Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Охотник на тигров

ModernLib.Net / Приключения / Майн Рид Томас / Охотник на тигров - Чтение (стр. 1)
Автор: Майн Рид Томас
Жанр: Приключения

 

 


Майн Рид

Охотник на тигров

Глава I. ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

Революционная волна охватила в конце XVIII столетия не только Европу, она докатилась через Атлантический океан и до Нового Света, расшевелив народы, которые в течение трех веков стонали под игом испанцев. Следуя примеру английских колоний на севере Америки, эти народы под шумок европейской сумятицы смело объявили о своем намерении также стать независимыми.

Из областей, входивших в состав испано-американского вице-королевства, последней подняла знамя восстания Новая Испания, то есть Мексика. Если бы испанское правительство пошло на уступки, предложенные благоразумным вице-королем Итурригараем, то революция была бы предупреждена надолго, быть может даже навсегда.

Итурригарай поднял вопрос перед Мадридом о том, что белому населению – креолам, лишенным многих гражданских прав, нужно дать эти права. Сделай Испания эту необходимую уступку, креолы были бы вполне довольны и, пожалуй, сохранили бы свою прежнюю лояльность. Мексика, подобно Кубе, до сих пор оставалась бы «драгоценною жемчужиною» в испанской короне, если бы предложения Итурригарая не вызвали недовольства среди местных чистых испанцев-гачупиносов, переселившихся из Старой Испании и крепко осевших в Новой. Они-то вот до того времени и управляли страною, совершенно отстранив креолов от всякого участия в управлении.

Эти узколобые себялюбцы, привилегиям и интересам которых проекты Итурригарая угрожали, схватили его и отправили в Испанию, охаяв его. В Мадриде поверили им. Благоразумные проекты Итурригарая были отвергнуты, и Мексика почувствовала, что вокруг нее еще крепче стягиваются узы, от которых она так страдала со времени завоевания ее Кортесом.

Итурригарай пал в немилость и был вынужден покинуть свой пост.

Отставка Итурригарая произошла в 1808 году. Гачупиносы вполне основательно опасались мятежа против них, но так как целых два года прошло совершенно спокойно, то местные власти перестали верить в возможность такого прискорбного для них события.

Однако они сильно ошиблись. В 1808 году их словно гром с ясного неба поразила весть о восстании Гидальго в одной из северных провинций.

Странно, что священник стал вождем в деле освобождения: ведь именно благодаря влиянию духовенства так долго и была угнетаема Мексика. Но Гидальго и другие священники, участвовавшие в борьбе за независимость страны, были людьми совершенно иного склада, нежели те высокие духовные лица, которые вели государственные дела в столице и в других крупных городах. Гидальго был простым сельским священником, вышедшим из народа, такими же были и большинство остальных лиц духовного звания, выступивших на защиту прав народа.

В октябре 1810 года под знамя Гидальго собралась почти стотысячная армия, хотя и плохо одетая и слабо вооруженная, зато сильная духом. Эта армия, состоявшая почти исключительно из туземных индейцев, бурным потоком залила всю страну и привела в ужас и трепет всех гачупиносов.

Событие это вызвало недоумение и смятение даже в среде креолов, происходивших от испанцев и поэтому связанных с ними узами крови и племенной солидарности. Часть креолов считала своим священным долгом принять сторону правительства против инсургентов, между тем как другая часть была проникнута более благородной идеей избавления страны от иноземного ига.

Собственно говоря, такое деление существовало лишь среди представителей высших и самостоятельных классов креольского населения. В массе же, независимо от цвета кожи, проявлялось полное единодушие: все страстно желали избавления от испанского владычества. Вполне солидарны с ними были и чистокровные индейцы, еще более порабощенные, чем белокожие и метисы. Некоторые из индейцев даже предавались праздной мечте о возможном, по их мнению, восстановлении прежнего блеска ацтекской расы; и это было для них лишним побуждением к героической борьбе с поработителями-испанцами.

Глава II. СТУДЕНТ И ОФИЦЕР

В одно октябрьское утро по широкой равнине, простирающейся от границ провинции Вера-Крус до Оахаки, пробирался одинокий всадник. В стране царила смута; на каждом шагу можно было ожидать неприятной встречи с политическим противником или с одной из тех разбойничьих шаек, которые шныряли повсюду и грабили кого попало, не разбирая партий. Несмотря на это, всадник не имел при себе никакого оружия, кроме старой иззубренной и сильно изогнутой сабли, до такой степени проржавленной, что при первой же попытке нанести удар она должна была изломаться в куски. Не лучше была и его старая лошадь, очевидно, судя по многочисленным рубцам, покрывавшим ее худые бока, некогда служившая какому-нибудь пикадору, а теперь способная разве лишь на то, чтобы мирно, в полном покое, доживать свои последние дни в стойле.

Самому всаднику было на вид лет около двадцати трех. Небольшого роста, стройный, в меру худощавый, с приятным лицом, красиво очерченным ртом и живыми умными глазами, он производил хорошее впечатление. Бледность щек, беспокойный взгляд и облако грусти на его лице говорили о том, что он чем-то сильно огорчен и встревожен. Одет он был в белый камзол из толстой бумажной ткани и в плисовые панталоны оливкового цвета. На голове у него была широкополая шляпа, сплетенная из пальмовых волокон, а ноги были обуты в короткие сапоги из козлиной кожи, отделанной под кордовскую. Все эти предметы хотя и были уж довольно поношены, но находились в полном порядке, а фасон их свидетельствовал, что их владелец принадлежит к высшему сословию.

Местность, по которой проезжал всадник, была не из тех, которые могли бы бодрить путешественника, в особенности одинокого. Во все стороны ширилась бесплодная равнина, коричневая почва которой была покрыта скудной, хилой, желтоватой травой, перемешанной с диким кактусом и алоэ. Временами по этой песчаной, унылой, наводящей жуть пустыне проносились гонимые ветром столбы пыли. Ряды хижин, в некоторых местах разделенных большими промежутками, окаймлявшие с обеих сторон дорогу, все были пусты, – очевидно, брошенные своими бывшими обитателями. Это обстоятельство, в связи с томящим тропическим зноем, совершенным отсутствием воды и хорошей растительности, все более и более угнетающе действовало на молодого путника, волею судьбы занесенного в эти безжизненные степи.

В порыве нетерпения, граничившего с отчаянием, всадник иногда пришпоривал свою клячу. Это заставляло ее в течение нескольких минут бежать вприпрыжку, а затем она снова переходила на прежний, единственно свойственный ей по ее почтенному возрасту, медленный шаг. Усилия молодого человека искусственно вернуть ей навсегда утраченные силы приводили лишь к тому, что он сам начинал обливаться потом и обессиливать.

– Экая негодная лошаденка! – негодовал он, подхлестывая хлыстом клячу. – Уморить, что ли, ты задумала меня здесь?

Но донельзя изморенное животное оставалось совершенно равнодушным как к упрекам, так и к ударам своего хозяина. Оно бы и радо было служить ему более добросовестно, но не могло.

Чем дальше, тем все медленнее и медленнее тащилась несчастная кляча. Наступил уже полдень. Отвесные лучи солнца, ослепительно сиявшего на совершенно безоблачном небе, пекли немилосердно. Легкий утренний ветерок давно уже затих, и в раскаленном воздухе было так тихо, что не шевелился ни один засохший листок на изредка попадавшихся чахлых деревьях.

Увидев в одном месте группу нопалов, всадник сошел с лошади, предоставляя ей самой идти, куда хочет, зная, что она не злоупотребит свободой, и направился к деревьям. Его влекла смутная надежда отыскать под листвою несколько плодов, соком которых он мог бы хоть немного утолить мучившую его жажду. Он не ошибся. Нопалы – эта индейская смоква – были полны плодов, ожидавших первого сильного ветра, чтобы свалиться на землю. Нарвав этих плодов, сколько мог достать, молодой человек тотчас же освободил их от усеянной колючками оболочки и с наслаждением принялся глотать сочную мякоть, а часть рассовал по карманам про запас. Это немножко освежило его. Увидев свою клячу, в некотором отдалении щипавшую сухую траву, он поспешил к своему утомленному четвероногому спутнику и, снова водворившись на его многострадальной спине, продолжал тяжелый путь.

Часа через два попалось большое селение, и наш путник уже обрадовался было, предвкушая сладость приюта в тени и возможность вполне утолить голод и жажду. Но и тут его постигло полное разочарование: это селение оказалось совершенно пустым, а имевшиеся там колодцы – высохшими до дна. Нигде и следа не было ни одного живого существа. В довершение этой странности, с деревьев примыкавшего к мертвому селению леса свисали подвешенные к ним лодки и индейские пироги. Что означали эти обезлюдевшие селения? К чему в лесу, вдали от реки или озера, эта декорация из лодок и пирог? Глядя на все это, молодой человек терялся в самых фантастических догадках.

Миновав лес, он снова очутился среди голой равнины. Немного спустя его чуткий слух уловил звук лошадиного топота, доносившийся сзади. Это вновь обнадежило и обрадовало его. Обернувшись, он через несколько минут увидел догонявшего его другого всадника, который вскоре и поравнялся с ним.

– Свят Господь Бог! – приветствовал его новый всадник, дотрагиваясь до своей шляпы.

– Свят Господь Бог! – ответил первый всадник, также касаясь рукою своего головного убора.

Второй незнакомец, ехавший на прекрасном молодом коне восточной породы, был ненамного старше первого. Выше среднего роста, пропорционально сложенный, очень смуглый, с черными огненными глазами, блестящими черными волосами и шелковистыми усами, с правильными чертами лица, изящный, видимо сильный и ловкий, – этот человек всею своею наружностью свидетельствовал о том, что он принадлежал к тем испано-мексиканским семействам, предки которых были выходцами из Аравии.

Костюм этого красавца отличался богатством и вкусом. Легкий камзол из белого кембрика вполне соответствовал местному знойному климату. Широкие панталоны были из рко-красного шелкового бархата, длинные сапоги из буйволовой кожи были снабжены серебряными шпорами. Легкая светло-серая мягкая шляпа, увитая золотыми шнурками, довершала полугражданский, полувоенный костюм всадника. Военный характер костюма подчеркивался наличием рапиры в кожаных ножнах, прикрепленных к широкому, богато вышитому бархатному кушаку, и карабина, лежавшего поперек седельной луки.

– Позвольте спросить вас, молодой друг, далеко ли вы намерены проехать на вашей лошади? – участливым тоном спросил этот всадник первого, стараясь ехать с ним нога в ногу, что было очень трудно для его горячего коня.

– Нет, слава Богу, только до гасиенды Сан-Сальвадор, до которой отсюда, мне думается, не больше шести лиг, – ответил первый.

– Сан-Сальвадор? Знакомое что-то… А не знаете, далеко это от гасиенды Лас-Пальмас?

– Около двух лиг.

– Да? В таком случае нам с вами по пути, – сказал второй всадник. – Боюсь только, что вы быстро отстанете от меня. Ваша лошадь, кажется, не из проворных, – с улыбкой заметил он.

– Вы правы, сеньор, – добродушно согласился первый всадник. – Это все ошибочная экономия моего отца. Вместо того, чтобы снабдить меня подходящим для длинного переезда конем, он дал мне эту почтенную клячу. Когда-то в молодости она имела очень неприятные столкновения со всеми быками вальядолидского цирка и хотя чудесным образом уцелела, однако до такой степени напугана ими, что с тех пор без панического ужаса видеть не может даже простой мирной коровы. Стоит ей увидеть где-нибудь в отдалении корову, как она, не помня себя, несется в противоположную сторону, до тех пор, пока не упадет от усталости. Это единственный случай, когда она проявляет известную прыть, да и то не на пользу всаднику.

– Да, это не совсем приятно. И неужели же вы все-таки добрались сюда из самой Вальядолиды?

– Да, сеньор, именно оттуда, зато и еду уже без малого два месяца.

Совершенно неожиданно цирковой Россинант, видимо, возбужденный присутствием другой лошади, подтянулся и напряг свои последние силы, чтобы идти с той нога в ногу. Это давало всадникам возможность продолжать начатую беседу.

– Вы были так откровенны, что сообщили мне, откуда едете, – снова начал второй всадник. – Так позвольте же мне, в свою очередь, сказать вам, что я – из Мексики и состою в драгунах королевы, в чине капитана, а имя мое – Рафаэль Трэс-Виллас. Могу ли я узнать вашу фамилию?

– Очень приятно, дон Рафаэль, – отозвался первый всадник. – Конечно, можете. Я – Корнелио Лантехас, студент вальядолидского университета, к вашим услугам.

– Очень рад познакомиться с вами, дон Корнелио, – с подкупающей вежливостью произнес всадник, назвавшийся Рафаэлем Трэс-Вилласом. – Скажите, пожалуйста, не можете ли вы мне объяснить одну странность, вот уже второй день поражающую меня в этих местах? Что значит полное опустошение здешних поселений и подвешенная к деревьям целая флотилия лодок, совершенно неуместная в краю, где можно пройти или проехать десятки лиг, не встретив ни капли воды?

– Я и сам не могу понять этой загадки, дон Рафаэль, – ответил студент. – И не только крайне удивлен всем этим, но, должен откровенно сознаться, даже несколько испуган.

– Что же, собственно, вы видите в этом страшного, дон Корнелио? – спросил драгун.

– Уж такая у меня скверная особенность, но я больше боюсь тех опасностей, которых не знаю, нежели уже известных мне, – продолжал студент. – Меня уверили, что в этой провинции пока еще тихо, но очевидное бегство здешнего населения указывает на то, что и здесь далеко не все благополучно. Быть может, инсургенты уже где-нибудь близко отсюда, что и побудило местных жителей бежать.

– О нет, беднота не имеет обыкновения бояться мародеров, – возразил с усмешкой драгун. – Во всяком случае, сельскому населению не может угрожать никакой опасности со стороны идущих под знаменем освобождения. Потом, не для плавания же по здешним пескам приготовлены тут, в лесу, пироги и лодки. Очевидно, совсем другая причина согнала с родных пепелищ здешнее население. Но какая именно – никак не могу понять.

Некоторое время молодые люди ехали молча, погруженные в раздумье об окружавшей их загадке. Первым заговорил драгун:

– Так как вы прямо из Вальядолиды, то, наверное, знаете более меня о движении Гидальго с его армией. Мне давно уже ничего об этом неизвестно.

– Едва ли мне более известно, чем вам, сеньор дон Рафаэль, – заметил студент. – Вы забываете, что, благодаря тихому шагу моей лошади, я уже без малого два месяца в пути. Сам я узнал кое-что уже в дороге, по слухам; а эти слухи держатся в границах, охраняемых святой инквизицией. Если верить словам оахакского епископа, то вооруженное восстание не найдет себе поддержки в его епархии.

– Какими же доводами подкрепляет епископ свое мнение? – спросил капитан с некоторой резкостью в голосе, по которой можно было догадаться, что он сочувствует повстанцам.

– Его преосвященство просто-напросто подкрепляет свое убеждение своим же намерением подвергнуть отлучению от церкви всех членов своей паствы, которым вздумалось бы примкнуть к повстанцам, – пояснил дон Корнелио. – Кроме того, он объявил, что каждый инсургент дьявольскою силою будет отмечен рогами на лбу и раздвоенными копытами на ногах.

Следовало бы ожидать, что драгун рассмеется над ребяческим легковерием студента, но вместо этого он только передернул плечами и в его больших глазах загорелся огонь негодования.

– Да, – проговорил он как бы про себя, – такими вот нелепостями наше духовенство и смущает умы креолов, прививая им самое дикое суеверие и слепой фанатизм… Наверное и вы, сеньор Латехас, – обратился он к студенту, – никогда не решились бы вступить в ряды инсургентов из опасения, что у вас могут явиться предвещанные епископом украшения?

– Разумеется, я не желаю попасть во власть дьявола, которую так красноречиво описывает епископ, потому и удостоенный своего высокого сана, что он лучше других знает то, что верно и что ложно. К тому же, – поспешил добавить студент, заметив негодующий тон своего спутника, – я человек мирного характера и сам готовлюсь вступить в духовный сан. Чью бы сторону я ни принял, мое желание помочь ее торжеству ограничилось бы только силою молитв. Церковь ужасается крови.

Пока студент высказывался, драгун бросал на него сбоку взгляды, ясно говорившие: «Ну, милый друг, кажется, ни та ни другая сторона ровно ничего не выиграла бы от твоего участия в ней».

– Значит, вы едете в Оахаку, чтобы защитить вашу диссертацию? – спросил он после некоторого молчания.

– Нет, дело, которое привело меня в этот край, совсем другого рода, – ответил студент. – Меня послал сюда, к своему брату, владельцу поместья Сан-Сальвадор, мой отец. Он желает, чтобы я напомнил дяде, что дядя – бездетный вдовец и вместо детей Господь послал ему полдюжины племянников, о которых он обязан позаботиться. Мне вовсе не хотелось брать на себя такое щекотливое поручение, но как мог я противиться воле отца? Отец придает излишнюю цену мирским благам. Я это вижу и внутренне не одобряю. Но все-таки я очень люблю его. Вот эта-то любовь и загнала меня сюда, в безотрадную пустыню, за двести лиг от моего родного дома, чтобы узнать намерения дяди по отношению к нам, своим племянникам, – с невольной горечью заключил студент.

– Вместе с тем вам, наверное, поручено произвести и надлежащую оценку имущества дяди? – довольно нескромно заметил дон Рафаэль, начиная думать, что с этим наивным юнцом нечего особенно церемониться.

К чести драгуна следует сказать, что он тут же внутренне раскаялся в своей нескромности.

– О, что касается этого, то мы вполне осведомлены, хотя никто из нас никогда не бывал в Сан-Сальвадоре, – полугрустно, полунасмешливо сказал студент. – Но вот что интересно, – со смехом продолжал он, – вряд ли когда-либо бедняк-племянник являлся к богатому дяде в таком плачевном состоянии, в каком приходится являться мне. Благодаря непонятному исчезновению всех местных жителей, заботливо утащивших с собою все свои припасы, голоднее меня в настоящее время нет во всей Мексике ни одного шакала.

Драгун сам был не в лучшем положении. Путешествуя третьи сутки по безлюдной местности, он тоже не находил ничего для утоления голода, кроме ягод и диких плодов. Сочувствие к товарищу по несчастью подавило раздражение, закипавшее в нем под влиянием политических разногласий с ним, и между случайными спутниками восстановилось полное согласие.

Отец дона Рафаэля, испанский дворянин, служивший под начальством Итурригарая, после падения последнего был вынужден уединиться в своем родовом поместье Дель-Валле, куда его сын теперь и ехал. Дону Рафаэлю только один раз в детстве пришлось побывать в Дель-Валле, но он помнил, что это поместье должно находиться где-то поблизости упомянутой им гасиенды Лас-Пальмас. Менее откровенный, чем студент, драгун не посвятил его в то, что не одно желание видеть отца подтолкнуло его к путешествию, а нечто более заманчивое.


Прошло еще несколько часов. Солнце начинало приближаться к пылающему горизонту. Тени всадников все более и более удлинялись на фоне пыльной дороги, а красные кардиналы и пестрые попугаи, раскачивавшиеся на вершинах пальмовых деревьев, под которыми теперь пролегала эта дорога, уже запевали свой вечерний гимн.

Лошадь дона Корнелио от изнурения еле плелась. Напрасно боролся с мучительными ощущениями голода, жажды и усталости и ее хозяин. Бодрее были драгун с его конем, от самой природы одаренные большей силою и менее утомленные. Однако и они начинали терять терпение.

Долго крепился дон Рафаэль, наконец, после довольно продолжительных подготовительных рассуждений, внушил студенту мысль, что будет всего благоразумнее, если он, дон Рафаэль, пользуясь большей свежестью и выносливостью своего коня, поедет вперед и, достигнув отцовского поместья, пошлет оттуда кого-нибудь на помощь дону Корнелио.

Студент был вполне согласен с мнением своего спутника. Он сам понимал, что тем черепашьим шагом, каким идет его лошадь и какого поневоле должен был придерживаться дон Рафаэль, им и до утра не добраться до вожделенного приюта.

– Сеньор Лантехас, – сказал драгун, протягивая студенту руку, – мы расстаемся здесь друзьями. Будем надеяться, что нам никогда не придется встретиться врагами. Насколько я мог понять, вы смотрите отрицательно на попытки освобождения страны, триста лет томящейся под тяжелым игом порабощения. Что же касается меня, то я готов, в случае нужды, посвятить делу освобождения не только свое оружие, но и самую жизнь… Пока – до свидания. Как только доберусь до Дель-Валле, тотчас же вышлю вам помощь.

– Счастливого пути, дон Рафаэль! – сердечно произнес студент, крепко пожимая протянутую ему руку. – Если не забудете обо мне – спасибо вам, а забудете или почему-либо вам не удастся помочь мне – значит, на то будет воля Божия.

Еще раз прикоснувшись к шляпе, дон Рафаэль дал своему коню шпоры и вскоре исчез с глаз своего спутника, долгое время уныло смотревшего ему вслед.

Некоторое время спустя дон Корнелио, продолжая путь, увидел перед собою, в красном зареве знойного заката, индейца, гнавшего с пастбища двух коров с полным выменем. Надеясь получить от этого индейца что-нибудь для утоления голода и жажды, или, по крайней мере, сведения относительно замеченных в этом краю странностей, молодой человек окликнул краснокожего. Тот испуганно оглянулся. Разглядев мирного путешественника, он хотел поспешить к нему навстречу, но в это время цирковая кляча студента, в свою очередь, заметила коров, и в тот же миг, словно наэлектризованная, задрав хвост, круто повернулась и вскачь понеслась назад по прежней дороге. Тщетно стараясь удержать лошадь, дон Корнелио не переставал кричать индейцу, чтобы тот остановился. Но индеец, почуяв что-то недоброе в человеке, который зовет его к себе, а сам от него удирает, счел за лучшее как можно поспешнее продолжать свои путь и вскоре скрылся в лесу.

– Святая Матерь Божия! Да что же это такое сделалось со здешним населением? —вслух удивлялся студент, кое-как остановив и успокоив, наконец, лошадь. – Должно быть, оно поголовно взбесилось и не сознает, что делает.

Повернув лошадь в прежнем направлении, он продолжал подвигаться вперед еще более голодный, усталый и разочарованный.

Наконец дон Корнелио достиг десятка хижин, расположенных на песчаном берегу небольшой речки. Эти хижины были так же пусты, как все встреченные им раньше за последние дни. Но при виде их лошадь решительно отказалась двинуться хоть на шаг дальше, и ее хозяин, не менее измученный, чем она, решился остановиться здесь в ожидании обещанной доном Рафаэлем помощи.

Перед одной из хижин высилось два тамариндовых дерева, к которым был подвешен гамак, футов на семь-восемь от земли. Гамак был просторный и прочный, сплетенный из крепких манговых волокон. Ложе это манило усталого путешественника, обещало покой и было словно специально для него приготовлено.

Напившись вдоволь речной воды, которую зачерпывал ладонями, и пустив к ней разнузданную им лошадь, он по стволу одного из тамариндов взобрался в гамак. С наслаждением растянувшись в эластичной качалке, он некоторое время внимательно прислушивался к каждому звуку, надеясь услышать приближение людей, высланных ему на помощь.

Наступила темная ночь. Вся природа погрузилась в сон. Ничего похожего на лошадиный топот не было слышно. Зато до напряженного слуха молодого человека стали доноситься звуки, поражавшие его своей загадочностью, как и все, что он видел в этой провинции. Где-то вдали что-то шумело и гудело. Было это похоже и на беспрерывные раскаты сильнейшей грозы и на рев океана, бичуемого ураганом. Хотя кругом воздух был совершенно тих, но дону Корнелио казалось, что он слышит порывы бури, а сквозь них – смешанный гул отчаянных человеческих воплей.

Ужасаясь этим необъяснимым звукам, напоминавшим приближение страшной бури, студент долго прислушивался к ним. Однако усталость взяла верх над его душевным напряжением, и он крепко заснул.

Глава III. КРАСНЫЙ И ЧЕРНЫЙ

За час до захода солнца, в описываемый нами вечер, на берегу той речки, где остановился дон Корнелио, на полпути между местом его остановки и гасиендой Лас-Пальмас, появились два человека. Там, где показались эти люди, река спокойно текла среди низких берегов, покрытых густой зеленой травой. Немного дальше росли большие дубы и виргинские тополя, сучья и ветви которых были густо переплетены лианами. Дальше река вступала в область с еще более богатою и пышною растительностью, и ее берега становились все выше и круче.

Упомянутые люди были представителями двух рас – индейской и негритянской. Индеец был высокого роста и крепкого, мускулистого телосложения. В противоположность порабощенным мексиканским индейцам, лица и вид которых выражают тупую покорность, этот индеец, очевидно, принадлежавший к свободным сынам родных лесов и степей, смотрел и держался смело и независимо.

На нем была длинная, серая с черными полосками, шерстяная блуза с короткими, доходящими лишь до локтя, рукавами, подпоясанная широким кожаным кушаком. Бурого цвета, широкие, но такие же короткие, до колен, панталоны были из дубленой козьей шкуры. На ногах были красновато-желтые кожаные полусапоги, стянутые тонкими ремешками. Тростниковая плетеная шляпа с широкими полями покрывала голову, с которой ниспадали на плечи длинные и густые пряди черных как вороново крыло волос, по одной с каждой стороны. Из-за его плеча выглядывало дуло короткой, массивной винтовки, а за кушаком было воткнуто излюбленное местное холодное оружие, нечто среднее между большим ножом и саблей, так называемое мачете.

Спутник индейца, типичный негр, был примечателен разве только лохмотьями, которыми он прикрывал или, скорее, подчеркивал свою наготу, да крайним легковерием, с которым он слушал слова индейца. Временами по его черному лоснящемуся лицу пробегало выражение сильного страха.

Индеец, сопровождаемый по пятам негром, медленно подвигался вдоль реки, у самого края воды, там, где почва была мягкая и зыбкая. Он шел с наклоненной вперед головой и внимательно всматривался в почву, как бы отыскивая на ней какие-то следы. Наконец он остановился.

– Вот! – воскликнул он, обращаясь к негру. – Не говорил я тебе, что найду тут их следы? Видишь?

В голосе индейца звучало торжество. Но негр вовсе не был склонен разделять это торжество, судя по испугу, выражавшемуся в его широко открытых глазах. И, надо правду сказать, то, на что указывал ему индеец, могло не напугать разве только охотника на диких зверей. На мягком влажном песке были ясно отпечатаны десятка два следов, в которых знаток сразу мог узнать очертания когтистых лап свирепого ягуара, называемого испано-американцами тигром.

– Они прошли здесь не более получаса тому назад, – продолжал индеец. – Нет, – поправился он, взглянув на воду, – вода еще взбаламучена, стало быть, нет еще и десяти минут, как они перешли.

– Уйдем и мы скорее отсюда! – взмолился негр, весь посеревший от ужаса. – Зачем нам тут оставаться? Вон сколько следов, и все разной величины… Господи помилуй! Тут этих тигров, должно быть, было видимо-невидимо… И не сочтешь…

– Вздор! – перебил индеец. – Их отлично можно счесть… Вот: раз, два, три, четыре. Самец, самка и два детеныша. Всего четыре штуки. Вот раздолье-то для хорошего охотника на тигров!

– Да, только для охотника, – уныло вымолвил негр.

– Ну, сегодня мы, пожалуй, оставим их в покое, – сказал индеец. – Сейчас у нас с тобой есть более важное дело.

– А не лучше ли оставить и это дело до завтра и вернуться в гасиенду? Хоть мне и очень хотелось бы видеть те чудеса, о которых ты столько наговорил, Косталь, но я, право…

– Да разве можно откладывать такое дело до другого дня? – прервал негра индеец, которого тот назвал Косталем. – Нет, друг Клара, этого никак нельзя. Возможность видеть и делать то, о чем я тебе говорил, бывает только один раз в месяц, а через месяц нас уже здесь не будет, и мы все потеряем… Нет, нет! – продолжал он, видя нерешительность негра. – Задуманное мною должно быть сделано в эту же ночь и на этом самом месте. Садись и слушайся меня.

С этими словами индеец первый уселся на густую траву, на некотором расстоянии от воды. Негр волей-неволей последовал его примеру.

Невзирая на привычное подчинение авторитету индейца, Клара – так звали негра – не переставал терзаться страхом. Сжавшись в комок, он тревожно крутил головой во все стороны, видимо, ожидая, что вот-вот откуда-нибудь появятся тигры и набросятся на него.

– Напрасно ты так трусишь, дружище, – пробовал успокоить его индеец. – К услугам тигров вся река, и им ни к чему сейчас возвращаться сюда.

– Но они могут быть голодны, а я слышал, что они больше всего любят мясо чернокожих, – робко возражал негр.

– Ха-ха-ха! – звонким смехом залился индеец. – Ты можешь этим гордиться. Но, по правде сказать, едва ли во всей стране найдется хоть один тигр, который был бы настолько глуп, чтобы предпочесть твое тело, положим, очень черное, зато тощее и жесткое, мясу молодой телки или козы. Думаю, если бы ягуары услыхали твои слова, они лопнули бы со смеху!

– Тебе хорошо смеяться насчет меня и тигров: ведь ты их не боишься, а я страшно боюсь, – ребяческим тоном говорил негр.

– Еще бы мне-то, цапотеку, бояться кого или чего-нибудь на свете! – гордо произнес индеец, выпрямляясь и любуясь на обнаженные части своих мускулистых бронзовых рук и ног. – Руки и ноги мои крепки, как те стальные пружины, которые продаются в больших городах. Зрение мое остро, прицел мой верен, а дух не знает страха, – словом, я – цапотек, и этим все сказано!.. Что же касается тигров, то, повторяю, не будем думать о них до завтра. В эту ночь, когда будет светить новый месяц, мы должны дождаться сирены с распущенными волосами. Она показывается в пене водопада и на поверхности пустынного озера…

– И она может указать, где есть золото? – встрепенулся негр, с жадностью ловивший теперь каждое слово индейца.

– Не только может, но и действительно указывает золотоискателям самые лучшие залежи золота, а водолазам – самые крупные жемчужины на дне океана, – убежденно пояснял индеец.

– Откуда ты все это знаешь? – спросил с легким оттенком неверия негр.

– От моих отцов, цапотеков, – торжественным тоном ответил индеец. – А они узнали это от Тлалока и его супруги Матлакуэцки, богов, которые так же сильны, как силен Бог бледнолицых. Как было моим отцам не знать всего…

– Ой, не говори так громко, друг Косталь, – боязливо прошептал негр, снова оглядываясь, – христианские монахи везде имеют уши и могут счесть твои слова за богохульство, а их святая инквизиция, ты знаешь, не щадит ни черных, ни красных, ни белых.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10