 |
|
Популярные авторы:: БСЭ :: Joyce James :: Азимов Айзек :: Толстой Лев Николаевич :: Горький Максим :: Лондон Джек :: Раззаков Федор :: Желязны Роджер :: Нортон Андрэ :: Станюкович Константин Михайлович Популярные книги:: The Boarding House :: Бурый волк :: Подземная Москва :: Обман :: Нет разбойников в лесу :: Справочник по реестру Windows XP :: Твин Пикс: Кто убил Лору Палмер :: Суперсыщик Калле Блумквист :: Вторая книга Паралипоменон :: Тварь в лунном свете |
Fuck'тыModernLib.Net / Мария Свешникова / Fuck'ты - Чтение (Ознакомительный отрывок) (стр. 2)
Я оделась и причесалась в стиле уединения. Романович, как всегда, изучил мой холодильник на наличие чего-то жизнеспособного, например бактерий, потом с лицом прожженного Казановы предложил подвезти. Я решила прогуляться по Университетскому проспекту, а потом, если устану, возьму такси. Алек опять будет кричать, что я курю в машине, а моя гордыня будет искать поводы, чтобы накричать на него. Я взяла с собой пару старых писем и учебник на случай, если загляну в институт. Интересно, а кто из нас большая дрянь: я, которая начала изменять на сроке три месяца «серьезных отношений», или Романович – со второго года? Только вот я сменила нескольких молодых людей, а он только две машины, оставив девушку константой. Думаю, оба. А еще мне противопоказано заходить в метро. По пафосным соображениям нашего поколения. А дойти получить права мне лень, ведь куда проще вытянуть руку и сесть на пассажирское кресло такси, или… Вот, как раз… Черного джипа BMW Х5… – Консерватория, двести! Я села в машину, где за рулем сидел Алек, только лет на десять постарше и чуть более состоявшийся в жизни, но черты лица, манера водить, руки, жилки, капилляры, выступающие на скулах, – один в один. Сцеживая взглядом асфальтовую поверхность метромоста, размышляла, кому звонить первому – психиатру, экстрасенсу или Линде – другие бы в это не поверили. Хотя насчет психиатра я не до конца уверена. Не успев доехать до храма Христа Спасителя, он свел брови и задал обычный для мужчины вопрос: – Мы с вами случайно не могли заниматься сексом? – Могли, но не занимались. Кондиционер можете включить? – стало жарко, атмосфера определенно накалялась. – Куда едете? – Почти в консерваторию. Он с каким-то саркастичным недоверием посмотрел на учебник по продюсированию и улыбнулся. Странный, непонятный, и от него доносится запах Armani. Иногда ты смотришь на человека и легко можешь представить его в других ситуациях, одежде, моментально рисуется его мимика, то, как он держит ручку и готовит кофе, тот, кого он может процитировать. А тут черный квадрат. И аромат Armani. – А вы куда едете? – Не поверите, туда же… (Действительно, что за вопросы я задаю.) На самом деле – коротаю выходной день. – От чего выходной? Он что-то развивал, и, судя по часам на руке, неплохо. Это был первый раз, когда я изучала руку мужчины на предмет кольца. Я начала копаться в сумке в поисках кошелька, который завалялся где-то между плеером и тетрадками. – Вы хотите дать мне визитку? – Неужели двести рублей – моя визитка? – Я вас умоляю. Неужели я возьму деньги? – он лениво отмахнулся. Давайте лучше позавтракаем. К черту эти встречи, музыку и утро. Это же куда более увлекательно. – Для кого что! Если судьба – еще встретимся! Интересно, а у нас будет секс? Я еще секунду поправляла сумку, тем самым пытаясь тянуть время, данное ему для того, чтобы он сказал то самое мужское «А вы мне не оставите свой номер телефона?» Попса, конечно, но лучше, чем молчание. Ясно, секса не будет. «Девушкам из высшего общества трудно избежать одиночества», но «Москва слезам не верит». Она вообще ничему не верит, как и Романович. Сев за деревянную лавку в курящем зале, я поняла, что насчет уединения сильно погорячилась, поморщила нос – оценила обстановку, набрала Карине и Насте, главное, чтобы они не расценили мой звонок как предложение устроить лямур а труа. Недавно я им рассказала, зачем люди ходят в «Кофеманию», ИМХО[2], конечно. На удивление, обеих заинтересовала перспектива встретиться. Но отнюдь не для лесбийского образования: первая хотела «Иль-Ниньо», вторая сэндвич «Баффало». Иногда мне кажется, что если бы не гастрономические ресурсы Москвы, люди перестали бы разговаривать друг с другом. И, правда, зачем говорить, когда можно жевать или сосать? Карамельки без сахара. Сестра приехала через двадцать пять минут. – Я уже заказала тебе «Иль-Ниньо», – сказала я, высасывая из стакана манговый айс-ти. Она чмокнула меня в нос. А я начала беседу, которую собиралась начать еще год назад. – Скажи, а ты нюхала кокаин? – Неа. Я так, дурь с опиумом, гаш с героином, фенозепам в четырнадцать. – А таблетки: цешки, эфки, ешки? – Нет. Бог уберег. Мне почему-то страшно захотелось выпить. На часах было десять. Я заказала «Маргариту». – А как тебя увезли в клинику? – Мама утром сказала, что ее кадровик попал в беду и надо поехать помочь. Я ничего не поняла, пока на вывеску не посмотрела. А дальше вышли санитары и меня унесли на анализы. – Ты дралась, сопротивлялась? Я бы точно между ног санитару заехала. – За что и получила сутки в карцере. Потом ко мне вошел врач и психолог. И после пары часов я поняла, что делать не хрена. Попросила маму привезти плеер и пару книг. – А что в МГЮА не поступила, не жалеешь? Какие баллы набрала? – Не знаю, я так и не стала выяснять. Я сочинение писала, бухая в дерьмо. – Слушай, а что у тебя в крови нашли? – Не важно. Мне звонить адвокату? – собрав кудрявые каштановые волосы в хвост, она попыталась перевести наш разговор в шутку. – Все. Молчу. Просто интересно же. Не каждый день любимая сестра – наркоманка. Я произнесла это с наигранной гордостью. Привет Станиславскому. – И слава Богу. Богу слава не нужна. У него и так потрясный PR. Приехала Настя. – Только что видела машину Романовича, – сказала она, снимая с себя огромный шарф Louis Vuitton. Все сегодня под «Кофеманию» одеты. Все жаждут хорошего секса. Настя была единственным человеком, который был в курсе наших последних замутов. Она видела Алека пару раз в жизни, но, слышав не раз нашу историю, могла вслепую нарисовать фоторобот, составить психологический портрет и отметить галочками на карте Москвы места его обитания. – Романович? – удивилась сестра, которая думала, что мы уже года два как не общаемся. – Я его видела, – сверившись с циферблатом на руке Карины, – два часа и три минуты назад… – Да ладно? – Настя позеленела от желания знать подробности. – А он все еще с этой, как ее… Ну, эта… Блин. – Да, он все еще с Жанной. – А вы с ним что, прости, делаете? – удивленно спросила Карина, которую всегда привлекали особи, появляющиеся в моей постели и на стиральной машине. Женской дружбы не существует. – Это просто секс. Ничего личного! – ответила я, залпом допивая свою «Маргариту». – Ваше здоровье. И тут я задумалась, почему мы постоянно друг от друга скрываем факты? Что может изменить маленькая подробность о случайном сексе или веществе в крови? Неужели эти мимолетные ошибки могут заставить нас перестать уважать друг друга? В заключение встречи я стала развивать свою новую глупую мысль, которая принесла мне сто евро за десять тысяч знаков и одну фотографию из архива Линды. – По опросам журнала Elle, мужчины считают самым сексуальным, когда у женщины французский маникюр. И знаете почему? Потому что ноготь овальной формы напоминает прозрачный презерватив после эякуляции и подсознательно ассоциируется с наслаждением. – А у меня с оргазмами неразрывной цепочкой связан запах старого доброго Armani Aqua di Gio. Не потому, что я давно не испытывала оргазмов, а потому, что память у меня хорошая. Наш смех был прерван нервным вибрированием Настиного телефона. Интересно, как можно серьезно относиться к аппарату связи, где в режимах есть забавная функция «вибратор», которая периодически заедает. Но мы знаем, что делать – положить в карман джинсов и получать удовольствие от поломок систем и сбоев вызова. Настя помрачнела и несколько раз переспрашивала у собеседника: «Это шутка?» – Бред какой-то, звонит девушка моего брата и говорит, что они с отцом поехали разбираться с ребятами из класса, которые с оружием. Чушь. – Да ладно? Где? – Во дворах Плющихи. Алина плачет. Настя вскочила, положив тысячу рублей под пепельницу. Мы решили поехать с ней, какой бы злой шуткой все это ни оказалось, сейчас ей страшно. Мне тоже было не по себе. Ее брат учился в моей первой школе на «Парке культуры». Я до сих пор помнила имена всех учителей, и иногда, оказываясь неподалеку, проходилась по школьному двору – вспоминала, как в первом классе мы верили, что за электроблоком живет Мумия. Сейчас все стало по-другому – ученики редко ездят на метро, и предметы понтов у них – кто на какой машине приезжает и у кого криминальнее водитель. Настин брат ездил в школу последние полгода на CLS[3]. Это круто, поверьте. Мы выбежали на Большую Никитскую. Настя, в отличие от своего брата, передвигалась на своих двоих, иногда ногах, иногда бровях, иногда – на своих мужчинах. Ее свободный и потому круглосуточный график работы в мужском глянцевом журнале многое объяснял. – Когда тебе надо куда-то срочно приехать – такси поймать почти невозможно за любую сумму, – прокричала я на ни в чем не повинную девушку в скромном Nissan Micro оранжевого цвета. Спустя десяток Настиных нервных всхлипов старая белая «Волга» дала задний ход, и мы плюхнулись на заднее сиденье, которое напоминало диван в занюханном клоповнике. Но нам сейчас было не до кожаного салона. Ее телефон звонил снова и снова, девушка брата, рыдая, рассказывала про какие-то деньги, кокаин. И это в восьмом классе?! – Позвони папе, – посоветовала Карина. – Трубку не берет, я уже пробовала. Она говорит – это недалеко от церкви, там дом снесли и пустырь небольшой. Мы подъехали к дворам гематологического центра. Пока Карина расплачивалась, мы с Настей бежали по лужам, между забором и старым желтым двухэтажным зданием, толком не понимая, куда именно – но ноги вели сами. Послышался визг машин, на Пироговку вылетело несколько тонированных четырехколесных ангелов смерти. Было уже поздно. Отец и сын лежали в грязи, крови и жиже, уцелел только охранник, который держался за простреленное плечо и прикрывался дверью машины. Это был первый факт насильственной смерти в моей жизни. Так вот – смерть теперь будет вечно пахнуть дождем, осенью и ванильными сигаретами. Настя ледяными и жесткими пальцами набрала 112 и сообщила о случившемся. На земле цвета сентября были следы от шин. На грязи – тела. А на небе много-много птиц, которые летят куда-то на юг, подальше отсюда. В руках Настиного брата «Оса». А внутри – семнадцать пуль Иж-71. Рядом все так же текла жизнь, ничего не нарушилось – с такой же скоростью бежало время, такими же траекториями ходили люди, прохожие, в двух метрах от чужого горя. – Что ты там так долго копаешься? – рявкнул сопящий мужчина на своего сына. – Задумался на минутку… Пап, а почему птицы улетают от нас? – Им холодно! – Мне тоже холодно! – Будешь долго копаться – вымрешь, как мамонт. Холод – вот он, убийца, от морозца на сердце есть только одно лекарство – воспоминания. Строгий отец взял сына за верх серого пальто и потащил в машину, кряхтя себе под нос, сплевывая накопившуюся за гнев слюну вправо и жалобно потирая отросшую щетину левой рукой. Вот он – мужчина «Мальборо». Добродушный такой – подавленный властью матери, отсутствием отца, неумением строить семью и быт, он пытается вырастить сына. Забивая молотком в грязный асфальт. Какие прекрасные птицы! Какие долгие пути молчания, когда каждое утро просыпаешься и ищешь, ищешь слова, трешь камнем о камень в надежде получить огонь, а пальцы на ногах, промокшие в слезах, замерзают, и вот – ты уже не больше, чем мамонт под покровом льда. Чудесные были мамонты, наверное, потому что были. Чудесная Настина семья. А моя существует. Формально. Есть ничего не стоящие факты: регистрация брака, свидетельство, прописки и телефонные номера в базе МГТС. Но я не помню совместных завтраков и пледов – вместо мамы меня кормили соседние рестораны, а папа с годами все больше походил на банкомат. Он считал, что безграничная свобода скорее сделает из меня человека, чем тепло и забота. Такие глупости его органайзер не предусматривал. А за мной с самого детства следит холод. Ему нравится наблюдать. И тихо посмеиваться. Во власти отчуждения. Под натиском промозглых ветров. * * * Я сидела дома у Насти и периодически вызывала скорую для ее матери. Тетя Элла была самой нежной и заботливой женщиной на земле, из-за таких хотелось создавать семью. С их квартирой у меня всегда была фатальная совместимость – засыпая в тепле, я просыпалась в добре. Это был идеальный дом, но, похоже, нет ничего идеального в этом мире. Оказалось, основной причиной разборок была сумма тысячи в две долларов, на которую спорили юные правонарушители, воруя ежедневно по несколько купюр из сейфа. Говорят, свобода – это деньги. Это очередная гнусная ложь. Леша, Настин брат, должен был по условиям спора пронести в ночной клуб настоящую гранату, но заменил ее муляжом и должен был расплатиться. Он решил отстаивать свою правоту, говоря о том, что «настоящая она была или нет – секьюрити так бы сразу не разобрались, однако он прошел». Когда после третьего предупреждения он не изменил точку зрения, они взяли Алину, его девушку, учащуюся в восьмом классе, и выкинули за тридцать километров от МКАДа без туфель и телефона, она изрезала ноги в кровь. Пьяные менты приняли Алину за проститутку, лапали полночи на заднем сиденье, дочь депутата Государственной Думы. Настин брат, воспитанный в высшем понимании рыцарства, пошел просить помощи у отца, но тот не понял всю серьезность ситуации, посмеялся и шутки ради поехал играть в войну. Такие теперь игры. А еще Алина выходила на переменах нюхать кокаин. Вот она – дорога из Барби в шлюхи. Мне стало жалко всех сразу, но больше всего тетю Эллу, винившую себя в том, что не смогла воспитать сына. Теперь это было неважно. Уныло пришел следующий день, за ним еще один и так по календарю, не в силах перепрыгнуть ни одного числа. Fuck’ты & fuck’и Проверка баланса показала, что надо ставить крест на разговорах с прямыми номерами, ночных переписках, которыми я сильно увлеклась, заболев после похорон. Два закрытых гроба несли по Ваганьковскому кладбищу, кажется, это был очередной отголосок девяностых годов или новая волна двухтысячных. Десять лет назад все боролись за свободу предпринимательства и слова, отменяли цензуру и экстренно приватизировали все что ни попадя, прерываясь на отпевание старых друзей, и сочиняли странные анекдоты: «Заходит бандит на отпевание брата. Выходит из церкви и говорит окружающим: „Рубаха у него, конечно, нечто – золота несколько килограммов, крест – такого даже у Михалыча не было, одно непонятно – чего у него из барсетки дым идет?“» А мы были маленькие и привыкшие к отстрелу банкиров в девяностые. Прошло время – и мы начали говорить о том, что живем в свободной стране. Но если доступ детей к оружию и деньгам и есть та самая свобода, то о чем мы говорим? Многие даже на похоронах осуждали действия погибших, но никто из них, похоже, так и не понял, что мы до сих пор расплачиваемся за свободу, которую так жаждали наши родители, держась за руки и шагая кругами около Белого дома. А тем временем в Москве лили дожди. И в подъездах кирпичных домов пахло сыростью, а в квартирах висели топоры воспоминаний, раскалывающие привычную жизнь. А что такое воспоминания? Это ветер, его порывы, стремящиеся в объятия настоящему, озноб, стихия, страстно вовлекающая вглубь себя, шепот небес, качающий необузданные зимним холодом деревья, и повод поиграть с прошлым в салки-догонялки. Каждое воскресенье я училась рисовать – у меня в институте надо было выбрать факультатив. Линду я сюда привела за компанию: она учится на дизайнера – а значит, будет за меня протушевывать академию и царапать карандашом 2B эскизы. Занимались мы у достаточно известной художницы Киры Макеевой, которая с завидным постоянством выставлялась в ЦДХ и Новом Манеже. Кира жила в переулках Арбата, как положено художникам, в Староконюшенном переулке, как подобает светским львицам, и на пятом этаже, как и я. Мы сидели в огромной комнате с белым ламинатом и руками в оранжевых перчатках выводили на холстах прикосновения. Из окна неровно падал свет, ломаясь от матерчатых и многогранных, как вишневая слойка, штор. Вдруг Линда нарушила эту тишину… – А сколько вам лет? – Во-первых, тебе, а во-вторых, тридцать три, – ответила Кира на нескромный вопрос Линды. – А сколько из них вы рисуете? – Несколько. Была у меня одна странная встреча, после которой захотелось выразиться цветовой гаммой. Я смотрела на Киру и видела в ней железную выдержку, казалось, ни одна эмоция не может поколебать ее аристократичной стати. Ни слезы, ни улыбки, сильно оголяющей зубы, ни даже серьезного ругательства. А еще она стряхивала пепел в подсвечники: – …Знаете, что самое обидное? Что работы больного или мертвого художника поднимаются в цене… А памятник при жизни ставят только за очень большие деньги. Потому как пока ты жив – ты можешь объяснить свои работы. А творчество не терпит объяснений. Я нарисовала любимое число и пару закорючек, спрыснув серебристым ядом из баллона алкидных смол. – А еще мы сегодня пораньше закончим. Вы меня простите, у меня разговор серьезный намечается. Бывший муж есть бывший муж. Кира ключами открыла шкаф, встроенный в нишу. На весомой связке висело около десяти брелоков «Месяц чистоты и душевного покоя». Такие же, как у моей сестры. В моих глазах было ярко выраженное недоумение, а в Линдиных – чизкейк и латте, а поскольку мы были в трех домах от «Шоколадницы», ее было не удержать. Да и пусть ест, на радость целлюлиту. Романович не звонил почти неделю. Я написала пару сообщений, но они были оставлены без ответа. Это был основной принцип нашего отсутствия отношений. Мы постоянно перекидывали мяч права хода из рук в руки. Каждый из нас не хотел отпускать эту возможность, которая выливалась в звонок и потенциальную встречу. У нас были свои места. Нет, мы не скрывались, просто зачем зря обрекать себя на объяснения, что мы делаем вместе. И потом, мы оба с кем-то встречались. Иногда ты можешь год быть с человеком, а потом каким-то знаком или волей судьбы приходит сознание, что он – просто наличие, безэмоциональное свидетельство, прикрытие одиночества. И зачастую больше трогают приходящие, чем присутствующие. Алек давал мне возможность находиться в состоянии вечного флирта с хорошим сексом и без всяких обязательств. Моментная искренность все равно перемежалась какими-то упреками, потому что никто не был готов поставить точку. Мы постоянно играли. Однажды я написала ему sms, после всего нескольких тяг хороших шишек. «Слушай, представляешь, вот будет мне под тридцатник. Напишу книгу. А тебя попрошу сделать обложку. Хотя нет, ты, как всегда, сделаешь не так. Мы будем ругаться. А потом я все сделаю сама. А ты обидишься». Вот так я умудрилась съязвить, хотя пока не написала и главы, а он сделал не один десяток обложек глянцевых журналов. Александр Романович. Я рассказала об этом Линде. Она предосудительно посмотрела на меня и спросила: – А чего ты хочешь от него? – Да это так, случайный промежуточный секс. – Промежуточный происходит от «промежностей» или по временному промежутку «до хрена лет»? – Нет, потому что мы всегда где-то между, но никогда вместе. – Никогда не говори «никогда»! – Ты что, умная стала? Лучше подари мне карликового пинчера! – Ладно, на день рождения, так уж и быть, потрачусь. Я встречалась с Кириллом. И изменяла направо и налево, потом прямо, назад и еще раз налево. Он просто был. Я отзванивала раз в два дня, еще пару вечеров проводила в кино-клубно-гостевой среде. Но ни один миллиграмм моих мыслей ему не принадлежал. Это было просто наличие. Fuck. А с другими был FUCK, и это нравилось больше. Видимо, что-то поменялось в этом мире, эмансипация переставила нас всех местами, и теперь все дружно пытаются разобраться, кто же из нас Ж, а кто М, а может, мы все правда животные и руководствуемся основными инстинктами. Я лично выбираю мужчин по запаху, может, просто чую хороший генофонд. Вдруг Линда замолчала, сделала еще пару глотков и выдала мне то, чего боится каждая девушка. – Я беременна. Я поперхнулась жасминовым чаем и позеленела в тон содержимому чашки. Вот вам и непринужденная беседа. – В среду я делаю аборт. Ты пойдешь со мной. Линда встречалась с Глебастым больше двух лет, но закончить свою беззаботную жизнь в двадцать три ей не хотелось. – А Глебастый что говорит? – Он ничего не узнает. Ясно? Lick’видация последствий В среду ровно в девять утра за мной заехала Линда, и мы отправились по назначению. У нас был ровно час до вычищения ее организма от еще одного, кстати, живого, организма. Мне впервые стало не по себе. Будучи девочкой, я миллионы раз проигрывала, как приду к предмету своей любви и сообщу, что залетела, и мы вместе, держась за руки, пойдем решать нашу общую проблему. Только я и не подозревала о том, что десять недель воздержания – это самый мелкий fuck’тор на пути lick’видации этой проблемы. Я решила провериться на всякую нечисть, благо от детовторжения меня защищал «Мерсилон». В регистратуре я оплатила еще не оказанные мне услуги и направилась к кабинету милой рыжей гинекологички. Самое противное – это отвечать на вопросы: – Сколько у вас было половых партнеров за последний год? Я им что, математик, что ли? – Семь. Пусть будет так. – Вы занимаетесь вагинальным сексом? Как они усложнили. Перевожу. Вы трахаетесь? – Да. Интересно было бы посмотреть на девственницу, которая отдается лишь бэксайдом[4] и губами. Оральным? – Да. – Анальным? – Нет, – с гордостью ответила я. И действительно – хоть в каком-то месте я девственница. А было бы забавно, если в конце этого допроса она подключила бы меня к детектору лжи и задала самый серьезный вопрос: – Вы много соврали? Врачам врать нельзя! Но я придерживаюсь другого принципа: «Если нельзя, но очень хочется, то можно». Конечно, не в этом вопросе. Я села в кресло, медсестра нажала на педаль и меня подняли на высоту полутора метров. – О чем думаете? – спросил доктор. – О том, кому первому отрывать левое яичко, если у меня что-то обнаружат. – А что, много вариантов? – немного с издевкой спросила рыжая. – Да так, порядочно. Я не порядочная, только учусь. Через сорок минут сообщили о трех несерьезных инфекциях и прописали множество лекарств и две недели воздержания. Я вернулась в холл, где сидела Линда и, уставившись в аквариум, бормотала что-то невнятное. Она ковырялась в ключах от машины, иногда вырывая ниточку из рукава черного свитера, мрачная в своем обличии, распространяя эту тусклость даже на воздух. Она выдохнула и пошла в сторону кулера. Смешала горячую и холодную воду и выпила залпом, смяв до изнеможения белый стакан. – Хочешь, уйдем отсюда? – я сказала это таким тоном, как будто предлагала собственному ребенку сброситься в ущелье Высоких Татр. – И что дальше? Нет, все нормально! – Как знаешь. – И, пожалуйста, не говори о детях! – Как скажешь. Она зашла в кабинет. Меня оставили в небольшой комнате между операционной и санузлом, с унылым видом на Ленинский проспект. Я листала Marie Claire, читала интервью с ведущей Татьяной Гарнидзе. Тем временем Линду переодели в белую одноразовую рубашку, погладили по плечу, с состраданием и немного осуждением посмотрев на ее отвердевший, но еще плоский живот и увеличившуюся грудь, положили на кушетку, с одной стороны представляющую собой гинекологическое кресло. К ней подошла медсестра и пережала жгутом руку. Потом взяла маску и нежно спросила: – Будем спать? – Буду спать. Маска перенесла в ее дыхательную систему нужное вещество, игла – в кровь анестезию. А трубка, создающая вакуумное пространство, расширяя нужное отверстие на двенадцать миллиметров, высосала из матки плод. Вскоре Линда проснулась, но ей потребовалось еще несколько часов, чтобы заново научиться контролировать тело, и опорно-двигательный аппарат начал свою привычную работу. Ее не покидали мысли о том, как сестра вынесла судно, где среди крови и жижи различались остатки живого организма, по срокам пола еще не было – но вот туловище и голова уже приобретали знакомые формы, немного напоминали гуманоида, сотканного из чувств двух людей. Это был ее ребенок. Странно, моя подруга – убийца. Я никогда не буду делать аборт. Через тридцать минут мы вышли к машине: Линда, переминаясь с ноги на ногу и чуть держась за живот, закутавшись в твидовое пальто и прикрыв глаза солнечными очками, а я – уныло хватая длинные рукава, иногда пальцами поглаживая запястья. За рулем сидел водитель Настиного брата, чудом оставшийся в живых после того злосчастного утра. – У меня на всю жизнь выработалось отвращение к звукам пылесоса. – И что теперь? – Три дня лежать и не вставать. Прописали курс антибиотиков. – У тебя они есть или мне заехать купить? Она протянула мне свою кредитку и хотела написать PIN-код, но я остановила. – Я куплю все, не переживай. Меня мучила совесть, что не отговорила Линду. Я хотела бы крестницу – покупать ей платья, ходить гулять, и пусть все думают, что я мама, маленькое существо поеживалось бы в коляске и корчило необдуманные рожицы. Прочь! Прочь такие мысли. Настя приехала пожить с Линдой эти три дня, пока ее мама восстанавливалась в Карловых Варах в отеле «Imperial». Я приезжала каждый вечер и привозила фильмы и журналы, проверяя, чтобы не показывали людей до восемнадцати и вырывая все картинки с детьми. А еще Глебастый предложил ей выйти замуж. Она сказала, что не сейчас. Наврала ему про молочницу, из-за которой придется воздержаться от близкого контакта. Он ей верит, от этого становится не по себе. Если ты доверяешь – тебя обязательно обманут. Аспирин со льдом и лимоном Наступило бабье лето. Не вовремя как-то. Я лежала на диване у Линды и переключала каналы, пока, наконец, не наткнулась на «Весь этот джаз». В обнимку с подушкой, Настей, покусывая сережку на ее ухе, и телефоном, в котором послышался знакомый голос Романовича… – Привет! Вот скажи, если я буду болеть и тихо помирать, ты приедешь? – Приеду, с аспирином и витаминами, – сказала я, не выпуская сережку изо рта. – А ты сразу приедешь? – Да, по дороге купив DVD и малиновый торт. – Тогда я спокоен за свою жизнь. Ладно, давай. И повесил трубку, нажав пальцем одну кнопку на телефоне и какой-то рычаг возле моих позвонков. А наутро я сидела на работе, которой почти не было, в ожидании того, что она появится или я просто уеду домой. Был застой, несколько тендеров, в которые мы играли, и одни съемки ролика M&Ms, намеченные на конец месяца. Я поднялась к сестре, она работала секретарем, и предложила попить чаю. – Слушай, а с тобой вместе в клинике не лежала такая женщина Кира Макеева? – Маш, это конфиденциальная информация, и я не в праве ее разглашать. Считай мой ответ утвердительным, но прошу – никому ни слова. – Могила. А с чем у нее были траблы? – Кокаин, амфитамины, спиды. Прикольная тетка. Все время рисовала. Она с дикой депрессией загремела. Передоз, кажется, был. – Я у нее живописи учусь. – Да ладно? И как? – Нарисовала картину «Секс на иврите», цифра семь да пара закорючек. Я вышла на улицу. Офис находился на Новослободской, недалеко от здания центрального ГИБДД, рядом с парком. Вышла Мила и начала полуприказным тоном что-то балаболить по телефону про поворотный круг, широкоугольник и аррифлекс. И попрекать весь мир во властности; из ее уст это звучало, скажу прямо, довольно похабно. А в остальном было прекрасное октябрьское утро, которое хотелось смаковать, пока оно до конца не растворится в настроении с нотками романтики и ритмом желтых листьев, тихо падающих с огромных тополевидных махин. Раздался утренний звонок Алека. Он редко звонил. Но звонил все-таки. – Привет! – Привет-привет! – Я заболел, – гордым и довольным голосом сообщил он и даже покашлял. Так глупо и так замечательно. – Ну что же, жди! Забрав вещи и придумав небылицу про экзамен, я выбежала из душного продакшна и поймала старое белое такси… Купила малиновый торт и «Молчание» Бергмана. Алек беспробудно звонил весь путь, постоянно спрашивал, где я, и что-то сопел, но был доволен и рад. И утро до конца растворилось в моем настроении. Мне было приятно минорно. Светлая грусть, когда кажется, что так красиво уже никогда не будет. И это все, что есть. И это было. Я набрала код, пешком поднялась на четвертый этаж. Дверь была открыта. Он лежал на диване и пил аспирин. Через трубочку и с лимоном. – Аристократ, – я сказала это с такой добротой, что самой стало страшно. Может, я тоже заболела? Мы сидели на солнечной кухне и пили чай. Он ел торт. А я вообще мало ем. Я потрогала губами его лоб: – По-моему, температуры уже нет. – Я столько лекарств выпил… – Ты уверен, что она была? – Да не было ее. Я просто хотел тебя увидеть. Иначе ты бы не приехала, мне пришлось бы тебя уговаривать, просить и делать всякие глупые вещи. – И… – Ты бы смеялась. А я, может быть, даже закурил. И ты была бы виновата. – Как ты повернул… – Ага, я такой. – Пошли в гостиную поваляемся. 1, 2, 3 |
|||||||