Боли не было, была странная слабость и зуд на руках и на теле. Светка открыла глаза. Над ней нависала огромная хирургическая лампа, похожая на летающую тарелку. Лампа едва светилась, давая минимум света. Осторожно повернувшись на бок, Светка спустила на пол ноги и только потом, упираясь в кресло руками, поднялась сама. Перед глазами все плыло. Сколько времени прошло, как она попала сюда? Сохранились лишь обрывки воспоминаний, заполненные то ужасной болью, то неземной негой. Увидев, что она голая, Светка взяла с кресла простыню и завернулась в нее. Голова немного кружилась, но это было даже приятно. Как после шампанского. Возле стены, под огромным зеркалом, на водяном матрасе спал парень, лицо у него было спокойное, даже умиротворенное. Он улыбался кончиками губ. Симпатичный парень. Почему-то она была уверена, что он ее любит. И не просто любит, а боготворит. Опираясь на кресло, она подошла к зеркалу, занимавшему всю стену.
      Приглушенный свет освещал сзади ее закутанную в простыню фигуру. Пошатываясь от слабости, она вернулась к креслу, развернула лампу и снова взглянула в зеркало. Зрение постепенно прояснялось. Светка опустила глаза и с удивлением посмотрела на свои руки. Дыхание у нее перехватило. Медленно, словно преодолевая страх, она распахнула простыню… То, что она увидела в полутьме, поразило ее.
      – Это я, – собственный голос показался ей чужим, тонким и слабым, как у заболевшего ребенка.
      Груди превратились в полураскрытые бутоны роз, подрагивавшие тонкими красноватыми лепестками. На каждом бутоне сидела стрекоза, покачивая прозрачными, блестевшими нитками золота крылышками.
      Пальцы разжались и простыня сложилась у ног мягким снежным сугробом. Она снова посмотрела в зеркало, потом, словно не веря глазам, провела пальцами по телу, ощупывая покрытые сухой корочкой поблескивающие золотом длинные шрамы. Светка покачала головой.
      – Это не я, это сон. Это не могу быть я…
      Кончики пальцев онемели. Она шагнула назад, приподнимая руку, словно желая оттолкнуть от себя чужое тело, и, теряя сознание, упала на пол, опрокинув медицинский столик.
      Разбуженный звоном раскатившихся по кафелю инструментов, Дима привстал на матрасе. Увидев лежащую на полу девушку, он на коленях приблизился к ней. Она лежала немного на боку, раскинув руки. Ее рассыпавшиеся волосы казались продолжением золотой паутины. Едва касаясь нежной кожи, он провел пальцами по ее телу, следуя контурам бедра. На глаза навернулись слезы. Он закрыл их. Из уголка глаза выскользнула слеза и, щекоча пробежав по щеке, исчезла на губах.
      – Я буду молиться тебе. Мы все будем…
      Он счастливо улыбнулся, ощущая на губах соленую влагу.
      Знакомый голос возник как всегда ниоткуда.
      – Ты прав, мы все будем молиться ей. Но сейчас ей плохо. Помоги ей войти в наш мир спокойно и безмятежно.
      Дима вытер ладонями слезы и, отыскав шприц, сделал Светке укол. Она не очнулась, только разгладилось нахмуренное лицо. Потом он выдавил на ладони прозрачный гель и стал растирать ее тело, осторожно поглаживая заживающие рубцы.
 
      «Газель» погребальным костром полыхала посередине проезжей части. Черный дым отогнал толпу любопытствующих зрителей на приличное расстояние. Послышались сирены приближающихся пожарных машин.
      Джип, ударивший «Газель» в борт, исчез, словно испарился. Пожарные расчеты, разматывая шланги, отогнали толпу еще дальше. По огню ударили пеной, и он на глазах стал пропадать, словно прятался под землю.
      Второй на место происшествия прибыла «скорая помощь». Водитель маршрутки, через слово матюгаясь, пытался объяснить врачам причины аварии, хотя им они были явно неинтересны. Волохова бегло осмотрели, протерли лицо и слегка обгоревшие брови спиртом. От приглашения проехать в больницу он отказался. Подоспела съемочная группа какого-то телеканала. Корреспондент с микрофоном наперевес с ходу устремился к лежащему на носилках водителю «Газели». За ним поспешал оператор с камерой на плече.
      – Мы находимся на месте очередного ДТП, которые, увы, так нередки на московских улицах. К сожалению, есть пострадавшие, – зачастил корреспондент, делая озабоченное лицо. – Крупным планом лицо водителя, – скомандовал он оператору и сунул микрофон шоферу под нос, – Скажите, кто виноват в аварии? Вы сегодня употребляли спиртное? У вас сломана одна нога или сразу две?
      Водитель приподнялся на носилках и жестом попросил поднести микрофон еще ближе. Корреспондент услужливо шагнул вперед.
      – Пошел ты на х…!!! – гаркнул побагровевший от злости мужик, – гондон штопаный. Дайте хоть сдохнуть спокойно, кровососы поганые…
      В толпе заржали.
      – Видимо пострадавший еще не совсем оправился от шока, – прокомментировал речь водителя проворно отскочивший корреспондент.
      «Скорая» забрала пострадавших и, включив сирену, умчалась. Свидетели происшествия потихоньку расходились – никому не хотелось терять время в милиции. Водитель трейлера, набивший солидную шишку на лбу, сидел в кабине, поджидая гаишников. Волохов смешался с любопытными и, потихоньку выбравшись из толпы, зашагал домой. Пакет с книгами не пострадал, только в нескольких местах пластик расплавился от попавших брызг горящего бензина. Поймав частника, Волохов назвал адрес и облегченно откинулся на сиденье. Еще раз пронесло, но так долго продолжаться не может. Рано или поздно он не успеет среагировать на опасность.
      Водитель старенького «Москвича» долго принюхивался. Потом, косо взглянул на Волохова.
      – С пожара, что ли?
      – А вон, видел, «Газель» горит? – Волохов ткнул пальцем через плечо.
      – Да, видел. Ну, горит и горит. Чего ж теперь, самим в огонь прыгать?
      – А народу-то сколько! Всем интересно.
      – Интересно в женской бане, – отпарировал водитель.
      – С этим, конечно, не поспоришь, но говорят: интереснее всего наблюдать за горящим огнем, бегущей водой и за тем, как работают другие. Нет?
      Водитель хмыкнул и согласился.
      Из дома Волохов позвонил Александру Ярославовичу и рассказал о том, что увидел в квартире отца Василия и о дорожном происшествии. Тот долго молчал, потом, тяжело вздохнул.
      – Слушай, Павел, а ты не подумал, что он знает, где ты обитаешь?
      – И что делать? Опять в лесу жить? Нет уж, благодарю покорно. Все-таки в квартиру попасть сложнее, чем захватить врасплох в лесу. Тем более что следуже практически не ощущается.
      – Ну, как знаешь, – Александр Ярославович опять вздохнул, – отдыхай пока.
      – А с книгами что?
      – Мне надо подумать. Завтра я тебе позвоню.
      Волохов умылся, отключил телефон и, развернув пакет, прошел в кухню. Разложив книги, он решительно подвинул табуретку и уселся за стол.
      – Отдыхай, – пробормотал он, – а Светка?
      Спать он лег далеко за полночь, так ничего и не почерпнув из мудрости средневековых теологов. Проверил, заперта ли дверь, подставил под ручку стул и, усмехнувшись жалкой баррикаде, плюхнулся в постель. Простыни, казалось, еще хранили тепло Светкиного тела. Волохов закрыл глаза и постарался побыстрее заснуть.
      Александр Ярославович позвонил на следующий день ближе к вечеру и назначил встречу на площади Тельмана возле памятника. Дома сидеть надоело, и Волохов пришел пораньше, купил банку пива и устроился на мраморном бордюре под фигурой вождя немецкого пролетариата. Вокруг слонялись будущие студенты МАДИ. Осенью те из них, кто поступит в институт, оккупируют площадь вокруг памятника со спокойной уверенностью, что именно здесь можно спокойно выпить пивка, не оглядываясь отлить в ближайших кустах, закадрить сокурсницу или перехватить денег до стипендии. А пока, нервно переходя от группы к группе, абитуриенты выясняли, кто куда поступает и кто из приемной комиссии лояльно относится к молодежи. Волохов прислушался к разговорам.
      – …да ты что, Семеныч – зверь! Валит всех подряд.
      – А Лидия?
      – Девок не любит, а с пацанами более-менее.
      – …эх, надо было на лапу дать!
      – Так и сейчас не поздно.
      – Знать бы кому…
      Черная «Волга» остановилась напротив памятника в назначенное время. Александр Ярославович вышел, скептически огляделся и махнул Волохову рукой, приглашая в машину.
      – Здесь поговорить не дадут, – пояснил он, – садись вперед.
      Волохов устроился рядом с водителем. На заднем сиденье, рядом с Александром Ярославовичем примостился тощий пацан с длинными завязанными в хвост волосами и в черной рубашке, застегнутой под горло. Мягкий, еле заметный пушок на щеках свидетельствовал, что бриться он еще не начал.
      Проехав здание МАДИ, свернули в ближайший переулок.
      – Павел, познакомься, – сказал Александр Ярославович, – это Иван. Вы будете работать вместе.
      – …
      Волохов обернулся. Парнишка, хлопая длинными ресницами, доброжелательно смотрел на него теплыми карими глазами.
      – Что молчишь?
      – Можно вас на пару слов, – сказал Волохов, выбираясь из машины.
      Они отошли на несколько шагов.
      – Что это значит?
      – Это значит, Павел, что он проведет обряд изгнания, а ты ему обеспечишь для этого все условия, – жестко сказал Александр Ярославович.
      – Это же мальчишка!
      – Он рясофорный монах, он знает четыре языка, в том числе латынь, он изгоняет бесов одним наложением рук!
      – Вы не представляете…
      – Я прекрасно все себе представляю, Волохов. Именно поэтому я выбрал его. Священники – народ подневольный. Здесь, в Москве, строжайшая вертикаль церковной власти, бюрократия не хуже, чем в Думе. Ни один священник не сможет отлучиться без согласия начальства. Иван из дальнего монастыря, игумен отпустил его без лишних вопросов, взяв с меня слово, что с ним ничего не случится. И я дал ему слово!
      – А я нет, – резко сказал Волохов. – Я сам под ударом, а вы мне предлагаете еще мальчишку сопливого…
      – Все, Волохов, разговор окончен, – Александр Ярославович отошел к машине, наклонился и постучал в стекло.
      Парнишка неловко вылез из «Волги» и встал рядом с ним, тиская в руках полотняную сумку. Черные мешковатые брюки болтались на тощих бедрах.
      – Ну, здравствуй, – Волохов обреченно вздохнул и протянул руку.
      – Здравствуйте, – ладонь у паренька была хрупкая, как елочная игрушка.
      – Говорят, ты языки знаешь?
      – Да, – Иван покраснел и опустил глаза.
      – И бесов изгоняешь?
      Паренек покраснел еще сильнее.
      – Несколько раз у меня получилось.
      – Вот что, молодые люди, – сказал Александр Ярославович, – дел невпроворот, так что познакомитесь в процессе работы.
      Сев в машину, он захлопнул дверцу, но, подумав, опустил стекло.
      – Волохов, подойди сюда. Отвечаешь за него, понял? – сказал он, понизив голос.
      – Я и так за все отвечаю! Давайте, валите все на меня, беззащитного, безответного…
      – До свиданья, Иван, – попрощался Александр Ярославович, не обращая на Волохова внимания, и захлопнул дверь.
      Стоя рядом, они смотрели, как «Волга» выехала на Ленинградку и затерялась в гуще автомобилей.
      – Что в сумке-то?
      – Крест, икона, святая вода, ряса.
      – Ох-хо-хо… Ну, пойдем, отрок.
      Волохов повел паренька через Ленинградский рынок – есть хотелось неимоверно. Не торгуясь, он купил у небритых продавцов «настаящие» крымские помидоры, огурцы и зелень, яблоки и позднюю клубнику. Знакомый запах заставил его свернуть за палатки. Трое мужиков торговали свежей рыбой. Волохов выбрал крупного сазана. Иван предложил свою помощь, Волохов передал ему сумки и пошел в мясные ряды. По дороге купили квашеной капусты, картошки и салата. Парная свинина стоила, как вырезка занесенного в красную книгу исчезающего животного. Напоследок прикупив сладостей, хлеба, молока и яиц, они, нагруженные, как ишаки, поспешили домой. Я тебя откормлю, думал Волохов, посматривая на мальчишку. Ты у меня станешь упитанный и розовый, как Хрюша из «Спокойной ночи, малыши». Иван семенил за ним, стараясь не отстать, но успевая в то же время глазеть по сторонам.
      – Ты что, первый раз в городе?
      – Нет, – паренек опустил голову, застеснявшись, – я бывал в городе. В Кириллове.
      – О-о, – протянул Волохов, – знакомые места. Озеро там шикарное.
      – Да, там красиво.
      Они поднялись по лестнице. Волохов передал ему свои пакеты, открыл дверь и сделал приглашающий жест.
      – Заходи, бандит, в КПЗ.
      – Спасибо, – мальчишка удивленно захлопал глазами, но потом, поняв, что это шутка, вежливо улыбнулся.
      Волохов мысленно обругал себя последними словами.
      – Направо кухня, там на стол все брось. Сейчас жрать будем!
      Он запер дверь и прошел следом. Иван аккуратно раскладывал на столе продукты.
      – Так, давай-ка, иди осмотрись, а я тут быстренько все сделаю, – сказал Волохов, засучивая рукава рубашки.
      Парень собрал пустые пакеты и послушно пошел в комнату. Волохов быстро начистил картошки, нарезал мясо и поставил на плиту сковородку. Не удержавшись, откусил мягкого белого хлеба и заглянул в комнату.
      Иван рассматривал висящие на стенах фотокопии современных художников. Склонив голову, он делал шаг в сторону, потом возвращался на место, выбирая удачный ракурс.
      Услышав шаги, он оглянулся.
      – Какая страшная картина, – сказал он, показывая на репродукцию Сараямы.
      На картине голый ребенок сидел, раскинув пухлые ножки, на каменистой земле. У ног его умиротворенно примостилась огромная железная собака. Стальные бока чудища бросали по сторонам блики, ребенок улыбался, а на заднем плане, из-за горизонта, всходила мертвая планета.
      – Почему страшная, – невнятно спросил Волохов с набитым ртом, – просто прикольная.
      – Одиночество, – пояснил Иван, – ему даже поиграть не с кем. Только с железной собакой.
      – Но он же доволен.
      – Он просто не знает другой жизни.
      Волохов помолчал, проглотил хлеб.
      – А тебе было с кем играть?
      – Нет.
      Волохов услышал, как заскворчало масло, и вернулся в кухню.
      Отбив ножом два куска свинины, он бросил ее на сковороду.
      – А что ты скажешь насчет вот этой картины, – спросил он, вернувшись к Ивану и указывая на репродукцию «Поцелуй вампира».
      На полотне в страстных объятиях зеленого крылатого чудовища со змеиным телом застыла обнаженная женщина. Из-под когтей, впившихся в ягодицы, сочилась кровь.
      – Это – гибель, – сказал Иван, качая головой. – Она губит себя, но ничего не может поделать. Плоть правит ее сознанием, а разум спит или умер.
      – А то, что она голая, тебя не смущает?
      – Нагота здесь вторична. Гораздо печальнее, что она вручает ему не только тело свое, но и душу.
      Волохов крякнул. Мальчишка, однако, был не так прост.
      Мясо покрылось аппетитной корочкой. Волохов поперчил, посолил и перевернул его. Попробовал ножом булькающую в кастрюле картошку. Почти готово.
      – Ну, Иван, мой руки и прошу к столу, – крикнул он.
      Крупно нарезав самый красивый помидор, он разложил мясо и картофель по тарелкам и посыпал нарезанной зеленью. Вывалив квашеную капусту в керамическую миску, покропил ее подсолнечным маслом и, нарезав хлеб, уселся за стол. Иван встал на пороге, смущенно улыбаясь.
      – Давай, давай, не стесняйся, – Волохов набил рот мясом, картошкой, добавил капусты и, энергично пережевывая, указал на табурет напротив себя.
      – Павел …, простите, не знаю вашего отчества…
      – Ничего, ничего, сойдет и Павел.
      – Я не могу это есть.
      – Это почему?
      – Так ведь пост, – удивленно всплеснул руками Иван, – Апостольский пост нынче.
      Волохов перестал чавкать и медленно оторвал взгляд от тарелки.
      – Что ж ты не сказал? Я бы рыбу пожарил.
      – И рыбу сегодня не могу – среда.
      – Ваня, ты худой, как велосипед. Хоть чего-то можешь съесть?