- Викарий чрезмерно религиозен и недостаточно человечен, - заметил своим властным голосом полковник Роджерс, опираясь о стойку бара. - Он даже говорит, словно читает по Библии, сами знаете. Я несколько раз с ним сталкивался и не припомню ни одного случая, когда бы его высказывания не напоминали какие-нибудь строки из Священного Писания.
      Долли, сидевшая на вращающемся стуле у стойки бара, кивнула головой в знак согласия.
      - Совершенная правда. Старый дурак всегда говорит так, будто он не от мира сего, А на Пасху! Боже мой!
      - А что произошло на Пасху? - с интересом спросила Банти.
      - Так вот, два года подряд мы ходили на Пасху на церковную службу. Викарий вел себя как сумасшедший. Он чуть ли не бился в припадке, когда со своей маленькой кафедры яростно вещал об исправлении, о Божьем спасении и всем таком прочем, и все же, когда он говорил, как все должны быть счастливы, вид у него был жалкий. Он, правда, маньяк.
      - Совершенно верно, - вмешался в разговор полковник. - И оба раза в его глазах стояли слезы. Да, впечатление было просто угнетающее, хуже не бывает. Больше мы туда не ходим. В любом случае я всегда считал, что религия - это дело личное.
      Несколько человек одобрительно буркнули. Здесь никто никогда не исповедовал атеизм или агностицизм. Эти вещи им были совершенно чужды. К тому же среди атеистов и агностиков встречалось слишком много большевиков и длинноволосых интеллигентов. Все члены клуба, до последнего человека, исповедовали христианство, но церковь не посещали, впрочем один из их числа, школьный учитель, недавно дал подходящее обоснование такому их поведению. Религия - личное дело каждого, а потому не стоит беспокоиться, и теперь частенько то один из них, то другой подчеркивал, что его вера носит личный характер. Как жаль, подумала Долли, что не нашлось подходящих слов, чтобы оправдать другие их недостатки.
      - Мне кажется, от него в дрожь бросает, - сказала девица с зубами как у кролика и великолепной фигурой. Она была замужем за местным строителем, и ее сексуальная распущенность стала притчей во языцех, но прямо ей об этом никто не говорил. Она считала, что от всех бросает в дрожь. Стоило кому-нибудь из членов клуба посмотреть на нее, как она тут же заявляла, что от него бросает в дрожь; делала она это явно намеренно, чтобы успокоить своего мужа, который был намного старше ее и, кроме того, столь же ревнив, сколь его жена талантлива в постельных забавах.
      - Он так на тебя смотрит, когда идешь по улице... - продолжила она. - Уставится своими большими глазами, губы плотно сжаты. Все время кажется: вот-вот плюнет. И никогда не заговорит с тобой. Очень грубый, правда.
      Полковник сделал попытку вернуться к самому очевидному недостатку Тренча.
      - Ему в дом нужна женщина, - заявил он. - Он уже двадцать с лишним лет торчит там совершенно один. Он закис и налился желчью. И ничего не знает, кроме религии. Вот почему он потерял связь с реальностью, да. Он ведет очень неестественный образ жизни. А женщина могла бы отвлечь его от Библии. А может быть, и оживить чуток.
      Все рассмеялись. Строитель похлопал свою жену по плечу.
      - Почему бы тебе не пойти к нему и не дать ему немного тепла, дорогая? - Он от души рассмеялся своей маленькой шутке, другие же только ухмыльнулись и с глупым видом посмотрели друг на друга. Он всегда говорил своей жене подобные вещи. Ему нравилось видеть, как она ужасается от таких предложений. Это успокаивало его.
      - О, какой ужас! - ответила она, содрогнувшись, как будто ей бросили что-то скользкое за шиворот. Ее муж удовлетворенно улыбнулся. Вот же олух, подумал полковник, который сам несколько раз баловался с его женой.
      Долли решила отойти от темы викария и, хлопнув ладонями по тощим коленкам, произнесла:
      - Скажем обо всем этом прямо и открыто - у викария просто нечиста совесть. Он помешан на грехе по той же самой причине, что и многие другие реформаторы. Причина эта - комплекс вины. Другого объяснения не требуется. Он очень странный человек, довольно суровый и старомодный, и страдает комплексом, который старается перенести на остальных жителей деревни. Аминь.
      Полковник заказал для присутствующих еще по одной и как раз собирался расплатиться, когда услышал шепот Банти:
      - Легок на помине!
      Роджерс повернулся - в дверях бара стоял Тренч и смотрел на него тяжелым, пристальным взглядом. Вид у него был больной.
      - Викарий, какая приятная неожиданность! Присоединитесь к нам?
      - Я не употребляю алкоголь. - Тренч тряхнул головой.
      Люди, находившиеся в баре, сделали вид, что заняты разговорами или смотрят в окно, однако они все превратились в глаза и уши. Викарий в баре являл собой не менее странную картину, чем борзая на ипподроме.
      - Вы, хм, пришли повидаться со мной, викарий? - Роджерс пальцем пригладил усы. Он нервничал. Тренч пристально смотрел в одну точку, которая, казалось, находилась в центре лба полковника. Перед тем как заговорить, он сцепил перед собой руки - в руках он все еще держал Библию.
      - Я пришел повидаться со всеми вами, - сказал он, переводя гипнотизирующий взгляд с полковника на остальных присутствующих, которым становилось все труднее делать вид, будто их это не касается. Голос Тренча звучал пронзительно, казалось, викарий вот-вот закричит. - Я не удовлетворен вашим ответом на мое письмо. Мой долг повелевает мне употребить все имеющиеся в моем распоряжении средства, чтобы положить конец греховной распущенности и моральному разложению, захлестнувшим этот приход. Вы обратились с ходатайством о расширении продажи спиртных напитков. Вы должны отказаться от своего намерения. Вы должны остановиться и подумать о своем положении, о своей ответственности перед другими. О своем долге перед Богом.
      Клуб консерваторов за всю историю своего существования не видел ничего более удивительного. Никто не мог припомнить, чтобы когда-нибудь в стенах клуба происходило нечто, столь же захватывающее. Случались скандальчики, иногда дело доходило до рукоприкладства, вечно строились догадки о том, кто с кем спит. И поэтому просто не верилось, что в дверном проеме бара стоит викарий с сумасшедшими глазами и вопит о грехе и долге перед Богом.
      Роджерс был президентом клуба, и поэтому, очевидно, ему следовало ответить за всех остальных. Он прочистил горло, поправил галстук и помотал головой наподобие того, как это делает старший чин перед тем, как устроить разнос своему подчиненному.
      - А теперь послушайте меня, викарий. У вас нет никакого права устраивать здесь шум и выдвигать подобные требования. Есть правила, вы знаете...
      - Правила? - Тренч сделал шаг вперед, его землисто-серое лицо слегка покраснело. - Правила? Как вы можете отстаивать свои жалкие правила, когда вы пренебрегаете. Богом и Его правилами? Вам никому в голову не приходило, что вы, всездесь присутствующие, впустую расточаете драгоценное время?
      Он снова окинул взглядом бар. Все притихли. Некоторые не скрывали злости, другие казались смущенными, кое-кто ухмылялся. Но все молчали.
      - Существует правило, что вы не должны бесчестить свою плоть. И тем не менее вы сидите здесь и вливаете яд в ваши желудки, одурманиваете ваш разум дымом. Существует еще одно правило, согласно которому вы должны проявлять милосердие к ближним своим, однако вы приходите сюда сокращать свою жизнь и тратить деньги на яд. Было бы гораздо лучше, если бы вы употребили эти деньги на покупку хлеба для нуждающихся.
      - На это у нас есть развитая система социального обеспечения! - выкрикнул кто-то возмущенно.
      Тренч повернулся и пристально посмотрел на говорившего.
      - Кое-кто из апостолов тоже переходил на противоположную сторону, не так ли? - Человек, задавший вопрос, некоторое время смотрел Тренчу в глаза, потом не выдержал и отвел взгляд; он попытался сказать что-то еще, но язык не слушался его.
      Тренч опять обратил свое внимание на полковника.
      - Я мог бы привести еще одно правило, - продолжал он уже обычным своим низким голосом, который раскатами разносился по бару. - Бог запрещает вам оскорблять слуг господних, а также насмехаться над ними или их словами. Как представитель Господа Бога я приказываю вам отказаться от ваших планов. Пьянство - отвратительное зло. Вы ступили на преступный путь. Итак, что вы собираетесь предпринять?
      Роджерс быстро огляделся вокруг. Подошли люди из бильярдной - они слушали через окна для раздачи. В открытое окошко выглядывал официант, у него отвисла челюсть и, как и все остальные, он ждал, когда Роджерс встанет на защиту членов клуба.
      - Немедленно убирайтесь отсюда, - сказал Роджерс, лицо его при этом стало пунцовым. - Я впервые в жизни сталкиваюсь с подобной наглостью. Я свяжусь с вашим епископом, Тренч. Какая самонадеянность, черт возьми!
      Тренч выпрямился, и полковник инстинктивно отступил назад.
      - Значит, вы не прислушаетесь к моим словам?
      - Конечно, нет. - Роджерс одернул манжеты и расправил плечи. - Работа клуба вас совершенно не касается. Если вы хотите получить право голоса, то для этого необходимо стать членом клуба. Но могу с уверенностью сказать, что здесь нет ни одного человека, который бы поддержал ваше заявление. А сейчас извольте выйти вон.
      - Очень хорошо, - Тренч повернулся и молча проследовал в прихожую. Около двери он оглянулся и направил длинный прямой палец в сторону Роджерса: - Повеления Господа будут исполнены. Он восторжествует. Вы увидите.
      С этими словами Тренч медленно вышел из бара. Полковник Роджерс повернулся к стойке и попросил бармена налить ему двойной коньяк. Он взял рюмку дрожащими пальцами и одним глотком наполовину осушил ее.
      - Так-то лучше, - сказал он и вздохнул с облегчением; от выпитого глаза его увлажнились и в желудке разлилась приятная теплота.
      - Этого кретина необходимо изолировать. Он совсем спятил.
      - От него в дрожь бросает, - сказала жена строителя. Долли, все еще сидевшая у стойки, вся передернулась, будто замерзла.
      - Мне кажется, викарий обладает абсолютной верой в себя, - сказала она. - Он вселяет в меня ужас.
      Тренч ровным шагом поднялся по дорожке к парадной двери своего дома и вошел внутрь. Он пытался, говорил он себе. Он увещевал их. А они отмахнулись от его слов. Они с презрением отвергли его. Они отказались исполнить повеление Господа. Теперь они всю свою жизнь будут раскаиваться в этом. Нет никаких сомнений, что при общении с варварами увещевания бесполезны.
      Он повесил накидку и шляпу в прихожей и сразу же направился в кабинет. Там он включил настольную лампу, сел за стол и достал из ящика несколько брошюр. "Познай врага", пробормотал он, глядя на название. Наконец он дошел до брошюрки под названием "Методы ведения партизанской войны в городе". Все брошюрки были приобретены им в одном из Лондонских издательств - он получал их по почте. Тренчу они были нужны для исследования болезней современного общества. А теперь он мог найти им и практическое применение. Он положил брошюру перед собой на стол и посмотрел на лежавшие рядом три письма. "Сожалейте о дне, когда вы надругались над Богом, Господом вашим", - сказал он и смахнул письма в корзину для мусора. Открыв брошюру на первой странице, он положил руки на подлокотники кресла и углубился в чтение.
      Глава IV
      Возбуждение Тома Редклифа начало раздражать его подружку. Для нее демонстрация фильма в субботу вечером была всего лишь демонстрацией фильма; она не видела оснований для того, чтобы веселиться, носиться по комнате, распевать дикие песни и каждые несколько минут выкрикивать: "Долой церковь!" Но именно это он и проделывал. Он проснулся в семь утра; теперь уже пробило пять часов вечера, а он продолжал все в том же духе. Голди - это было не настоящее ее имя, а то, что ей дал Редклиф - попыталась улизнуть от него. Но он настоял на том, чтобы она осталась и помогла ему. Скука смертная. Ей пришлось расставлять стулья в зале общественного центра, долго стоять с веревкой в руке, пока Редклиф выравнивал экран, развешивать афиши, устанавливать стол в глубине зала и раскладывать на нем бланки для желающих вступить в общество и программки. Кроме того, ей пришлось готовить бесконечное число чашек кофе. Все это было ей не по душе. Она хотела, чтобы ее нежили и лелеяли. Если так будет продолжаться и дальше, она уйдет. Она не собирается всю ночь горбатиться в постели, а на следующий день надрываться как тягловая лошадь, и все только ради одного удовольствия и крыши над головой. Загнанные лошади никому не нужны.
      Она выкроила десять минут и, усевшись на полу, собралась было привести свои ногти в порядок, но не успела. В зал с грохотом ввалился красный от натуги Редклиф. Он нес шестнадцатимиллиметровый проектор в одной руке и тяжелый трансформатор в другой.
      - Голди, быстро...
      Голди вскочила на ноги; интересно, подумала она, не заработал ли он спасительную для нее грыжу.
      - Вытащи подставку для проектора в центр зала. - Задыхаясь и с трудом переставляя ноги, он кивнул головой в сторону подставки. - Не хочу ставить эти штуки на пол, иначе я их больше не подниму.
      Голди подбежала к подставке и начала ее подтягивать к центру. Но она дернула подставку слишком сильно, и бутылочка с клеем для пленки свалилась на пол и разлетелась вдребезги.
      - Боже милостивый, ты хоть что-нибудь умеешь делать? Редклиф поставил свой груз на пол, схватил тряпку и, опустившись на колени, принялся вытирать лужу. - Смотри, что ты наделала! - взвизгнул он. - Теперь этот чертов лак облезет. Пресвятая дева, да они с меня шкуру сдерут за это. Ты, сучка безмозглая...
      Редклиф оторвал взгляд от пола и сделал это как раз вовремя - лицо Голди сморщилось, по нему ручьем потекли слезы.
      - К черту твое дерьмовое общество кинолюбителей!
      Она убежала в угол, бросилась в кресло и принялась судорожно искать носовой платок в карманах джинсов. Редклиф посмотрел на нее с секунду, бросил тряпку на остатки лужи и подошел к ней. Он обнял ее за плечи и ущипнул за щеку. Голди попробовала сбросить с себя его руку.
      - Извини, малышка. Просто я закрутился, сама понимаешь, такой день и все такое прочее...
      - А пошел ты! - огрызнулась Голди и вывернулась из его объятий.
      - Ну, Голди, прекрати, ты же знаешь - я не хотел тебя обидеть. Когда столько всего навалилось, можно что-нибудь и ляпнуть.
      - Дело не только в том, что ты сказал. Дело в твоем отношении ко мне в целом. Ты обращаешься со мной, как с прислугой, ты командуешь мной. - Она шмыгнула носом и взяла протянутый им носовой платок. - Я не привыкла к этому. Ты совсем не уважаешь меня. - По выражению лица Редклифа она поняла, что он приготовился к обороне, и ее понесло. Они в первый раз ругались по-настоящему. - Ты просто пользуешься мною, теперь мне это понятно. Тебе лишь бы трахнуть меня да заставить работать. Я для тебя шлюха и рабочая лошадка в одном лице, и все. Хорош гусь! Надоело до чертиков - я ухожу. Она поднялась, чтобы выполнить свою угрозу.
      Редклиф подключил все свое обаяние и последовал за ней с распростертыми руками.
      - Что я буду без тебя делать? Черт! Если ты уйдешь, я тоже сверну здесь все и уйду. Голди, твоя помощь неоценима. Ну, я малость погорячился, но ты сама понимаешь, что за день сегодня и какое у меня состояние. Сегодня у нас "Виридиана". Это вещь. Мощный удар по всем твердолобым ревнителям загнивающей веры. Мы сделали это вместе, дорогая. Ты и я. Не кто-то там со стороны, не надоедливые молокососы, а только ты да я. - Он обнял ее и прижался губами к ее уху, зная, что победил. - Прости меня, Голди. Ты мне нужна, очень нужна. Он с нежностью поцеловал ее.
      Ну вот, хоть на что-то похоже, подумала Голди. Сразу тебе и уважение, и забота. Совсем не мешает время от времени припугнуть мужика. Пусть проявляет внимание. Она прижалась к нему.
      - Ладно уж. Ты меня тоже извини. Я просто немного устала.
      Почувствовав сильное облегчение от того, что он все-таки сберег рабочую силу, Редклиф похлопал Голди по спине и вздохнул.
      - Тогда продолжим, пожалуй. До открытия лавочки надо еще кое-что сделать.
      - А что мне делать? - спросила Голди и улыбнулась, как она надеялась, мило и обаятельно.
      Редклиф попросил ее вытереть остатки клея на полу. В половине восьмого начала собираться публика. Редклиф блеснул своими способностями организовывать подобные представления, осветив маленький зал оранжево-розовым светом, что придавало и без того уже интимной обстановке необычайную теплоту. Пока Голди, одетая по данному случаю в новый наряд, рассаживала зрителей по местам, Редклиф стоял в глубине зала и то приветствовал прибывавших, то давал указания киномеханику, которого он нанял в местном кинотеатре. Киномеханик был профессионалом, и поэтому воспринимал указания маэстро с презрительным молчанием. Он привык работать на настоящем оборудовании, а не на такой смешной детской игрушке. Редклиф подчеркнул, что оборудование стоит две тысячи фунтов. Интересно, подумал киномеханик, имеет ли он представление о том, сколько стоит каждый проектор в кинотеатре? Всего тысячу, что ли?
      - Механизм сопряжения стандартный. Полагаю, вы знаете, как с ним обращаться?
      - Да, мистер Редклиф, знаю. - Два каких-то игрушечных шестнадцатимиллиметровых проектора, думал киномеханик, а воображает себя царем и богом.
      - Сначала поставьте короткометражный фильм, он длится где-то минут десять. После этого я скажу несколько слов и запускайте основной. Мне кажется, первую часть лучше поставить на второй проектор заранее...
      Киномеханик поднял руку, призывая его остановиться.
      - Все ясно, сэр, - заверил он Редклифа. Киномеханик был одет в старый шерстяной костюм синего цвета, который от длительной носки блестел и коробился; он был простым человеком и поэтому с подозрением относился ко всему, что конструировалось в угоду моде, а не здравому смыслу, как, например, эти проекторы. С подозрением он относился и к Редклифу. Какой нормальный человек мог вырядиться на люди в белые клешеные брюки, черный свитер, а поверх нацепить серебряную цепочку и модные очки со стеклами пурпурного цвета? От такого сочетания любому художнику стало бы плохо. - Я хорошо знаю свое дело. Только покажите, где коробки с фильмом, остальное я сделаю сам.
      Редклиф понял намек и указал на стоявшие друг на друге коробки.
      - Будьте осторожны с этой копией "Виридианы", хорошо? Она стоит несколько сотен фунтов, да к тому же и не наша.
      Киномеханик, привыкший обращаться с копиями стоимостью в несколько тысяч, вздохнул и принялся за дело.
      - Том, по-моему, все пришли. - Голди выглядела очаровательно, под стать предстоящему событию.
      - Тогда начнем. - Редклиф подмигнул ей, чтобы она еще раз почувствовала, что нужна ему. А то опять устроит забастовку с выходом - зачем рисковать? Он обернулся и подал знак киномеханику, чтобы тот поставил короткометражный фильм. Потом прошел к своему стулу у двери. Итак, вечер просвещения, подумал он. Пусть люди узнают, что к чему.
      Киномеханик быстрыми и ловкими движениями вставил пленку, затем включил проектор, с появлением титров медленно погасил свет и постепенно увеличил силу звука - раздалась музыка. Редклиф откинулся на спинку стула и вцепился рукой себе в колено. Вот она его стихия - показывай фильмы, рассеивай светом мрак душных теней.
      Через несколько минут он уловил, что Голди, сидевшая впереди, отчаянно подает ему какие-то знаки. Редклиф нагнулся вперед, пытаясь разобрать, что она говорит. Она показывала на проектор. Редклиф посмотрел в сторону. Киномеханик возился с коробками, собираясь поставить первую часть художественного фильма. Он стоял спиной к работавшему проектору и поэтому не видел, что через отверстия на верхней крышке проектора пробивались густые, плотные клубы дыма. Редклиф одним прыжком вскочил на ноги и пулей бросился к подставке с проектором.
      - Боже всемилостивый, - зашипел он, - что вы сделали с моим проектором? Он горит!
      Киномеханик с мрачным видом повернулся в сторону Редклифа; от того, что он увидел, у него полезли на лоб глаза и отвисла челюсть.
      - Черт возьми!
      Он схватился за сетевой шнур питания и резким движением выдернул его из проектора - мотор заглох. Потом он зажег свет в зале, чтобы выяснить, что случилось. Зрители заволновались, начали крутить головами, задавать вопросы, а кое-кто, увидев клубы дыма, поспешил к пожарному выходу. Редклиф быстро выбежал вперед и объяснил, что волноваться не стоит: небольшая поломка, которая только на вид - тут он засмеялся - и на запах кажется серьезной. Он принес извинения, пообещал возобновить показ через несколько минут и, кипя от злости, вернулся к проектору.
      - Вот это да! Еще бы не загореться! - Киномеханик открыл верхнюю крышку, всматриваясь внутрь проектора.
      - Что случилось? - спросил Редклиф с обвинительными нотками в голосе.
      - Внутри полно расплавившейся пластмассы. Весь ламповый отсек в ней.
      - Не может быть! - резко оборвал его Редклиф, хотя и сам видел, что механик прав. - Как же тогда мы получили изображение на экране?
      - Вероятно, пластмасса лежала рядом с лампой, и когда та нагрелась, от высокой температуры расплавилась.
      - Но как она попала внутрь?
      Киномеханик пожал плечами.
      - Это ваш проектор, точнее был ваш.
      - Был? - почти взвизгнул Редклиф.
      Киномеханик начал объяснять.
      - Большое количество расплавившейся пластмассы просочилось в ту часть проектора, где расположен мотор. Сейчас она уже, наверно, застыла, поэтому и мотор, и все рядом лежащие механизмы выведены из строя. За исключением объектива, этот проектор можно выбросить на свалку. Посмотрите...
      Он показал на лентопротяжный механизм, заляпанный затвердевшей пластмассой.
      Редклиф готов был расплакаться.
      - О, Боже, какая беда. Но как? Не понимаю!
      Киномеханик решил перейти к делу.
      - Понятия не имею как, мистер Редклиф. У вас здесь люди ждут продолжения фильма. Запасной проектор есть?
      - Нет. Даже не думал, что может понадобиться.
      - Сейчас вы так больше не думаете, правда? Что ж, попробуем тогда обойтись одним.
      - Бог мой, вы хотите сказать, что между частями придется включать свет? Да, называется, посмотрели фильм.
      - Боюсь, другого выхода у нас нет. Да, кстати...
      Редклиф уже было направился объяснять положение вещей зрителям, но ему пришлось задержаться.
      - Что еще?
      - Эта пленка... - Он ткнул пальцем в сторону катушки, которая все еще стояла на сгоревшем проекторе. - Она тоже в пластмассе.
      Редклиф даже задохнулся, когда услышал эти слова.
      - Я одолжил эту копию в киноархиве. О боги небесные! Они мне такое устроят!
      Киномеханик кивнул головой.
      - Не сомневаюсь. Ну что, я тогда все подготовлю? А вы пойдите и объясните им, что их ожидает.
      Через десять минут все было готово к показу. Застывший в ожидании Редклиф стоял и кусал ногти; он так волновался, что даже не заметил, как подошла Голди и, желая приободрить его, прижалась к нему. Огни медленно погасли, и зал начал наполняться звуками церковного песнопения, когда раздался оглушительный взрыв, который начисто сорвал кожух с проектора и отбросил киномеханика назад к стене.
      Зрители рванулись к выходу прежде, чем Редклиф успел зажечь свет; когда же свет загорелся, его глазам предстал киномеханик, у которого из раны над левым глазом струилась кровь.
      - Что, черт возьми, происходит? - взвизгнул он, повернувшись к Голди, а потом снова к киномеханику.
      Киномеханик дважды тряхнул головой и пальцем потрогал лоб. Коснувшись раны, он поморщился от боли.
      - Кое-кто ответит за это... - Он неуверенно шагнул вперед и глянул на сломанный аппарат. - Это все подстроено, - сказал он, осматривая обломки.
      Объектив задрался вверх и отделился от передней панели того, что раньше называлось кожухом. За ним, в месиве искореженных деталей и механизмов, дымилась и тлела сгоревшая пленка.
      - Это случилось, когда я включил лампу, - добавил киномеханик. - Что-то в ламповом отсеке. Боже, моя голова!
      Голди попробовала помочь двум остолбеневшим мужчинам, но они никак не реагировали. Они просто стояли и смотрели то друг на друга, то на разорвавшийся проектор. Она глазами поискала что-нибудь, чтобы перевязать рану, на лбу у киномеханика, и взгляд ее упал на полотенце для рук, лежавшее около коробок с пленкой. Когда она взяла в руки полотенце, она ощутила какой-то странный запах. Голди замерла и принюхалась.
      - Том, мне кажется, здесь что-то не так.
      Не в силах более смотреть на картину разрушения, Том подошел к Голди и вопросительно уставился на нее.
      - Что?
      - Этот запах.
      Он принюхался - вид у него стал озадаченный. Наконец он что-то уловил, какой-то знакомый запах.
      - Лак для ногтей? - предположил он.
      При упоминании лака для ногтей киномеханик обернулся, подошел к ним и тоже принюхался.
      - Амилонитрат, - сказал он.
      - А он для чего? - спросил Голди.
      - Растворяет пленку, - сказал киномеханик грустным голосом. - Вы бы заглянули в коробки с фильмом.
      Оставшиеся части "Виридианы" превратились в студень, бесформенными комками налипший на металлические катушки.
      - Я только приоткрыл крышку верхней коробки перед запуском проектора, - сказал киномеханик и в замешательстве потряс головой. Потом он повернулся и взглядом окинул пустой зал. - У вас остался только экран, мистер Редклиф.
      Редклиф был вне себя от ярости. Все пропало, и в довершение ко всему он испытал такое унижение... У него не было даже предположения, как и почему это произошло. Одно ясно ему конец, с ним все кончено. Он опустился на стул и уронил голову на руки. Голди подбежала к нему, обвила его руками, прижалась щекой к его щеке и начала тихим голосом его успокаивать. Редклиф поднял голову и холодно взглянул на нее.
      - Проваливай, - сказал он и снова уронил голову на руки.
      Глава V
      У сержанта Клайда не было никаких сомнений. Основательность разрушения в сочетании с особо изощренным способом осуществления, свидетельствовала о появлении новой разновидности вандализма. Со всех концов страны поступали сообщения о подобного рода деяниях, отовсюду доходили рассказы о бессмысленных разрушениях, осуществляемых с дьявольской изобретательностью. Полиция была напугана, он не сомневался в этом. В последнее время тяга к разрушению усилилась по той причине, что населению стало доступно большое количество технических изобретений. Всякий раз, когда кто-нибудь открывал разрушительный потенциал какого-нибудь химического вещества, новой пластмассы или, что невероятно, новой игрушки, об этом всегда становилось известно молодым головорезам с искривленной психикой, которые в разрушении видели своего рода созидание. Подобный случай произошел в Уэлсфорде впервые, но сержант признался себе, что ждал этого уже давно.
      - Преступление, несомненно, направлено против вас, мистер Редклиф. Вы пользуетесь электрооборудованием, а именно ему отдают предпочтение эти маленькие поганцы. Я очень тщательно изучил факты и считаю - можно смело предположить, что это дело рук некой банды бездельников.
      Редклиф не спал две ночи. Решение обратиться в полицию далось ему нелегко - он не любил полицейских. Но при сложившихся обстоятельствах, когда на него обрушился такой огромный ком неприятностей, делать вид, будто ничего не произошло, было бы весьма странно. В киноархиве угрожали предъявить иск за безвозвратно утерянный короткометражный фильм - тот оказывается, представлял собой исключительную ценность; компания, у которой он взял напрокат художественный фильм, готовила свой счет; один из шестнадцатимиллиметровых проекторов был оплачен только наполовину, и ни один из них не был застрахован; в Уэлсфордском общественном центре подняли шум по поводу повреждений, нанесенных стенам, потолку и полу зала; и в довершение ко всему Голди устроила у него в доме полный разгром и ушла. Он нуждался в помощи, а в полиции к нему проявили, по крайней мере, какое-то внимание. При упоминании о возможных виновниках происшедшего в нем проснулись - чего он никогда от себя не ожидал - чувства законопослушного гражданина: он страстно желал, чтобы их нашли.
      - Вы знаете, кто они?
      Сержант не хотел пока что делать каких-либо определенных заявлений. В Уэлсфорде редко представлялась возможность заняться настоящей полицейской работой. Кроме него самого, в штат местной полиции входили только два констебля и одна машина, да время от времени к ним наезжал инспектор. Место было тихое, и бблыиую часть времени они занимались рутинной бумажной работой. Сейчас же, столкнувшись с тем, что действительно представляло интерес, он не собирался все запутать и испортить скоропалительными действиями или многословными обещаниями. Он решил сказать ровно столько, чтобы Редклиф понял - перед ним толковый, расторопный, способный логически мыслить полицейский.
      - Мне кажется, я знаю. Да, кажется, знаю. Но порядок есть порядок, мистер Редклиф. Тщательное, поэтапное расследование, у нас есть след, и я уверен, что если мы пойдем по нему с должной осмотрительностью, то придем к правильному решению. Не волнуйтесь.
      - Как мне не волноваться! Пусть вы даже найдете виновных. Но мое общество кинолюбителей в развале, на мне висит долг не менее одной тысячи фунтов, да к тому же меня выставили дураком. - Он сделал паузу и оглядел крошечный полицейский участок.
      На стенах висели традиционные плакаты и сильно пахло мастикой для пола. Место не соответствовало представлениям Редклифа о действенной организации, способной бороться с современными преступниками. Оно походило на любое другое учреждение, погрязшее в рутине. Главное - натереть полы до блеска и надежно приклеить плакаты, а в остальном - трава не расти. Редклиф хотел видеть действие, реальные результаты. Но сержант Клайд вместо этого говорит о необходимости поэтапного проведения расследования, предлагает не торопиться, а ведь преступники не будут его ждать.