Глава 4

Ноябрь. Курт

Курт слушал, что говорила ему Снежана, и не слышал. Слова, каждое само по себе, были знакомы и понятны. Слова складывались во фразы, и всякая в отдельности была понятна тоже. Но не вместе. Собранные вместе, фразы удирали от Курта, ускользали, отторгались не желающим принимать их сознанием. Он оглядывался, пытаясь уцепиться за что-то понятное, ясное, прочное. Поваленный ствол дерева, на котором сидела Снежана, подшёрсток жухлой травы, красно-бурая палая листва, раздвоенная пряная сосна знакомых очертаний… Вот они, привычные и с детства знакомые кусочки жизни – на прежнем месте.

– Наша планета, наш мир – не Земля, – ровным размеренным голосом проговаривала фразы Снежана. – Слово «Земля» – наверняка безграмотный перевод ваших священников, видать, им так удобнее было перетолковать древний эпос. Наш мир называется Террой, и это не та планета, на которой жили наши предки. Здесь схожие с исконной Землёй сила тяжести и состав атмосферы. Но всё остальное разное. У этой планеты два светила – дальнее, дневной Сол, и ближнее, ночной Нце. Планета вращается вокруг Сола, а Нце вращается вокруг неё. Неужели вас ничему этому не учили?

– В школах октября не учат ереси, – заносчиво ответил Курт. – А то, что ты говоришь – ересь.

– Значит, астрономия – это ересь, – в до сих пор ровном голосе Снежаны появился сарказм. – Фенология, надо понимать, тоже. И времена года, по-твоему, меняются по божьему велению, не так ли?

Курт подтвердил, что именно так.

– Разумеется, как же иначе, – сказала Снежана с издёвкой. – То, что Терра вращается вокруг собственной оси, есть, я догадываюсь, ересь в квадрате. А то, что в отличие от исконной Земли полный оборот совершается не за день, а за год – в кубе. И, разумеется, в ваших школах ничему этому не учат. Так?

Снежана замолчала. Курт, потупившись, молчал тоже. Он не понимал. Не мог, не хотел понять. Он знал арифметику, которую преподавал пастор Клюге, и начальную математику, которой учил проведший в кочевье два года августит со странным именем Профессор. В квадрате означало умножение числа на себя. В кубе – такое же умножение, но проделанное дважды. Однако как можно умножить на себя ересь?..

– Ладно, – сказала Снежана примирительно. – Позволь, я преподам тебе урок. Всего один, по истории. Постарайся дослушать и отнестись непредвзято. Но прежде ответь: какой, по-твоему, сейчас год?

– Почему «по-моему»? – смущённо переспросил Курт. – Год один для всех – две тысячи шестьсот тринадцатый от дня сотворения.

– Да, как же, – язвительно проговорила Снежана. – Со дня сотворения невесть чего. Две тысячи шестьсот тринадцатый год сейчас на исконной Земле, и отсчитывают его вовсе не от сотворения, которого никогда не было, а от рождества человека по имени Иисус Христос, которого некоторые народы почитают сыном божьим.

– Что значит «некоторые народы»? Жители определённых месяцев?

– Народы означает народы. Ты на каком языке со мной говоришь?

Курт пожал плечами.

– На июльском, – сказал он. – Я ведь не знаю декабрьского, а ты не говоришь на языке октября.

– «Не знаешь, не говоришь», – передразнила Снежана. – «На июльском». Язык, на котором мы общаемся, называется английским. Мой язык – русским, а твой – немецким, неужели ты не знаешь даже истории собственного народа? Ты ведь немец, Курт. Вдумайся, не позор ли для немца не знать историю Германии?

– Не понимаю, о чём ты говоришь. Что значит «немец»?

– Это твоя национальность, Курт. И твоего отца. И матери. И твоих предков. Германия – это страна, в которой немцы жили. Не на Терре, а на той, изначальной Земле, их родине. Что, опять не понимаешь?

– Нет.

– Сейчас поймёшь. Поверишь ли вот только, не знаю. Думаю, вряд ли. Ладно… Истории этой планеты всего лишь сто пятьдесят местных лет. Столько прошло с тех пор, когда здесь высадились поселенцы. Большая партия, десятки тысяч человек. Они начали обживать Терру, но потом произошёл конфликт, и те, в чьих руках было оружие, захватили власть и подавили сопротивление. Они создали учение о боге и двенадцати месяцах. Слепили вместе Ветхий и Новый Заветы, перекроили их, переврали и приспособили под себя. Они же придумали Великий Круг. На этой планете единственный материк, он опоясывает её с востока на запад и омывается с обеих сторон океанами. За год планета оборачивается вокруг своей оси, каждая её точка, кроме полюсов, совершает круг. И мы, потомки тех, первых поселенцев, обречены по кругу ходить. С той же скоростью, с какой оборачивается планета и меняются времена года. Нас превратили в кочевников, Курт, в цыган, в бездомных в буквальном смысле этого слова. Разделили по национальному признаку, и тех, которые покорились, выставили в весну и в осень и заставили работать. Нас, непокорных, вышвырнули в вечную зиму. С запада нас преследуют, давят люди апреля, с востока – подпираете вы, октябриты. И тем, и другим летние месяцы поставляют оружие. Видимо, они торгуют с другими мирами, и звёздные корабли приземляются у тех, которым есть что предложить. А у нас нет оружия, Курт, только то, что удалось захватить в бою у вас или выменять у апрелитов на звериные шкуры. У нас нехватка пищи и витаминов. У нас цинга. У нас…

– Это неправда! – закричал Курт. – Этого не может быть. Тебя одурачили, ваши священники, они…

– У нас нет священников, – прервала Снежана. – Зато сохранились историки. Медведь, мой приёмный отец, один из них, он учил меня так же, как многих моих сверстников. Мы проигрываем борьбу за существование, Курт, нас становится меньше и меньше. Мы гибнем на охотах и ловлях, мрём от болезней и ран, у нас почти не осталось врачей, а те, что остались, давно деградировали. Рождаемость с каждым годом падает. Дети всё чаще и чаще появляются на свет нежизнеспособными, многие болеют, умирают в младенчестве. Через десять лет, если ничего не изменится, нас не станет. У нас лишь одна надежда – остановиться, прекратить, прервать бесконечную гонку по кругу. Поэтому мы дальше не пойдём, Курт. Мы встанем в феврале, дождёмся марта и с оружием в руках встретим людей апреля.

Курт не помнил, как дотащился до лагеря. То, что он услышал, было невозможно, немыслимо. Это было чудовищно. Этого попросту не могло быть.

Он недвижимо, опустив голову и закрыв руками лицо, просидел в шатре до вечера. Медведь пару раз пытался завести разговор, Курт не отвечал. Потом Медведь ушёл, а явившись вновь, рывком оторвал Курта от земли и выволок из шатра наружу.

Было морозно, северный ветер кашлял из леса надсадными порывами, будто страдал одышкой.

– Уходи, октябрит, – сказал Медведь. – Забирай Снежану и уходи. Я отвязал пару ездовых трирогов, отогнал их вон в тот перелесок и подседлал. Утром скажу Фролу, что ты их угнал и похитил девушку. Давай, парень, не теряй времени, уходите прямо сейчас.

– Она не пойдёт со мной, – сказал Курт.

– Пойдёт. Я прикажу, она не посмеет ослушаться – я вырастил её и воспитал, кроме меня у неё никого не осталось. Ты – хороший парень, правильный, ты её вытащишь. Мы здесь все смертники независимо от того, вернётся твой друг с оружием или нет. Хотя мне изначально было ясно, что не вернётся.

– Тогда не пойду я, Медведь, – проговорил Курт. – Не пойду, даже если ты её уговоришь. Ты бы поступил так же на моём месте. Ты не ушёл бы, зная, что твоих друзей и сородичей через несколько дней казнят. Так и передай ей. Жить в вашем шатре больше не стану. Спасибо тебе за гостеприимство. И вообще за всё.

Курт повернулся и зашагал к центру лагеря, туда, где в общем шатре содержали пленных.

Медведь, теребя бороду, исподлобья глядел ему в спину. Утром он разыскал рыжего Илью и отвёл в сторону.

– Я слыхал, у тебя были проблемы с одним из пленных? – спросил Медведь. – С тем, который потом несколько дней гостил у меня.

– Проблемы не у меня с ним, а у него со мной, – усмехнулся Илья. – Точнее, одна проблема. В том, что я проживу ещё какое-то время, а он – нет. И если его через неделю не шлёпнут, то я об этом позабочусь.

– Слушай меня внимательно, – спокойно сказал Медведь. – Шлёпнут пленных или не шлёпнут, не твоего ума дело. Но если не шлёпнут и с парнем по твоей вине что-то случится, ты переживёшь его на сутки, не больше. Ты понял?

Кровь бросилась рыжему в лицо, кулаки непроизвольно сжались. Он тяжело задышал, но смолчал.

– Ну, и прекрасно, – Медведь хохотнул и приятельски хлопнул Илью по плечу. – Я был уверен, что мы поладим.

На следующее утро выпал снег – Курт видел его впервые в жизни. Белый до боли, похожий на пух, он покрывал землю, деревья, шатры и палатки, придавая всему ненастоящий, игрушечный вид. Будто нутро детской куклы, подумалось Курту. К полудню снег стаял, но под вечер пошёл опять и укутал белым одеялом лагерь. До появления головных декабрьских кочевий оставалась всего неделя, а на день раньше истекал назначенный пленным срок.

– Ну, как было в гостях? – подсел к Курту Мартин Бреме. – Не обижали?

– Не обижали.

– Что ж выгнали? Или сам ушёл?

Курт не ответил. Воспоминания о том, что произошло днём раньше, и о том, что в тот же день было сказано, терзали его, мучили не позволяющей думать головной болью и стесняли дыхание в груди.

– Скажи, Мартин, – неуверенно начал Курт. – Люди зимы согрешили перед Господом, и он назначил им наказание, так? Однако в чём именно они согрешили, в заповедях не говорится. Ты как считаешь, почему?

– Нашёл пастора. – Железный Мартин пожал плечами. – Откуда мне знать. Да и какая разница, почему и как?

– Мне кажется, есть разница. Я думаю, что Господь… – Курт замолчал.

– Ну, продолжай. Что Господь?

– Я думаю, он ошибся.

Мартин крякнул.

– Когда и если вернёмся, – сказал он, – я попрошу пастора Клюге тобой заняться. Ему и расскажешь об этом. А мне не стоит, парень.

Остаток дня прошёл мучительно. Слова Снежаны «они создали учение о боге и двенадцати месяцах. Слепили вместе Ветхий и Новый Заветы, перекроили их, переврали и приспособили под себя» не шли из головы. И не шла из головы она сама. Длинные светло-русые волосы, ямочки на щеках, тугое шелковистое тело, высокая грудь. И ещё сбитое дыхание, запрокинутое лицо, обнимающие его руки, распахнутые, сжимающие его бёдра ноги. К вечеру Курт уже не верил, что всё это было на самом деле, а не пригрезилось, как бывало, когда в его сон являлась Бланка из раннего сентября.

Он промучился, не сомкнув глаз, всю ночь. К утру провалился, наконец, в сон, но не проспал, наверное, и часа – очнулся от того, что кто-то настойчиво тряс за плечо.

– Вставай уже, парень, – монотонно бубнили над ухом. – Там тебя спрашивают.

– Кто спрашивает? – Курт рывком поднялся, опёршись на руки, сел. В глазах мутилось, тощее усатое лицо Фрица Коха расплывалось в душной темноте шатра, смазывалось, щерилось, будто морда раздавленной крысы. – Кто меня спрашивает? – повторил Курт и почувствовал, как сердце вдруг, словно приготовившись к прыжку с места, замерло. А потом, оттолкнувшись от рёбер, с маху бросило себя на грудину.

– Девица спрашивает, – забормотал Кох. – Здоровенная такая, белобрысая, злющая как…

Курт недослушал, поэтому остался в неведении, как именно злюща Снежана. Оттолкнув Коха, он вскочил и ринулся на выход. Девушка ждала его у огораживающей шатёр изгороди из натянутых на колья верёвок. Посмотрела Курту в лицо и немедленно отвела взгляд.

Он шёл к ней, оскальзываясь на снегу, и не знал, как удаётся сохранить равновесие, потому что сердце наносило гулкие увесистые удары изнутри и норовило сбить с ног, а сами ноги не слушались, подламывались в коленях и не желали держать. Он брёл с опущенной головой и добирался до изгороди долго, очень долго, а когда, наконец, добрался, вцепился в ближайший вбитый в землю кол, чтобы не свалиться, и поднял взгляд.

С минуту они молча смотрели друг другу в глаза, не двигаясь, не мигая и, наверное, не дыша. Потом Снежана сделала шаг вперёд, Курт, оторвавшись от спасительного кола, шагнул навстречу. Миг спустя он прижимал её к себе, и мир закачался вдруг у него под ногами. А ещё через миг их губы встретились.

Кто-то из декабритов, хакнув, выругался за спиной, кто-то другой присвистнул, они не обратили внимания – посторонние звуки для них перестали существовать. А потом Снежана, ухватив Курта за руку, потянула его к лесу.

И мир плыл у них под ногами, и раскачивался, и кренился, и наваливался на них жаркими отчаянными валами, и захлёстывал их этими валами с головой. Мир кричал их голосами, сжимал в объятиях их руками, и их телами делал из двух одно. А ещё мир взрывался в них и, ненадолго перестав качаться и крениться, отпускал, но потом вновь начинал плыть, и подхватывал их, и на волнах уносил за собой.

– Мне никогда и ни с кем не было так хорошо, – сказала Снежана, когда мир, наконец, взялся за ум и перестал вести себя неадекватно.

– Много их было? – Курта это «ни с кем» резануло по сердцу. – Ну, которых…

– Немного. За три года четверо. Мне ведь уже двадцать два, милый, я взрослая девочка. Но сейчас мне кажется, что не было никого. И ничего.

– Ничего и не было, – твёрдо сказал Курт. – Только мы с тобой. Ты… – Он осёкся.

– Что «я»? Договаривай.

– Позавчера Медведь говорил со мной. Он велел нам с тобой уходить в октябрь. Обоим. Сказал, что ты не ослушаешься его.

– Медведь ошибся. Есть вещи, в которых он надо мной не властен. Только я не вижу смысла это обсуждать. Хотя бы потому, что ты отказался.

– Отказался. Но если случится так, что… Если вернётся Густав Штольц. С оружием. И нас отпустят. Ты пойдёшь со мной?

Снежана отстранилась. Долго и пристально глядела Курту в глаза, затем сказала:

– Я не пойду. Во-первых, из тех же причин, что и ты – не оставлю своих умирать. Во-вторых, что я буду делать там, в октябре? Молиться несуществующему идолу, которым вас дурачат июльские ловкачи?

– Не говори так, прошу тебя. Ты заблуждаешься, вы все заблуждаетесь. Бог есть, Он создал всё живое на Земле… Хорошо, пусть будет на Терре. Он дал людям законы, поступив с ними по разумению своему. Только с вами…

– Что «с нами»? – Снежана хмыкнула.

– С вами Он поступил несправедливо.

Следующие три дня они уходили в лес каждое утро. Соединялись и не могли оторваться друг от друга. Они больше не разговаривали ни о Боге, ни о спасительном бегстве в октябрь. Они лишь наслаждались каждой проведённой вместе минутой, каждым мгновением, и отказывались думать о том, что будет дальше.

А оно, это «дальше», приближалось неумолимо и неминуемо. Сол уже на три четверти скрылся за южным горизонтом, через два дня, с приходом декабря, ему предстояло закатиться за него полностью. А Густав Штольц так и не вернулся.

Не вернулся он и когда настал срок. Поутру пленных вывели и выстроили на опушке. Кромка леса чернела резными зубьями на светлеющем небе. Снег белел равнодушно и торжественно. Конвойные декабриты молчали.

– Попрощаемся, парни, – спокойно сказал Железный Мартин. – Я горжусь, что мне выпала честь командовать вами. Умрём достойно, братья.

Курт, поддерживая под локоть ослабевшего Фрица Коха, смотрел на окруживших их декабритов. Ни Медведя, ни Снежаны среди них не было. Курт задумался, хотел бы он увидеть её ещё раз, перед смертью, но не успел решить, да или нет.

– Уходите, – сказал высокий плечистый командир декабритов, которого звали Фролом. – Мы отпускаем вас. Передайте своим: набегов на кочевья октября больше не будет. Так что можете без опаски горбатиться на своих полях и молиться, кому вы там молитесь. Оружие мы вам не отдадим, не обессудьте. Всё, теперь уходите. Пошли, ребята, – бросил он, отвернувшись. – Затея с ними была неудачная, признаю. Не думал, что эти горе-вояки так легко бросают своих. Зря не думал. Пошли.

Следующие полдня Курт, механически переставляя ноги, плёлся в арьергарде уцелевшего заслона на восток. Когда Нце оказался в зените, он остановился. Привалившись спиной к стволу пряной сосны, долго смотрел остальным вслед и слушал отдаляющиеся и затихающие голоса. Когда они смолкли, развернулся и решительно пошагал на запад. Потом перешёл на бег.

Глава 5

Июль. Джерри

Геликоптер набрал высоту, прошёл над прибрежными скалами, над лесом, затем над засеянным пшеничным полем, оставил позади и внизу яблоневые сады и, наконец, достиг Ремня. Описав полукруг, пилот привёл корпус параллельно дороге и дальше потянул вдоль неё, на восток.

Джерри Каллахан, глава клана Каллаханов, третьего по значимости в правящей пятёрке июльских кланов, рассеянно поглядывал в иллюминатор. На северном побережье Джерри провёл два дня. В одиночестве, прислуга не в счёт, не мозолить глаза хозяину обслуживающий персонал умел. Джерри бродил нагишом по узкой галечной косе, лениво плавал в зажатой между косой и берегом бухте, покуривал в потолок сборного пластикового бунгало, установленного для него под нависшим над водой выступом прибрежного холма. И, как обычно, думал. Думать было над чем, отношения в пятёрке, и без того непростые, в последнее время резко обострились. Количество проблем, которые необходимо решить, и решить срочно, перевалило за дюжину. И было похоже на то, что по каждой из них интересы кланов разнятся, а значит, следует ожидать дальнейшего обострения, результат которого нелегко предугадать. И уж точно обострение случится после оглашения составленного Джерри плана. Плана по решению важнейшей из всех насущных проблем, той, которая ставила под угрозу само существование республики Терра и её населения.

Геликоптер прошёл над рядами припаркованных к обочинам Ремня оранжевых трейлеров. Оранжевый был цветом Уотершоров, клана, занимающегося безопасностью республики, второго по влиятельности в пятёрке. Его глава, краснолицый, стриженный бобриком Гэри Уотершор, в июле появлялся нечасто – в основном пропадал в июньских казармах и августовской академии, где, по слухам, с охоткой преподавал военное дело и флиртовал с офицерскими дочками. В июль Гэри приезжал на своём чудовищном, похожем на горбатую черепаху джипе лишь в случае необходимости. Сейчас такая необходимость возникла: собрание правящей пятёрки, первое из длинной череды предстоящих, назначено на сегодняшний полдень и требует присутствия без исключения всех.

В трёх милях восточнее к опушке примыкающего к Ремню леса прилепился двухцветный палаточный городок, похожий сверху на яркую мозаику. Голубые островерхие палатки клана Самуэльсонов соседствовали с покатыми жёлтыми, в которых жили Риганы.

Самуэльсоны ведали внутренней экономикой – снабжением и распределением. Непрерывный грузопоток, идущий по Ремню, курировали они. Они же распоряжались августовскими мобильными складами и июньскими оружейными арсеналами. Главу клана, неказистого, плешивого и близорукого Дэвида Самуэльсона, остальные за глаза называли Бухгалтером. Был он педантичным и въедливым до крайности формалистом, подчинённая ему канцелярия задыхалась от потоков входящих и исходящих циркуляров, отчётов и докладных. Дело своё, однако, Бухгалтер знал до тонкостей, любил лично вникать в каждую мелочь и держать под личным же контролем весь грузопоток республики до последней телеги.

Длинный и тощий, морщинистый Оливер Риган курировал жизнь духовную. Риганы занимались вопросами религии, образования и общественного здоровья. Августовские школы, семинарии и академия возглавлялись ими. Они же отвечали за лояльность и преданность населения весенних и осенних месяцев. И они же заботились о развлечениях июльской элиты. Сам Оливер был желчен, сварлив, недавно избавился от пятой по счёту жены и сейчас активно подыскивал новую – его эмиссары присматривали подходящую кандидатуру во всех месяцах.

В двух милях восточнее самуэльсоновских и ригановских палаток геликоптер пошёл на снижение. Через десять минут он описал над дорогой дугу, свернул вправо, пролетел сотню ярдов и завис над обширной лесной прогалиной. Затем мягко опустился на траву. Здесь, на прогалине, начинались и уходили дальше в чахлый подлесок, а за ним в поле пластиковые разборные жилища клана Каллаханов. Были они всех оттенков красного – от бледно-розового до бордового и пурпурно-алого – словно большая клумба раскинулась на июльской земле.

Вертолётчик выскочил из кабины, сбросил надувной трап. Джерри, не касаясь поручней, легко сбежал по нему на землю. Был он самым молодым из пятёрки и, в отличие от прочих, холостым и бездетным. Это обстоятельство влекло за собой определённые трудности – передать власть и главенство над кланом в случае скоропостижной смерти ему было некому. Впрочем, умирать Джерри не собирался, тем более скоропостижно. Ловкий, крепко сбитый, с отменным, несмотря на курение, здоровьем, Джерри Каллахан рассчитывал прожить вдобавок к своим тридцати шести ещё, по крайней мере, столько же. Обременить себя семьёй он успеет, а пока можно распоряжаться собой целиком и полностью, без оглядки на требовательных и капризных домочадцев.

Клан Каллаханов занимался внешней торговлей – импортом и экспортом. Экспортный товар был всего один – тот, ради которого четыре раза в год приземлялся в июль транспорт межзвёздной бартерной компании «Галактико». На этот товар компания вот уже сто пятьдесят лет держала монополию. Пушнина, шкуры уникальной, не обитающей нигде более кочующей фауны зимних месяцев. Серебристый и чёрно-бурый, огненно-рыжий и крапчатый, голубоватый и изумрудно-палевый мех зимних зверей нарасхват разбирали модные дома на десятке обитаемых планет. А потом за чудовищные, бешеные, огромные деньги муфты, горжетки, пелерины, манто растекались по частным заказам и аукционным торгам. Даже шляпки и сумочки, украшенные драгоценным мехом, ценились чуть ли не на вес золота. В обмен компания импортировала всё. Автомобили и топливо, коллекционные вина и деликатесы, оружие и боеприпасы, одежду и утварь. В подписанном почти сто пятьдесят лет назад контракте так и говорилось – «всё, что пожелает правительство вольной республики Терра в пределах обменной стоимости поставляемых ею товаров».

Собрание пятёрки по традиции проводилось на территории клана Доу – самого многочисленного и влиятельного из пяти. У Доу не было зоны ответственности – клан попросту занимался всем, и его глава Джон Доу контролировал всё: и экономику, и внешнюю торговлю, и военные дела, и образование, и религию, и медицину. Был он среднего роста, невзрачный и неприметный, с лишённым интонаций ровным, едва не механическим голосом и невыразительным взглядом блёклых водянистых глаз. На заседаниях пятёрки Доу всегда высказывался последним, и ему принадлежал решающий голос, если остальные разделялись поровну. Он считался президентом независимой республики Терра, а фактически был её монархом, с передаваемыми по наследству властью и полномочиями.