— Но это невозможно! — воскликнула Карен. — «Роллс» уникален. Как можно на нем удрать?

— Как именно это было сделано — пока еще неизвестно. Но именно это и было сделано, к несчастью — нет ни тени сомнения. Из квартиры шофера исчезли все вещи, и сам он исчез тоже. В Вирджинии видели, как автомобиль направлялся на юг по дороге 95 вскоре после часа дня. Полиция Вирджинии уже обыскивает все местные дороги, ведущие от девяносто пятой между Ококуаном и Фредериксбургом, но надежда на успех невелика. Похоже, что автомобиль загнали в большой закрытый фургон, который теперь может направляться... куда угодно.

— О Боже!

— Да, действительно, — мрачно заметил мистер Бейтс.

— Джозеф, бедный Джозеф! Как он это перенес?

— Весьма скверно. Он обвиняет в случившемся себя. Совершенно безосновательно. Никто не совершил ошибки. Были приняты все меры предосторожности.

— Да, я уверена, что это так. Что я могу сделать? Просмотреть фотографии преступников или, может быть...

— Нет, нет, конечно нет. Молодой человек не числится среди местных преступников. Я сам его нанял; едва ли вы можете думать, что я пренебрег проверкой.

— Я уверена, вы сделали все, что могли.

— Я надеюсь, миссис МакДугал разделяет ваши чувства, — сказал мистер Бейтс. — Я позвонил вам только для того, чтобы спросить, нет ли в вашем распоряжении какой-либо собственности миссис МакДугал.

— Что вы имеете в виду, мистер Бейтс!

— Пожалуйста, поймите меня правильно. Я неточно выразился; необходимо признать, что это не была, как говорят в полиции, работа на одного. Были ли остальные участники профессиональными ворами или только любителями, пока неизвестно. Возможно, автомобиль был единственным объектом их интереса. Тем не менее полиция внимательно следит за домом, исходя из маловероятной возможности, что негодяи могут воспользоваться отсутствием миссис МакДугал и ограбить дом. К счастью, наиболее ценные предметы антиквариата были сданы на хранение, а драгоценности и серебро миссис МакДугал хранятся в ее банковском сейфе; но, зная ее эксцентричность и великодушие, я подумал, что, возможно, она отдала вам что-либо на сохранение или, может быть...

Карен не могла больше выдержать этот педантичный осторожный тон. Она поняла, к чему клонит адвокат, и это ей не понравилось.

— Вы имеете в виду, что он, этот здоровяк-шофер, может вломиться сюда?

— Нет, нет, вы меня неверно поняли. Я считаю это крайне маловероятным. Совершенно невероятным. У меня нет намерения пугать вас...

— Нет, есть!

— Значит, она отдала вам...

— Только свою одежду.

Адвокат отрывисто засмеялся:

— Я думаю, воры вряд ли будут беспокоиться из-за старой одежды. Это все?

— Да. О, и еще драгоценности — ожерелье и серьги. Но они недорогие, с полудрагоценными камнями и эмалью. Она дала их мне, когда вышла из машины этим утром, как маленький подарок на память.

— Драгоценности! — голос мистера Бейтса прозвучал глухо. — Они случайно не с черной эмалью, окаймленной серебром, с розетками из жемчуга, изумрудов и алмазов?

Карен схватилась за горло.

— Алмазы? Изумруды? Я подумала, это оливин и горный хрусталь.

— Сами камни недорогие, — сказал мистер Бейтс. — Однако эти драгоценности принадлежали Долли Медисон. Они изображены на портрете Уоррена, и их происхождение достоверно.

— О Боже! Честно говоря, у меня и представления не было, я сейчас их вам принесу в контору. Я не могу...

— Успокойтесь, пожалуйста, миссис Невитт. Если миссис МакДугал отдала вам драгоценности, значит, она хочет, чтобы они были у вас, а посему вы должны хранить их. Я советую немедленно поместить их в ваш сейф...

— Какой сейф? У меня его нет.

— Тогда вам стоит им обзавестись, — сухо сказал мистер Бейтс. — Это все? Вы уверены, что она не отдала вам изумруды работы Билла или не попросила вас взять на хранение коллекцию серебра работы Ревира? Для меня это большое облегчение. Хотя ожерелье и серьги являются исторической ценностью, их цена несущественна, так что, я полагаю, вам не стоит беспокоиться.

Когда адвокат повесил трубку, Карен сняла ожерелье и стала пристально его разглядывать. Хороша же ее экспертиза старинных драгоценностей! Она даже не датировала его правильно. Оно относилось не к викторианской, а к георгианской эпохе, к началу XIX века, когда Виктория еще не взошла на престол.

Значит, мистер Бейтс полагал, что ей не стоит беспокоиться. Он был вполне уверен, что ожерелье и серьги не привлекут воров. Замечательно, что мистер Бейтс так беззаботен.

Даже если банда, к которой принадлежал шофер, решила заняться другой собственностью миссис МакДугал, их вряд ли бы заинтересовало это украшение. Отдельно камни не представляли большой ценности, а все вместе заложить было нельзя — украшение было бы сразу опознано. Но то же самое относилось и к «роллсу». И Хортон знал, что у нее есть эти украшения; он не только видел, как миссис Мак дала ей шкатулку, но, когда они возвращались, Карен достала одну из серег и держала ее так, что можно было видеть, не оборачиваясь, через зеркало водителя.

Ее пальцы почтительно потрогали гладкую поверхность эмали, оправу маленьких камешков. Джеймс Медисон, четвертый президент Соединенных Штатов, возможно, застегнул ожерелье на округлой шее Долли. Долли носила его или взяла с собой, когда она и президент бежали из Вашингтона, а пламя над горящим городом окрашивало красным небо за их спинами, — в тот единственный раз, когда столица была разграблена и разрушена вторгшимся врагом. Долли приняла все как должное — пухленькая маленькая женщина, любительница удовольствий, которая обожала носить тюрбаны, потому что в них она казалась выше. Вашингтон Ирвинг — среди прочих ее почитателей — восславил ее красоту, подчеркнув ее несходство с супругом, маленьким человечком со слабовольным лицом. Очаровательная Долли, как и всякая очаровательная женщина, очень любила красивую одежду и драгоценности...

Карен знала обо всем этом только потому, что накануне вечером читала о Долли Медисон в книге преданий Джорджтауна, которую ей дала Джули. На самом деле дух Долли не принадлежал Джорджтауну, но она, несомненно, была одним из самых «бродячих» вашингтонских призраков, и автор честно признавался, что утонченные привидения сообщают книге особое значение. Долли видели (?) в одном из старых особняков на Дамбертон-авеню, где она, должно быть, много раз танцевала и веселилась на вечеринках.

Карен положила ожерелье обратно в шкатулку и удостоверилась, что серьги надежно закреплены. Она не сможет сегодня попасть в банк. Где же ей на время спрятать украшение? Она вспомнила о потайном ящичке в шкафу Рут. Он был не совсем потайным, так как петли мог разглядеть любой, кто посмотрел бы внимательно, но это было лучшее, что она могла сейчас сделать для Долли.

Она на самом деле не думала, что ее могут ограбить. Хортон не показался ей человеком, которого заинтересовали бы эзотерические произведения искусства. Машины — да. Может быть, он просто влюбился в шикарный автомобиль, как женщина может влюбиться в платье или драгоценность, и убедил кое-каких своих друзей помочь ему завладеть предметом, к которому он так неудержимо стремился. Если бы Карен не переживала так сильно за миссис МакДугал, она бы посмеялась, вспомнив, как с Хортона внезапно слетел внешний лоск манер наемного работника. А его последняя реплика была откровенно вызывающей... Пятидолларовые чаевые, должно быть, показались ему ужасно смешными, если учесть, что он собирался присвоить машину стоимостью в сотни тысяч.

Но пока Карен принимала душ и одевалась, у нее перед глазами стоял Хортон — как тогда в холле, он широко улыбнулся ей: грубые черты лица, широкая грудь, его руки, по размеру в два раза больше ее рук. Вполне безобиден, сомнения нет, но его не хотелось бы встретить в темном переулке или в комнате своего дома.

Из-за телефонного звонка она опоздала на встречу. Задыхающаяся после быстрой ходьбы, она стояла у порога дома миссис Феррис. Внешне дом на улице напоминал дом Рут — джорджтаунское строение из красного кирпича примерно того же периода. В отличие от соседних домов, на которые он тоже походил, у дома миссис Феррис вид был заброшенный, лужайка перед ним заросла сорняками, а окна на первом этаже были занавешены гардинами или закрыты ставнями, напоминая ослепшие белые глаза.

Карен постучалась, на ее стук сразу ответила полная улыбающаяся женщина, чьи седые волосы были уложены в удивительно высокую прическу. Она провела Карен внутрь.

— Я так рада видеть вас, милочка. Я всех рада видеть, честно говоря! Вы не будете возражать, если я буду звать вас Карен, не правда ли? Миссис МакДугал столько о вас говорила, что я как будто уже с вами знакома. Она — почти единственная, кто еще ходит сюда, благослови ее Господь. Я бы совсем рехнулась здесь от одиночества, если бы не она.

Вестибюль казался мрачной пещерой, освещенной единственной лампочкой в люстре.

— Извините за темноту, — вполголоса продолжала экономка. — Она, — многозначительный кивок в сторону темного дверного проема, — она не любит зря расходовать электричество. К старости люди иногда становятся такими. Жадными. Не давайте ей взять с вас лишние деньги за те старые тряпки, которые она пытается продать.

— Не дам. — Карен была довольна, что у нее есть союзница.

Дрожащий ворчливый голос донесся из пещерной темноты гостиной:

— Кто это? С кем ты говоришь, Бетси? Это та самая девушка? Веди ее сюда, веди ее сюда; а то ты стоишь там и сплетничаешь обо мне. Я тебя слышу. Я слышу, как ты обо мне болтаешь.

На первый взгляд миссис Феррис была бесформенным узлом, состоящим из шалей и пледов, в которые она была закутана, несмотря на удушливую жару, царившую в комнате. Экономка включила верхний свет, и в горе пледов стала различимой человеческая фигура. На Карен уставилось морщинистое лицо, она увидела почти совсем облысевшую голову, кожа на которой была прикрыта лишь несколькими сухими белыми клочками волос; но глаза, поймавшие ее взгляд, были живыми и проницательными.

— Выключи это, Бетси, — проскрипела старуха. — Транжиришь, всегда все транжиришь!

Бетси подмигнула Карен.

— Ну же, миссис Феррис, как молодая дама сможет посмотреть на ваше барахло в темноте?

Миссис Феррис ворча признала правоту суждения. Ее высохшие руки зашевелились на коленях, что-то отыскивая.

Мигая от света, в общем довольно слабого, но ослепляющего после мрака, который царил до него, Карен боялась отойти от порога. Комната была настолько забита мебелью, что едва ли хватило бы места, чтобы пройти между маленькими столиками и стульями с выпирающей обивкой, диванчиками на конском волосе, книжными шкафами, бюро и письменными столами. И со всего свисали ткани. Мятые шелка и порванный лен висели на стульях, обрывки вышивок и кружев, черных от грязи, кучами лежали на столах и подставках для ног.

Сердце Карен ушло в пятки. Это действительно было барахло. Как она сможет уйти отсюда, не купив что-нибудь, и что она потом будет делать с этими бесполезными вещами?

Миссис Феррис подняла руки. С ее искривленных пальцев свисало легкое, как паутинка, кремовое кружево.

— Моя фата, — проскрипела она. — Валансьенские кружева. Стоят целого состояния. Сколько дадите?

Сделка заняла несколько часов. Сначала старая дама торговалась за каждую вещь и рассказывала о каждой тряпке бесконечные истории. Эти истории — одни из них трагические, другие трогательные, а иные откровенно клеветнические — увлекли бы Карен, если бы она знала хоть кого-то из людей, о которых шла речь, и если бы не было так жарко. Она не могла понять, была ли миссис Феррис слишком скупой, чтобы включить кондиционер, или настолько старой, что тепло было ей нужно, чтобы ее тело могло продолжать функционировать. Она-то не потела, но на лбу Карен показались бусинки пота, а блузка прилипла к телу. Время шло, и Карен готова была заплатить любую цену, лишь бы уйти, но кивки и подмигивания экономки подтвердили ее подозрения, что миссис Феррис получает удовольствие от общества и от процесса торговли.

В конце концов, старуха стала уставать и, блуждая в прошлом, начала обращаться к Карен «Сюзи». ("Это ее дочь, — прошептала экономка. — Просто отвечайте ей: «Да, мама».) Когда Карен предложила не глядя одинаковую цену за последние несколько коробок, она устало кивнула.

Однако старуха оживилась, когда Карен протянула ей деньги — миссис МакДугал предупредила ее заранее, что от нее будут ждать наличных, — и нацарапала свое имя на приготовленной квитанции. Карен пришлось вызвать такси, чтобы унести свою добычу, и, когда она уходила из комнаты, миссис Феррис, хихикая про себя, считала банкноты и серебро, быстро, словно кассир в банке.

Когда Карен вместе с Бетси стояла на пороге дома, поджидая такси, экономка сказала:

— Вы здорово подбодрили старушку. Она припрячет эти деньги до того, как я вернусь к ней в комнату; Бог знает, сколько денег она распихала по углам, под обивку на стульях и под подушки. И она целыми днями будет говорить о том, как ловко она умеет торговаться.

— Надеюсь, я не обманула ее.

— Боже мой, милочка, все это барахло гнило на чердаке лет тридцать или того больше. Я рада, что его забрали из дома.

— А ее дети не обидятся на нее за то, что она продала фамильные ценности? Я имела в виду эту фату...

— Но это же ее фата, милочка, разве не так? Мне кажется, она имеет право сделать с ней что хочет. Вся ее семья — это дочка и внучка. И они ради нее и пальцем не пошевелят; кто-нибудь из них приходит примерно раз в месяц, и, когда они видят, что она еще жива и брыкается, у них до того разочарованный вид, что это прямо неприлично. Вот ваше такси, милочка.

Таксист добродушно помог Карен донести до двери картонки, которые сыпались у нее из рук, и затем уехал, два луча от фар его машины разрезали темноту, сгущавшуюся на улице. Александр подбежал к двери, и Карен стала затаскивать коробки в дом. Ей очень хотелось рассмотреть свои покупки при достойном освещении. Одно из двух — или она совершила замечательную сделку, или понапрасну потратила семьдесят восемь долларов пятьдесят центов. Если последнее окажется правдой, она не будет испытывать угрызений совести: ей придется отрабатывать каждый пенни. Когда она втащила в дом последнюю коробку, собака бросилась к двери. Карен попыталась перехватить ее, но промахнулась; Александр пронесся по ступенькам и подбежал к воротам, яростно лая.

Слава всевышнему, ока закрыла ворота.

Она пошла за собакой. Пес перестал лаять, но что-то На той стороне привлекло его внимание.

Озерцо мрака, скопившееся там, куда не достигал свет фонарей, темнело на той стороне. Свет в окнах дома напротив не горел. Через минуту Александр повернулся и возвратился домой.

До этого Карен не вспоминала о разговоре с адвокатом. Ей не понравилось воспоминание о нем. Вряд ли агрессивность Александра что-то значила; он вполне мог облаять белку или тень. Тем не менее она быстро вернулась в дом и закрыла парадную дверь.

Александр обнюхивал картонки. Свое мнение он выразил оглушительным чиханием и отошел прочь, тряся головой.

Карен перетащила коробки в столовую. Она убрала все с длинного стола и покрыла столешницу толстым слоем газет, чтобы использовать его, как рабочий стол. Затем она начала разбирать свои покупки.

Сначала она склонялась к мнению Александра, и сердце ее упало. Семьдесят восемь долларов — небольшие деньги, подумала она, но с точки зрения того, у кого вообще нет денег, это слишком большая сумма, чтобы потратить ее на вещи, которые не принесут прибыли. От одного лишь прикосновения к тканям ей хотелось пойти помыть руки с мылом. Она напомнила себе, что вещи, которые она покупала у других приятельниц миссис Мак, были не такие хорошие, как у Рут, но и не такие плохие, как эти. От большинства платьев разило плесенью и сыростью. Некоторые из них явно убрали на хранение, не постирав. Она встряхнула платье из розового органди, все в пятнах спереди; оно выглядело так, как будто в него заворачивали ржавую сковородку.

Но среди хлама были и сокровища. Кружева были прекрасны, они варьировались от отдельных кусочков каймы или прошивок всего лишь в фут длиной до болвших кусков, достаточных, чтобы стать верхними юбками или вставками. Большинство кружев было из хлопка; они хорошо отстираются водой с мылом.

Она взяла столько кружев, сколько смогла ухватить руками, из тех, которые, согласно ее брошюрам, требовали «героических усилий», и отнесла их наверх. Наполнив тазик в ванной теплой водой и добавив мыла, она замочила их на всю ночь. Завтра она их тщательно прополощет и постирает опять, добавив немного обычного отбеливателя.

Было еще рано — ранний вечер пятницы, начало уик-энда. Карен подняла окно в спальне, которое выходило на улицу. В доме напротив зажглись огни; до нее долетели звуки голосов.

Дуновение горячего, душного воздуха жаром обдало ее лицо, и она опустила раму. Сады Джорджтауна были прекрасны, но она не завидовала людям, сидевшим в саду у дома напротив, беседуя, выпивая и развлекаясь, невзирая на жару. По крайней мере, она не завидовала им слишком сильно...

Она спустилась вниз. Александр поднял голову, когда она зажгла свет в гостиной, но не пошевелился. Он отказался спать в своей кровати, в антикварной корзинке, подбитой жатым бархатом, когда она стояла на кухне, так что Карен сдалась и поставила ее в гостиную на коврик у очага.

— Пойдем, — сказала она. В пустой гостиной ее голос прозвучал странно. — Ты не Бог весть что, Александр, но ты лучше, чем ничего. Как насчет того, чтобы пойти со мной наверх?

Все, что она получила в ответ, — это недовольное сопение. Карен была готова к отказу. Она протянула ему цыплячью грудку, которую достала из холодильника. Александр страстно любил курятину — только белое мясо, конечно.

Это заняло некоторое время, но, наконец, она переместила Александра и его постель в свою комнату. Единственная книга, лежавшая на тумбочке, была сборником преданий Джорджтауна. Фантом Долли Медисон не владел умом Карен в эту ночь; она нашла в одном из книжных шкафов в комнате детскую книжку.

«Маленькие женщины» оказались настолько успокаивающей и безобидной книжкой, что Карен вскоре заснула. Однако этой ночью ей приснился сон, первый раз с тех пор, как Рут и Пат уехали. Ей приснился шофер Хортон, танцующий вальс с миссис Феррис, — он в униформе, а она, окутанная своей фатой, словно мумия. Танец все ускорялся и ускорялся, и Хортон поднял хрупкую старушку, крутя ее вокруг себя, словно высохший лист; музыка становилась громче, а миссис Феррис высыхала и темнела, пока действительно не превратилась в лист, засохший и мертвый, но огромный. Затем Хортон, улыбнувшись так, что стали видны его десны, отпустил ее, и она запорхала по комнате, описывая сужающиеся круги, пока кто-то не открыл окно, и она вылетела наружу, во тьму. Донесся слабый дрожащий крик, похожий на скрип заржавевшей петли, и растаял в молчании.

Карен никогда не следовала поговорке «Кто рано ложится и рано встает, богатство, здоровье и ум наживет», но в Вашингтоне летом подобный вывод казался вполне осмысленным. С рассвета до середины утренних часов — иногда раньше, во время самой жесткой жары — температура, по крайней мере, была терпимой.

К тому же это было время, когда люди на удивление много общались. Любители физкультуры вовсю бегали трусцой и делали зарядку, и не только из-за относительной прохлады, но и из-за того, что по большей части были заняты днем. Карен бегала трусцой или пыталась бегать примерно неделю. В первый раз, когда она вышла из дому в бледный свет утра и длинных легких теней, она чувствовала себя неловко и неуверенно. Теперь ей это нравилось. Среди тех, кто следил за своим здоровьем, было некое товарищество, приятное осознание своего превосходства над ленивым большинством, еще храпевшим в постелях. Самые убежденные сторонники бегали в состоянии полной отрешенности от действительности, взгляды их были устремлены в пустоту, лица — ярко-красные, покрытые потом; но многие, как и Карен, находили время для дружеского взмаха рукой или улыбки или выдыхали: «Привет!» — пробегая мимо. Обсаженные деревьями улицы казались прохладнее, чем они были на самом деле, а набережная вдоль старых каналов В и О была прекрасна в это время дня, ее затеняли окружающие здания, а вода мягко журчала под пешеходными мостиками.

Джули дала ей описание новой диеты. Джули коллекционировала разные диеты, хотя, насколько можно было судить, ни одной из них не придерживалась. Карен пыталась следовать этой диете, хотя она считала, что деревенский сыр на завтрак — это отвратительно и съесть его трудно, а уж получить удовольствие и подавно.

Было начало девятого, когда она вернулась домой; времени для стирки оставалось достаточно, а потом она пойдет на работу. Она не могла поверить, насколько ей нравится стирать — даже не в машине, а вручную, тщательно и аккуратно.

Специальные брошюры, которые она взяла у Смитсониан, и книга, которой ее снабдила миссис Мак, сначала нагнали на нее робость своими страшными предупреждениями и наставительными советами использовать только дистиллированную воду и специальные моющие средства. На самом деле в них не хватало четких практических советов. Основная часть их была написана музейными работниками, главная задача которых была сохранить ткань, а не вернуть ей внешнюю привлекательность или сделать пригодной для носки; у Карен создалось отчетливое впечатление, что если бы эти эксперты могли поступать, как они считали нужным, то вообще не стали бы демонстрировать одежду, а сразу убрали ее навсегда в специальные контейнеры, где она была бы в безопасности от воздействия света и прикосновений.

Немногие книги, написанные для владельцев и продавцов «марочных» платьев, скатывались в другую крайность. Если одежду нельзя отстирать и вычистить обычными методами, то не связывайтесь с ней — такова была суть их советов. В большинстве случаев Карен пришлось опираться на собственные суждения и собственный здравый смысл.

Она с опаской и волнением экспериментировала, и получалось, что белый лен и хлопок прекрасно реагировали на мыло, воду и осторожное использование отбеливателей. Она научилась определять изношенные места, которые могли расползтись, если их намочить, и выяснила, что некоторые старые пятна, например от ржавчины, нельзя свести, не повредив саму ткань. Она испробовала старые методы — отбеливания на солнце, лимонный сок и воду со щепоткой соли.

Одна из подруг миссис Мак, воодушевленная тем, что нашла благодарную слушательницу, рассказала ей, как стирали пышные нижние юбки с оборками, когда она была маленькой, — их вручную терли щеткой на стиральной доске, подкрахмаливали, сбрызгивали водой, скатывали и гладили горячим утюгом, который грели на плите. Карен не решилась купить стиральную доску или расстаться со своим удобным электрическим утюгом с режимом отпаривания, но она обыскала все магазины в поисках старомодного средства для подкрахмаливания «Арго» и последовала инструкциям, приведенным на коробочке: кипятила воду, процеживала и разводила, как было сказано. Эффект получался лучше, чем от аэрозольного средства, убеждала ее наставница, и сохранялся в течение нескольких стирок.

Отчасти Карен получала чисто осязательные наслаждения. Было приятно держать в руках натуральные материи — лен, и хлопок, и шелк — и видеть, как они словно по волшебству преображаются из грязных, тусклых, мятых комьев в сияющие белые одежды, хрустящие от крахмала.

Была еще одна причина, по которой ей так нравилась работа, ранее воспринимаемая ею как недостойная ее интеллекта. У этой работы были зримые осязаемые результаты. Красивые платья, элегантно отделанные кружевами, висели на вешалках и плечиках, танцевали на сушильных веревках, натянутых в саду.

Они были плодами ее собственного труда и здравого смысла, и они означали деньги в банке — деньги, которые она заработала. Все, что она получала после долгих часов труда для Джека, была случайная строчка в книге: «И наконец, я должен поблагодарить мою жену, напечатавшую эту рукопись...»

В свете утра те кружева, которые она купила накануне вечером, выглядели даже лучше, чем она надеялась. Она снова стирала, отбеливала и прополаскивала; вскоре бельевые веревки в саду были заполнены. Карен наградила себя еще одной чашечкой кофе — черного — и села на террасе, чтобы расслабиться на пару минут и посмотреть на результаты своих трудов.

Она подумала, скоро ли начнут жаловаться соседи. Вид ее сада совершенно не соответствовал Джорджтауну, и, хотя высокая изгородь обеспечивала определенную защиту от посторонних взглядов, старый мистер ДеВото, который жил в доме с северной стороны, больше всего обожал лезть в чужие дела. Ну и пусть жалуется, подумала она с вызовом. Правда, лучше было бы, если бы у нее был собственный дом в пригороде или маленьком городке, где в воздухе нет выхлопных газов и смога. Она не сможет жить так и дальше с Рут и Патом; даже если ее гордость позволит ей это, то уж дядюшка точно не выдержит, если ему придется пробираться через ряды белья и кружев каждый раз, когда он захочет посидеть на террасе или принять ванну.

Когда ровно в одиннадцать часов Карен пришла на работу в магазин, она обнаружила, что он уже открыт и Роб вовсю работает. Ее радость по поводу такого неожиданного поступка была омрачена сообщением Робби о том, что он будет отсутствовать после обеда. От ее протестов он легкомысленно отмахнулся: «Дорогая, тебе нужно побольше веры в себя. Это же так просто. В чем проблемы, моя сладкая?»

Проблема была в том, что суббота — самый оживленный день и было бы хорошо, чтобы в магазине работали двое. Роб знал это не хуже Карен, но, хотя ей очень хотелось высказаться, она решила, что не стоит стараться. Наймом и увольнением занималась не она, а если Роб обидится на ее замечание и уйдет, она останется одна и помочь будет некому.

Как и Александр, он был не Бог весть что, но все же лучше, чем ничего. Она задумалась, как ему удается сохранять свое место. Наверно, у него есть какое-то влияние на Джули, раз он уходит, когда хочет, словно это в порядке вещей, она уже видела это раньше. Вряд ли Джули и Роб были любовниками, подумала она. Роб едва ли стал бы так напоказ щеголять своими любовными делишками, если бы это было так. Может быть, какая-то тайна связывала их в прошлом.

Роб ушел в два, распространяя вокруг себя запах какого-то крепкого и по идее сексуального одеколона и ухмыляясь так, что Карен захотелось чем-нибудь в него бросить. Посетителей было много. Покупали не очень, но колокольчик над дверью звенел не переставая, и у нее не было и минуты, чтобы присесть. Наконец часа в четыре поток начал спадать. Небо было белесым и тусклым из-за жары, и люди с нетерпением ожидали «счастливых часов».

Карен только успела рухнуть в кресло, как зазвонил телефон. Вместо того чтобы взять трубку, она бросила в сторону телефона осторожный взгляд; последний звонок был от дилера, у которого осталось какое-то неотложное дело к Джули и о котором она явно забыла, так как не предупредила Карен. Дилер, человек довольно невоспитанный, излил свой гнев на Карен, и обида была еще жива. У нее не было настроения выдерживать еще одну подобную стычку.

Все равно надо было отвечать на звонок. На ее обычное: «Старые вещи». Чем могу быть вам полезна? — ответил знакомый голос:

— Карен? Это Черил, сестра Марка.

— Привет.

— Привет. Я тут как раз... То есть я подумала... я решила, может быть, ты не откажешься пообедать со мной или сходить в кино сегодня вечером? Я, конечно, звоню в последнюю минуту...

— Ничего, — ответила Карен. — Я не самая популярная женщина в Вашингтоне.

— Как и я. Во всяком случае, мы в этом не одиноки. Сколько здесь женщин на одного мужчину — три на одного?

— По-моему, больше десяти на одного.

— Большинство женщин так и думает, — согласилась Черил. — Послушай, только не надо соглашаться из вежливости. Если у тебя другие планы...

— По правде сказать, я вечером собиралась стирать и гладить. Не слишком-то интересное занятие.

— А звучит совершенно захватывающе по сравнению с тем, что я ожидала.

— Марк, наверно, занят, — сказала Карен. «Как это похоже на Марка, — подумала она, — привез сюда эту бедную девушку, чтобы она ему готовила и наводила в доме порядок, а сам ходит на всякие шикарные вечеринки...»

— Ему, бедняге, вечером надо работать. Я стараюсь не путаться у него под ногами, когда он готовит речь или что они там еще делают на Холме. Он бродит по дому, говорит сам с собой и натыкается на мебель...

— Пришел покупатель, — сказала Карен, увидев открывающуюся дверь. — Ты можешь мне перезвонить?

— Ты знаешь... Я в телефонной будке, и...

— Которая недалеко отсюда? — Карен вспомнила одну из первых фраз Черил, которую она не закончила. — Давай приходи в магазин, и мы решим, что будем делать.

Покупатель интересовался старинными ювелирными изделиями. Карен показала ему то немногое, что было у Джули из вещей современного направления, и покупатель, который искал вещи викторианского и георгианского периодов, ушел. Следующей появилась Черил. Карен поняла, что та была не дальше, чем в двух кварталах от магазина, когда позвонила.

Ее вьющиеся волосы обвисли от пота, а лицо блестело как зеркало от мельчайших капелек, выступивших на нем, но ее улыбка приободрила бы даже убежденного пессимиста. Ее всегда приятно видеть, подумала Карен, — она так открыто радуется встрече с любым человеком.

— Ну и жара на улице, а? — заявила Черил с таким видом, словно только что сделала важное научное открытие. — Ты одна, где твой помощник?

— Весьма спорный вопрос, кто кому помогает и помогает ли вообще, — сказала Карен.

— Что, все так плохо?

— Да нет, просто у меня стервозное настроение. Я первый день без Джули, а Роб ушел с половины дня. Я немного нервничаю. Слишком большая ответственность.

— Зато хороший опыт, — сказала Черил. — Поучишься вести собственное дело.

— Поучусь, чего не надо делать, по крайней мере. Вся эта неразбериха и суматоха не в моем стиле. Слишком трудно присматривать за людьми и за вещами.

— У тебя много таскают? — в голосе Черил звучал неподдельный интерес.