ПАМЯТЬ

У меня раскалывалась голова. Казалось, стены меня раздавят.

– Я принесу вам чай? – спросил Карма.

Я покачала головой. Скорее для того, чтобы прийти в себя, чем для того, чтобы отказаться. Во рту пересохло. Он наполнил свою чашку, взял сахар, мягко опустил его в чай, который теперь был почти черным, аккуратно помешал чай маленькой ложечкой и сказал:

– После аборта Сабрина не захотела жить с родителями и попросилась в интернат. В шестнадцать лет влюбилась в одного из учителей, ему тогда было двадцать четыре или двадцать пять. Отец Сабрины подал на него в суд за развращение несовершеннолетней. Тогда Сабрина пошла к своей матери, рассказала, что в четырнадцать лет сделала аборт, и при каких обстоятельствах, и пригрозила, что, если мать не поможет, она подаст в суд на ее любимого младшего брата и что он отправится в тюрьму. Мать тотчас же предоставила несовершеннолетней дочери юридическую дееспособность, и судебное разбирательство было прекращено. Сейчас она пришла не просто для того, чтобы я прописал ей новую порцию таблеток, она пришла, чтобы сказать, что по-прежнему влюблена, что ее друг ее тоже любит, что у нее есть работа, которая, хотя в ней и нет ничего особенного, дарит ей независимость, и что теперь, когда она зарабатывает себе на жизнь, она может переехать со своим другом в квартиру, за аренду которой может внести свою лепту, в уютном квартале, где никто не будет задавать им вопросы.

Карма улыбнулся, и я знала, что он думает о ней, потому что утром, когда он проводил ее в коридор и затем вернулся в кабинет, на его губах играла та же улыбка; тогда я подумала, что он хочет мне что-то сказать, но он только пробормотал: Нет, ничего, потом поймете. Теперь я поняла, что это значило…

Во рту горело, глаза щипало, но я сдержалась и сказала:

– Она пришла, чтобы поделиться с вами новостями…

– Да.

Я встала, взяла с маленького столика свою чашку и налила в нее черного чая. Стоя выпила ее залпом и посмотрела на Карму:

– Она сделала аборт пять лет назад, она была несовершеннолетней… Разве ей не требовалось разрешение родителей?

– Нет. Оно больше не требуется с тех пор, как в две тысячи первом году изменился закон. Сегодня достаточно, чтобы ее привел кто-то из взрослых. Эту роль взяла на себя школьная медсестра.

– Что было бы, если бы закон не изменился?

Он вздохнул:

– Ах, да… Что делали женщины раньше, когда вдруг беременели?

Что делали? Да, что они делали…

Прежде всего, они думали: это невозможно, только не сейчас, только не снова, только не в этот раз, только не с ним, черт побери, только не с ним!

Затем говорили себе: возможно, я ошиблась – и начинали заново считать и вспоминать, действительно ли последние месячные были в пятницу перед каникулами или в первую пятницу после, поскольку в этом году я уехала не сразу и на пляже у меня их не было, но было ли это восемь или пятнадцать дней до каникул, ведь восемь дней все меняют, если это была вторая пятница, у меня всего два дня задержки, если первая, то десять дней задержки, и я не представляю, как пойду к врачу чтобы сдать кровь, потому что уже в последний раз он сказал мне: «Вы не находите, что вам уже довольно?» – как будто я беременею забавы ради…

Или они надеялись, что на этот раз по крайней мере беременность не сохранится. Ведь она не всегда сохраняется, слава богу! Тетя рассказывала, что на протяжении десяти лет беременела по три раза в год и что два раза из трех она не сохранялась: в конце второго месяца, как по часам, у нее начиналось кровотечение, и происходил выкидыш. Однако она все же родила семерых и остановилась лишь тогда, когда во время родов последнего ребенка у нее случилось сильное кровотечение и они удалили ей матку, чтобы она не истекла кровью.

Или же прибегали к разным хитростям: голодали, чтобы изгнать плод, пили снадобья старухи, которая жила в конце улицы или на ферме прямо за деревней, или искали в шкафу лекарства, запрещенные во время беременности или просто слегка просроченные, но не сильно, чтобы не навредить себе.

Иногда они все же шли к врачу говорили, что месячные не пришли, и просили сделать что-нибудь, чтобы они все же наступили. Врач смотрел на них сверху вниз и говорил: я ничего не могу для вас сделать. Другие врачи опускали глаза на рецепт, что-то писали каракулями и выталкивали их, и они выбрасывали рецепт, потому что знали, что он не поможет. А время от времени попадался врач, который говорил: «Можно кое-что попробовать, но я не могу обещать, что получится», – и было видно, что он делает все возможное, но он был как они, он не знал, он был не Господь Бог, он был всего лишь врач, и уже хорошо, что он их выслушал, что не вытаращил глаза, что отнесся к ним по-человечески.

Иногда они выходили на улицу, а проблема оставалась нерешенной или тестируемое лекарство не срабатывало, и они чувствовали, как подступает тошнота, грудь раздувается так, что невозможно спать, запахи резко ударяют в голову, и тогда, на грани срыва, они рассказывали об этом кузине, подруге, которой можно было довериться, ведь больше они ничего сделать не могли, и подруга говорила: «Я знаю одну женщину с которой это случилось и которая нашла кого-то, кто ей помог». И давала адрес.

Иногда этим «кем-то» оказывался врач, довольно солидный, который принимал их в своем кабинете. Они сообщали ему зачем пришли, и он отвечал, что может все устроить, но это обойдется в кругленькую сумму. И тогда – или у них было то, что он просил, или не было. И если было или если был кто-то, кто мог одолжить требуемую сумму, они думали: «Чтобы выплатить эти деньги, мне потребуется время, зато я дешево отделаюсь».

Порой этот «кто-то» оказывался куда менее солидным. Женщина, которая принимала их в своей квартире или комнате, и они обсуждали, где можно «это» провернуть.

А потом наступал тот день. Выбранное место могло оказаться и чистым, и грязным, все могло пройти и удачно, и неудачно. В любом случае, помимо этого они сталкивались с унижением, страхом, кровью, болью, стыдом.

Если это проходило неудачно, они истекали кровью и испытывали адскую боль, у них начиналась лихорадка или даже заражение крови, и я знал нескольких женщин, которые оказались в реанимации, желтые как лимон, и никто не хотел к ним подходить, от них отшатывались, как от чумных, потому что говорить с ними об этом было нельзя, у них нельзя было спросить, как они туда попали, – впрочем, врачи и не хотели ничего знать, медсестры не хотели ничего слышать, и часто лишь сиделки смотрели на них с сочувствием (со мной тоже такое бывало, это неприятный момент, его нужно преодолеть, но вы увидите, вы отсюда выйдете), даже если знали, что у них есть все шансы там остаться.

Даже если все проходило удачно, им было трудно в это поверить, и они все равно жили в страхе, что это повторится, в страхе забеременеть еще раз, и приходили в ужас, когда он к ним прикасался, потому что, как ни крути, это ведь его ошибка, или испытывали чувство вины за то, что не подпускали его к себе, ведь он такой хороший, и они ему даже ничего не сказали, чтобы его не разочаровывать, чтобы не беспокоить, чтобы он не тревожился, ведь все так хорошо.

И это происходило с ними, когда они уже были замужем, когда прежде уже были беременными и уже рожали желанных детей, когда уже прошли огонь и медные трубы.

Но когда вы всего лишь маленькая девочка…

Он замолчал, и на меня снова навалился груз – груз тишины и невозможности сказать что бы то ни было.

Наконец, не желая потонуть во всем этом, я сказала:

– К счастью, мир изменился.

Он посмотрел на меня поверх очков:

– Ну… в некотором роде, да. Но в остальном почти нет.

– И все же…

– Да, я знаю, сегодня гораздо проще об этом рассказать, во Франции женщины больше не умирают от подпольных абортов. И даже в большинстве европейских стран. Но в других местах… И потом, дело не только в абортах. Это лишь видимая часть айсберга, видимая верхушка несчастья в жизни женщины. Но есть и все остальное… – Я ждала продолжения, но он указал подбородком на мою тетрадь: – Все это есть там.

Я опустила глаза к своим недавним записям, и от мысли о том, чтобы снова туда окунуться, ощутила безмерную грусть и страшную усталость. Однако он сказал:

– Уже поздно. То, что вы записали, никуда не денется. Может, продолжим завтра?

Провожая меня к двери, он протянул мне два желтых ключа, нанизанных на простое колечко:

– С ними вы сможете забрать свои вещи. В это время входная дверь уже заперта.

– Спасибо. Я отдам вам их завтра?

– Никакой спешки. Нужно, чтобы вы могли свободно входить и выходить.

Он проводил меня до двери в холле и, когда я уже выходила из здания, устало махнул рукой.

СИМПАТИЯ

Я поднялась по лестнице приемного отделения и одним из ключей открыла стеклянную дверь. Другим ключом я отперла дверь кабинета. Шкаф был не заперт. Моя сумка по-прежнему лежала на месте, аккуратно задвинутая в самую глубь. Я повесила свой халат на плечики.

Собравшись уходить, перед тем как погасить свет, я заметила, что на «половине для осмотров» уборщица навела порядок. Она застелила кушетку чистой простыней, поверх нее положила бумажное полотенце, а на него поставила лесенку с двумя ступенями и табуретку на колесиках, чтобы они не мешали ей мыть пол. Она опорожнила пластиковые мусорные ведра и вымыла пластиковые лотки. Прибор для измерения давления и красный стетоскоп висели на ручке стенного шкафа.

И я подумала: где они?

Женщины, которые приходили сюда сегодня.

Что осталось от них, от их слов, их чувств?

Я сделала шаг к «половине для бесед», затем еще шаг, потом еще один и, наконец, скользнула за письменный стол и села в кресло на колесиках.

Я выдвинула ящики металлического стола. В первом царил неописуемый беспорядок, в котором я разглядела упаковки таблеток, спирали, книги, металлические инструменты, цветные анатомические иллюстрации. Во втором ящике лежали книги. Я его сразу закрыла.

Сиденье стула он установил слишком высоко. Наверняка для того, чтобы возвышаться над всеми. Вдруг мне вспомнился момент, когда он пришел в отделение этим утром, и поняла, что мы с ним одинакового роста. Только он, в отличие от меня, горбился.

Я повернула сиденье налево, поставила на стол локоть, посмотрела на притиснутый к перегородке стул в клетку и хриплым голосом сказала: У вас есть вопросы, доктор Этвуд?

Подъехала на кресле к клетчатому стулу и детским голоском ответила:

– Нет, уважаемый учитель, сэнсэй[19], у меня вопросов нет. Все совершенно ясно. Прозрачно. Как вода из горного ручья. Продолжайте. Я многому учусь. Погрузите меня в свои знания!

Затем вернулась на кресле к столу, положила ладонь на воображаемую бородку и хриплым голосом ответила:

– Мммм… Я счастлив заметить, что ты увидела свет, Скарабей…

Я соединила ладони перед собой и почтительно поклонилась.

Тоненький голосок. Это благодаря вам, сэнсэй!

Сиплый голос. Мммм… Все хорошо, продолжай стараться.

Тоненький голосок. Я всего лишь жалкая студентка…

Сиплый голос. Мммм… Однажды, возможно, ты окажешься на высоте и сможешь занять мое место…

Тоненький голосок. Да, сэнсэй. И у меня появится высшая честь – возможность установить сиденье на нужной высоте.

Я расхохоталась.

Именно это мне и нужно было, чтобы понять, что по сути своей этот тип – великий манипулятор. Он пытается запутать меня всеми этими историями о бедных женщинах, безутешных и несчастных, но жизнь не такая, это неправда. Да и какое мне дело до женщин и их несчастий? Не мне этим заниматься. Я создана для того, чтобы надрезать, вскрывать, рассекать, извлекать, отрезать, зашивать. Я здесь для того, чтобы лечить болезни, настоящие, а не для того, чтобы держать кого-то за руку и выслушивать плаксивые сетования.

Вдруг мне стало гораздо лучше. Я почувствовала себя более сильной. Освободившейся от оцепенения, в которое Карма погрузил меня своей способностью убеждать, своей моралью и мелодраматическими историями.

Я встала, надела плащ, взяла сумку и направилась к двери.

Какой демагог! Чего я больше всего не выношу, так это его слащавой оскорбительной манеры наклоняться вперед, класть руки на стол, скрещивать ладони и говорить: Расскажите мне, что вас беспокоит.

– Ну, трудно сказать… Встаньте на мое место…

Я повернулась. Фраза не могла вылететь из ниоткуда, я знала, что она у меня в голове, но кто ее произнес?

Моя рука легла на ручку двери, но глаза опустились на кресло для пациенток, и я вдруг вспомнила.

Она сказала:

«Даже не знаю, с чего начать…»

И я вспомнила, что подумала в тот момент: С начала, милочка, – но Карма ничего не сказал, только улыбнулся еще шире, и она, увидев это – то есть даже не видя этого, так как, насколько я помню, она смотрела на свои ноги, – открыла рот и заговорила:

«Понимаете, у меня трое детей (мы знаем, ты нам сообщила, а также в мельчайших подробностях рассказала о твоем кесаревом сечении…), и вы знаете, как это бывает, когда решаешь завести детей, но даже не представляешь, какие это заботы, тревоги, страх. Вдруг с ними что-то случится, да еще муж, который упрекает вас в том, что вы уделяете ему мало внимания (смеется), ведь когда делаешь ребенка, не знаешь, что родятся двое, а вдобавок у тебя за спиной свекровь, которая лучше знает, как ухаживать за маленьким, тем более что она никак не может мне до конца доверить и своего старшего, так что… (Она остановилась, и я про себя подумала: Да, ну и что? Но она молчала, пока Карма не произнес Мммм, и тогда, как по мановению волшебной палочки, она продолжила.) Тогда я поняла, что для него один ребенок – сойдет, два – хорошо, но три – об этом не может быть и речи, и я за него на это не сержусь, у нас ведь мальчики, а с мальчиками ужасно тяжело. Если бы я была уверена, что будет девочка, тогда куда ни шло, но ведь неизвестно, это мог быть и третий мальчик, а поскольку я уже боялась за свою жизнь, когда забеременела после кесарева (к счастью, у меня случился выкидыш, потому что я бы ни за что на свете не сделала аборт, я против таких вещей, это умерщвление души), я пошла к своему врачу и попросила перевязать мне трубы, а он пришел в ярость, обругал меня, сказал, что в моем возрасте об этом не может быть и речи. Я с трудом объяснила ему, что больше детей не хочу, я так не поступлю с мужем, все люди разные, я никогда не брошу таблетки и не стану делать ребенка без его ведома, не поставлю его перед фактом, и добавила, что аборт не сделаю ни в коем случае, я уже настрадалась в последний раз. Но вы знаете, как это бывает: таблетки нужно принимать каждый вечер, а что, если я забуду? Случайно? А что, если я, несмотря ни на что, забеременею, но не от того, что забыла выпить таблетку? Я знаю, что это возможно, такое случилось с одной из подруг моей кузины. Врач ей так и не поверил, но ведь она не сумасшедшая, она прекрасно знает, забыла она выпить таблетку или нет… Вы понимаете, я очень беспокоюсь… и уже несколько недель чувствую себя неважно, у меня раздулся живот, как будто вот-вот начнутся месячные, хотя я еще не все таблетки выпила. Не думаю, что я беременная, я не чувствую себя беременной, я пила таблетки как положено, но меня мучает вопрос: могло ли такое со мной случиться, чтобы я забеременела, не пропустив при этом ни одной таблетки, или я просто не переношу эти таблетки, потому что очень давно их пью, или страх забеременеть так повлиял на мою систему? Мой вопрос наверняка покажется вам глупым, но это не страшно, потому что не задать его я не могу… Может ли у женщины, принимающей таблетки, наступить ложная беременность?

Она подняла голову, но посмотрела не на Карму, а на меня, прямо в глаза. И я помню, что подумала тогда: И что ты хочешь от меня услышать? И потом, как случается тогда, когда человек приглушает звук телевизора, потому что больше не в силах слушать все эти глупости, я увидела, как она повернулась к нему, потому что я закрылась, я больше ничего не слышала, я больше ее не слушала, я думала: «Если бы ты знала, несчастная девочка, как же мне самой надоело их принимать, эту проклятые тупые таблетки!»

МАЛЬЧИШКИ

Припев

Припев

Припев

Припев

Припев

Припев

Припев

СРЕДА

(Адажио)[20]