Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Оцеола, вождь семинолов

ModernLib.Net / Приключения: Индейцы / Майн Рид Томас / Оцеола, вождь семинолов - Чтение (стр. 13)
Автор: Майн Рид Томас
Жанр: Приключения: Индейцы

 

 


Я бросился между адъютантом и его жертвой. Мне удалось удержать Хадж-Еву от свершения ее мстительного замысла. До сих пор адъютант не видел меня. Ярость, больше чем вода, ослепила его, и только когда наши клинки встретились, он заметил мое присутствие.

Последовала небольшая пауза. Все молчали.

– Это вы, Рэндольф? – удивленно воскликнул он.

– Да, лейтенант Скотт, это я, Рэндольф. Простите за непрошеное вмешательство, но, услышав, что ваша нежная любовная беседа вдруг перешла в ссору, я счел своим долгом вмешаться…

– Вы подслушивали? А позвольте узнать, сэр, разве это вас касается? Кто дал вам право шпионить за мной и вмешиваться в мои дела?

– Право? Это долг каждого честного человека – защитить слабую невинную девушку от посягательств такого хищника, как вы. Вы еще хуже, чем Синяя Борода!

– Вы раскаетесь в этом! – взвизгнул адъютант.

– Теперь – или когда?

– Когда вам будет угодно!

– Сейчас удобнее всего. Начинайте!

Не говоря ни слова больше, мы скрестили наши шпаги, и началась ожесточенная игра клинков.

Схватка была короткой. Сделав выпад в третий или четвертый раз, я ранил своего противника в плечо, и он больше не мог владеть правой рукой. Его шпага со звоном упала на гальку.

– Вы ранили меня! – закричал он и добавил, указывая на упавшую шпагу: – Я безоружен! Довольно, сэр, я удовлетворен…

– А я буду удовлетворен только тогда, когда вы на коленях попросите прощения у той, которую вы так грубо оскорбили.

– Никогда! – отвечал он. – Никогда! – И, произнеся это слово, которое, по-видимому, должно было выразить его непреклонное мужество, он вдруг обернулся и, к величайшему моему изумлению… бросился бежать.

Я помчался за ним и вскоре догнал его. Я мог бы всадить шпагу ему в спину, но теперь я уже не жаждал его крови и ограничился тем, что дал ему хорошего пинка ногой в то место, которое Галлахер назвал бы «задним фасадом». Удовольствовавшись этим прощальным приветом, я предоставил адъютанту возможность продолжать свое постыдное бегство.

Глава XLVI. МОЛЧАЛИВОЕ ПРИЗНАНИЕ

Мы юной любви вспоминаем дни Под пальмами вдвоем…

Ты вновь на свою голубку взгляни…

Это Хадж-Ева напевала одну из своих любимых мелодий. Затем я услышал другой, более нежный голос, назвавший меня по имени:

– Джордж Рэндольф!

– Маюми!

– Хо-хо! Оба наконец вспомнили… Это прекрасный остров, но он хорош для вас, а для Хадж-Евы мрачный… Не стану больше думать… нет, нет!

Мы юной любви вспоминаем дни Под пальмами вдвоем…

Ты вновь на свою голубку взгляни…

Когда-то это был мой остров, теперь он стал твой, мой милый мико, и твой, моя красавица. Дорогие мои! Оставляю вас одних наслаждаться, вам не нужна старая, сумасшедшая королева. Я ухожу – не бойтесь ни шороха ветерка, ни шепота деревьев. Никто не подкрадется к вам, пока Хадж-Ева караулит, и читта-мико тоже будет охранять вас. Хо, читта-мико!

Мы юной любви вспоминаем дни…

Безумная снова запела свою песню и ушла, оставив меня наедине с Маюми. Мы оба несколько смутились.

Ведь мы никогда не обменивались с нею ни одним признанием, ни одним словом любви. Хотя я любил Маюми со всем пылом своего юного сердца и теперь уверился в том, что и она любит меня, но мы еще до сих пор не сказали этого друг другу. У нас обоих точно язык отнялся.

Но в эту минуту слова были бы излишни. Между нами как будто прошел электрический ток, наши души и сердца слились в счастливом единении, мы без слов понимали друг друга. Никакие речи не могли бы убедить меня сильнее в том, что сердце Маюми принадлежит мне.

Очевидно, и она чувствовала то же самое. Нас волновали одни и те же мысли. По всей вероятности, Хадж-Ева уже рассказала ей о том, как я пылко изливал свои чувства. По веселому, спокойному взгляду Маюми я догадался, что и она не сомневается во мне. Я раскрыл объятия. И моя любимая, как бы поняв мой призыв, спрятала личико у меня на груди.

Мы не произнесли ни слова. Тихий, нежный возглас сорвался с ее губ, когда она прильнула к моей груди и самозабвенно обвила мою шею руками.

Несколько мгновений мы простояли молча, только наши сердца как бы шептались между собой. Затем смущение растаяло, как легкое облачко под лучами летнего солнца, и мы наконец признались во взаимной любви. Я не стану пересказывать здесь наши любовные речи. Эти самые священные слова в передаче часто звучат пошло, поэтому я воздержусь от подробностей.

В этот сладостный миг оба мы испытывали невыразимое блаженство. Немного спустя мы опомнились и, отвлекшись от настоящего, заговорили о прошлом и о будущем.

Я расспросил Маюми, и она правдиво рассказала мне все, что произошло в мое отсутствие. Она призналась без всякого кокетства, что с первой же нашей встречи полюбила меня и в течение всех этих долгих лет разлуки ей никто не нравился. Она простодушно удивлялась, что я не догадывался об этом. Я напомнил ей, что она никогда не говорила мне о своей любви. Маюми сказала, что это верно, но добавила, что она и не думала скрывать ее. Она оказалась проницательнее меня и догадалась, что я люблю ее. Маюми говорила так свободно и откровенно, что мои подозрения рассеялись. Она оказалась благороднее меня: никогда Маюми и не подумала бы сомневаться во мне. Только один раз, совсем недавно, она поддалась этому чувству. Выяснилась и причина: оказывается, ее неудачливый поклонник пытался отравить ее слух клеветой на меня. Поэтому и было дано поручение Хадж-Еве.

Увы! История моей любви была не столь безупречной. Я мог открыть Маюми только часть истины. Но я чувствовал угрызения совести, когда мне приходилось, чтобы не огорчить девушку, умалчивать о том или ином эпизоде из моего прошлого.

Но прошлое оставалось прошлым, и в нем уже ничего нельзя было изменить. Зато более светлое будущее открывалось передо мной, и я дал себе клятву искупить свою вину. У этого чудесного создания, которое я теперь держал в своих объятиях, никогда больше не будет повода упрекать меня.

Я испытывал чувство гордости, когда слушал чистосердечное признание Маюми в любви, но, как только мы заговорили о ее семье, во мне снова закипела кровь от гнева. Она рассказала мне о судебных процессах, несправедливостях и оскорблениях, перенесенных ими от белых, и особенно от их соседей – Ринггольдов.

Она рассказала мне все, что я уже прекрасно знал. Но были еще обстоятельства, известные только Маюми. Ринггольд, этот презренный лицемер, пытался ухаживать за нею. Только страх перед ее братом вынудил его оставить ее в покое.

Другой вздыхатель, Скотт, пытался вкрасться в доверие к ней под видом дружбы. Он знал, как и все остальные, в каком положении находилось судебное дело о плантации Пауэллов, и, пользуясь своими родственными связями с влиятельными лицами, обещал добиться возвращения им земли. Это было сплошное притворство, он и не думал сдержать свое обещание, но его сладкоречивые уверения обманули благородное, доверчивое сердце Оцеолы. Вот почему этот бездушный негодяй получил доступ в семью Пауэллов и сделался там почти близким человеком. Несколько месяцев он уже бывал у них, стараясь улучить удобный момент и поговорить с Маюми откровенно. Все это время он осаждал ее признаниями в любви. Впрочем, не особенно дерзко, потому что он боялся хмурого взгляда ее грозного брата. Но все его домогательства остались безуспешными. Ринггольду это было хорошо известно, но он преследовал единственную цель – уязвить меня. Трудно было выбрать для этого более подходящий момент. Оставалось еще одно обстоятельство, которое мне хотелось выяснить. Конечно, умная и проницательная Маюми могла мне помочь в этом: ведь она дружила с моей сестрой, и девушки поверяли друг другу свои заветные тайны.

Мне очень хотелось узнать, каковы отношения между моей сестрой и братом Маюми. Но я стеснялся спросить ее об этом, хотя был уверен, что она могла бы сообщить мне много интересного.

И, однако, мы говорили об обоих, особенно о Виргинии… Маюми с нежностью вспоминала о моей сестре и засыпала меня вопросами о ней. Она слышала, что Виргиния стала еще красивее, чем раньше, и затмила своей красотой всех подруг. Маюми спросила, помнит ли Виргиния наши прогулки, счастливые часы, проведенные на острове.

«Может быть, слишком хорошо помнит!» – подумал я, но мне было как-то тяжело говорить об этом.

Наши мысли обратились к будущему. Прошедшее было ясно, как голубое небо, а горизонт будущего закрывали облака.

Прежде всего мы заговорили о том, что нас больше всего волновало и что было самым страшным: об аресте Оцеолы. Скоро ли его выпустят? Что мы должны предпринять, чтобы ускорить его освобождение?

Я обещал сделать все, что в моих силах, и намеревался выполнить свое обещание. Я твердо решил не оставить камня на камне, но добиться для узника свободы. Если нельзя будет достигнуть справедливости законным путем, я готов был даже прибегнуть к хитрости, хотя бы даже ценой увольнения из армии, даже рискуя тем, что мое имя будет покрыто позором. Готов был даже рискнуть жизнью, чтобы освободить молодого вождя. Мне не нужно было ни клясться, ни божиться, мне верили и без того. Поток благодарности струился из этих влажных глаз, а нежное прикосновение пылающих губ было слаще любых слов признательности.

Настало время расставаться. Судя по положению луны, было уже около полуночи. На вершине холма, как бы отлитая из бронзы, на фоне бледного неба вырисовывалась фигура безумной королевы. Она подошла к нам. Я обнял Маюми и горячо поцеловал ее, затем мы расстались. Странная, но верная защитница девушки увела ее по незаметной тропинке, а я остался один и молча стоял несколько минут, вспоминая все, что было пережито на этом священном месте.

Луна опускалась все ниже и ниже к горизонту. Это было предупреждение о том, что пора идти. Спустившись с вершины холма, я быстро пошел обратно в форт.

Глава XLVII. ПЛЕННИК

Несмотря на поздний час, я решил навестить пленника. Я должен был спешить, так как мне самому угрожало лишение свободы. Две дуэли в один день, два раненых противника – и оба друзья генерала. А ведь сам я не имел никаких друзей: вряд ли я мог избежать наказания. Я ожидал ареста… может быть, даже военного суда, а в перспективе мне могло угрожать увольнение из армии.

Несмотря на свой оптимизм, я все же задумался о том, чем все это кончится. Я не очень беспокоился об увольнении – я мог прожить и без офицерского чина. Но любой человек, будь он прав или виноват, не может равнодушно подвергнуться осуждению своих товарищей и носить клеймо позора. Можно быть отчаянным человеком, но нельзя не считаться с последствиями, когда дело касается родственников и семьи.

Однако Галлахер придерживался на этот счет иного мнения.

– Ну и пусть они тебя арестуют и даже велят подать в отставку. Черт с ними! Наплевать тебе на все это! Не обращай никакого внимания. Будь я в твоей шкуре и владей я такой великолепной плантацией и целым полком негров, я плюнул бы на эту военную службу и стал бы разводить сахар да табак. Клянусь святым Патриком, я так бы и поступил!

Однако утешительные речи друга не совсем успокоили меня, и я не в слишком веселом настроении отправился разыскивать пленника.

Я нашел молодого вождя в камере. Как только что пойманный орел, как пантера в ловушке, Оцеола в бешенстве метался по камере и время от времени выкрикивал дикие угрозы.

В помещении без окон было совсем темно. Сопровождавший меня капрал не взял ни свечи, ни факела; он пошел за ними и оставил меня одного в темноте.

Я услышал шаги, легкие, как поступь тигра – наверно, шаги человека, обутого в мокасины, – и резкий звон цепей. Затем слух мой уловил бурное дыхание и гневные возгласы. В полумраке я различил фигуру пленника, ходившего взад и вперед большими шагами. Значит, ноги у него не были скованы.

Убедившись, что пленник один, я тихо вошел к нему и встал у двери. Мне казалось, что, погруженный в свои мысли, он не замечает меня. Но я ошибся. Внезапно Оцеола остановился и, к моему удивлению, назвал меня по имени. Он, должно быть, прекрасно видел во мраке.

– И вы, Рэндольф, оказались среди моих врагов! – произнес он тоном упрека. – Вы вооружены, в военной форме, при полном снаряжении – и готовы помочь им выгнать нас из наших домов!

– Пауэлл!

– Не Пауэлл, сэр. Мое имя Оцеола!

– Для меня вы всегда останетесь Эдуардом Пауэллом, другом детства, человеком, который спас мне жизнь. Я помню вас только под этим именем…

Наступила короткая пауза. Мои слова, по-видимому, как-то примирили его со мной. Может быть, они вызвали в нем воспоминания о давно ушедших временах. Оцеола сказал:

– Зачем вы здесь? Вы пришли сюда как друг или, подобно всем остальным, для того, чтобы терзать меня пустыми разговорами? Здесь перебывало много народу – лицемерных болтунов, которые старались склонить меня к бесчестным поступкам. Неужели и вас прислали с подобным поручением?

Из этих слов я заключил, что Скотт уже побывал у пленника

– по-видимому, с каким-то поручением.

– Нет, я пришел по собственной воле, пришел как друг, – сказал я.

– Я верю вам, Джордж Рэндольф! Еще в ранней юности у вас было честное сердце. А прямые побеги редко вырастают в искривленное дерево. Я не думаю, чтобы вы изменились, хотя враги уверяли меня в этом. Нет! Дайте руку, Рэндольф! Простите, что я усомнился в вас.

Впотьмах я схватил пленника за руку и понял, что обе его руки скованы, и все же рукопожатие наше было крепким и искренним.

Я не стал расспрашивать Оцеолу о врагах, очернивших меня. Главное, чтобы пленник поверил в мои дружеские чувства, – это было так важно, чтобы план его освобождения увенчался успехом. Я рассказал ему только часть того, что произошло у озера, остальное я не рискнул бы доверить даже родному брату.

Я ожидал яростного взрыва гнева, но был приятно разочарован: молодой индеец привык к неожиданным ударам судьбы и научился сдерживать свои порывы. Я почувствовал, что мой рассказ произвел на него глубокое впечатление. В темноте я не мог видеть его лица, он только заскрежетал зубами и что-то прошипел, стараясь подавить гнев.

– О глупец! – наконец воскликнул он. – Каким слепым дураком я был! Ведь с самого начала я подозревал этого сладкоречивого мерзавца. Спасибо, благородный Рэндольф! Я в неоплатном долгу перед вами за вашу преданную дружбу. Теперь вы можете требовать от Оцеолы все на свете!

– Ни слова больше, Пауэлл! Вам незачем думать об этом – наоборот, я ваш должник, но сейчас нам нельзя терять ни минуты. Я пришел сюда, чтобы дать вам совет. Это план, с помощью которого вам удастся освободиться. Но нам надо спешить, иначе меня могут застать здесь.

– В чем же заключается ваш план?

– Вы должны подписать Оклавахский договор!

Глава XLVIII. ВОЕННЫЙ КЛИЧ

Однако только восклицание «вуф», в котором звучало удивление и презрение, было ответом на мои слова. Далее наступило глубокое молчание.

Я повторил свое предложение:

– Вы должны подписать этот договор!

– Никогда! – ответил он самым решительным тоном. – Никогда! Пусть лучше я заживо сгнию в этих стенах! Лучше я брошусь грудью на штыки моих тюремщиков и погибну, чем стану изменником своему народу! Никогда!

– Терпение, Пауэлл, терпение! Вы не поняли меня. По-моему, вы, вместе с другими вождями, не уяснили себе точного смысла этого договора. Вспомните, что он связывает вас только условным обещанием: уступить ваши земли белым и переселиться на Запад лишь в том случае, если большинство народа согласится на это. Сегодня стало известно, что большинство народа не согласно. Ваше согласие не изменит этого решения большинства!

– Это верно, – согласился пленник, начиная улавливать мою мысль.

– В таком случае, вы можете подписаться и не считать себя связанным этим, раз главные условия не выполнены. Почему бы вам не пойти на эту хитрость? Никто не назовет ваших действий бесчестными. Мне думается, что любой человек оправдает ваш поступок, а вы вернете себе свободу.

Может быть, мои доводы плохо согласовались с правилами поведения честного человека, но в тот момент они были продиктованы искренним волнением, а взоры дружбы и любви порой не замечают погрешностей против морали.

Оцеола молчал. Я понял, что он задумался над моими словами.

– Ну, вот что, Рэндольф, – наконец сказал он. – Вы, должно быть, жили в Филадельфии, знаменитом городе юристов. Ничего подобного никогда не приходило мне в голову. Вы правы – эта подпись, конечно, не свяжет меня. Но не думаю, чтобы агент остался доволен, если я подпишу договор. Он ненавидит меня – я знаю это и знаю причины его ненависти. Я тоже ненавижу его и тоже по многим причинам. Уже не в первый раз он оскорбляет меня! Удовлетворится ли он моей подписью?

– Полагаю, что да. Если можете, сделайте вид, что вы смирились. Подпишите, и вас немедленно освободят.

Я не сомневался в этом. Из всего того, что я слышал после ареста Оцеолы, я пришел к заключению, что Томпсон уже раскаивался в своем поступке. Все считали, что он действовал слишком опрометчиво и что эта опрометчивость могла привести к пагубным последствиям. Эти толки дошли до агента, и, услышав от узника о посещении адъютанта, я решил, что Скотт приходил по его поручению. Было ясно, что агенту самому хотелось как можно скорее развязаться со своим пленником и он был бы рад освободить его даже на самых приемлемых для Оцеолы условиях.

– Мой друг! Я последую вашему совету и подпишу договор. Можете сообщить агенту о моем намерении.

– Я скажу ему об этом, как только увижу его. А теперь уже поздно, прощайте!

– Ах, Рэндольф! Как тяжело расставаться с другом, единственным другом, оставшимся у меня среди белых! Как мне хотелось бы поговорить с вами о давно минувших днях! Но здесь не место и не время для этого.

Молодой вождь оставил свой сдержанный тон, и его голос зазвучал мягко, как в былые времена.

– Да, единственный друг среди белых, которого я ценю и уважаю, – задумчиво повторил он, – единственный, кроме…

Он вдруг замолк, словно опомнившись, что чуть не выдал тайны, которую не считал благоразумным открывать. С некоторым беспокойством я ожидал признания, но так и не услышал его. Оцеола снова заговорил, но уже совершенно иным тоном.

– Много зла причинили нам белые! – сказал он с гневом.

– Столько несправедливостей, что даже трудно их перечислить… но, клянусь Великим Духом, я отомщу! До сих пор я не давал такой клятвы, но события последних дней превратили мою кровь в пламя. Еще до вашего прихода я поклялся убить двух своих злейших врагов. Вы не заставили меня изменить мое намерение – напротив, укрепили меня в нем, и я прибавил к числу моих недругов третьего врага. Теперь я еще раз клянусь Великим Духом, что не буду знать покоя, пока листья в лесу не обагрятся кровью этих трех белых негодяев и одного краснокожего предателя! Недолго тебе торжествовать, изменник Оматла! Скоро тебя настигнет месть патриота, скоро тебя поразит меч Оцеолы!

Я молчал, ожидая, пока уляжется его гнев. Через несколько секунд молодой вождь успокоился и снова заговорил дружеским тоном:

– Еще одно слово, прежде чем мы расстанемся. Кто знает, когда еще нам придется встретиться! Разные обстоятельства могут помешать нам. А если и встретимся, то, как враги, на поле битвы. Я не скрываю от вас, что вовсе не собираюсь помышлять о мире. Нет, никогда! У меня есть к вам просьба, Рэндольф. Дайте мне слово, что вы исполните ее, не требуя объяснений. Примите от меня этот дар и, если вы цените мою дружбу, не таясь всегда носите его на груди. Вот и все!

Говоря это, он снял с шеи цепочку с изображением восходящего солнца, о котором я уже упоминал. Он надел его на меня, и заветный символ заблистал на моей груди. Я принял его дар, не отказываясь, обещал выполнить его просьбу, а взамен подарил ему свои часы. Затем, сердечно пожав друг другу руки, мы расстались.

* * *

Как я и предполагал, добиться освобождения вождя семинолов не представляло особого труда. Хотя агент и ненавидел молодого вождя по причинам, мне неизвестным, но он не осмелился перенести свои личные отношения на официальные дела. Он уже и так поставил себя в затруднительное положение. И когда я сообщил ему о решении пленника, я убедился, что Томпсон очень рад так легко от него отделаться. Не теряя времени, он отправился на свидание с пленником.

Оцеола держал себя весьма тактично. Если вчера он дал волю своему гневу, то сегодня был уступчив и сдержан. Ночь, проведенная в заключении, как будто укротила этот гордый дух. Голодный и закованный в цепи, он теперь готов принять любое условие, которое возвратит ему свободу. Так представлял себе положение агент.

Принесли договор. Оцеола подписал его, не проронив ни слова. С него сняли цепи, дверь тюрьмы распахнулась, и ему позволено было беспрепятственно удалиться. Томпсон торжествовал, но это был лишь самообман. Если бы он, как и я, заметил ироническую усмешку на губах Оцеолы, вряд ли он так безоговорочно уверовал бы в свой триумф. Но Томпсону недолго пришлось пребывать в приятном заблуждении.

На глазах у всех молодой вождь гордой поступью направился к лесу. Но, дойдя до опушки, он обернулся к форту, вынул из-за пояса сверкающий клинок, взмахнул им над головой и вызывающе крикнул: «Ио-хо-эхи!» Этот военный клич трижды донесся до нашего слуха, а за тем Оцеола повернулся и одним прыжком скрылся в лесной чаще.

Было совершенно ясно, что это значит. Даже сам торжествующий агент сообразил, что этот клич означает призыв к войне не на жизнь, а на смерть. Немедленно в погоню по следам пленника были отправлены вооруженные солдаты. Но погоня оказалась бесплодной, и после целого часа напрасных поисков усталые солдаты вернулись назад в форт.

* * *

Мы с Галлахером все утро провели дома, ожидая приказа об аресте. Но, к нашему великому удивлению, такового не последовало.

Позднее выяснилось, что Ринггольд не вернулся в форт. После ранения он был отправлен к знакомому, жившему в нескольких милях от форта. Это отчасти сгладило скандальное происшествие. Второй противник, адъютант Скотт, вернувшись с рукой на перевязи, заявил, что его сбросила лошадь и он ударился о дерево. Вполне понятно, что раненый щеголь не рассказывал об истинных причинах своего ранения. А я мог только одобрить его молчание и, со своей стороны, не сказал никому ни слова о случившемся – никому, кроме своего друга. Вся эта история стала известна только гораздо позже. Впоследствии мы часто встречались с адъютантом Скоттом по делам службы, но, само собой разумеется, наши беседы носили чисто официальный характер и мы оба вели себя крайне сдержанно.

Вскоре, однако, обстоятельства разлучили нас. И я был рад больше не встречаться с человеком, которого глубоко презирал.

Глава ХLIХ. ВОЙНА

В течение нескольких недель, протекших после совета в форте Кинг, в стране, по-видимому, царило полное спокойствие. Переговоры закончились, и начало военных действий было уже не за горами. Белые беседовали между собой главным образом о том, как поступят индейцы. Будут ли они сражаться или пойдут на уступки? Большинство считали, что они покорятся.

Семинолам был дан некоторый срок, для того, чтобы подготовиться к переселению. Ко всем племенам были посланы гонцы, чтобы объявить день, когда индейцы должны пригнать весь скот и лошадей в форт. Был назначен аукцион под наблюдением агента. Вырученную сумму предполагали раздать владельцам скота, когда они прибудут на новое местожительство на Западе. Так же собирались поступить и с их плантациями и усадьбами.

Наступил день аукциона, но, к великому огорчению правительственного агента, стада не прибыли. Аукцион пришлось отложить.

Индейцы не пригнали скот – значит, дальше можно было ожидать и худшего. Вскоре их намерения обнаружились еще более явно.

Спокойствие, царившее в последние недели, оказалось только зловещим затишьем перед бурей. Подобно глухим раскатам отдаленного грома, стали возникать мелкие конфликты – безусловные предвестники вооруженного столкновения.

Как обычно, зачинщиками были белые. Трех индейцев поймали на охоте за пределами их территорий. Группа белых связала их веревками и заперла в хлеве, в усадьбе одного из белых. Пленных продержали там три дня и три ночи, пока другие воины племени, узнав об этом, не пришли их освободить. Произошла схватка, несколько индейцев были ранены, но белые бежали, и пленники получили свободу. Когда их вывели из заточения, глазам их друзей предстало страшное зрелище. Веревки, которыми бедняги были связаны, врезались в тело и не давали им возможности двинуть ни рукой, ни ногой. Они потеряли много крови, и за все время плена их ничем не кормили. Можно себе представить, какое это произвело впечатление! Заметьте, что я привожу только достоверные факты.

Еще один случай. Шесть индейцев находились в своем лагере около Канафа-Понд, когда партия белых напала на них, отобрала у них ружья, обыскала мешки и начала хлестать их бичами. В это время подоспели еще двое индейцев; они увидели, что происходит, и начали стрелять в белых. Белые стали отстреливаться, причем убили одного индейца и тяжело ранили другого.

Естественно, что среди индейцев вспыхнули волнения и они начали мстить. Газеты сообщали:

«11 августа, Дальтон. Почтальон по дороге из форта Кинг в форт Брук натолкнулся на группу индейцев. Они схватили лошадь за поводья, стащили всадника с седла и убили. Изуродованное тело почтальона через несколько дней было найдено в лесу».

«Группа в 14 человек верховых ехала на разведку в направлении Вакахонта, к плантации капитана Габриэля Приста. Они подъехали к маленькому водоему, находившемуся за милю от места назначения. Некоторые решили не переходить этот водоем вброд. Четверо, однако, рискнули на переправу. В это время внезапно из засады выскочили индейцы и открыли огонь. Двое, оказавшиеся впереди других, были ранены. Одному из них, мистеру Фольку, пуля попала в шею; его подобрали и увезли домой. У другого, сына капитана Приста, была сломана рука, а его лошадь убита. Он пустился бежать, бросился в болото, и только таким образом ему удалось скрыться от преследования индейцев».

«Примерно в это же время партия индейцев атаковала несколько человек, которые рубили деревья в дубовой роще на островке озера Джордж. Белым удалось спастись в лодках, но двое из них были ранены».

«В Нью Ривер, в юго-восточной части Флориды, индейцы напали на дом мистера Кули, убили его жену, детей и домашнего учителя. Они угнали тридцать свиней, три лошади, захватили двенадцать ящиков с провизией, бочонок с порохом, свыше двухсот фунтов свинца, семьсот долларов серебром и двух негров. Самого мистера Кули не было дома. Вернувшись, он увидел, что жена его лежит мертвая с младенцем на руках – ее убили выстрелом в сердце; двое старших детей также убиты. Девочка еще держала книгу в руках, мальчик лежал рядом с нею. Весь дом был охвачен пламенем».

«В Спринг-Гардене, около Сент-Джонса, обширная плантация полковника Риса была разгромлена и все здания сожжены дотла. Запас сахарного тростника, достаточный для того, чтобы наполнить сахаром девяносто бочек, был уничтожен, сто шестьдесят два негра, все мулы и лошади были уведены».

«Те же индейцы разгромили плантации мистера Депейстера, с неграми которого они оказались в союзе. Раздобыв лодку, они переплыли реку и сожгли усадьбу капитана Дэммета. Плантация майора Хэриота была разгромлена, и восемьдесят его негров ушли с индейцами. Затем индейцы двинулись вперед по направлению к Сан-Августино, где огромные плантации генерала Эрнандеса были обращены в руины. Такая же участь постигла и усадьбы Бюлова, Дюпона в Буэн-Ретиро, Денхема, Мак-Рея в Томока Крик, плантации Бейеса, генерала Хэрринга, Барталоне Солано и так далее – почти все плантации к югу от Сан-Августино».

Таковы простые исторические факты. Я привожу их как иллюстрацию событий, предшествовавших войне с семинолами.

Хотя действия индейцев и были варварскими, но они явились лишь актами возмездия, дикими вспышками долгожданной мести, ответом на несправедливость и притеснения, столь терпеливо переносившиеся в течение многих лет…

Пока еще настоящие военные действия не начинались, но группы индейцев, опустошавшие владения белых, одновременно появлялись в разных местах. Для многих, кто чинил насилия над индейцами, настал час расплаты; другим едва удалось ускользнуть и спасти свою жизнь. Вспышка следовала за вспышкой, пока вся страна не была объята пламенем.

Все, кто жил внутри страны и на границе с индейской резервацией, покидали свои поля, бросали имущество, сельскохозяйственные орудия, мебель, ценные вещи и искали убежища в фортах и окрестных селениях, которые теперь для большей безопасности были специально укреплены.

Оматла и другие вожди с четырьмя сотнями приспешников покинули свои поселения и бежали в форт Брук искать защиты.

Теперь больше не приходилось гадать, будет ли война. Она началась, и воинственный клич «Ио-хо-эхи!» день и ночь гремел в окрестных лесах.

Глава L. ПОГОНЯ ЗА СТРАННЫМ ВСАДНИКОМ

Пока что во Флориду прибыло сравнительно мало американских войск. Но отряды уже двигались из Нового Орлеана, из форта Моултри, Саванны, Мобила и других военных лагерей, где обычно размещались войска Соединенных Штатов. В больших городах штатов Джорджия и Каролина, а также в самой Флориде поспешно набирались отряды добровольцев. На каждый поселок была дана разверстка для участия в военной кампании. В моем родном поселке Суони было также решено сформировать отряд. С этой целью туда был командирован мой друг Галлахер, а я, в звании лейтенанта, был назначен его помощником.

Я очень обрадовался, получив этот приказ. Однообразная жизнь в гарнизоне форта мне надоела. Кроме того, меня прельщала возможность провести несколько дней дома.

Галлахер ликовал не меньше меня. Он был завзятый охотник. Мой друг жил главным образом в городе или в фортах на атлантическом побережье, и ему редко выпадал случай насладиться охотой на лису или оленя. Я обещал доставить ему удовольствие поохотиться и за зверем и за дичью, так как леса Суони изобиловали всякой живностью.

Итак, мы оба, получив полномочия вербовать добровольцев, попрощались с товарищами по форту и с легким сердцем пустились в путь, предвкушая приятное развлечение. Нас сопровождал верный Черный Джек, который тоже радовался возвращению на старую плантацию.

Индейцы еще не совершали набегов на округ Суони. Он находился вдали от поселений, где жили наиболее враждебные нам племена. Чувствуя себя в безопасности, жители спокойно оставались в своих домах. Однако отряды добровольцев были уже сформированы, и кругом постоянно разъезжали патрули.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24