкая семья. Переговариваются они по-вороньи – каркают.

Вот белые гуси. Вернее не найти пары. Они вместе всю жизнь; если гусыня погибает, гусак часто так и остается бобылем до конца дней своих. Гусак драчлив и по-змеиному шипит, отгоняя холостых самцов, но с подругой кроток и нежен. Птенца они пестуют целый год. А вот кулики, плосконогие плавунчики. В этой семейке все наоборот: серенький самец высиживает яйца и заботится о потомстве, а ярко окрашенная самка бездельничает и в любой момент готова наставить супругу рога.

В воздухе появилось арктическое чудо – розовая чайка, редчайшая птица. Нарисуй ее художник такой, какова она на самом деле, и не поверят люди, сочтут картину за плод безудержной фантазии. Ярко-розовая грудка и живот так и полыхают в солнечных лучах; головка и шея с тончайшим розовым оттенком – словно алая заря; спина и крылья серенькие, с благородным жемчужным отливом, клюв и ноги пронзительно-красные, а вокруг шеи ожерелье будто из черного бархата. Диво дивное парит над островом Врангеля…

А вот чистик, отличный ныряльщик и пловец. Достав со дна рачка, прежде чем приступить к трапезе, непременно тщательно прополощет его. Чистюля он. Чистик.

Закаркали кайры, пронзительно, как базарные торговки, закричали моевки и краснозобые казарки, раздались хриплые голоса беринговых бакланов. Самочки, сидя в гнездовьях, выбросили крылья, затолкали под живот любопытных птенцов, самцы, как по команде, взлетели. Кто нарушил покой птичьего базара? Бургомистр – огромная хищная чайка с загнутым клювом. Она не брезгует и вонючей падалью, но любимая ее пища – яйца и птенцы. Воздушный пират спикировал на землю, ударом мощного крыла сбил с гнездовья кайру, ухватил едва опушенного птенца и взмыл ввысь. Тело бургомистра дергалось в воздухе: он судорожно заглатывал лакомую добычу. Потом заходил кругами, вытянул книзу шею, высматривая, чем бы поживиться еще.

Но у птичьих колоний есть свои верные защитники – белые совы и соколы-сапсаны. Сидящая на зубчатой вершине скалы сова увидела разбойника острыми глазами, молнией подкинула свое ладное тело в воздух. Бой длился недолго. Вскоре бургомистр с разбитой головой кубарем покатился с высоты на каменистую косу. Сова опустилась рядом и с аппетитом позавтракала парным мясом.

Немало врагов у птичьих семейств, не из каждого яйца вылупится птенец. Вот кто-то скрывается за камнями, крадется на брюхе к гусиной колонии. Тощий, облезлый, остромордый, как бы весь в лишаях.

Ба! Да это же песец! Летом бесследно исчезает его роскошная голубовато-белая шубка, и он здорово смахивает на бродячую облезлую кошку. Песца вовремя заметила сова. Моргнула сердитыми янтарными глазами, неслышно снялась с кочки. С высоты она камнем упала на неудачливого охотника, вонзив в тощие жесткие бока когти-иглы, поднялась с ним в воздух. Затем выпустила живую ношу – бедняга хлопнулся на камни, взвыл от боли и с тявканьем, хромая сразу на обе передние ноги, заковылял в глубь острова. Гуси громко загоготали, благодаря защитницу сову.

При известной осторожности медведица могла бы спокойно жить здесь, кормясь яйцами, птенцами, а то и взрослыми птицами, потому что самочки, защищая родное гнездо, подпускали зверя почти вплотную. Ни белая сова, ни сокол-сапсан не смогли бы отогнать ее от птичьего базара. Но медведица не знала, какую серьезную опасность представляли для нее белые чайки, соединенные в большую стаю. Поодиночке этих птиц она видела чуть ли не каждый день – они питались остатками добычи зверя – и не обращала на них внимания. И сейчас Кривошейка безбоязненно, хозяйкой, углубилась в колонию белых чаек и принялась поедать беспомощных птенцов. В мгновение ока самки и самцы поднялись в воздух, сбились в плотную, непроницаемую массу. И живое облако, загораживая солнце, устремилось на незваную гостью. Птицы пребольно долбили клювами нос, лобовую кость, норовили выклевать глаза, рвали когтями шерсть, с ног до головы облили пометом. Медведица с рявканьем бросилась было в глубь острова, но белые чайки заставили ее развернуться и погнали к океану. Пернатые мстители не оставили ее в покое даже тогда, когда она переплывала широкий участок чистой воды, беспрестанно долбили клювами. Медведице пришлось нырять, плыть под водой, затем выныривать, чтобы глотнуть воздуха – при этом, спасая глаза, она закрывала их широкой лапой – и вновь нырять. Чайки улетели, когда зверь вскарабкался на кромку льда и убежал в торосы.

Да и не случись это неприятное происшествие, медведица через день-другой сама бы ушла во льды. Уж очень жарко ей было на суше в своей толстой шубе с длинной шерстью и густым подшерстком. На острове Врангеля в это время стояла невыносимая для нее жара – плюс четыре градуса.

Ближе к осени у Кривошейки испортился характер. Она стала капризной, раздражительной и агрессивной. Ни за что ни про что в кровь избила свою сверстницу, которая, повстречавшись во льдах, остановилась только посмотреть на нее. Когда Кривошейку постигала неудача в охоте, она с досады шипела, рявкала и колотила лапой по льду. У нее совсем пропал аппетит; чтобы поддержать свои силы, приходилось буквально заталкивать пищу в пасть.

Однажды что-то ворохнулось во чреве медведицы. От невыразимо сладостного ощущения сами собою подкосились ноги. Кто-то живой и настойчивый шевельнулся еще раз. Кривошейка растянулась на льдине, громко заурчала…

В середине сентября медведица вновь вышла к острову Врангеля. Суша была покрыта толстым слоем снега. Солнце уже не показывалось на небосклоне, лишь в полдень на два-три часа озарялся восток, хребты и сопки острова заливал малиновый свет. Скоро солнечный шар провалился в преисподнюю на долгие месяцы. Наступила полярная ночь. Птичьи базары опустели. На зиму птицы улетели в иные страны, где нет леденящего ветра и вдоволь пищи. Но по весне неведомая сила соединит их в стаи и вновь пустит в дальний путь на неприютный, но родной остров.

Только белая чайка да черный, словно обугленный, ворон остались здесь зимовать. Вообще-то метахлюк – черный ворон, – если верить старикам эскимосам, давным-давно был белым, как снег, как белая чайка. Тысячи лет назад Земля была покрыта мраком. Клюнул белый ворон черное небо – звездочка блеснула, клюнул еще – другая засияла. Расхрабрился и проклевал дыру с голову белого медведя. Вышло оттуда яркое солнце, на радость людям да зверям осветило Землю. Да вот беда: опалило ворона солнцем, черным он стал, словно головешка. Ни один эскимос не убьет эту птицу, даже слова ей обидного не скажет. Метахлюк – страдалец, священная птица…

Пернатых на острове осталось совсем мало, но зато появились тысячи моржей. Такого скопления исполинских клыкастых животных медведица ни разу не видела. Ржаво-коричневые, кирпичные, розовые, с налитыми кровью глазками, они лежали на каменистой косе вповалку и даже друг на друге, поводя толстыми вибриссами – усами, растущими из мясистой верхней губы. Мычание, рыки, визг, беспрестанное хлопанье ласт повздоривших самцов не умолкали ни на минуту. Животных донимали вши, спрятавшиеся в складках толстенной и твердой, как жесть, кожи, и они терлись телами о камни. За много миль лежбище издавало тяжелый, зловонный запах.

Медведица обошла моржей стороною. Однажды она по неопытности решила поохотиться на это клыкастое чудище и чуть было не поплатилась жизнью. Морж только с виду неповоротлив. В бою он неистов и дьявольски проворен; удар ласты страшен; поворот шеи – и опущенные бивни разят врага и сбоку, и сверху.