– Леди Мэри, – произнесла я. – Где она? Вы не... вы...

– Не говори так громко. – Гэвин огляделся. – Я не знаю, где она в данный момент. Что ты имела в виду, когда спросила: “Вы не...” Ты полагала, что я намерен совершить какое-нибудь злодеяние. Моя дорогая девочка, гораздо больше шансов на то, что она причинит зло мне. Но, Дамарис, как, ради всего святого, ты могла очутиться здесь?

Я натянула ткань плотнее на голые плечи. Теперь я могла разглядеть даже ее рисунок. Это был плед Гэвина. Я рассказала все без утайки. Потом спросила:

– Где мы? Я не узнаю этого места.

– В подвале в фундаменте башни. Это мое убежище. Сожалею, что здесь не слишком комфортно, разве что имеется жаровня. Эх, чертов лунный свет разрушил все мои планы... Но я бы предпочел не обсуждать их, во всяком случае с тобой. И в любом случае теперь они пошли прахом. Ради бога, Дамарис, я думал, что ты убралась с моей дороги. Почему ты вернулась?

– Кое-что случилось – до того, как мы добрались до гостиницы. Я посмотрела на Анна-бель...

– Аннабель, – перебил он. – Я молю Небо о том, что хотя бы она уже на пути к Эдинбургу. Пакет, который я тебе дал... ты не привезла его обратно?

– Я оставила его Рэндэллу, – сказала я. – Вместе с запиской. Разумеется, я привела определенные причины своего возвращения. Но, конечно, не истинные.

– Каковы же истинные?

Я колебалась. Именно теперь, когда пришла минута, чтобы ответить на вызов, минута откровенности, я не могла заставить себя произнести ни слова.

– Расскажите мне сначала, что вы задумали. Почему вы отослали всех нас?

Что-то в моем голосе подействовало на него, так что он отвечал без дальнейших двусмысленностей. Прислонившись к холодной стене, Гэвин вытянул свои длинные ноги.

– Я отослал Аннабель для того, чтобы эта жалкая свинья Эндрю не мог до нее добраться. Она исключительно глупа и совсем потеряла голову; стоит ему поманить ее, как она бросится к ближайшему приходскому священнику. Поскольку она хитрила со всеми нами и теперь ее здоровье значительно улучшилось, единственным реальным способом предотвратить этот брак было убрать ее отсюда подальше. Рэндэлла мне послали Небеса. Я знаю, что он довезет ее в полной безопасности до Эдинбурга; он парень упрямый и слегка туповатый, поэтому в точности выполнит все инструкции. Ну а там мой юрист, который еще и старый друг семьи, позаботится о том, чтобы она не наделала ошибок. Теперь скажи, что привело тебя обратно?

– Это было в карете, – начала я во второй раз. – Я посмотрела на Аннабель. Ее лицо напомнило мне кое-что. Некоторое время я ломала голову, пытаясь различить в ней ваши черты, а потом как-то разом поняла, что видела в ее лице не вас, Гэвин. Я видела леди Мэри.

Гэвин сидел неподвижно, не произнося ни слова. Тишина была такой глубокой, что мурлыканье Тоби раздавалось в ней словно рев.

– Она – ваша жена, – продолжала я и сама удивлялась тому, как звучит мой голос. – Она не умирала в Лондоне и не тонула в пруду. Она сбежала в тот день, четырнадцать лет назад, по той самой дороге. Может быть, вы надеялись, что она мертва. Вы ведь не видели ее до тех пор, пока она не вернулась этим летом – под чужим именем, не так ли?

Гэвин все еще молчал. Я могла слышать его тяжелое дыхание.

– Вот только я совсем не понимаю... – продолжала я. – Разумеется, она не могла ожидать, что вы примете ее обратно. И это дело с Эндрю и Аннабель, это, должно быть, какая-то шутка. Ее дочь и ее брат...

Гэвин пошевелился:

– Он ей не брат.

Это меня удивило. Я уставилась на Гэвина, а он продолжал со все возрастающей страстью и гневом:

– Она только говорит, что он – ее кузен. Уже этого было бы довольно, если бы Аннабель сочеталась браком с кем-то из того же ведьминого выводка, что и моя несравненная жена; но даже это – ложь. Я едва мог вынести боль, когда увидел, как она развлекается и кокетничает с потасканным любовником своей матери! Да! Этот плут лишь один из долгой череды ее любовников. Я надеялся, что сумею убить его во время дуэли. Но я слишком стар; я промахнулся.

– Убийство – это не решение. Должен же быть какой-то другой выход.

– Но его нет. Теперь нет. – Гэвин рассмеялся; его смех болью отозвался у меня в ушах. – Я пойман в собственную сеть, Дамарис. Или, скорее, я слишком поздно спохватился. Как ты думаешь, почему я скрываюсь здесь, словно загнанная в угол крыса? Я должен был убить Эндрю прежде, чем он убьет меня.

Я издала недоверчивый звук, и Гэвин торопливо продолжил:

– Ты ведь видела пеструю толпу на балу в ту ночь – я в этом уверен. Друзья моей драгоценной жены – головорезы и авантюристы, отбросы Англии и Европы – собрались здесь, чтобы обеспечить ей преимущество. Я не думаю, чтобы она с самого начала замыслила убийство. Но когда я увидел эту команду, я все понял. Мужчины этого типа ничего не делают задаром, а у нее нет собственных денег, чтобы заплатить им. Доход от поместий Данноха составляет примерно пятьдесят тысяч в год, Дамарис. Мой брат – почти мертвец. А когда и я умру, все достанется Аннабель.

Даже в моих худших опасениях я не доходила до такого. Я потрясла головой в немом протесте.

– Тебе это кажется фантастикой, – мягко сказал Гэвин. – Должен ли я рассказать тебе всю историю, Дамарис? Теперь ты знаешь важную ее часть – ту часть, из-за которой я готов был перевернуть небо и землю, лишь бы она не коснулась тебя. Ты готова выслушать остальное?

Его рука нашла мою руку. Я позволила ей остаться там.

– Да, – сказала я.

– Я повстречал Мэри Маллоран, – начал Гэвин, – когда мне было восемнадцать. Ее отец был учителем в Каслтоне – во всяком случае, такой была его профессия в то лето. Угадай, где я встретил ее, Дамарис. В церкви. О, я пропал еще до того, как впервые коснулся ее руки или заговорил с ней. Дело сладилось быстро, пастор в Данкелде, куда мы приехали вместе в один солнечный сентябрьский денек, обручил нас.

Мы провели вместе одну ночь, и я вернулся домой, чтобы предстать с этой новостью перед отцом. Я думал, его хватит апоплексический удар. Он бушевал и ревел и едва не поранил меня кнутовищем, которое было у него в руках. В те дни я был проворным и тонким, и мне удавалось увертываться до тех пор, пока он не поостыл. А он в конце концов остыл. Дамарис, ты бы его полюбила. Несмотря на все свои угрозы, он был самым добрым человеком на земле. Он мог бы оставить меня без единого пенни. А вместо этого он дал мне Блэктауэр, чтобы я здесь жил, да еще и небольшой доход. Я больше никогда его не видел. На следующий год он умер; и я всегда думаю, не мое ли поведение укоротило ему жизнь...

Мы с Мэри поселились здесь. Я осыпал ее драгоценностями, нарядами и безделушками; я тратил каждый пенни своего небольшого дохода, пытаясь порадовать ее, и работал управляющим на собственных землях, пытаясь заработать больше денег. Затем родилась Аннабель, и она, казалось, была счастлива.

Примерно через год после рождения ребенка мы получили первый удар. Мой стеснительный затворник-брат влюбился, женился и наградил свою жену ребенком, и все это – на протяжении каких-то недолгих месяцев. После того как все это случилось, я заметил в Мэри перемену, но, Боже помоги мне, я не понимал, чему ее приписать. Я думал, что наша тихая жизнь, которая меня вполне устраивала, начинает ей надоедать. Она стала раздражительной даже с ребенком. Один раз я видел, как она отшлепала малышку за то, что та измяла ей платье... Я думаю, что мое обожание начало тускнеть задолго до этого. Она была в основе своей очень примитивная женщина, понимаешь; умная и быстрая, но – поверхностная и мелкая.

Той весной, когда Аннабель исполнилось два года, у нас гостил один из моих старых друзей. В Сент-Эндрюсе он был на два курса старше меня, блестящий студент и атлет – я был горд, когда он снизошел до дружбы со мной. К тому же он был привлекателен, этот дьявол, – нечто в стиле последнего увлечения Мэри. Мэри сразу же приняла его, как родного. Они вместе играли на рояле и пели дуэты по вечерам, пока я сидел в тени, все еще ни о чем не подозревая. Полагаю, что мне и не слишком хотелось быть подозрительным.

Последний удар по надеждам Мэри был нанесен как раз тогда, когда у нас гостил Джек, – от моего брата пришло письмо, сообщающее о рождении здорового первенца мужского пола. Это письмо отбирало у меня титул и отдавало его хныкающему младенцу. Мне было все равно, Дамарис. Но, после того как пришло письмо, Мэри на остаток дня заперлась в своей комнате, а вышла оттуда изменившейся даже по виду.

На следующий день мне нужно было уехать; я вернулся домой, когда начало вечереть. Это был серый, туманный день, то и дело собирался дождь. Стоило мне войти в дом, как я понял, что что-то не так.

Домашние слуги исчезли – все, кроме Ангуса. С издевательской ухмылкой тот сказал мне: “Ваша жена сбежала с Соутропом, Гамильтон”. Он так хохотал, что его лицо побагровело. Я слышал его смех все время, пока бежал от дома к конюшне.

Ты можешь спросить, зачем мне было преследовать ее. Я ее не любил. Но у меня были гордость, и гнев, и разрушенная дружба – и Аннабель. Признаю, что никогда не был нежным отцом, но она была мое дитя – или так я тогда думал, – и я не намерен был позволить ее гулящей матери забрать ее.

Я увидел их на дороге, которая шла мимо пруда. Должно быть, лошадь Мэри споткнулась о камень, потому что они удалялись слишком медленно, чтобы я не мог их настигнуть. Они услышали, как я приближаюсь. Джек оглянулся. Я услышал, как он выкрикнул какие-то слова, но из-за расстояния я не мог разобрать их смысла, а потом эта отважная душа дала лошади шенкелей, и та словно сумасшедшая помчалась к пруду. Разве это не было низостью – бросить женщину на растерзание моей ярости после того, как он ее соблазнил и уговорил бежать?

– Мэри тоже меня увидела, – продолжал он бесцветным, спокойным голосом. – Она пришпорила свою лошадь, и та перешла на галоп. Но я мчался быстрее, и она, должно быть, поняла, что ей не уйти. Следующее, что я увидел сквозь туман, было похоже на то, что она опускает на берег какого-то зверька или узел с одеждой. Но я знал, что это, даже до того, как из глубины его донесся детский крик. Передо мной стояла моя дочь – двух лет от роду, – дрожащая, и потирающая ушибы, и кричащая вслед своей матери, которая мчалась прочь от нее так быстро, как только могла.

Я позабыл обо всем, Дамарис, кроме пруда. Кромка воды была всего в десяти футах от ребенка, а у двухлетних детей нет чувства опасности. В ужасе я сделал самое худшее из всего, что мог сделать. Я принялся кричать на Аннабель. Она обернулась и посмотрела в мою сторону. Ты понимаешь, что она должна была увидеть – яростный призрак, вопящий и ревущий, мчащийся прямо на нее на громадной лошади. Она издала сдавленный крик ужаса – я слышал его очень отчетливо – и бросилась прямо к пруду.

Ты знаешь, какое там течение. Волосы обвивались вокруг ее лица, словно водоросли, а глаза были широко открыты и смотрели невидящим взором. Позже я понял, что она просто потеряла сознание от страха. Но тогда все, о чем я мог думать, – это о том, чтобы добыть ее тело, чтобы похоронить по-христиански.

Я почувствовал, что вода вцепилась в мое тело, и понял, что нас захватило в плен течение. Медленно, невзирая на все мои усилия, нас несло к центру пруда, а дальше – водопады. Никто не мог бы выжить после падения с высоты этих скал; я знал, что моя единственная надежда – это островок в середине пруда. Именно тогда я поранил руку; ты сможешь представить себе силу течения, когда я скажу тебе, что мне отрезало пальцы иззубренным краем скалы, за который я уцепился. Меня нашли позже на островке с другой стороны пруда. Полагаю, что именно там я поранил свое лицо, но я этого уже не помнил. Поисковая партия из дома искала нас почти до темноты; я пришел в себя и узнал, что моя дочь жива, а я лишился нескольких пальцев руки.

– И вы не слышали о ней больше до этого лета? – спросила я в потрясении.

– Нет. Я не делал попытки отыскать ее. Я испытывал к ней такой ужас, что не хотел ни слышать ее имени, ни видеть ее лица. И я стал испытывать такой же ужас при виде своего ребенка. Аннабель с каждым днем становилась все более на нее похожа.

– Так вот почему вы относились к ней с отвращением.

– Да. Удивляюсь, что ты раньше не заметила сходства. Для меня оно было просто вопиющим. Но куда хуже физического сходства было развитие характера Аннабель. Я не видел в ней ничего своего – только эгоистичную хватку ее матери, ее раздражительность, ее тупость. Я начал сомневаться, в самом ли деле она – мое дитя...

Он надолго замолчал.

– А этим летом... – В его голосе звучало горькое изумление. – Первоначальной идеей было вернуть себе прежнее положение. Она приготовила жалостную сказочку, она сделала одну или две попытки возбудить былую страсть, но мой отклик был не таков, на который она надеялась. Однако настоящей преградой для ее планов была ты.

– Я? – недоверчиво спросила я, а потом поняла.

– Но я не мог рисковать – только не с тобой и не с тем чувством, которое я к тебе испытывал, – продолжал он. – Долгие месяцы я боролся против своей любви к тебе, и, когда я, наконец, должен был ее признать, я сделал то, что должен был сделать много лет назад, – я послал адвокатов отыскать след моей законной жены. Я бы праздновал победу, если бы выяснилось, что она мертва. Но вместо этой недостойной радости я все же рассчитывал, что смогу начать бракоразводный процесс, когда они ее обнаружат. Затем, думал я, я смогу поговорить с тобой. В конце концов, я бы получил титул, который мог бы компенсировать скандал с разводом, а также мои увечья.

Я поднялась на колени, позволив пледу упасть с моего тела, и протянула к нему обе руки.

– Вы желаете, чтобы я снова унизила себя, – произнесла я. – Вы же знаете, что я бесстыдна – мне наплевать, даже если бы у вас было десять жен и сорок шрамов. Это все, что вы хотели от меня услышать? Это правда. Только не отсылайте меня от себя снова. Мы отправимся в Эдинбург. Гэвин, пожалуйста, если вы не сможете освободиться от нее, я... я останусь с вами в любом случае. Или... неужели вы лгали, когда говорили, что любите меня?

Одним броском его руки обхватили мои обнаженные плечи, пальцы впились в мою плоть с сокрушающей силой. Он бросил меня себе на колени. И вдруг словно одернул себя – и его хватка ослабла. Я прижалась к нему и обвила руками его шею.

– Будь со мной! – прошептала я.

– Не играй этим, Дамарис, – сказал он мне в волосы. – Сердце мое, тебе нет нужды меня подкупать. Долгое время я ждал этой минуты; но я не хочу, чтобы это случилось здесь, в этой грязной подземной дыре. Дамарис, ты не понимаешь, а может быть, ты и не можешь понять. Я ушел бы с тобой – если бы мог.

– Но ты же не всерьез говорил о том, что она...

– Хочет меня убить? Нет, я говорил об этом всерьез. Все – или ничего, другим она не удовлетворится. – Он сел, обнимая меня руками; я видела, как его глаза внимательно вглядываются во тьму. – Ситуация предельно ясна. Понимаешь, мой брат, бедняга, все еще жив – черт бы его взял! Он оставит все, чем владеет, мне, и, если я умру раньше него, – Аннабель. Если я унаследую его богатства, я могу составить завещание и распорядиться деньгами по собственной воле. Я уже это сделал; именно это завещание было в пакете, который я отослал с тобой в Эдинбург. Но моя воля ничего не будет значить, если я умру раньше своего брата. В этом случае все его громадное состояние отойдет Аннабель – и, таким образом, к Эндрю и Мэри. Убрав меня с дороги, они с легкостью добьются желаемого.

Это было так просто и так смертельно опасно, что у меня перехватило дыхание.

– Но в таком случае... тебе нужно убираться отсюда, прямо сейчас!

– Я был слишком большим оптимистом. Они уже сейчас ищут меня, дом полон наемников Мэри, и вооруженные мужчины контролируют все известные тропинки, и даже те, которые почти не известны. Тебе по какой-то странной удаче удалось разминуться с тем парнем, который сторожит этот утес. Но мы не можем рассчитывать на то, что при спуске нам будет сопутствовать такая же удача. Если нас заметят, два верно пущенных камня разом решат все проблемы Мэри.

– Понимаю, – медленно сказала я. – Ты намеревался остаться здесь, чтобы я могла бежать. Но, Гэвин, почему бы не попробовать другой способ. Я отвлеку охранника, и ты спустишься вниз. Они не причинят мне зла, даже если поймают меня.

Его руки сжались вокруг моего тела.

– Бедная моя, невинная любовь, разве ты не знаешь, что ты была самым сильным оружием из всех, которые применяла против меня Мэри? Разве ты забыла ту ночь, когда упала прямо с этого утеса? Как ты думаешь, чья рука отказалась ухватить твою руку? У тебя было целых два приключения, каждое из которых могло окончиться фатально, – на утесе и с лошадью, которая понесла. Гвоздь под седло сунуть довольно, просто...

В наступившей тишине возник звук, похожий на стон плененного злого духа. Моя голова взметнулась с такой скоростью, что чуть было не слетела с плеч. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы определить источник звука, и, когда я его определила, у меня волосы встали дыбом. Это выл кот.

Гэвин метнулся от меня в сторону. Раздался легкий стук металла, и свет померк, когда он накрыл жаровню крышкой.

Чернота, которая практически ослепила нас, обострила слух. Стены, потолок были каменными, в несколько футов толщиной, но я услышала шарканье ног, скрежет, стук. Движение в пустом пространстве башни.

Гэвин приблизил свое лицо к моему и прошептал:

– Он здесь, в башне. Человек, который за мной охотится. Не двигайся.

– Что ты собираешься делать?

Я слышала, как он скрипнул зубами.

– Тропинка... Если мы выйдем в сосны...

Поскольку видеть я не могла, я услышала, как он покачал головой в знак протеста:

– Слишком далеко. Холод. Ты не сможешь.

Глухой удар потряс стены прямо у нас над головами. Стражник простукивал камни.

Мое дыхание прервалось. Щека Гэвина рядом с моей одеревенела.

– Я смогу. Я должна.

– Это лучше, чем утес, – шепотом признал Гэвин.

А потом мы услышали другой звук, который снова заставил нас похолодеть, – это был звук человеческого голоса. Я не могла разобрать слов, но в самом звуке был странный ритм, он не был похож на приливы и отливы обычной беседы. Гэвин слушал так же напряженно, как и я. Наконец я услышала, как он переводит дух, а потом раздался и тихий смех, словно он отважился нарушить тишину.

– Святые небеса, да он поет! У него бутылка. Весьма типично... Теперь у нас появился шанс.