– Наша профессия, генерал, – прибавил, как бы извиняясь, адвокат, – обязывает нас подмечать мельчайшие подробности.

– Нет ли еще каких-нибудь записей, мистер Дженнингс?

– Нет, сэр, больше ничего нет.

– Можете идти.

– Итак, вы никогда не давали денег моему сыну Генри? – спросил генерал после ухода клерка.

– Никогда… Ни одного пенса. Да он никогда и не просил… Да если б он и спросил, я не мог бы ему дать без вашего разрешения. Тысяча фунтов – слишком крупная сумма, генерал, чтобы выдать ее несовершеннолетнему молодому человеку по одной его просьбе.

– Вы меня все более и более удивляете, Лаусон. Неужели вы не получили от меня письма, уполномочивавшего вас выдать ему такую сумму?

– Впервые слышу об этом.

– Очень странно… Значит, возможно, что он в руках разбойников?…

– К несчастью, надо думать, что это так.

– Я был бы в восторге!

– О, генерал!

– Вы не понимаете меня, Лаусон. Ведь это доказывает, что мой сын не так испорчен, как я думал. Я ведь воображал, что он промотал эти деньги. А теперь я верю каждой строчке его письма.

– Но, генерал, ведь вы же не хотите, чтобы ваш сын очутился в плену у бандитов?

– Наоборот, хочу… я охотно заплатил бы пятьдесят тысяч, чтобы его освободить. Но что делать?

– Куда девался тот адвокат?

– Вероятно, вернулся к своим. Я его чуть-чуть не выдал полиции. Только скандала побоялся. Послушайте, Лаусон, научите, что делать… Я думаю, что серьезной опасности нет?

– Ну, я в этом не уверен, – отвечал задумчиво адвокат. – Итальянские бандиты бесчеловечны… Итальянец не сказал вам, каким образом можно с ними снестись?

– Нет… Он сказал только, что я услышу еще о моем сыне… Великий Боже, не приведут же они в исполнение угрозу, о которой говорится в письме!

– Будем надеяться, что нет.

– Но что же для этого надо сделать? Обратиться в министерство иностранных дел? Просить вмешательства папского правительства?

– Конечно, генерал, это было бы лучше всего… Если только не поздно! Когда вы получили письмо?

– Неделю тому назад… а написано оно уже более двух недель тому назад.

– В таком случае вмешательство какого бы то ни было правительства уже не сможет помешать последствиям вашего ответа или вернее вашего сына Нигеля. Мне кажется, что теперь остается ждать нового известия от бандитов, чтобы послать им выкуп. Не мешает, конечно, прибегнуть и к помощи правительства.

– Да, да, я сейчас же иду в министерство. Едемте со мной, Лаусон!

– К вашим услугам, генерал… Надеюсь, что нам не придется иметь дела с разбойниками.

– А я именно надеюсь на обратное, – ответил генерал, ударив палкой о пол. – Для меня гораздо приятнее знать, что мой сын у разбойников, чем то, что он задумал такой план… Бог мне простит, но только я предпочел бы сотню раз найти его уши в письме, чем…

Адвокат молчал.

Глава XXXIX. КАРТИНА

Чтобы пройти к министерству иностранных дел, генералу Гардингу и Лаусону пришлось идти мимо лавок, торгующих старой мебелью и картинами.

Наши спутники не обращали никакого внимания на выставленный товар, как вдруг одна картина привлекла внимание старого офицера. Он так круто остановился, что чуть не сшиб с ног своего спутника.

– Боже мой, – проговорил генерал сдавленным голосом, – вы видите эту картину? Это поразительно!

– Да, что с вами, генерал? – проговорил адвокат, спрашивая себя, не потерял ли генерал рассудок. – Картина самая обыкновенная. Держу пари, что это еще новичок в искусстве, хотя и не без таланта. Что тут необыкновенного? Один мальчик держит нож и хочет ударить собаку, между тем, как другой защищает ее. Не понимаю!..

– Нет! – вскричал ветеран, стукнув палкой, – нет. Здесь не может быть сомнения! Это та самая сцена! Лица, портреты, костюмы я тоже узнаю. Тот, кто держит нож, – мой старший сын Нигель, другой – Генри. Человек, который находится на заднем плане, мой бывший егерь. Кто мог знать об этой сцене, кто автор этой картины?

– Может быть, эта женщина даст нам какие-нибудь сведения. – Скажите, голубушка, откуда вы это достали?

– По случаю, сударь, купила за тридцать шиллингов вместе с рамой.

– Знаете вы, у кого вы купили?

– Очень хорошо. Это настоящий артист.

– А что это за человек?

– Молодой джентльмен. Оба молодые. Их двое. Один, кажется, итальянец, другой, помоложе, англичанин… Может быть, они оба рисовали. У меня было несколько картин от них…

– Знаете вы его имя? – спросил генерал с таким волнением, что продавщица взглянула на него и замялась.

– Мне картина эта очень нравится, и я покупаю ее, – поспешно прибавил генерал. —Мне бы хотелось заказать ему еще другую картину, потому и спрашиваю его имя и адрес.

– Ах, так!.. Так вот, имя иностранца я не помню, другой же, имя которого я никогда не слыхала, кажется, уехал; я его уже давно не видала.

– Знаете вы, по крайней мере, их адрес?

– О, да, я была у них, это очень близко. Я сейчас вам найду адрес.

– Пожалуйста, поскорее, – сказал генерал. – Вот тридцать шиллингов за картину. Пришлите ее к мистеру Лаусону, Линкольнс Инн Фильдс.

Продавщица написала адрес художника на клочке бумаги и подала его генералу, который быстро спрятал его в карман и потянул Лаусона к двери.

Но, выйдя из лавки, он пошел в сторону, противоположную прежнему маршруту.

– Генерал, куда мы идем? – спросил адвокат.

– К художнику, он может объяснить мне это странное дело, которое кажется мне сном.

Они скоро отыскали мрачный дом на одной из маленьких улиц, примыкающих к Хай-Хол-Борну.

Хозяйка квартиры объяснила, что, к несчастью, артист поспешно уехал три дня тому назад и распродал все свои картины. Ни его имени, ни того, куда он отправился, никто не знал.

Генерал спросил, не знала ли она другого художника, который жил с тем вместе? Хозяйка ответила, что вместе с иностранцем жил еще какой-то англичанин, имени которого она тоже не знает и который уехал три месяца тому назад. Никаких других сведений генерал добиться не мог.

– Бедный мой мальчик! – сказал старый офицер, выходя на улицу… Он жил в такой конуре… а я воображал, что он мотает свои деньги… Ах, Лаусон, я, кажется, был очень несправедлив к моему Генри.

– Еще не поздно исправить ошибку, генерал.

– Надеюсь… и от всего моего сердца… Пойдемте скорее в министерство.

Министр обещал сделать все возможное со своей стороны, чтобы вырвать молодого человека из рук разбойников.

Генерал вернулся к себе в замок со стесненным сердцем. Он охотно заплатил бы любой выкуп, если бы знал, куда его послать. Он надеялся, что по приезде застанет письмо из Рима.

Надежды его оправдались. На письменном столе среди массы писем его ожидали два письма с итальянскими марками, но с разными датами.

На одном из них он узнал почерк Генри и поспешил его вскрыть.

– Слава Богу, – вскричал он, оканчивая чтение, – он жив и здоров.

Другое письмо было все заклеено марками. Беря его в руки, генерал вздрогнул. Он почувствовал там что-то твердое. Дрожащей рукой он разорвал конверт и вынул оттуда маленький пакетик, из которого выпал маленький мертвенно-бледного цвета предмет, дюйма два длиной.

Это был человеческий палец, отсеченный на втором суставе и носивший на себе следы продолговатого давно зажившего шрама. Болезненный стон вырвался из груди генерала. Он узнал палец своего сына.

Глава XL. СТРАШНАЯ УГРОЗА

Невозможно описать страданий и ужаса, выразившихся на лице генерала, когда он смотрел на палец своего сына.

Глаза его, казалось, хотели выскочить из орбит. Он как бы застыл на месте и только конвульсивные движения, пробегавшие по его лицу, показывали, что он еще жив.

Несколько минут прошло, пока он, наконец, собрался с силами и прочел приложенное к этой посылке письмо.

Вот что оно гласило:

«Синьор, вы найдете здесь палец вашего сына, который вы узнаете по зажившему шраму. Если же вы будете продолжать сомневаться и откажетесь выслать выкуп, вам будет прислана вся рука. Если через десять дней мы не получим вашего ответа и тридцати тысяч лир, со следующей почтой вы получите руку. Если же и тогда вы не захотите раскрыть ваш кошелек, мы будем принуждены заключить, что у вас нет сердца и что вы предпочитаете деньги вашему сыну. Не обвиняйте поэтому в жестокости нас, кого несправедливые законы заставили объявить войну всему человечеству и которые, преследуемые, как дикие звери, принуждены прибегать к крайней мере, чтобы добыть себе пропитание.

Одним словом, если вы откажетесь выслать деньги, мы обещаем вам, что похороним вашего сына по-христиански. Только в доказательство вашей бесчеловечности вам будет прислана отрубленная голова, причем за пересылку уплатить придется вам.

Повторяем, не принимайте наших слов за пустую угрозу и будьте уверены, что в случае вашего отказа уплатить выкуп ваш сын будет предан смерти.

Н. Саро (за себя и за товарищей).

P.S. Если вы отправите деньги по почте, то адресуйте синьору Джакопи, улица Вольтурно, № 9, Рим. Если пошлете посыльного, адрес тот же.

Не советуем выдавать нас. Это ни к чему не приведет».

– Боже мой! Боже мой! – снова простонал генерал, окончив чтение.

Он больше не сомневался. На столе перед его глазами лежало доказательство истины… с запекшейся кровью.

Дрожащей рукой генерал тронул звонок.

– Передайте моему сыну Нигелю, чтобы он немедленно пришел, – проговорил генерал явившемуся лакею.

Наклонившись над столом, генерал не мог отвести пристального взгляда от ужасного предмета, но не мог ни взять его, ни даже дотронуться до него.

– Вы звали меня, отец, – произнес Нигель, входя.

– Да, взгляни, Нигель, узнаешь?

– Что я могу узнать… – я вижу кусок пальца… Но чей он, и каким образом попал к вам?

– Чей, Нигель, – проговорил дрожащим голосом генерал, – ты должен бы знать.

Нигель побледнел, заметив рубец на отрезанном пальце, но ничего не сказал.

– Ты и теперь не знаешь, кому он принадлежит?

– Нет, каким образом могу я знать.

– Увы, лучше, чем кто-либо другой. Это палец твоего брата.

– Брата! – вскричал Нигель, притворяясь взволнованным и удивленным.

– Да… взгляни на этот рубец. Его ты помнишь, по крайней мере?

Нигель снова выразил на своем лице притворное изумление и волнение.

– Я не упрекаю тебя, – сказал генерал. – Все это уже давно прошло и не имеет ничего общего с настоящим несчастьем.

– Но как вы это узнали, отец?

– Прочти эти письма; я не могу говорить.

Нигель прочел оба письма, испуская по временам восклицания негодования и ужаса.

– Видишь, – сказал отец, когда он кончил, – все правда… все правда!.. Я предчувствовал это, читая первое письмо Генри. Бедное дитя!.. Но ты, Нигель, ты!..

– Кто же бы мог поверить подобной вещи? Она мне кажется и теперь невозможной.

– Невозможной! – повторил генерал с упреком. – Но взгляни на это… Вот она истина… Бедный Генри! Что он думает о своем отце!.. О таком бесчеловечном отце!.. Боже мой, Боже мой!..

Старик, терзаемый угрызением совести, вскочил и заметался по кабинету.

– Это письмо пришло из Рима, – заметил Нигель, рассматривая хладнокровно конверт, как самую обыкновенную вещь.

– Ну, понятно, из Рима, – отвечал возмущенный генерал. – Что, ты не видишь марок? Может быть, скажешь, что это опять уловка?

– Нет, нет, отец, – поспешно ответил Нигель, понимая свой промах. – Я думал только, какой послать ответ.

– Ответ может быть только один.

– Какой же, отец?

– Выслать деньги. Это единственное средство его спасти. Нельзя терять ни одной минуты. Из письма ясно, что презренные разбойники смеются над человеческими и божескими законами. Бедный этот палец служит доказательством того, что только высылка выкупа может помешать осуществлению угроз.

– Тридцать тысяч, – пробормотал Нигель, – крупная сумма.

– Крупная сумма?!. Да хоть бы сто тысяч!.. Разве жизнь твоего брата не стоит их? Да одна рука его стоит больше. Бедный Генри! Дорогое дитя!

– Я не об этом говорю, отец. Что, если мы вышлем выкуп, а негодяи не вернут моего брата?.. С подобными людьми надо быть очень осторожным.

– Теперь не до осторожности! Время не терпит. В нашем распоряжении только десять дней… Боже мой, когда послано это письмо?

– 12-го, – отвечал Нигель, смотря на конверт.

– А сегодня 16-е… Осталось только шесть дней. С экспрессом можно еще успеть в Рим. Надо все приготовить… Надо сейчас же ехать в Лондон к Лаусону… Нельзя терять ни минуты… Надо ехать… Нигель, вели закладывать.

Нигель с притворной поспешностью бросился вон из кабинета.

Когда карета была подана к подъезду, генерал вскочил в нее, и лошади помчались к ближайшей станции.

В это же самое время по дороге к коттеджу вдовы Мейноринг показался элегантный пешеход. Это был Нигель, тайком от отца изредка посещавший мать и дочь Мейноринг.

Глава XLI. АНОНИМНОЕ ПИСЬМО

После ужасной операции, лишившей его пальца, Генри провел два дня в грустном заточении. Грубая пища, хворост вместо постели, боль в раненой руке были ничто в сравнении с его нравственными страданиями.

Отказ генерала заплатить за него выкуп страшно терзал его еще потому, что брат его в своем письме не поскупился выставить отказ этот в самых мрачных красках. Генри думал, что лишился отца навсегда.

Другая мысль, менее эгоистичная, но еще более страшная, тоже не выходила у него из головы, – страх за участь сестры своего друга. Он не мог сомневаться в смысле слов, сказанных ему на ухо Корвино, он знал, что надо готовиться ко всему самому худшему.

Он почти не отходил от окна темницы в боязливом ожидании услышать что-нибудь, свидетельствующее о захвате Лючетты.

Он бы охотно пожертвовал другой палец или даже целую руку, чтобы иметь возможность предупредить ее о грозящей опасности.

Он горько бранил себя за то, что упустил удобный случай и не написал письма синдику, в то время, когда писал Луиджи. Теперь ему оставалась только слабая надежда, что Луиджи приедет вовремя. Если бы он мог бежать!.. Но он понимал, что все его попытки были бы бесполезны.

Он внимательно исследовал устройство своей темницы. Толстые стены были сложены из камня; пол темницы тоже был выложен плитками. Окно представляло собой узкую щель, а дверь могла выдержать удары молота. Кроме того, по ночам один разбойник спал у его двери, а другой стоял на часах снаружи. Птичка, стоящая тридцать тысяч, была слишком лакомой добычей, чтобы ей дали возможность вылететь из клетки.

Потолок представлял единственную возможность к освобождению, если бы у него был нож и табурет. Над его темницей помещался, по всей вероятности, чердак; наверное, неплотно прилегающие балки потолка местами совсем сгнили и легко подались бы под ударом ножа.

На вторую ночь после потери пальца Генри, завязав тряпкой свою руку, лежал на своей жесткой постели и старался заснуть. Уже легкое дремотное оцепенение охватило его, как вдруг что-то жесткое ударило его по лбу. Он приподнялся на локоть, с бьющимся сердцем ожидая, что будет дальше. Тотчас же вслед за этим на пол упал какой-то легкий предмет.

Во мраке темницы, освещаемой только слабым светом звезд, пленник заметил на полу какой-то продолговатый белый предмет. Это был сложенный лист бумаги.

Генри схватил письмо и, не спуская глаз с окна, ждал, что будет дальше.

Прождав полчаса напрасно, он стал искать вокруг себя предмет, который разбудил его и который был также брошен в окно. Тщательно обыскав пол, он наткнулся на нож в кожаном футляре. Такие ножи он видел на поясе у разбойников.

Что значила подобная посылка? Письмо, конечно, могло бы объяснить эту загадку. Генри с понятным нетерпением ожидал наступления дня. При первых лучах восходящего солнца молодой человек бросился к окну и развернул письмо. Оно было написано по-итальянски и гласило следующее:

«Вы можете бежать только через потолок, нож вам поможет пробить отверстие. Спускайтесь по задней стене дома, так как часовой находится у переднего фасада. Затем направляйтесь к ущелью, по которому вы пришли. Если боитесь заблудиться, ориентируйтесь по полярной звезде; при входе в ущелье стоит часовой, вы легко можете обойти его, не возбудив подозрения. Но у подножия горы не привлечь внимания часового невозможно, ибо он знает, что каждый промах наказывается смертью, и вам придется пустить в дело нож. Но лучше спрячьтесь в какую-нибудь пещеру до утра. На заре часовой вернется в лагерь, и пропустив его мимо себя, бегите без оглядки в ту деревню, где вы останавливались на пути сюда. Спасайте свою голову, спасайте Лючетту Торреани».

Удивление молодого человека было так велико, что он сначала не заметил приписки, гласившей:

«Если не хотите погубить написавшего это письмо, проглотите его».

Пробежав во второй раз бумагу, Генри в точности исполнил совет из постскриптума.

Глава XLII. ПОБЕГ

Генри задумался, кто бы мог быть неизвестный, написавший это письмо. Сперва ему пришло на ум, не ловушка ли это со стороны Корвино, пожелавшего воспользоваться его побегом, чтобы убить его? Но разбойник мог его убить и без всякого предлога. Но он, наоборот, желал сохранить жизнь ему до получения окончательного ответа от генерала.

Среди разбойников самым симпатичным казался ему Томассо, менее грубый, чем другие и, казалось, знавший лучшие дни. Но что могло побудить Томассо действовать таким образом?..

Генри пришли на память последние слова письма: «спасите Лючетту Торреани!».

Не должен ли он искать объяснение поведения Томассо в этих словах? Во всяком случае, раздумывать долго было нечего, надо было действовать.

Исполнение плана, конечно, надо было отложить до ночи, после того, как тюремщик принесет ему ужин. Поэтому молодой человек принялся за внимательный осмотр потолка своей темницы. Он наметил уже место, которое легче всего поддавалось бы ножу. Но как достать до потолка? Он вытянул руку во всю длину, оставалось еще около фута.

Он обвел свою темницу безнадежным взглядом – ни камня, ни табурета.

Автор письма не подумал о самом главном. Привести в исполнение задуманный план казалось невозможным.

Но «нужда – мать изобретательности», говорит старая поговорка. Обведя глазами еще раз свою келью, он остановился на хворосте, служившем ему постелью.

Он подумал, что, собрав его в кучу, он может использовать его, как подставку. Чтобы не возбудить подозрений тюремщика, он отложил и эту работу до ночи.

Как только удалился разбойник, принесший ужин, молодой англичанин собрал все ветви в кучу, взобрался на них с ножом в руках и стал работать.

Подгнившее дерево легко уступало остро отточенному ножу, но через некоторое время Генри почувствовал, что подставка под ним рассыпается, и он уже не может достать до потолка.

Он снова собрал все в кучу и снова принялся за работу, стараясь производить как можно меньше шума, зная, что находится под охраной двух часовых.

Куча рассыпалась и во второй раз.

Тогда пленник туго обвязал все ветви своим платьем. Таким образом получилась солидная опора, давшая ему возможность окончить работу.

До сих пор крики пировавших разбойников отвлекали внимание часовых.

Но к полуночи все стихло. Пора было бежать. Надев платье и схватившись за балку, он поднялся на руках и не без труда пролез в пробитое отверстие.

Как он и ожидал, он очутился на чердаке, но без выхода. Ломая себе голову, что делать дальше, он вдруг заметил на полу слабый свет, выходивший из окна без стекол с дряхлой ставней.

Он осторожно просунул голову и увидел, что окно находится на задней стороне дома. Перед ним не видно было ни жилья, ни человека.

На небольшом расстоянии от дома находилась группа деревьев. Если бы ему удалось добраться до этого прикрытия, не возбудив подозрения часовых!.. Надо было выбраться из окна и спуститься на землю.

Ночь была темная, хотя и звездная. Генри не видел земли, но, судя по вышине его темницы, дом был бы невысок, если, конечно, не стоял на утесе. Он вздрогнул при этой мысли, но медлить было нельзя. Он выскользнул из окна и, ухватившись за перекладину, повис в воздухе. Но предательская доска, не выдержав его тяжести, подломилась, и он тяжело рухнул на землю.

Ошеломленный падением, Генри с минуту пролежал без движения в какой-то яме. Это его спасло. Оба сторожа прибежали на шум.

– Я слышал какой-то шум, – проговорил один из них.

– Ты ошибаешься, – сказал другой.

– Клянусь тебе!.. Такой шум, точно упала вязанка хвороста.

– Да это ветер ставней стучит.

– А, правда! И на кой черт эта дрянь здесь!

Успокоенный разбойник повернул обратно в сопровождении своего более доверчивого товарища.

Пленник тем временем выбрался из ямы и спокойно добрался до намеченного прикрытия.

Глава XLIII. ГРАФ ГВАРДИОЛИ

Уже две недели прошло с тех пор, как папские солдаты были расквартированы в деревне Валь д'Орно.

Местные жители из боязни ночных встреч с нежелательными гостями заперлись по домам.

В то же время начальник этого якобы охраняющего отряда сидел в гостиной синдика и рассыпался в любезностях перед его красавицей дочерью.

Разговор, как это обыкновенно бывает, коснулся самой животрепещущей темы, т. е. бандитов.

Лючетта, как всегда, вспомнила о пленном англичанине, о котором уже несколько раз рассказывала капитану.

– Бедняжка, – проговорила вполголоса Лючетта, – я бы очень хотела знать, что с ним сталось. Как ты думаешь, папа, выпустили его на свободу?

– Сомневаюсь, дитя мое. Они выпустят его только после получения выкупа.

– А, как ты думаешь, сколько они хотят?

– Вы, кажется, синьорина, – заметил граф, – сами готовы заплатить за него выкуп?

– О, очень охотно, если бы могла!

– Вы относитесь, кажется, с большим интересом к этому англичанину. Какой-то бедный художник!

– Какой-то бедный художник! Знайте, граф Гвардиоли, что мой брат тоже бедный художник и очень гордится своим званием так же, как и я, его сестра.

– Тысяча извинений, синьорина, я не знал, что ваш брат артист. Я подразумевал только этого англичанина, который, может быть, вовсе не художник, а шпион мошенника Мадзини. Может быть, для него большое счастье, что он попал в руки бандитов. Если бы он попался мне, и я узнал бы, что он шпион, я бы не ждал выкупа, а немедленно бы надел ему галстук из веревки.

У Лючетты от негодования побледнели даже щеки и засверкали глаза. В это самое мгновение раздался тихий стук в дверь.

– Войдите! – крикнул капитан, расположившийся у синдика, как у себя дома.

Открылась дверь и вошел сержант.

– Что случилось? – спросил офицер.

– Пленника привели, – отвечал сержант, приложив руку к козырьку.

– Бандита?

– Нет, капитан, наоборот, этот человек говорит, что сам был у них в плену и бежал.

– Что он из себя представляет?

– Молодой человек, кажется, англичанин, хотя хорошо говорит по-итальянски.

Лючетта не могла удержаться от радостного возгласа. Бежавший пленник не мог быть никем иным, как только тем, о котором она всегда думала.

– Синьор Торреани, – обратился капитан к своему хозяину, видимо, довольный полученными известиями, – позвольте мне удалиться и допросить пленного.

– Не беспокойтесь, капитан, – отвечал синдик, – вы можете приказать привести его сюда.

– Да, да, – прибавила Лючетта, – я уйду, если мое присутствие вас стеснит.

– Нисколько, синьорина. Этот молодой человек, если я не ошибаюсь, и есть тот бедный художник, который вас так интересует.

По знаку Гвардиоли сержант вышел и скоро вернулся с пленником.

Это был Генри Гардинг.

Молодой англичанин был очень удивлен тем, что, вырвавшись из рук бандитов, снова попал в плен, теперь к солдатам.

Несмотря на лохмотья, молодая девушка тотчас же узнала прекрасное, мужественное лицо Генри, горевшее в этот момент негодованием. Нечего говорить, что Генри сейчас же узнал в красавице сестру своего друга.

Глава XLIV. ДОПРОС

Капитан граф Гвардиоли поймал взгляд симпатии, которым обменялись Генри и дочь синдика.

Этот взгляд еще более подзадорил в нем желание выказать свою власть над молодым англичанином.

– Где вы поймали этого оборванца? – спросил он сержанта, бросая презрительный взгляд на Генри.

– Мы его схватили в тот момент, когда он тайком пробирался к деревне.

– Тайком! – вскричал молодой англичанин, пристально смотря на сержанта, опустившего глаза… – За мои лохмотья вам следует краснеть, г-н офицер. Если бы вы и ваши солдаты лучше исполняли свои обязанности, моя одежда не была бы в таком состоянии.

– Ого, синьор, у вас слишком острый язык! Советую вам отвечать только на вопросы.

– Я имею право говорить первый… По какому поводу я в плену?

– А вот это сейчас выяснится. Есть у вас паспорт?

– Странный вопрос для человека, только что вырвавшегося из когтей разбойников!

– Почему мы можем это знать?

– Мое появление здесь и мой внешний вид служат неопровержимым доказательством моих слов. А если вам этого недостаточно, то я призову в свидетели синьорину, которая, может быть, вспомнит пленника, виденного ею со своего балкона.

– Конечно, конечно, папа, это тот самый.

– Я подтверждаю, капитан Гвардиоли, что этот человек и есть тот самый английский художник, о котором мы говорили.

– Возможно, – ответил Гвардиоли с недоверчивой улыбкой, – но, может быть, синьор играет и другую роль, о которой он умалчивает.

– Какую другую роль? – спросил Генри.

– Шпиона.

– Шпиона! – повторил пленник, – но для кого и зачем?

– А вот это я и хочу узнать, – иронически заметил Гвардиоли. – Ну, сознавайтесь! Ваша искренность сократит время вашего плена.

– Моего плена?.. Но по какому праву, милостивый государь, говорите вы о плене? Я британский подданный, а вы офицер папской армии, а не начальник бандитов… Берегитесь, вы рискуете!

– Чего бы мне это ни стоило, синьор, но вы мой пленник и останетесь им до тех пор, пока я не узнаю причин, приведших вас в эти места. Ваши рассказы очень подозрительны. Вы выдаете себя за художника?

– Я и есть художник, хотя очень скромный, но не все ли это равно.

– Совсем не все равно. Почему вы, бедный художник, очутились в этих горах? Если вы англичанин и артист, как вы утверждаете, то ведь вы приехали в Рим изучать искусство? Так с какой же целью вы очутились здесь? Отвечайте, синьор!

Молодой человек колебался, сказать ли правду?

Одного слова было достаточно, чтобы получить свободу.

– Синьор капитан, – сказал он после краткого размышления, – если вы считаете своим долгом узнать причины, приведшие меня сюда, я вам их скажу. Может быть, мой ответ удивит синьора Торреани и синьориту Лючетту.

– Откуда вы знаете наши имена? – вскричали с удивлением синдик и его дочь.

– От вашего сына, синьор.

– Моего сына? Он в Лондоне!

– Именно в Лондоне я впервые услышал имена Франческо и Лючетты Торреани.

– Вы знаете Луиджи?

– Так хорошо, как может знать человек, проживший с ним целый год под одним кровом…

– Спасший его кошелек и, может быть, жизнь, – прервал синдик, подходя к артисту и протягивая ему руку. – Если я не ошибаюсь, вы тот молодой человек, который его вырвал из рук разбойников и убийц? Это о вас Луиджи часто говорил в своих письмах?

– О, да! – вскричала Лючетта, подходя в свою очередь и смотря на иностранца с возрастающим интересом. – Вы так похожи на портрет, описанный нам Луиджи.

– Благодарю вас, синьорина, – отвечал улыбаясь, молодой артист. – Что же касается моей тождественности, синьор Торреани, то я мог бы вам ее засвидетельствовать лучше, если бы мой друг Корвино, лишивший меня денег, не отнял у меня рекомендательное письмо вашего сына. Я рассчитывал представить вам его лично, но известные вам обстоятельства мне помешали.

– Но отчего вы нам ничего не сказали, когда вы проходили здесь с бандитами?

– Тогда я не знал ни кто вы были, ни названия местечка, по которому мы проходили с разбойниками.

– Как жаль, – проговорил синдик, – что я не знал этого раньше! Я бы постарался освободить вас.

– Благодарю вас, синьор Торреани! Но это вам бы недешево обошлось, не менее 30 тысяч лир.

– 30 тысяч? – вскричали в один голос присутствующие.

– Вы слишком дорого себя цените, синьор художник! – заметил иронически офицер.

– Это точная сумма выкупа, требуемого Корвино.

– Он, вероятно, вас принял за какого-нибудь милорда и, вероятно, отпустил бы, узнав свою ошибку.

– Да, и взяв у меня палец… разумеется, вместо выкупа, – добавил англичанин, показывая руку.

Лючетта вскрикнула от ужаса.

– Да, – проговорил взволнованный синдик, – вот неопровержимые доказательства. Я не мог бы быть вам полезен. Но скажите, как вы избавились от этих негодяев?

– Об этом мы поговорим завтра, – перебил Гвардиоли, недовольный всеобщей симпатией, возбуждаемой англичанином. – Сержант, отведите пленника и заприте в караулке. Утром я допрошу его снова.

«Опять в заключение», – подумали синдик и его дочь.

– Позвольте напомнить вам, – заметил англичанин, обращаясь к офицеру, – что вы берете на себя большую ответственность. Даже папа не сможет защитить вас от наказания, которое должно последовать за оскорбление британского подданного.

– Джузеппе Мадзини тоже не избавит вас от наказания, которое следует республиканским шпионам, синьор англичанин!

– Мадзини… республиканский шпион… да вы бредите!..

– Послушайте, граф, – сказал синдик убедительным тоном, – вы заблуждаетесь. Какой же он шпион? Это честный английский джентльмен… Друг моего сына Луиджи. Я вас прошу за него.

– Невозможно, синьор синдик! Я должен исполнить свой долг. Сержант, исполняйте ваш. Уведите пленника!

Сопротивление было бесполезно. Генри повиновался, обменявшись с Лючеттой взглядом, утешившим его за новое унижение, и бросив такой взгляд Гвардиоли, после которого благородный граф чувствовал себя весь вечер не в своей тарелке.

Глава XLV. ОБЪЯСНЕНИЕ

На следующее утро капитан Гвардиоли принужден был сбавить тон. После долгого допроса он должен был признать правдивость показаний молодого англичанина.

Да и какой интерес был англичанину вмешиваться в политические дела чужой страны? Капитан понял, что было бы совсем неблагоразумно вызывать неудовольствие могущественной нации и под видом уступки желаниям синдика отпустил Генри Гардинга на свободу.