ГЛАВА 1

Лора и Поль вместе убирали постель, торопились, смеялись, спорили, кому же все-таки удастся сделать это быстрее.

— Я никогда этому не научусь, — с притворным разочарованием вздохнул Поль, когда в конце концов проиграл. — Женщины созданы для того, чтобы стелить постель, мужчины — чтобы лежать в них.

— Мужчины созданы, чтобы лгать о постели, — парировала Лора. — Выйдя замуж, удивительно быстро постигаешь подобные вещи.

— Самые важные дела я делаю быстро, — сказал он. — Например, влюбился в тебя.

Лора рассмеялась. Ей нравились его улыбка и взгляд, который поглощал ее всю, его голос, который становился глубоким и каким-то особенным, когда он разговаривал только с ней, помнила ощущение его рук на груди этим утром, когда она проснулась; полусонные, горячие ото сна, они потянулись друг к другу, ближе и ближе, пока не слились и начали еще один день вместе, как хотели прожить всю жизнь, как муж и жена, до конца своих дней.

Но потом ее взгляд стал серьезным и хмурым.

— Как мы можем быть так счастливы? Это нехорошо — смеяться и делать все, как обычно, когда Оуэна нет с нами. И его больше никогда не будет. И он не узнает, что мы хотим пожениться. А он так мечтал…

Поль завязал галстук, надел пиджак и посмотрел на себя в зеркало, пригладив рукой непослушные черные волосы.

— Он знал, что мы собираемся пожениться, его это очень волновало. — Он обнял Лору, прижал ее к себе.

— А ты знаешь, что он терпеть не мог вечера и любые церемонии?

— Но он ничего не имел бы против нашей свадьбы, — сказала Лора. — О, Поль, я не могу этого вынести, ведь его нет с нами!

— Я знаю. — Поль прижался щекой к ее волосам. Он мысленно представил горделивый портрет с пронизывающим взглядом своего двоюродного деда, Оуэна Сэлинджера, который к тому же был его большим другом. — И ты права, он был бы счастлив, узнав, что мы поженились, потому что очень любил тебя и думал, что самым разумным, что я когда-либо совершил, было мое совершенное согласие с ним.

Он отстранил от себя Лору, ища ее взгляд, чтобы понять, что она чувствует. Худое, с высокими скулами лицо Лоры с полными чувственными губами было задумчиво, будто застыло во времени, запечатленное художником, который уловил эту манящую красоту, но смог только отдаленно передать меняющееся выражение подвижного лица, которое оживлялось выражением радости или печали, теплоты или холодности, удовольствия или огорчения. И никакой художник не мог передать то неуловимое и иллюзорное, что заставляло всех, даже Поля, спрашивать себя, действительно ли они знают ее, могут ли быть рядом с ней. Ее острая ирония или злословие так удивительно интригующе не сочетались с наивностью Лоры, заставляя помнить о ее непредсказуемости и необычности даже тогда, когда спустя какое-то время уходил из памяти каштановый цвет ее волос, отливающий красным на солнце, или темно-голубой цвет ее широко раскрытых ясных глаз.

Поль убрал волосы, которые непослушными прядями ложились на лицо Лоры.

— Ты такая бледная, любовь моя. Тебя волнует вечер? Или просто дело в твоем костюме? Ты должна быть в черном? В конце концов, мы идем не на похороны. Мы идем в дом Оуэна слушать, как Паркинсон будет читать завещание.

— Это то, в чем я хочу быть, — ответила Лора. — Чтение завещания — как вторые похороны, правда? Мы продолжаем захлопывать за ним дверь его жизни. — Она выскользнула из его объятий. — Нам не пора идти?

— Да. — Он запер двери квартиры, и они спустились на два пролета лестницы и попали в крошечный коридор. Их встретили и подхватили волны августовской жары Бостона, от которой дрожали и колебались листья деревьев, будто отраженные в воде. Дети играли на траве, сонные от добела раскаленного солнца, а яхты на глади залива были похожи на ослепительно белых птиц, опускающихся и снова взмывающих над прохладными волнами.

— Я забыл, что будет так жарко, — пробормотал, Поль, стягивая пиджак. — Ведь странно думать об Оуэне здесь, в городе, он же проводил август на Кейп-Коде.

Они дошли до машины, и как только отъехали, он сразу включил кондиционер.

— О Боже, я так скучаю по нему. Ведь прошло почти три недели, а я продолжаю думать о нем, как о живом: что увижу его за обедом и. услышу, как он опять будет говорить мне, чему я должна себя посвятить и как мне распорядиться моей жизнью.

Лора села поближе к Полю, и он держал ее за руку, когда они проезжали под аркой деревьев вдоль Коммонуэлс-авеню.

— Если бы не было тебя, — тихо сказал он, — я бы чувствовал, что потерял точку опоры.

— Я тоже. — Она сжала его руку, отвечая на прикосновение, чувствуя рядом его плечо, его силу и желание, которое вспыхивало, когда они прикасались друг к другу. Где бы это ни было, и чем бы они ни были заняты, остальной мир исчезал, оставляя их наедине со страстью, которая неуклонно росла с того дня, как они встретились два года тому назад, когда он наконец-то заметил ее.

— Я тоже, — еще раз повторила она. Потому что, хотя у нее был брат Клэй и семья Поля, которая приняла ее четыре года назад, когда ей было восемнадцать, и сделала все, чтобы она чувствовала себя членом семьи, Оуэн был главой семьи, который обожал ее и был центром ее жизни. Она тоже боготворила его, пока не встретила Поля. Потом она привязалась к ним обоим. А сейчас, когда она все еще чувствовала себя очень молоденькой и неуверенной, и еще не начала заниматься тем, чем хотел бы Оуэн… Но он умер, и остался только Поль, чтобы заботиться о ней.

— Как ты думаешь, мы долго там пробудем? — спросила она. Ей совсем не хотелось видеть, как все соберутся в доме, где она так счастливо жила и все еще живет, хотя большую часть времени с тех пор, как умер Оуэн, она проводила с Полем, и слушать, как семейный адвокат читает завещание, когда она так тосковала и хотела услышать голос Оуэна. Ей совсем не хотелось слышать, как сыновья Оуэна, Феликс и Аса, обсуждают, что наконец-то вольны делать все, что считают нужным, с гостиничной империей, которую их отец строил с такой любовью и гордостью, а их планы совершенно отличны от тех, которыми делился с ней Оуэн за последние годы, вплоть до постигшего его удара.

— Не знаю, — ответил Поль, сворачивая к Бикон-Хилл и стараясь отыскать место, чтобы припарковать машину рядом с огромным домом Оуэна. — Это простая формальность. Феликс и Аса получают основной пакет акций компании, принадлежащей Оуэну, женщины получают достаточно, чтобы чувствовать себя счастливыми, а я получу какой-нибудь символический подарок, потому что он любил меня, даже несмотря на то, что знал, что я предпочту фотокамеру самой престижной работе в его гостиничной империи. Наверное, Паркинсону потребуется полчаса на чтение всего завещания. — Стоя рядом с машиной, он еще раз взял Лору за руку. — Мне очень жаль, что тебе придется пройти через это, но так как Паркинсон спрашивал именно о тебе…

— Все в порядке, — ответила Лора, но когда они поднимались по ступенькам к парадной двери, которая была ее в течение четырех лет, к комнатам, где она жила как друг Оуэна, его сиделка, протеже и в конце концов почти как внучка, внутри у нее все сжалось.

Когда дворецкий открыл дверь, она автоматически бросила взгляд через мраморное фойе на разветвляющуюся лестницу, словно ожидая увидеть Оуэна Сэлинджера, спускающегося по ступеням своей величавой походкой, румяного, здорового, с шевелящимися кустистыми бровями и свисающими усами, отдающего приказы, высказывающего свое мнение и взгляды голосом, который раздавался в каждом уголке его дома. Глаза Лоры наполнились слезами. Он был такой изысканный, и в то же время внушительный, поглощающий все мысли, все ее внимание, что она не могла представить себе жизнь без него. К чему она может прийти, не скучая по нему?

«Ты всегда будешь скучать по мне. Но справься с этим сегодня и продолжай жить» — вот что сказал бы Оуэн. И он был бы прав. Он всегда был прав. Лора посмотрела на Поля:

— Давай уйдем отсюда, как только все кончится.

— Хорошая мысль, — ответил Поль и улыбнулся ей, чувствуя облегчение оттого, что она становится не такой мрачной. Это казалось преувеличенным с самого начала, и она выглядела обеспокоенной, почти испуганной, вместо того чтобы нести печать траура, как он ожидал бы. «Это одно из ее состояний», — подумал он и напомнил себе, как одинока она была, когда Оуэн впервые обратил на нее внимание и одарил своей всеобъемлющей любовью, которой он удостаивал лишь нескольких избранных. — Расслабься, — сказал он, когда они вошли. — Я здесь. Мы вместе.

Он крепко держал ее за руку, и они вошли в библиотеку, где уже собралась семья Сэлинджеров, тесно усевшись на кожаных кушетках и креслах. Младшие правнучки присели на диванчики или сидели, скрестив ноги, на тебризских коврах, которые Оуэн и Айрис покупали во время путешествий. В дальнем конце комнаты Лора увидела Клэя, стоящего у мраморного камина. Он разговаривал с Эллисон и Тэдом. Лора улыбнулась ему, молчаливо благодаря, что он нашел время и приехал из Филадельфии, чтобы быть рядом с ней во время чтения завещания.

За массивным столом, стоящим в библиотеке, сидели Элвин Паркинсон — адвокат Оуэна — и Феликс и Аса Сэлинджеры, сыновья Оуэна, наследники его империи и богатства. Поль пожал им руки, затем поздоровался с родителями, а потом они с Лорой направились в дальний угол комнаты, встав перед застекленным книжным шкафом, который тянулся во всю стену. Он обнял дрожащую Лору, и когда Паркинсон начал читать, легонько поцеловал ее в макушку.

— Передо мной находится воля и завещание Оуэна Сэлинджера, датированное этим месяцем три года назад. Сначала упоминаются люди, не принадлежащие к членам семьи. Открывает завещание посмертный дар в пятьсот тысяч долларов Розе Каррен, которая, по словам Оуэна, «управляла моим домом пятьдесят лет и поддерживала меня в самые трудные, безрадостные годы после смерти моей любимой Айрис».

Паркинсон продолжал:

— «Я также завещаю небольшие суммы денег служащим и консьержам, которые долго прослужили в системе отелей „Сэлинджер“, садовникам, парикмахерам и портным, капитану яхты в Карибском море, продавцу в обувном магазине в Кембридже и другим служащим», которых я не стану называть, чтобы не утомлять вас. Также существенные суммы завещаны организациям, которые поддерживал Оуэн, среди них Музей искусств в Бостоне, Бостонский симфонический оркестр, музей Изабеллы Стюарт Гарднер, театральные труппы «Кембридже Фокси», «Уэлфлит Ойстерс» и «Кейп-Код Мерсмейдз».

Когда при распределении наследства было упомянуто об эксцентричных привязанностях Оуэна, по комнате пробежал шуршащий смешок: семье потребовалось много времени, чтобы привыкнуть к этому и иногда даже соглашаться с этим. Только Феликс и Аса сидели с вытянутыми лицами, они никогда не находили забавными выходки отца.

Затем Паркинсон достал еще какой-то документ из своего портфеля:

— «Из тридцати процентов акций сети отелей „Сэлинджер“ я оставляю двадцать восемь процентов моим сыновьям Феликсу и Асе, разделенных поровну».

— Двадцать восемь? — Аса буквально взвился, стараясь заглянуть в бумагу через плечо Паркинсона. — Ему принадлежало тридцать! Нам принадлежит тридцать п-п-процентов! Это несомненно. — Он старался заглянуть в документ и разобраться, в чем дело. — Что это за чертовщина, что вы читаете? Это н-н-не завещание.

Между тем Паркинсон откашлялся и добавил:

— Это дополнение к завещанию, которое Оуэн сделал в июле.

Феликс сидел молча, внимательно рассматривая крепко сжатые руки.

— В прошлом месяце? — требовательно спросил Аса. — После удара?

Паркинсон кивнул:

— Если вы позволите, я бы прочитал все до конца.

— Если мы позволим! — мрачно повторил Аса. — Читайте!

Откашлявшись еще раз, Паркинсон начал:

— «Я, Оуэн Сэлинджер, пребывая в полном разуме и сознании, сделал дополнение к завещанию, которое я составил три года назад. Из тридцати процентов акций сети отелей „Сэлинджер“ я оставляю двадцать восемь процентов в равных долях моим сыновьям Феликсу и Асе Сэлинджерам. Моей наиболее любимой Лоре Фэрчайлд, которая принесла мне радость и любовь и украсила последние годы моей жизни, я завещаю оставшиеся два процента акций сети отелей „Сэлинджер“, плюс сто процентов акций „Оуэн Сэлинджер корпорейшн“, которая является самостоятельным предприятием, состоящим из четырех отелей, что легли в основу сети отелей „Сэлинджер“ шестьдесят лет назад, в Нью-Йорке, Чикаго, Филадельфии и Вашингтоне, а также мой дом и мебель на Бикон-Хилл, где Лора жила и будет продолжать жить. Она точно знает, что делать с наследством; она разделяла мои мысли и помогала мне строить планы, и я доверяю ей претворить все мечты в жизнь и сделать все во имя процветания дела».

В кратком, тяжелом молчании, которое обволокло комнату, накрыло, как пеленой, Лора закрыла глаза и почувствовала, как по щекам побежали теплые, соленые слезы.

«Моя дражайшая Лора, в своем завещании я оставляю тебе сущую безделицу…»

Это все, что он написал. Да, конечно, она думала о каких-то деньгах, может, даже о какой-то сумме, которой бы хватило на покупку маленького дома и возможность иметь свою собственность, даже если она и будет замужем за Полем, и применить все, чему научил ее Оуэн, все, что ей известно о гостиничном бизнесе.

Взглянув через комнату на Клэя, она увидела его восхищенный взгляд, в глазах горел огонь, губы невольно прошептали: «Ух! Ты вырвала это!»

Она отвернулась, пораженная и рассерженная.

Поль, проследив за ее взглядом, нахмурившись, смотрел на Клэя. Мгновенно комната наполнилась какофонией голосов, а Паркинсон застучал по чернильнице, пытаясь вновь овладеть ситуацией.

— Я не потерплю этого! — взорвался Аса. — Всему есть предел! Мы дали ей крышу над головой, и она распоряжалась в доме несколько лет.

— Оуэн отдал ей дом, — спокойно сказала Ленни, но никто не обратил внимания на ее слова.

— Я думаю, это очень мило! — воскликнула Эллисон. — Лора заботилась о дедушке, почему бы ему не оставить ей что-то в наследство, если он хотел это сделать?

— Он не знал, чего он хотел. — Феликс тяжело ронял слова, и они прозвучали, заглушая все голоса в комнате. Он стоял, положив руку на плечо Паркинсона, тем самым сдерживая его и давая понять, что сейчас не его время говорить. Он ждал, пока все члены семьи, выплеснув все, что у них было, успокоятся и выслушают его. Все притихли; они знали, что теперь он, Феликс, а не Аса был настоящей главой семьи Сэлинджеров.

— Он не знал, чего он хотел, — размеренно, отчеканивая слова, проговорил Феликс. — Он был старый, больной человек, которым крутила и запугивала его жадная ведьма, во всем потворствуя ему, и целый месяц после удара…

— Феликс! — Низкий голос Поля перебил хриплый голос дяди.

— Какого черта, о чем ты говоришь?

— Ты недоделанный ублюдок! — взревел Клэй, перебивая Поля. — Какого черта вы…

— Заткнись! — выпалил Феликс и продолжил, не нарушая размеренный темп речи: — …Целый месяц после удара он был беспомощным инвалидом, который не мог ни двигаться, ни говорить.

— Феликс, — опять прервал его Поль.

— Он мог говорить! — произнесла Лора. — Он говорил со мной, мы говорили…

— …не мог ни двигаться, ни говорить, и для всех очевидно то, что он потерял способность мыслить здраво. И этот совершенно очевидный факт использовала эта девушка, которая была всего-навсего лишь одной из его прихотей пока буквально не вползла в его жизнь, а потом, когда он умирал, никого не допускала к нему, даже сиделок, чтобы быть с ним наедине и заставить его изменить завещание…

— Достаточно! — возмущенно заявил Поль. — К черту все, Феликс, ты сошел с ума; что за дьявол в тебя вселился? Это проклятый набор лжи…

— Оуэн не хотел никаких сиделок! — кричала Лора. Она едва ли слышала Поля. — Он велел мне не допускать их! — Она дрожала от озноба, струйки слез высохли на щеках. — Он не хотел видеть никого из посторонних; он хотел, чтобы рядом была только я!

— Он не знал сам, чего хотел, — начал Феликс в третий раз.

— Заткнись! — прорычал Поль. — Пусть все-таки Элвин закончит читать завещание. И, ради Бога, ты объяснишь все позже, извинишься перед Лорой и перед всей семьей.

Не обращая внимания на слова Поля, он откинул голову назад и, потупив глаза, обратился к Лоре:

— Он ничего не знал, не так ли? Он не знал, что ты — преступница с прошлым, что у тебя брат — преступник и что ты лгала ему, ты лгала всем нам — лгала четыре года, в то время как мы приняли тебя и дали тебе все.

Лора тяжело вздохнула, и этот звук пронесся в мертвой тишине комнаты, подобно шелесту тончайшей материи.

— Четыре года, — сказал Феликс. Его слова падали, как удары молота. — И мы все знали это четыре года назад, летом, когда ты и твой брат появились в нашем доме, пропала наша уникальная коллекция украшений, и…

— Мы не имеем к этому никакого отношения! — выкрикнул Клэй.

Все заговорили одновременно, повернувшись друг к другу, встревоженные, наседая на Феликса, чтобы он объяснил, что имел в виду. Но Феликс обращался только к Лоре:

— Ты не думаешь, что мы поверим этому? Доказательства, которыми я сейчас располагаю, ясно свидетельствуют, что вы пришли сюда с одной целью: обокрасть нас, а потом решили еще задержаться, когда увидели, что можете раскинуть свои сети вокруг моего отца, — так же, как вы уже поступили однажды с пожилым человеком, который оставил вам наследство после смерти, а потом… — кричал он, уже заглушая поднявшийся гомон, глядя прямо на Поля, — вы поймали в свои сети молодого человека с состоянием, потому что профессиональные охотники за богатством никогда не упускают ни малейшей возможности, не так ли, мисс Фэрчайлд?

— Это не так! Я любила Оуэна! — Но слова бессильно повисли в воздухе; она почувствовала себя раздавленной этой грудой обвинений. — Я люблю Поля! Вы не вправе так лгать…

— Не говорите со мной о правах! Вы пришли к нам с ложью. Ты пришла, чтобы расставить ловушку, подцепить на удочку, ты просто вползла в нашу семью… и вы украли драгоценности моей жены и почти убили моего отца!

— Это бессовестная ложь! — крикнул Клэй. — Мы этого не делали, мы изменили наши…

Смертельно побледнев, он замолчал. Лора, с сухими глазами, почти заледеневшая от холода, почувствовала, как Поль легонько убрал свою руку с ее плеча, увидела недоверчивый взгляд Ленни и увидела Эллисон — дорогую Эллисон, которая была так мила с ней — в шоке, с глазами, полными растущего гнева.

— Вы не изменили ничего, — с презрением сказал Феликс. Его глаза просияли, когда у Клэя вырвались эти роковые слова, но потом, скрыв свой триумф, он остался стоять у стола с видом отрешенного от всего божества. — Вы — парочка обычных преступников, и никогда не были никем другим, и я лично прослежу за тем, чтобы это стало всем известно. Я намереваюсь оспаривать это дополнение к завещанию в суде и лично займусь тем, чтобы вам ничего не досталось из состояния отца. Вы уйдете так же, как и пришли — ни с чем. Вы уйдете сейчас же, и никто из нас никогда не будет иметь с вами ничего общего!

Лора ухватилась за раму окна, чтобы удержаться. Стекло было теплым от солнца, но ничто не могло растопить того холода, который был в ее душе. Она почувствовала какое-то движение рядом и обернулась. Поль отошел от нее и смотрел так, словно видел ее впервые в жизни.

Все было кончено. Тот кошмар, который преследовал ее четыре года, стал явью.

ГЛАВА 2

— Выглядит совершенно неприступным, — растерянно проговорил Клэй, глядя на прилегающие друг к другу крытые дранкой крыши особняков поместья на Кейп-Коде, которое было их целью. — Дом охранника, забор, и я видел собаку… — Он пытался выглядеть холодным, уверенным профессионалом, а не семнадцатилетним подростком, но рука его, сжимающая руку Лоры, была ледяной. Ее рука тоже была ледяной, но ему Лора казалась спокойной; она всегда казалась более решительной и целенаправленной, чем он, а потом, она же была старше на год и уже закончила школу. Придвинувшись ближе к ней на заднем сиденье взятого напрокат автомобиля, он добавил, когда они проезжали мимо летней резиденции Сэлинджеров: — Бьюсь об заклад, что у них много собак.

— Наверное, — согласился Бен. Он немного снизил скорость, чтобы хотя бы мельком увидеть океан, катера и яхты, стоящие на частных пристанях.

— Но когда вы устроите меня туда, у меня не будет проблем улизнуть.

— Ведь лодку можно преследовать точно так же, как и машину, — возразил Клэй.

— И все-таки, почему ты выбрал это место? Это же неприступная крепость.

— Выходим из игры, — низким голосом произнесла Лора. — Закончим с этим, а потом прекратим. Я сказала Бену, что это — последний раз, когда я помогаю ему; ты тоже можешь. Я бы и на этот раз отказалась, но уже обещала. Но ведь ты знаешь, — голос дрогнул, когда Лора в мыслях вернулась к соснам и бесконечно тянущимся, застывшим в абсолютном безмолвии дюнам и дикой траве, когда они проезжали Кейп-Код на обратном пути в Остервилл, — так ужасно быть настолько далеко от дома… и все такое… такое непохожее… чужое…

Бен, услышав ее последние слова, глянул на Лору в зеркало и ухмыльнулся:

— Я думал, что научил тебя быть в себе более уверенной. Разве есть на свете такой дом, куда мои умные братишка и сестренка не смогли бы проникнуть? Вы помогали мне справляться и с более крепкими орешками.

— В Нью-Йорке, — сказал Клэй. — Мы знаем Нью-Йорк. Там есть подземка, парки и толпа народа, где ты можешь исчезнуть, раствориться, а не сдавать кросс по пересеченной местности, убегая от собак на этих сотнях гектаров.

— Пяти гектарах, — мягко поправил Бен, — Летнее поместье Сэлинджеров — это шесть особняков на пяти гектарах земли, все это окружено забором, и еще дом охраны. Это все, что мы пока знаем. Узнаем больше, когда ты и Лора начнете там работать. Слушай, Клэй, я рассчитываю на тебя. Я рассчитываю на вас обоих. Я доверяю вам.

Лора почувствовала прилив гордости — так было всегда, когда Бен хвалил ее. Он был намного старше ее, сыном их матери от первого брака. Мама вышла еще раз замуж, когда Бену было почти девять лет, а через год родилась Лора, а затем Клэй. Они всегда обожали Бена, ходили за ним по пятам по маленькому домику, который они снимали в Квинзе, стараясь заглянуть любопытными детскими глазенками на чердак, который он занимал, или шли за ним, когда он куда-то уходил, пока он не отсылал их домой. Потом, когда Лоре исполнилось четырнадцать, родители погибли в автокатастрофе, и Бен Гарднер, которому было тогда двадцать три года, взрослый и красивый, у которого было огромное количество подружек, неожиданно стал опекуном Лоры и Клэя. И с тех пор он стал для них больше матерью и отцом, чем сводным братом: в основном, чтобы быть с ними, он оставался на ночь дома, брал их на прогулки, катал на машине и помогал с уроками.

Он же научил их воровать. Изо всего, чем Бен когда-либо занимался, воровство привлекало его больше всего. Много он этим не зарабатывал и все время извинялся, что не слишком в этом профессионален, но он не входил ни в одну из группировок или банд и никогда не искал пути, чтобы стать частью страшного преступного мира с его суровыми законами, где занимались продажей и укрыванием краденого, контролировали цены и более серьезный бизнес в Нью-Йорке. Все еще занимаясь этим, он работал официантом. Они переехали в маленькую темную квартирку в верхней части Вест-энд-авеню, но у них было множество расходов, а воровство — это то, чем Бен всегда занимался, и поэтому он продолжал делать это, и успешнее, чем всегда, как он говорил, потому что теперь у него были помощники.

У Лоры и Клэя это получалось хорошо. Они были проворные, с ловкими, быстрыми руками, все время начеку, когда забирались по водосточным трубам или спутанным ветвям старого плюща, тихо проскальзывая сквозь узкое окно в темную комнату, или раскрывая его пошире, чтобы проник Бен, потом также быстро спускались вниз и растворялись в тени безликой мрачной подземки.

Они все схватывали на лету, учились все запоминать. Они научились отличать шаги полицейского от шагов случайного прохожего; только раз пройдя по комнате, они точно знали, где стоит стереоаппаратура, висят картины или предметы искусства, они слышали, как в холле двадцатью этажами ниже начинает двигаться лифт; они прикасались ко всему с легкостью перышка и были почти незаметны, когда очищали карманы в метро или растворялись среди толпы уставших людей, которые после рабочего дня ловили такси на Уолл-стрит.

Это всегда было возбуждающе и опасно, и что лучше всего, это было делом, которое делилось между ними: они составляли планы, осуществляли их и начинали все сначала. Поэтому, когда Лора неожиданно для себя поняла, что не хочет больше этим заниматься, она молчала об этом. Она не могла сказать Бену, что возненавидела то, что они делали: это было бы то же самое, что сказать, что она ненавидит его, ведь он был единственным, кто любил ее и Клэя и заботился о них.

Но потом жизнь стала тяжелее. Она была очень одинока. Это был последний учебный год в школе, и у всех девочек были друзья, которых они могли приводить домой после занятий, или оставить их ночевать, или постоять в школьном дворе, вместе смеясь, обсуждая свидания или туалеты, вечеринки по субботам, или мальчиков, или своих ужасных родителей. Но Лора не могла сблизиться ни с кем из них, и поэтому у нее не было друга или подруги, она не ходила на субботние вечеринки и не могла оставить подругу ночевать, потому что в одной комнате спал Бен, а в другой — они с Клэем, разделенные парой занавесок, которые они нашли на свалке в контейнере для мусора на Очард-стрит. Она могла время от времени случайно поболтать с одноклассниками в коридорах школы об уроках или телевизионных передачах, не никогда о том, что действительно занимало ее, что она чувствовала, о чем думала, о чем мечтала. Она всегда была одна.

Но еще страшнее одиночества был страх. С тех пор как их с Клэем поймали, когда ей было пятнадцать лет, она боялась. Воспоминание об этом было все еще очень свежо, она никогда не забудет: гулко звучащие шаги, преследующие их, запах полицейского участка, как полицейский пригвоздил кончики ее пальцев к подушечке, смоченной краской, плоское лицо полицейского фотографа, который протяжно тянул:

— Повернись налево, повернись направо, смотри прямо в камеру, ты, маленькая шлюха, — а потом так ухватил ее за зад, что она закричала.

Бен пришел за ними в участок со знакомым адвокатом, вызволил их под залог, и потом почти год об этом ничего не было слышно, до тех пор, пока не начали рассматривать их дело. Их признали виновными, дали год испытательного срока и определили на попечение Мелоди Чейз. Она была просто одной из подружек Бена, но он был уверен, что служители правосудия не освободят двух детей под опеку молодого неженатого человека, к тому же он не хотел быть как-то замешанным в этом деле. Поэтому он привел в суд Мелоди, и она сказала, что она — тетя Лоры и Клэя, и они вчетвером ушли из суда. В действительности никому до этого не было дела. Единственное, чего хотел суд, — это просто избавиться от них, передав хоть кому-нибудь.

Таким образом, они были свободны. Но у полиции были ах фотографии и отпечатки пальцев, и Лора постоянно думала о том, что у нее было прошлое.

Это было одной из причин, почему она наконец-то сказала Бену, что больше не хочет помогать ему. Она не хочет быть воровкой, она хочет поступить в колледж и иметь друзей. Она выступала в нескольких ролях в школьных постановках и думала, что ей понравится быть актрисой или кем-нибудь еще, чтобы уважать себя и гордиться этим.

Они ссорились из-за этого. Бен знал, что ей не по душе лазить по карманам; она всегда отправляла обратно кошельки, после того как вынимала оттуда деньги. Ей неприятно было думать, что вместе с деньгами люди теряют и то, что еще было в кошельке: стихи и рецепты, наскоро записанные адреса и номера телефонов, членские карточки, страховые полисы, кредитные карточки, что было не нужно ей, а особенно — фотографии любимых людей. Когда она сказала Бену, что не хочет больше воровать, он думал, что это просто сентиментальность, как и ее отношение к кошелькам. Но Лора нашла такие объяснения, что он понял: это нечто большее и она действительно серьезно относится к этому. Она должна была так поступить и обещала себе самой, что дело Сэлинджера будет последним. Навсегда.

— Я знал, ты доверяешь нам, — сказал Клэй, все еще сжимая руку Лоры, сидя на заднем сиденье машины, — но мы никогда не работали в таком месте, как это. Какого черта они делают с таким количеством пространства и света?

Бен остановился в одном квартале от дома охраны!

— Вы должны быть там, через пять минут. Будьте спокойны, просто помните, как мы репетировали это. И не волнуйтесь: вас возьмут на работу. Богатым людям в летних поместьях всегда не хватает слуг. Я буду ждать вас здесь.

— Он-то не из тех, кто будет работать на них, — пробормотал Клэй, когда охрана пропускала их через ворота. — Он просто сидит где-то рядом, пока мы все готовим и делаем, а потом в темпе вальса влетает, берет драгоценности и вылетает обратно. А мы все еще там.

— Это неправда! — горячо вступилась Лора. — Бен ничего не будет делать, пока мы не придумаем алиби.

Она отвернулась, чтобы не видеть усмешку Клэя, и потом, когда шла, все поворачивалась и поворачивалась, стараясь увидеть как можно больше через густую листву деревьев. Мельком она видела бархатистые лужайки, оконные пролеты в доме, яркие всплески красок цветов в саду, пруд с фонтаном, крышу оранжереи. Ансамбль, состоявший из шести домов, примыкающих друг к другу, расположившийся на берегу океана, казался намного больше, чем тогда, когда они смотрели на него из машины, и более внушительным. Как изображение на открытке, подумала Лора: все так красиво, нет ни грязных улиц, ни мусора.

— Как бы то ни было, — сказала она Клэю, — мы не будем болтаться там слишком долго после того, как он сделает дело. Поработаем совсем немножко, так что никто не подумает, что мы как-то связаны с кражей.

— Мы все еще здесь, — угрюмо повторил Клэй.

Они подошли к маленькому каменному дому с цветными шторами на окнах и изящной мебелью на крыльце, и Лора тяжело сглотнула:

— Черт возьми, мы сотни раз проходили через это. Я уже нервничаю, а ты еще говоришь такое. Бен знает, что делает. И он действительно рискует: его могут поймать или ранить, а что мы можем сделать, чтобы помочь ему?