О Музе помнили только дети – Светланка с Танюшей, Валерка и Маринка. Каждый по своей причине. Танюша мечтала танцевать в короне, Светланка помнила, как ее покусала Дезка. Валерка не мог забыть голые ноги, трусы и детскую, неразвитую грудь балерины, которые увидел, когда случилась история с Дездемоной и Муза лежала на полу в задравшемся халате. Собственно, это было первое женское обнаженное тело, которое он увидел в своей жизни, что, кстати, не лучшим образом отразилось на его психике. А Маринка помнила, что Муза была почти лысой и панически боялась стать такой же.

Жизнь брала свое. Была балерина – и нет балерины. Кому какое, собственно, дело – со своими бы заботами разобраться. Дети, работа. Были и радости. К Израилю Ильичу и Тамаре Павловне переехал сын Миша с женой Леной и дочкой Верочкой. Опять к подъезду подкатил грузовик с коробками, книжками, стульями и прочей домашней утварью.

Очень скоро стало понятно, что Миша переехал не просто так. Миша с Леной не ходили на работу, а бегали куда-то с документами, звонили из единственной в округе телефонной будки, а не из дома, продавали мебель, с соседями вежливо здоровались, но не более того. А Верочка не ходила в садик. По всему было понятно, что они в доме не задержатся.

– В Израиль уедут, что тут непонятного? – пожала плечами Лида, столкнувшись с тетей Раей.

– Как в Израиль? – ахнула тетя Рая.

– Они же Либерманы. Куда им еще ехать?

– Ой, а это опасно?

– Тебе-то что? Ты же им не родственница.

Но прошел месяц, второй, третий, а младшее поколение Либерманов так и жило на чемоданах. Им не давали разрешение на выезд. Судя по тому, что Лена начала давать частные уроки музыки на дому, денег стало не хватать. От этих уроков особенно страдала Ольга Петровна, которая вспоминала вечерние домашние концерты Израиля Ильича как лучшее время в своей жизни. Теперь она вынуждена была до позднего вечера слушать гаммы, детские пьесы в исполнении нерадивых учеников. У нее опять началась жестокая мигрень, и даже Танюша со Светланкой затыкали уши ватой.

– Это невозможно! – кричала Ольга Петровна и стучала шваброй по потолку или по батарее.

Но Лена на стуки не реагировала – она отрабатывала урок. Иногда стучала в ответ.

– Ну не наглость, а? – возмущалась Ольга Петровна.

– А что им делать? – заступалась тетя Рая. – Израиль Ильич говорил, что Мишу с Леной с работы выгнали.

Наступал Новый год, который неизменно объединял всех соседей. Эта традиция сложилась сразу и оставалась неизменной, что бы ни происходило. Так уж получилось, что их новый кооперативный дом заселяли как раз зимой, под Новый год, и этот праздник отмечали все вместе. У кого-то не было стульев, у кого-то стола. Сидели у Израиля Ильича и Тамары Павловны, обладателей трехкомнатной квартиры, на собранных со всего подъезда табуретках, коробках, ели из разномастной посуды. Сначала было неловко, а потом очень весело и радостно. Все поздравляли друг друга с новосельем, желали счастья, здоровья и счастливой жизни на новом месте. И тот Новый год стал для всех самым лучшим, самым светлым воспоминанием, и на каждый следующий все вспоминали тот самый, первый.

В квартиру Израиля Ильича шли со своими табуретками, закусками и бутылками. У кого что было. И даже если планировались гости, все равно бой курантов слушали все вместе у Израиля Ильича и только потом разъезжались по гостям.

Так было и в этот раз. Пришли все, как раньше. Были даже Валентина с Петькой. Валентина накрасила губы и выглядела очень даже ничего. Лида отметилась новым вечерним платьем, от которого все ахнули. И когда Израиль Ильич сел за рояль, Ольга Петровна, исстрадавшаяся по хорошей музыке в хорошем исполнении, вздохнула радостно и с облегчением. Израиль Ильич был в ударе, и опять же традиционную «В лесу родилась елочка», под которую дети водили хоровод, а взрослые подпевали, исполнил особенно зажигательно. А уже после двенадцати за рояль сел Миша. И все замерли. Миша играл так, что мурашки бежали по коже. Валентина сидела с мокрым лицом, не заботясь о том, чтобы вытереть слезы. Петька ошалело глядел на Мишу и пыхтел.

Когда Миша закончил играть, все еще долго сидели в молчании, в ступоре, в немом восхищении, захлестнувшем душу. Это было как очищение, как катарсис, когда все струны лопаются и эмоции выплескиваются наружу. Мише аплодировали стоя. Израиль Ильич стоял рядом со своим мальчиком и тоже плакал. Он был горд за сына. Горд за себя, за то, что он отец этого гения. Абсолютного гения. Тамара Павловна улыбалась счастливой, осоловевшей и дурной от восторга улыбкой матери.

Поскольку больше не было никаких сил, никаких эмоций, включили телевизор, чтобы посмотреть «Голубой огонек», и завели проигрыватель. Миша танцевал с Лидой. Тетя Рая с Валентиной ушли на кухню – заваривать чай, резать торт. Лена курила в форточку. Туда же пришла Ольга Петровна – сварить кофе.

– Ну, как ваши дела? – спросила она вежливо у Лены.

– Никак, – отмахнулась Лена и уставилась на тлеющую сигарету.

– Миша очень талантливый, – совершенно искренне сказала Ольга Петровна.

– Я знаю. А что толку? – пожала плечами Лена. – Разрешение на выезд не дают.

– А почему вы уехать хотите? Вам здесь плохо разве? – всплеснула руками тетя Рая.

– Плохо, – просто ответила Лена и заплакала.

Женщины забыли про чай, кофе и торт. Лена рассказывала, а женщины слушали ее так же, как полчаса назад ее мужа.

Миша действительно был очень талантлив – еще в консерватории так говорили. Они поженились с Леной на третьем курсе. Жили в большой квартире на Курской, вместе с родителями Лены. Ее отец работал на часовом заводе, занимал руководящую должность. Все было хорошо – Лена с Мишей ездили отдыхать в Гурзуф, строили планы на жизнь, веселились, не знали нужды и бытовых проблем… Родилась дочка Верочка, все заботы о которой взяла на себя бабушка, мама Лены. А потом несчастья посыпались одно за другим. В один год. Один чертов год.

Сначала арестовали отца Лены. При очередной проверке ОБХСС на часовом заводе была установлена недостача драгметаллов. Проще говоря, пропало золото, которым напыляли корпус часов.

– Он не виноват! – кричала Лена, закуривая очередную сигарету. – Дело было сфабриковано!

Мать не выдержала удара и умерла – инфаркт. Лена хоронила маму одна с Верочкой на руках, Миша в это время был на международном конкурсе исполнителей. Он играл так, как никогда в жизни. Сыграл и вернулся.

– И победил? – выдохнули женщины.

– Победил, – хмыкнула Лена.

Миша знал, что стал лауреатом. Но он даже не догадывался, что победа открывала ему двери в новую жизнь. Были и крупная денежная премия, и многочисленные предложения о зарубежных гастролях. Мише отдали только диплом лауреата и суточные, которых едва хватило на игрушку для Верочки.

Он вернулся в Москву, к жене и дочке. О конкурсе он быстро забыл, пришлось забыть – они с Леной бегали по юристам, хлопотали за отца, заботились о Верочке и пытались понять, как жить дальше.

Миша не хотел уезжать – он любил филармонию, в которой работал, своих педагогов. Любил Москву и Подмосковье. И даже когда его друзья и коллеги один за другим подавали документы на выезд, он и не помышлял о том, чтобы уехать. Навсегда. И знать, что никогда не вернешься.

Они сидели в пустой квартире – Мишин друг, которому разрешили выезд, прощался с друзьями, раздавая книги и ноты, которые нельзя было вывезти.

– Тебе нужно уезжать, – сказал друг.

– Куда я поеду? У меня тут родители, – отмахнулся Миша. – И кому я там нужен? На улице играть, чтобы в шапку деньги бросали? Так рояль на улицу не вытащишь.

– Вот, держи. – Друг передал Мише газету, иностранную, сильно помятую, сложенную вчетверо, в которой и была заметка с фотографией Михаила Либермана, лауреата международного конкурса исполнителей. В заметке сообщалось, что Михаил Либерман – один из самых талантливых музыкантов современности, что перед ним открываются блестящие перспективы. Там же говорилось о сумме премии, которая была вручена лауреату, и о гастрольных предложениях, которые поступили господину Либерману.

Миша несколько раз прочитал заметку, все еще не понимая, что речь идет о нем.

– Я ничего не получал, – сказал он наконец.

– Ни ты, ни я, ни остальные ничего здесь не получат. Надо уезжать, – ответил Мишин друг. – Здесь ты за три копейки будешь в оркестре сидеть. И то, если повезет.

– Можно я газету себе оставлю? – попросил Миша.

– Да пожалуйста! Ленке покажи, может, она тебя убедит в том, что ты здесь никому не нужен. Подавайте документы на выезд. Неизвестно, сколько вас мурыжить будут.

– Я не могу, у меня здесь родители.

– Уедешь, пришлешь им вызов. И слушай, сохрани моих рыбок, – попросил друг и вручил Мише аквариум. – Я не могу их с собой забрать, а в чужие руки отдавать жалко.

– Хорошо, – пообещал Миша.

Домой он ехал, вцепившись в аквариум. В кармане куртки лежала газета. На следующий день он подал заявление об уходе из филармонии и начал собирать документы на выезд.

– Он сидит целыми днями и пялится на этих рыбок! – плакала Лена. – Часами так сидит! Даже на Верочку не реагирует!

Когда в филармонии узнали, что Либерман собирается за границу, Лену, которая работала там же, вызвали в отдел кадров. С ней беседовали долго, с пристрастием. Лена выползла из кабинета на слабых ногах. Она не отказалась от мужа, не пошла с ним разводиться, как ей советовали сделать – ради дочери. В ушах звенел голос кадровички: «Нам известно, что ваш отец находится под следствием».

– И что? Он невиновен, – отозвалась Лена.

– Ну, это не вам решать, – отрезала кадровичка.

– И не вам, – огрызнулась Лена.

– Тогда вы не оставляете нам выбора…

Лену тоже уволили.

Но даже не это было самым страшным. Ее отцу дали большой срок с конфискацией имущества. Не помогли ни адвокаты, ни свидетельские показания. Лену с Мишей и Верочкой выгнали из квартиры. У них больше ничего не было, даже крыши над головой. Последней каплей стало то, что Лену вызвала заведующая детским садиком, в который ходила Верочка, и сказала, что они больше не могут держать ее в группе. Посоветовала забрать «по семейным обстоятельствам». Самим.

– А отец долго будет в тюрьме? – спросила тетя Рая.

– Долго, – ответила Лена, – мы собираемся уехать и, когда устроимся, прислать вызов Израилю Ильичу и Тамаре Павловне.

– А они хотят? – спросила тетя Рая.

Лена пожала плечами и не ответила. Мол, о чем вы спрашиваете? Как можно этого не хотеть? Как можно хотеть остаться здесь? В стране, где в один день дают срок, лишают работы, отбирают квартиру и даже выгоняют ребенка из детского сада. В стране, где не нужны таланты. Где дети отвечают за родителей, даже если те невиновны.

– Ничего, все уладится, – сказала тетя Рая.

– Ничего не уладится, – буркнула Лена и ушла в комнату.

В комнате тем временем Миша разговаривал с Лидой. Он уже прилично выпил, держал Лиду за руки и смотрел ей не в глаза, а в декольте.

– Мы скоро уедем, – говорил Миша, – только я боюсь за родителей. И за рыбок. Пообещайте мне, что вы их не бросите!

– Кого? Рыбок или родителей? – спокойно спросила Лида.

Миша попытался собраться с мыслями.

– И тех, и других. Я ведь могу на вас рассчитывать?

Лида красиво пожала плечами.

– Я вам пришлю вызов! Обещаю! Как только мы устроимся и будет возможность, вы получите вызов! Вы сможете отсюда уехать!

– Давайте об этом поговорим позже, – сказала Лида.

– Нет! Сейчас! Пообещайте мне сейчас!

– Хорошо, хорошо, я вам обещаю! – выдохнула Лида.

– Вот! Я передаю его вам! – Миша вскочил с дивана, опрокинул две табуретки, сбегал в комнату, вернулся с аквариумом и вручил его Лиде как драгоценность.

Лида посмотрела на рыбок, на Мишу, который был уже совсем пьян, и сделала еще одну попытку:

– Послушайте, Миша, возможно, вам стоит обратиться к кому-то другому… Вы меня совсем не знаете. И ваш вызов…

– Нет! Вы – удивительная женщина! Вы не такая, какой кажетесь! Я музыкант и чувствую людей! Я знаю, что пьян, вы мне не верите, но я обещаю – пришлю вам вызов. Только помогайте родителям и сохраните рыбок.

– Хорошо, Миша, успокойтесь, все будет в порядке, – кивнула Лида.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.