— Спасибо, добрый человек, кушай на здоровье! — заулыбалась маленькая продавщица и побежала догонять брата.

Глядя ей вслед, оборотень уже нарочно подумал о том, как славно было бы выдернуть ее ночью из кроватки, ворвавшись в окно, и утащить в чащобу. Однако чувства преследователя уловить не сумел — то ли тот уже удалился, то ли разгадал, что не случайно оборотень сам себя заводит, и сохранил хладнокровие.

Хэк вышел из палатки провидицы Сайгулы вскоре.

— Готово, — сообщил он оборотню с недовольным видом. — Почему-то я так и думал. Княжна — в башне чародея!

— Скушай пряничек, добрый человек. — Оборотень протянул ему угощение, которое ему самому сто лет не нужно было: он не любил сладкого и словом этим только живое мясо называл.

— Чего? — оторопел орк.

— Угостись, говорю, пряничком, — пояснил оборотень и едва сдержал смех, когда удивленный Хэк послушно взял печево и закинул себе в пасть. — Вкусно? Сахарный, говорят.

— Ну вкусно, — прожевав, признал Хэк. — Идем, что ли?

— Обожди. Опасно это, но Сайгулу убить нужно.

— Такого приказа не было…

— Хозяин мог и не знать о слежке. Я сам ее почуял только по дороге сюда — и, думаю, только потому, что преследователь расслабился, забыв об осторожности. Не знаю, Кто он, но ему известно, куда мы ходили, и почти наверняка — о чем спрашивали.

— Приказа не было! Сам говорил: не думай, повинуйся. Пошли отсюда.

— Ты и правда так считаешь? — задумчиво спросил оборотень, оглядывая спутника. Решившись, поднялся на ноги: — Хорошо, пошли.

Миновали ярмарку, пересекли дорогу, обогнули город с запада и, махнув через поля, двинулись к навьему становищу. Чувство слежки не возвращалось.

— Медленно помешивай посолонь, — сказал Упрям, передавая Василисе кленовую ложку на длинной ручке. — А я буду порошки пересыпать.

— Так вот, — приступила к делу княжна. — Все произошедшее — звенья одной цепи, только я никак не могу расположить их по порядку. Какую цель преследует коварный враг? Опорочить имя Наума. Для этого был состряпан навет. Однако чародей мог оправдаться — я даже думаю, очень легко, — и потому ничего тебе не рассказывал: был уверен, что настоящей опасности нет. Враг либо знает об этом, либо подозревает и посылает к Науму убийц, чтобы он никогда не сумел очистить свое имя от подозрений. А сделать это мог только тот, кто сам двенадцать лет назад продавал страшную магию Баклу-бею и подбивал молодого султана на мятеж! Так я думаю.

Несколько капель сорвались с ложки, которой Василиса стала вдохновенно размахивать, и упали на стол перед Упрямом. Ученик чародея вытер их рукавом и выразительно посмотрел на княжну.

— Настораживает то, что этот враг удивительно ловок, — продолжила та, возвращаясь к своим обязанностям. — Если вдуматься, он почти не прилагал усилий. Едва ли было трудно разжечь честолюбие молодого султана, а всю основную работу выполнял Хапа: мотался по свету, добывал запретную магию, провозил ее через славянские земли и доставлял Баклу-бею. Причем я уверена, султан сам все и оплачивал. А тот, кто свел его с Хапой. спокойненько оставался в тени…

— А почему ты уверена, что он был, этот кто-то? — спросил Упрям. Говорил он негромко, кривя губы в сторону, чтобы не дохнуть случайно на крошечные проволочные весы изящной вязантской работы, в чашечку которых по крупинкам отсыпал серебристый порошок. — Мог же султан и сам решиться на мятеж? Особенно если довелось ему повстречать Хапу, который пообещал помочь оружием?

Работа была такая тонкая, что виски Упряма покрылись испариной. Наконец, когда мера порошка уравнялась с двумя свинцовым гирьками, он шумно с облегчением выдохнул, откидываясь на спинку стула:

— Уф-ф! Ой, е…

Выдохнул-то, еще не успев откинуться… и серебристое облачко взметнулось над столом. Тьфу, пропасть, леший побери!

— Как ты выражаешься при княжне? — сдерживая улыбку, нахмурилась Василиса. Но не выдержала, согнулась пополам и захохотала.

— Зря смеешься, — проворчал Упрям, протирая стол тряпкой. — Если зелье на себя опрокинешь, волосами обрастешь. Или шерстью — точно не помню.

— Но сам-то состав ты помнишь хорошо, а, травник?

— Хорошо, хорошо. Ты не отвлекайся, помешивай. Если комки останутся, лицо бугристое будет. Да и пить такое противно.

Опять он принялся отмерять порошок, и Василиса продолжила:

— Я об этом тоже думала. И вот что мне на ум пришло: почему все-таки хана Баклу Безземельным прозвали? Случайно ли? Ведь глупо же он себя ведет: побеждает, завоевывает — и бросает все. Чурай покорил — а это край благодатный, живи да радуйся, богатая земля и странноприимная. Нет, бросил! Глупо. Если не предположить…

— Помешивай тщательнее.

— …что кто-то поставил ему условие: будет, мол, тебе помощь, если за двенадцать лет с Ордой все степи пройдешь, ударишь по ромейским царствам. Вот тогда все на свои места становится: и метания Баклу-бея, и его забота о войске.

— Все двенадцать лет единственное, о чем пекся он, это об Усилении Орды. Теперь она — страшная сила.

— Похоже на правду… Уф! — На сей раз, проявив достойную смекалку, Упрям отвернул лицо. Пересыпал серебристый порошок из чашки весов в медную плошку, на глазок добавил порошков красного и белого по щепотке, старательно смешал. — Вот, высыпай в чугунок, разбавь кружкой воды и посолонь ее, посолонь. Когда песок пересыплется, — добавил он, ставя песочные часы, тоже вязантские, — еще кружку воды дольешь… А не слишком ли сложно: ради угрозы одному чародею, даже такому, как наш Наум, на двенадцать лет войну в Степи развязывать? Да и вдруг бы ослушался Баклу-бей, осел бы в том же Чурае?

— Как раз то, что не ослушался, и доказывает силу врага и нашу правоту, — рассудила Василиса. — Чем-то держал он хана все эти годы. Я думаю, магией. Неспроста же Хапа за Баклу-беем следовал. Через ватажника, должно быть, и приказы шли, и магия. Так что Хапа и начал, и закончил дело — сдался он ромеям по велению врага нашего. И, видно, думал, что враг поможет ему бежать, а вместо свободы смерть лютую принял.

— Да, ромеи его убить не могли, — согласился Упрям. — Он ведь главный оговорщик, с него пылинки сдувать должны были… Если только не сами же ромеи все задумали.

— А вот тут я теряюсь, — признала княжна. — Звеньев еще много, а цепочка не складывается. Не могу я взять в разумение, как связаны готские орки и твердичские нави с упырями, ромейские царства с Огневой Ордой и наветом на чародея дивнинского.

— А по карте ты что высмотрел… тьфу, высмотрела?

— Ничего утешительного, к сожалению, — вздохнула Василиса. — Зацепки нет! Готские орки кому-то служат, но кому? Отец говорил, что Огневая Орда, отступив от Вендии, вторглась в Готию, а это значит — задела сразу всех к востоку от Рейна.

— Это как же? — удивился Упрям. — Готланд, чай, еще не весь Запад.

— Не путай Готланд и Готию. Ты историю ромейских царств знаешь?

— Ну… в общих чертах. После отделения Вязани на окраинах Римской Империи начались брожения. Покоренные роды, чьи достойные представители сумели проникнуть во властные структуры римских протекторатов, сплотили вокруг себя наиболее свободолюбивых соплеменников и тонкой дипломатической игрой сделали возможной подготовку освободительных восстаний. После чего предъявили метрополии требования независимости. Тирания Старого Рима, погрязшая в интригах и разврате, пренебрежительно отвернувшаяся от опыта сотрудничества с завоеванными народами ко благу и процветанию как властителей, так и подчиненных, каковой опыт был накоплен просвещенной Вязанью, не смогла противостоять центробежным силам. Государственный переворот и принятие единобожия позволили Старому Риму удержать за собой Италийский полуостров, но Запад был потерян для него навсегда. Таков был печальный конец Великой Римской Империи, иначе именовавшейся Великой Тюрьмою Народов…

Василиса аж заслушалась.

— Складно излагаешь, складно. И так знакомо…

— По свиткам учебным, слово в слово, — не без оттенка гордости ответил Упрям.

— Ведомы мне те свитки. Их вязанты по всему миру рассылают. По их мнению, летописцы прочих стран не понимают или не желают признать значения Вязани в крушении Римской Империи. Их послушать, так кабы не они, все бы уже под ромеями жили. «Опыт сотрудничества»… хм, знаем мы их опыт. Авары от такого «сотрудничества» еле отбились, только горами и спаслись — там вязантской пехоте воевать несподручно.

— Наум о том же говорил, но учить заставлял все равно. Ох и злился, помню… — грустно улыбнулся Упрям. — Зачем, говорю, заведомое вранье учить? А он: мол, все знать надлежит настоящему чародею, всех понимать. И друзей, и врагов, и близких, и посторонних… Эх, где-то он сейчас?

— Слушай главное. Когда римские легионы не справились с мятежниками, бывшие протектораты объявили себя государствами. Большая часть их развалилась в первые же годы. Железную власть к востоку от Рейна сохранили только бургунды, майнготты и венды. Валахия тоже считается ромейским царством, но на деле состоит из смешения славян из разных земель, горцев, вязантов и тех же готов, а правящий дом держится за счет поддержки Вязани, которой Валахия нужна как щит между ней и Западом. Однако правящий дом составляют потомки протекторов — ромеев. Почти полвека держались лангобарды, но были разорены. А готы никогда ромейской цивилизации не принимали, как дикарями были, так ими и остались. Только на северо-западе со временем сплотились вожди нескольких племен, оттеснили майнготтов и назвали себя Готландом. Все знаки власти и способы правления они позаимствовали у соседей. Это единственное ромейское царство, созданное не на руинах бывшего протектората. А Готия — это огромные дикие земли к западу от Угорья, где кочуют или сидят по рекам-озерам племена варваров, донельзя гордых тем, что пережили имперское нашествие и не сломились. Злая шутка судьбы в том, что римские легионы никогда не приносили этим землям столько бед, как нынешние независимые соседи. Захватить Готию целиком ни у кого не получается, и рвут ее по кусочкам: приходят бургундские, готландские, майнготтские и валашские князья и бароны, берут клок земли и терзают его, все соки тянут. Подолгу, как правило, не держатся — режутся промеж собой, как бешеные, и готы при каждом случае без разбору их поколачивают. Замки горят чуть не каждый год, а все без толку. Придет новый барон, копоть отмоет и по новой окрестные племена данью облагает. Понимаешь теперь? Отец недаром сказал, что ромейские царства в голос об опасности кричат. Баклу-бей, даже если только царапнул Готию, всем им одновременно пригрозил.

Ток песка в часах прервался, и Василиса, разбавив варево, сняла его по знаку Упряма с огня.

— Лучше процеди, — сказал ученик чародея. — Слушай, вот еще нелепость: зачем Баклу-бей отвлекся от Вендии? Так успешно воевал, и вдруг оставил недобитого врага за спиной, взбудоражил всех наскоком на Готию — и снова отступил… как нарочно всех на бой зовет!

— Не иначе исполняя чей-нибудь приказ. Но чей?

Послышались шаги, и Василиса тотчас склонилась над зельем, тонкой струйкой текущим сквозь свернутую тряпку в ее руках. Лас по пояс высунулся в дверь и спросил:

— Чаруете?

— Так, помаленьку, — ответил Упрям.

— Вам обед сюда подать или с нами потрапезничаете? Неяда каши наварил — пальчики оближешь.

Василиса кашлянула и хрипло произнесла:

— Чего варить-то? Там еще много оставалось.

— Ну мы ведь уже дважды в башне постоловались, — пожал плечами Лас.

— Мы спустимся, но попозже, — сказал Упрям.

— Тогда еще вопрос, — Лас подбросил в руке тугой кожаный кошель. — С золотишком что делать? В кучу ссыпать или так сложить?

— Это откуда? — насторожился ученик чародея.

— Да твоя же добыча вчерашняя. Это с поясов тех орков, которых ты застал, когда вернулся от князя.

Василиса, забыв об осторожности, подняла глаза на Упряма, и взор ее был несчастным. Упрям чувствовал себя не лучше. Конечно, шарить по карманам мертвецов — дело недостойное, но так сглупить, когда пытаешься что-то вызнать…

— Сложите как есть, — сказал Упрям. — А этот на стол клади, я посмотрю.

Десятник выполнил его просьбу и ушел, еще раз напомнив об обеде. Тотчас оставив зелье, Упрям и Василиса бросились к кошельку.

— Вот бы бумагу какую, — прошептала княжна, распуская завязки.

Однако бумаг внутри не оказалось, только монеты. Так плотно набитые, что еле помещались, кошель даже не звенел. Увесистые, червонного золота, необычной чеканки: лавровый венок, охватывающий меч и две лилии. На другой стороне изображено было горделивое лицо человека в короне. И надпись: Nec plus ultra [1].

— Досадно, — расстроился Упрям. — Может, в других, что полезное найдем?

Василиса повертела в пальцах монету, подбросила на ладони и вдруг улыбнулась:

— Знаешь, как ромеи говорят? Sapienti sat — что по-нашему значит «мудрому достаточно». И правду говорят: знающему человеку эти монетки многое рассказать могут.

— А ты, наверное, и есть знающий человек? Ну так не томи, поведай, что эти говорливые монетки болтают?

— Чеканка-то ромейская. И не просто ромейская, а самой Бургундии.

— И что с того?

— А то, что бургундскую чеканку даже в Славянском Угорье не часто встретишь. У нас же, в Тверди, такой деньгой расплачивается только одно посольство на Иноземном подворье. Посольство Вендии.

Глаза Упряма округлились. Вот и цепочка, звенья одно к одному ложатся!

— Постой, а с кем расплачиваются венды и за что?

— Да на прожитье тратятся, — торжествующе объявила Василиса. — Чуешь, какое дело получается? Баклу-бей терзает Вендию, венды платят оркам…

— А вендский принц едет к тебе женихаться, — добавил обвинение Упрям, вызвав на лице княжны самое кислое выражение. — Звено к звену!

— Эх! — с досадой щелкнула пальцами Василиса. — Не все складно: не было двенадцать лет назад у нас вендского посольства.

— И что с того? Сами-то венды, поди, были.

— Были, точно. Нет, все равно, чувствую какие-то сомнения.

— Слушай, а что, у них своей монеты не имеется? Если я верно карты помню, между Вендией и Бургундией кого только нету.

Княжна в задумчивости прошлась от окна к окну

— Своя чеканка у них есть. Но тут дело темное: они прежде с нашими угорцами торговали, а потом вдруг перестали. Весь товар везли валахам и в Готию, через баронов стали продавать. Говорили, мол, хотели поддержать своих соплеменников. Тогда на несколько лет в Готии даже резня прекратилась, ромейские царства великий торг учинили, ни на франков, ни на славян, ни на вязантов со Старым Римом уже не оглядываясь. Да, три года ровно затишье было. Угорцы наши, крепичи и дулебы много убытков понесли от того разрыва.

— А потом?

— А потом бароны, не сговариваясь, проворовались, да так крепко, что чуть не разорили свои страны. И опять резня пошла в Готии. Вот за тот промежуток и наполнилась Вендия бургундской деньгой. Не знаю в точности, успешно ли они наторговали в Готии, да только собственные их монеты совсем цениться перестали.

— Разве так бывает? Монета по своему весу стоит.

— Золотая. А венды золотом пользовались мало. У них медь в ходу была, а то и просто расписки. Денежная мера у них — конь, как у многих. А в коня не только золото оценить можно. Вендский товар упал в цене, потому как на Западе они прежде славянским товаром торговали, а как его лишились, так и пришлось последние пожитки за бесценок продавать.

— И продавать бургундам, — заметил Упрям. — Тем самым бургундам, которые теперь, по словам князя-батюшки, первыми орут об угрозе и Словень обвиняют. Хотя от Угорья дальше прочих лежат.

— Вот и сомнения, — согласилась княжна. — Может, оттуда, а не из Вендии, вражьи уши торчат?

— Но в любом случае, чьи бы это ни были уши, есть и руки — здесь, в Дивном! Если навет на Наума — только часть большой игры чужеземцев…

— …то провернуть это дело они могли, только имея здесь мощного союзника.

— И подозрения на вендов все равно падают.

Василиса тяжко вздохнула:

— А это значит, что княжне пора возвращаться под отчий кров. И внимательно смотреть вокруг себя.

— И Лоуха прощупать, — добавил Упрям и замялся:

— Я… в дипломатическом смысле.

— Да уж поняла! Ладно, оставим это. Готово зелье-то?

Упрям обмакнул в чугунок палец, осмотрел, обнюхал и даже лизнул.

— Еще лучше прежнего.

— То есть как лучше прежнего? А в прошлый раз что, хуже было? — насторожилась Василиса. — Это кабы я его не разлила…

— Да все в порядке! — бодро заверил ее Упрям. — Я это дело знаю, не впервой.

— Смотри у меня, чародей-недоучка…

Сходя на среднее жилье, Василиса глянула вниз и собралась было спуститься, но тотчас вернулась.

— Лас… Побыстрее бы колдануть. Мне, как бы сказать, зело вниз нужно, а там десятник околачивается, — тихо пояснила она. — Мимо других я бы прошла, а вот его опасаюсь — ну как признает.

— Ничего, дело нехитрое, — успокоил Упрям.

Встали перед зеркалом.

— Ты говоришь, не впервой… а раньше кому личину делал?

— Не отвлекай меня, — орудуя угольком, велел ученик чародея. — Ну, себе.

— Извини, не буду. А для каких же, любопытно, целей?

— Да так, — смутился Упрям. — Ежели, скажем, надо с кем-нибудь повидаться, а родня, положим, не одобряет.

Василиса смерила Упряма пристальным взглядом.

— До девок, поди, бегал? Что ж, не зря про тебя говорят, что охоч…

— Охоч, не охоч, тебе-то что? — Упрям смутился отчего-то еще больше. — И потом, кто говорит-то? И… вообще, я просил не отвлекать.

— Ну, извини, больше не буду.

Слово княжна сдержала, но большего уже и не требовалось. Ученик чародея почувствовал, как наливаются жаром уши, и каким-то образом от этого взор княжны стал особенно, почти телесно ощутимым. Он разозлился. Велел себе успокоиться, но не преуспел. «Что-нибудь напутаю», — подумал он, хотя заклинанием и, правда, владел в совершенстве.

— Чнрик-чик-чик!

— Ух! — радостно воскликнула княжна, снова вздрогнувшая, но чашу на сей раз удержавшая.

— Да что ты будешь делать, совершенно невозможно чародействовать! — Напряжение Упряма выплеснулось на ни в чем не повинную птичку. — Ты это что, нарочно устраиваешь?! Вредительствуешь? Или так, забавляешься?

— Очумел? — возмутилась птичка. — Какие забавы, я дело делаю — и полезное, кстати сказать. Ничего себе, тружусь в поте лица, а меня же и попрекают! Злой ты…

— Зачем ты так с ней? — заступилась Василиса.

Краска от ушей поползла по щекам.

— Ну… не сердись. Прости пожалуйста, я не хотел обидеть.

— Не хотел… — насупилась деревянная птичка. — Думаешь, очень приятно, одним только боком тесанной, сидеть тут дни и ночи напролет, вызова ждать? Все же ради вас, чародеев, стараюсь.

— Обещаю, я больше никогда не скажу тебе грубого слова.

— А удобно, думаешь, деревянным клювом шевелить?.. Ладно, забыли, не красней больше — загоришься. Если сейчас некогда разговаривать, прикоснись к моей лапке. Да, вот так.

Упрям выполнил требование, и резной глаз птички осветился глубоко сидящей красной искрой.

— Вот. Теперь тот, кто вызов шлет, просто скажет, что нужно, а я тебе потом, как снова лапку тронешь, видением и представлю.

— Спасибо тебе, добрая труженица, — сказал Упрям. — Спасибо, что зла не держишь. А хочешь, я тебя из рамы вырежу и второе крыло приделаю?

— Да ну тебя, — смутилась птичка. — Занятная мысль, конечно. Работать я уже не смогу, а летать, может, и получится… Славный ты мальчик, Упрям. Не надо мне второго крыла. И ничего не надо. На самом деле мне тут совсем не скучно, это я уж так, для красного словца. Наоборот интересно — я ведь свою работу люблю. Ну, поболтали и будет — у тебя зелье стынет.

Упрям повернулся к Василисе:

— Правильно птичка говорит, продолжим. А весело вы тут с Наумом живете, — заметила княжна

Заклинание прошло как по маслу. Ученик чародея испытал глубокое удовольствие, знакомое, быть может, только песнопевцам. Слова лились свободно, легко, живо, ни на волос не отступая от задуманного ни в длительности, ни в высоте звука. Василиса прикоснулась губами к краю чаши, стала пить, запрокидывая голову, а когда осушила все до последней капли и взглянула на себя в зеркало — восхищенно охнула. Было отчего! Вместо девушки смотрел на нее невысокий, но стройный парень, жилистый, проворный — ощущались в нем и сила, и сноровка, и ум. Сечка на боку и Василисе шла, но теперь, казалось, стала частью тела.

Черты лица не утратили общности с Василисиными, и князя получившийся добрый молодец напоминал изрядно, но сходство было такого рода, что ничего существеннее пересудов досужих кумушек вызвать не могло.

— Здорово! — признала княжна.

— Эй, отроки, обедать идете? — донеслось снизу.

— Идем! — крикнул Упрям в дверь и вернулся к зеркалу. Василиса уже переминалась с ноги на ногу, но осталась — ей хотелось узнать, кто вызывает башню Наума, и она встала на прежнее место, хотя теперь это не требовалось.

После прикосновения к резной лапке искра в глазу птички погасла, а далекое отражение в зеркале пришло мгновенно, явив одетого в белое чародея преклонных лет, но крепкого — от него исходило ощущение глубокой мощи. Серые глаза были подобны грозовым тучам над бескрайними лесными просторами. Упрям узнал его: чародей Светорад несколько раз гостил в Дивном. Наум почитал его вернейшим другом.

— Наум, если можешь, ответь мне скорее, — сказал он и протянул руку вверх — должно быть, к птичке, вырезанной в раме его зеркала. На стеклянной поверхности заплясали радужные блики.

— А как это сделать? — спросил Упрям у птички.

— Ну, без подготовки сложно, — отозвалась та. — Но ты не волнуйся, я последний вызов хорошо запоминаю, могу сама ответить. Подожди немного. Вот сейчас… ага, чирик!

Светорад со своей стороны так быстро шагнул навстречу, что, казалось, готов был ворваться в дивнинскую башню.

— Упрям? Вот вымахал-то как… Здравствуй, позови-ка мне учителя, да поскорее.

— И тебе поздорову. Наум… не может подойти.

— Вот как, — опечалился Светорад. — Я слышал о нападении, малый. Наум жив?

— Враги не добрались до него, — сказал Упрям, помедлив.

Ладожский чародей по-своему истолковал его заминку:

— Не, доверяешь зеркалу? Разумно. Тот, кто решился злоумыслить против Наума, должен быть сильным магом. Послушай, вот что я тебе скажу: мне надо с ним поговорить как можно скорее. Понимаешь меня? И еще передай Науму, коли сможешь: я верю ему, как самому себе, но не все в стольной Ладоге со мной согласны. Все ли понял? Передашь?

Чего ж не понять? Плохо дело в стольной Ладоге. Быть может, Светорад один там остался, кто не допускает мысли предательстве Наума.

— Если смогу, обязательно, — сказал Упрям.

Светорад кивнул, прикидывая, какой скрытый смысл может содержать этот простой ответ, данный в опаске быть услышанным чужими ушами. И догадка ему явно не понравилась.

— Что ж, бывай здоров, Упрям.

— И ты тоже, Светорад. Спасибо, птичка добрая, — добавил ученик чародея, когда блики в зеркале сменились его собственным отражением.

— Не за что, — ответила та и замерла.

— Кто это был? — спросила княжна. — Голос такой грозный…

— Скорее взволнованный. Это сам Светорад, чародей ладожский и Совета Славянских Старцев Разумных головы помощник. Друг Наума.

— Ты не попросил его о помощи.

— Не сообразил. Да и чем он поможет? Что бы ни говорили в Ладоге, они далеко, а мы здесь. Я думаю, пора нам князю-батюшке все рассказать. Благо теперь есть что — у нас появились подозреваемые.

— Это разве подозреваемые? Ромейскую братию хлебом не корми, дай на славян потявкать. И это все, что можно сказать наверняка. К подозрениям такие выводы присовокуплять… Ладно, давай это после решим, а теперь нас уже внизу заждались.

Дружинники Ласа, разместившись кто где, дружно стучали ложками о тарелки и нахваливали своего кашевара. Готовил Неяда и впрямь хорошо, но, по скромному мнению Упряма, до Василисы ему было далековато. Там, где не хватало качества, Неяда брал количеством. Глядя, как молодцы наворачивают угощение, ни разу в жизни не замеченный в жадности Упрям невольно прикинул, во что обойдется хозяйству прокорм стражи.

— Да что их в детинце, голодом, что ли, морили?

— Мы уж думали, не дождемся вас, — встретил их десятник. — Вот, во главе стола садитесь, герои.

— Да, я сейчас, — Княжна, уже ни на кого не глядя, ринулась мимо обедающих к двери, ведущей в отхожее место, вызвав град шуток:

— Хор-рошие зелья здесь делают!

— Упрям, а для тещи моей такого не наваришь?

— Цыц! — не слишком грозно прикрикнул Лас. — Упрям, у меня две новости: одна скверная, другая — не ведаю, как посмотришь. С какой начинать?

— Давай со скверной, — вздохнул Упрям, уже взявшийся было за ложку.

— Вестник из кремля был. Оба пленных мертвы, и что погубило их — неясно. Хотя что я: неясно? Как пить дать — злое колдовство не позволило им рты раскрыть. На первом допросе они молчали, а как хотели к ним с пристрастием подступить — оба уже околели. Причем вестник сказал, что обоих на лицах изумление осталось. Следовало ожидать. Особенно после истории с Хапой Цепким, тоже очень вовремя скончавшимся в ромейских застенках.

— А вторая весть?

— Князь-батюшка тебя к себе требует. А зачем — не сказано.

— Что ж, хорошо. Поем и двинусь. Да и Невдогада заодно провожу — ему срочно нужно домой вернуться, и так уже лишние сутки сидит.

— Помогает, — важно подчеркнул десятник. — Хороший паренек. Давай я пару молодцев отряжу, они проводят.

— Не стоит, я сам.

Лас оглянулся в ту сторону, куда ушла княжна, и шепотом спросил:

— А что, не зелье ли и вправду так подействовало?

— Да, можно сказать и так, — согласился Упрям и занялся кашей.

— Так мне б мерочку зелья — для дяди…

— Ага, для дяди, — хмыкнул Неяда, подкладывая сослуживцу, кажется названному Карасем, добавки. — Ты, Лас, лучше перестань веревки глотать.

Десятник смерил его мрачным взглядом:

— Дождешься у меня… Да, еще, Упрям: тут мальчишка из города тебя дожидается, от кузнеца послан, речет.

— Так впустите, что же его держать-то?

— Ослух, кликни отрока.

Вошедший мальчишка двенадцати, не более, лет звался Тихоном и был учеником кузнеца Твердяты, к которому вчера заезжал Упрям. Подражая наставнику, он чинно поклонился сперва очагу, потом ученику чародея, потом десятнику и вроде бы собрался почтить каждого из присутствующих в отдельности, но Упрям прервал его:

— Здравствуй и ты, Тихон. Отчего же Твердята сам не пришел? Али неладно что?

— Неладно, — пробасил Тихон. — Твердята чародею Науму поклон шлет и пожелание поправиться скорее, а тебя Упрям, просит заехать к нему, порадовать старика мудрым советом.

— А что неладно-то? Зелье скисло али не настоялось?

— Про то не ведаю, а что велено, передал.

— Ну, спасибо за службу, обязательно заеду, как смогу. Садись, откушай наших харчей.

— Благодарствуй, велено мне вернуться сразу же. В другой раз. Прощай.

— Что ж «прощай»-то, сегодня, чай увидимся, — сказал Упрям, но Тихон уже скрылся.

Лас, почесав затылок, протянул:

— Неужто с твоими зельями что-то не так может быть? Я, пожалуй, для дяди не буду спешить, после возьму.

— Верно, — встрял Карась. — Нечего на зелья едины уповать. Ты лучше веревку, коли невтерпеж, кусочками помельче нарезай…

— Ох, дождетесь! — пригрозил Лас, перекрывая счастливое ржание своего десятка. — Ох, дождетесь у меня ночных тревог!.. Отольются вам мои веревки… тьфу, нечистая! — ругнулся, не постеснявшись гостеприимного крова, Лас, сообразив, что именно ляпнул предательский язык, но было уже поздно.

Башня сотряслась от нового взрыва хохота, перешедшего в истерическое всхлипывание, когда наконец-то явилась княжна — или, стоило сказать, Невдогад. Почему-то бледный и взопревший. Тут уже и Лас не удержался.

— Упрям, — не замечая творившегося вокруг, позвала Василиса. — Если не трудно, на пару слов наверх…

Неяда, растянувшись на лавке, засучил ногами, а Карась сполз под стол.

— Ну, будет вам! — поборов смех, рявкнул Лас. — Хороши охраннички — да приди сейчас ворог, взял бы вас голыми руками!

Надо отдать должное выучке болеславичей — это проняло.

Упрям поднялся вслед за Василисой в спальню чародея, его горло оказалось в цепком капкане пальцев, а пальцы у Невдогада оказались куда как сильны.

— Ты… чего? — прохрипел ученик чародея.

— Я? Это ты — чего? Ты что со мной сделал, недоучка?

— Да что… такое?

Хватка вдруг ослабла, и Василиса, всхлипывая, даже не села, а упала на подвернувшуюся лавку.

— Что сотворил? Хоть бы… Да как же… Ты ж меня, дубина, совсем парнем сделал! Со всеми причитающимися!..

— Ф-фу, я уж думал, что-то страшное. А чего же ты ожидала? Заиметь лицо мало без бороды — и девичьими персями щеголять?

Василиса подняла на него блестящие глаза:

— Ну да… пожалуй, правда. Т-ты… предупредить не мог? Не мог, да?!

— А что такого? — развел руками Упрям. — Все в порядке вещей. Сейчас ты, пусть ненадолго, никакая не Василиса, а Невдогад. И уж такой Невдогад, что никто не догадается. Все честно.

— Да, ты прав. Это я, дура, просто… просто, понимаешь… Испугалась я. От неожиданности. Смотрю, понимаешь, и думаю: что ж я теперь делать-то буду с…

— А не надо думать, уж поверь, думать решительно не над чем.

Поднявшись и нетвердо стоя на ногах, княжна приблизила губы к уху Упряма и доверительно сообщила:

— Да я же просто не умею!

— Было бы из-за чего переживать, — утешил тот. — Дело, между нами говоря, нехитрое, наживное…

— Стоп! Вот только без намеков, не хочу я это дело себе наживать. Мне непривычно находиться в мужском теле. Непривычно, неприлично и, в конце концов, не очень приятно. Так что давай, говори, когда и как мне вновь девицей обернуться.

— Когда — сама решай, — ответил Упрям. — Я записал на бересточке заветные слова, они в чаровальне лежат. Только, прежде чем взять, пообещай, что не сделаешь этого немедленно. Мы все-таки не забавы ради, а пользы государственной для…