Глава 8. Лучший план

В субботу, в полдень, Синтия Норрис и Робин Обри стояли на гравиевой дорожке позади Хилбери-Мелкум. Все утро они были заняты репетицией и сейчас ожидали, что звук трубы пригласит их к обеду. Сад спускался крутыми террасами к ручейку внизу долины, чье мелодичное журчание достигало ушей юноши и девушки. В центре изумрудно-зеленой поверхности каждой террасы находился продолговатый пруд с лилиями и фонтаном, окруженный каменным парапетом, а по краям располагались лестницы с высокими урнами по бокам. С каменных стен сзади свешивались белые ломоносы и алые розы. На светло-голубом небе сверкало солнце.

— Это наш последний день вместе, — промолвила Синтия, не пытаясь скрыть тоску, звучавшую в ее голосе.

— Надеюсь, мы расстанемся ненадолго, — ответил Робин.

Хотя между ними не было произнесено ни единого слова любви, они говорили с серьезностью, присущей влюбленным.

— Вы уезжаете завтра? — спросил Робин.

Синтия сообщила ему о приготовлениях к отъезду. На рассвете повозка заберет багаж ее и ее кузины.

— Оливия и я отправимся верхом после завтрака. Я пообедаю в доме Оливии, а дальше поеду одна.

— У меня есть лучший план, — заметил Робин, глядя вниз, в сторону ручья. Синтия внезапно рассмеялась.

— По-моему, сэр, вы уже в колыбели строили планы, как усовершенствовать качалку. А когда у вас начали резаться зубы — это было совсем недавно, верно? — вы, безусловно, придумали, как их побыстрее вытянуть с помощью припарок. Ну, хорошо, послушаем, что вы замыслили на мой счет!

Увы! Прежде чем она успела это услышать, прозвучала труба, призывая их к обеденному столу.

— У нас больше нет времени! — воскликнул Робин. — Почему мы всегда должны есть?

— Потому что пироги из воздуха могут удовлетворить только…

Прежде чем Синтия успела окончить фразу, Робин быстро повернулся к ней.

— Кого?

Покраснев, Синтия попыталась скрыть смущение смехом.

— Угадайте сами, — быстро сказала она, смутившись еще больше.

Беспомощно оглядевшись, девушка увидела сквозь окна, что большой холл полон людей, и ей захотелось поскорее уйти.

— Что это за лучший план? — поспешно спросила она. — Когда я услышу о нем?

— Сегодня вечером, если пожелаете.

— Пожелаю.

Робин поглядел вниз.

— Тогда на третьей террасе, — сказал он.

— Она отсюда не видна, — пожаловалась девушка.

— И из окон тоже. Поэтому я ее и выбрал, — объяснил Робин, и кровь снова прилила к щекам Синтии.

— Когда пьеса кончится… — начал он.

— Будут поздравления и опять еда и питье.

— И такие шум и суета, что ничье отсутствие не окажется замеченным.

— А в саду будут лунный свет и тишина, — торжественно произнесла Синтия.

— Итак, на третьей террасе, — резюмировал Робин. — Там как раз за тисовой изгородью есть скамейка…

— Да, и в дальнем конце пруда с лилиями статуя Меркурия59, готового к полету, — лукаво улыбнулась девушка. — Это предупреждение.

— Притворство — он никогда не полетит, — ответил Робин. — Я буду ждать на скамейке.

Синтия внезапно рассмеялась.

— В кожаной куртке и широких штанах?

Робин засмеялся в ответ.

— Мистер Стаффорд написал мне мою роль, и я учил ее очень тщательно. Теперь я знаю этот персонаж лучше, чем он, который его придумал. Этот слуга не Карло Мануччи! Такие, как он, ухаживают за девушками, переодевшись в платье своих хозяев.

Синтия покатилась со смеху.

— Значит, на третьей террасе, Карло. Я приду, чтобы услышать о вашем плане.

— И еще три слова, дорогая, — тихо произнес Робин. — Но три слова, длинные, как жизнь, а если захочет Бог, то еще длинней.

И снова «свойственная влюбленным серьезность стерла улыбки с их лиц.

Пообедав на скорую руку, актеры удалились переодеваться. Никакая девушка не прихорашивалась столько перед зеркалом, как Робин в тот вечер. В саду он мог завоевать величайшую награду. Юноша не считал себя достойным се, но, по крайней мере, он намеревался выглядеть таковым. Робин надел розовый бархатный камзол, штаны того же оттенка и светлые чулки; маленький воротник был расшит золотом, а розы на туфлях — серебром; руки были заняты парой перчаток. Когда Робин спустился в длинную галерею, все актеры уже собрались. Судя по царившей неразберихе, могло показаться, что пьеса не будет подготовлена и через месяц. Но даже в этой суете мистер Стаффорд нашел время возмущенно воздеть руки к небу при виде Робина, превратившись на момент в наставника в доме миссис Паркер.

— Вы же слуга, сэр! Ваше упрямство губит всю пьесу! Вы же Джек Дудл, слуга, и должны появиться первым! Клянусь Богом, маска погублена!

Робин серьезно покачал головой.

— Я следую тексту, мистер Стаффорд. Вы же сами его сочинили. Я вбегаю в большой зал, где сэр Роберт и его гости заканчивают ужин…

— Не вы, а Джек Дудл, сэр.

— Джек Дудл сразу же произносит ваши восхитительные строки, мистер Стаффорд. В них ощутим сам дух поэзии.

Прошу вас, господа, мне пышный стиль,

Который не к лицу слуге, простить.

Иными словами, Джек Дудл появляется в одежде хозяина. Я был в этом уверен.

Мистер Стаффорд пришел в отчаяние от глупости своего ученика.

— Нет, сэр, слово» стиль» относится к манере вашего обращения!

Но его, к счастью, позвали, так как отвязался один из углов облака. Сидевшая за клавесином Синтия смотрела на Робина с явным удовольствием. В нужный момент «Джек Дудл» ворвался в большой зал. Сэр Роберт и его гости должным образом изобразили изумление и тревогу при этом вторжении. Однако, посовещавшись, они согласились послушать «глупую сельскую аллегорию, поставленную для их развлечения».

Все прошло отлично. Вирши мистера Стаффорда перемежались песнями и танцами. Облако плавно опустилось на Землю — Джон Сэведж оказался лучшим плотником, чем наемным убийцей. Хамфри Бэннет превосходно изобразил Бога Облака, и спектакль, в более поздние века показавшийся бы невыносимым, был принят с энтузиазмом. В разгар аплодисментов и поздравлений Робин ускользнул из галереи. На лестнице и в холле не было никого. Снаружи сад дремал в лунном свете.

В западном углу третьей террасы плотная тисовая изгородь выше роста Робина окружала маленьким амфитеатром скамейку, где расположился юноша. Перед ним сверкал серебром пруд, у которого на пьедестале стоял бронзовый Меркурий, подняв плащ над головой, готовый к полету. Он стоял там неделю за неделей, месяц за месяцем, год за годом, в лунные ночи и летние дни, в бури и туманы, собирающийся взлететь, чтобы доставить известие, но так и не выполняющий свою службу.

Тихий возглас заставил Робина вскочить на ноги. Синтия подобрав юбку, чтобы она не путалась под ногами, сбегала со ступенек; какая-то драгоценность поблескивала в ее волосах. Она бежала легко и быстро, словно выполняя поручение, от которого уклонился Меркурий. Девушка подошла к Робину, ее глаза сверкали как звезды, грудь вздымалась и опускалась. Он долго придумывал пышную речь, с которой собирался обратиться к ней, но это оказалось напрасной тратой времени. Как только Робин протянул к девушке руки, она, прежде чем он успел произнести хоть слово, очутилась в его объятиях.

— Синтия! — прошептал Робин.

— Малыш Робин! — ответила девушка, прижавшись щекой к его сердцу.

Робин произнес обещанные три слова:

— Я люблю тебя!

Приподняв подбородок Синтии, он поцеловал ее в губы.

— О, если бы ты не приехал в Хилбери! — простонала она.

Робин успокоил ее. Он никак не мог не приехать, так как уже давным-давно было предопределено, что июльской ночью в душистом саду Синтия Норрис и Робин Обри должны обручиться. Однако, Синтия продолжала мучить себя.

— Меня так уговаривали! Две соседские семьи, два поместья стали бы одним.

Робин отшатнулся, уставившись на нее, затем снова привлек девушку к себе.

— Хамфри?

— Да. И я могла согласиться.

— Никогда!

— Нет, могла! — настаивала Синтия. — Меня до сих пор никто не волновал. Так что Хамфри казался не хуже других. А когда ты ворвался в музыкальную комнату… О! — Вспоминая об этом чуде, она глубоко вздохнула и провела рукой по плечу Робина, дабы убедиться, что он по-прежнему здесь во плоти и крови. — Я чувствовала себя очень несчастной — наверное, поэтому я брала так много фальшивых нот.

— Ну, разумеется! — решительно подтвердил Робин.

— Мне казалось, что я непохожа на других девушек, что я не могу любить. Но когда я увидела в зеркале, как ты смотришь на меня, словно на величайшую драгоценность, меня это привело в восторг, а на следующий день я уже тебя обожала. Какой стыд, правда? — И она засмеялась, гордая и довольная собственным бесстыдством.

В окружавшей их тихой лунной ночи девушка первая вспомнила, где они находятся.

— Мы должны идти назад. Они уже, наверное, садятся ужинать.

Но Робин крепко держал ее.

— Любимая, ты владеешь моим сердцем.

— Оно будет завернуто в лепестки роз.

— Значит, ты должна владеть и моими тайнами.

Синтия улыбнулась.

— Ты еще не успел вырасти, а у тебя уже столько тайн!

— Выше, чем этой ночью, я никогда не буду, — заявил Робин.

— Слава Богу! — отозвалась девушка. — Иначе мне бы никогда не добраться до твоих губ. — Ее руки обвились вокруг его шеи. — Придется купить золотую шкатулку для твоих секретов.

— Ты услышишь о них завтра. Я поскачу вместе с тобой.

— Тогда о них услышит и Оливия, — грустно промолвила Синтия.

Но у Робина имелся его лучший план. На пути к Уорему дороги расходятся. Дорога на юг идет наверх, через Пербек-Хиллз, и там есть спуск к Эбботс-Гэп.

— Я хочу, чтобы ты приехала со мной в мой дом. Я должен сказать тебе то, что не говорил никому. Ты будешь владеть всем, что принадлежит мне, — сердцем, тайнами, честью!

Он говорил серьезно и просто, и Синтия сразу же ответила:

— Я устрою это с Оливией. Так что отложим тайны на эту ночь.

Они вместе поднялись по лестнице, окруженной розами, в дом с освещенными окнами, но вошли по очереди и сели ужинать. Рано утром Робин отправил слугу с лошадью, нагруженной вещами. Он, Синтия и Оливия выехали в семь. На развилке у Биндон-Аббас60 Синтия и Робин простились с Оливией. В одиннадцать они уже спускались с гряды к Эбботс-Гэп, окруженному деревьями, и сверкавшему впереди заливу Уорбэрроу. На западе похожий на огромного, готовящегося к прыжку льва мыс Портленд вытянулся в Ла-Манш. Синтия натянула поводья и огляделась вокруг.

— Наш дом, дорогой! — тихо промолвила она, протянув руку к юноше. Но взгляд Робина блуждал где-то за Портлендом, не замечая красоты побережья. Казалось, он слышит голос, доносящийся из-за моря, видит какую-то странную процессию, выходящую их его глубин. Повернувшись к девушке, он взял ее за руку. На его лице застыло выражение, которого она не видела раньше.

— Даже сейчас, любимая, ты царила в моих мыслях, — сказал он. — Я мечтал, чтобы все было кончено, и я смог вернуться домой.

Спустя много дней Синтия бережно хранила в памяти эти слова. Но теперь она не ответила, пользуясь великим даром молчания.

— Дорога здесь плохая, — предупредил Робин, начиная уверенно спускаться по извилистой тропе. Перед полуднем они прибыли в Эбботс-Гэп.

Глава 9. Крылатый Меркурий

Они остановились перед сторожкой из серого камня, ставшего коричневым под жарким солнцем этого уголка Англии. На стенах с подпорками не было никакого орнамента, а крепкая дверь могла выдержать удар тарана. Робин в детстве считал, что невзрачность сторожки обусловлена намерением удивить красотой самого дома, подобно тому, как безобразное лицо часто маскирует изысканный ум. Слева тянулась высокая стена из красного кирпича, справа находились конюшни и ферма. Робин спрыгнул с лошади, позвонил в звонок у двери и придержал уздечку лошади Синтии, пока она спускалась наземь. Дэккум открыл дверь и застыл в изумлении. Никогда еще Робин не привозил такую красивую гостью. С радостным возгласом он позвонил, чтобы вызвать конюха, и бросился вперед, забыв о хороших манерах. Конюх с багажом Робина уже прибыл и теперь появился, чтобы отвести лошадей в конюшню.

Робин и Синтия прошли во двор, и когда девушка увидала дом, она издала восторженный крик, который показался Робину сладчайшей музыкой, когда-либо им слышанной.

— Какая красота! — воскликнула Синтия, хлопая в ладоши.

Они стояли на каменном тротуаре перед невысокой стеной из серого кирпича, почти скрытой из виду красными и белыми розами, пурпурными флоксами и зарослями папоротника. Широкие лестницы по краям стены вели на усаженную цветами площадку, на которой покоился дом с фонтанами, высокими окнами, колоннами, увенчанными орлами, и прекрасными резными украшениями, превращавшими его скорее в ювелирное, чем в архитектурное изделие. Синтия продолжала восхищаться, когда на террасу вышла пожилая женщина и присела перед ней в реверансе. Робин представил ее Синтии.

— Кейт была моей няней, а теперь она моя экономка. Кейт, мисс Норрис оказывает честь моему дому, согласившись здесь пообедать, так что пускай кухарка засучит рукава и принимается за работу.

Экономка поспешила на кухню, а вернувшись, отвела Синтию наверх в лучшую спальню. Синтия была одета для верховой езды, как мальчик: в камзол, короткие штаны и длинные коричневые сапоги, плотно прилегающие к ноге и поднимающиеся до бедра. Кейт помогла ей почистить одежду и продолжала суетиться над ней, пока она умывалась.

— В доме все чисто, мисс, — сообщила она, — мебель так отполирована, что можете смотреться в нее, как в зеркало, а на полах постланы бедфордширские61 ковры.

— Это прекрасно, Кейт, — одобрила Синтия.

— Только, увы, здесь пусто, мисс, и это все портит. А можно я покажу вам дом?

— Вы не могли бы мне показать ничего более интересного! — с охотой согласилась Синтия.

Девушка заглянула в каждый уголок дома, где жил Робин, и где предстояло жить ей, — она едва могла поверить в такое чудо. В продолговатой гостиной одно окно выходило на двор и сторожку, а другое — в розарий, за которым виднелась круглая каменная голубятня с соломенной крышей; белые голуби с важным видом расхаживали по дорожкам.

— Огороды находятся сзади, мисс, — сказала Кейт. — О, мы идем в ногу со временем. Вы нигде не увидите и не почувствуете запах лука или капусты, хотя они совсем радом с вами.

Она провела Синтию в маленькую комнату пятью ступенями ниже, откуда открывался вид на флигель.

— Там комнаты для гостей, — объяснила Кейт, отодвигая занавески. — Они есть и в сторожке. Конечно, Эбботс-Гэп — маленький дом, — добавила она, правда, выражение ее давало понять, что ни один помещичий дом в графстве с ним не сравнится.

— Что вы, это просто дворец! — воскликнула Синтия. Они посмотрели друг на друга, и между ними сразу же возникло взаимопонимание.

— Но, увы, он пустой, — повторила Кейт несколько иным тоном. Синтия улыбнулась и густо покраснела.

— А мистер Робин? — спросила она заговорщическим шепотом.

— Он спит в комнате на другой стороне дома, окна которой выходят на море, — ответила Кейт, и лицо ее внезапно стало старым и утомленным. — А ему бы следовало спать здесь, глядя на честную землю. Море зовет людей к гибели — когда они во сне слышат его шум, то и днем не в состоянии слышать ничего другого.

Синтия спускалась вниз с холодом в сердце. Ступени отзывались под ее сапогами глухим звуком. Дом казался больным из-за его пустоты.

Робин поджидал ее в маленькой квадратной застекленной веранде с сине-золотым гербом Обри на верхнем стекле большого окна. Он сразу же подбежал к ней.

— Я слышал, как ты ходишь по комнатам.

— Мне понравился дом.

— Я так и знал! — удовлетворенно воскликнул Робин. — Хотя все же побаивался — а вдруг он тебе придется не по вкусу? Ну, пойдем обедать!

Окна столовой выходили на широкую и гладкую, как бархат, лужайку для игры в шары, ограниченную с одной стороны кирпичной стеной, а с другой — высокой и плотной живой изгородью. Кухарка изжарила жирную курицу и подала ее с салатом и зеленым горошком. Они запили ее кларетом, а на второе съели имбирный пряник, инжир и яблоки. После обеда Робин взял Синтию за руку.

— Пойдем! — сказал он и повел ее через холл вверх по лестнице в библиотеку, где два больших окна выходили на долину, быстро текущий ручей, утесы и желтый берег залива Уорбэрроу. Несколько секунд Синтия молча глядела в окно, вспоминая слова Кейт. Затем она сказала, присев на скамеечку у подоконника:

— Расскажи мне все, Робин.

Он просто и спокойно поведал ей об отце. Перед его возлюбленной живо предстал образ Джорджа Обри. Она слышала его веселый смех, видела его, склонившегося вместе с сыном над иностранными книгами, понимала тоску, охватившую его после смерти жены и побуждавшую время от времени пускаться в странствия, чтобы избавить сына от своего общества, ставшего мрачным и тягостным. «Мы уже не в том возрасте, чтобы притворяться, Робин. Я должен ехать», — говорил он и на следующий день уезжал.

— «Наставления» Катона в переводе Эразма! Маленькая безобидная книга в багаже! Она привела его к месяцам в темнице, пыткам на дыбе, шутовскому балахону и костру на Кемадеро!

Синтия видела, как краска схлынула с лица ее возлюбленного, как помрачнели его карие глаза и сурово сжался рот, и она содрогнулась. Но в следующий момент он был рядом с ней у окна, и голос его вновь стал мягким.

— Я не мог допустить, чтобы такое зло осталось безнаказанным, дорогая, не мог продолжать спокойно жить в построенном им доме, на возделанной им земле, скакать верхом по холмам, где мы скакали вместе… Смалодушничав однажды, я стал бы малодушным во всем и был бы достойным не тебя, а какой-нибудь шлюхи из лондонского борделя!

У Синтии сжалось сердце. Сад в Хилбери, душистый воздух, шепот деревьев при свете луны, восторг признания в любви — все это рассеялось, как паутинка глупой мечты. Но девушка не стала спорить и разубеждать Робина. Положив ладонь на его руку, она потребовала, чтобы он рассказал ей о своих планах.

— Что ты намерен делать, Робин? — мягко спросила Синтия, и юноша, поцеловав ее в губы, вновь обрел прежнюю энергию.

— То, о чем я мечтал с тех пор, как Ричард Браймер рассказал мне на берегу залива Уорбэрроу о том, что он видел на площади Сан-Бернардо. Смотри!

Открыв ящик большого бюро, он вынул оттуда несколько свитков пергамента, поднес их к окну и стал один за другим разворачивать на коленях.

— «Экспедиция», построена в Пуле, «Адмирал», пятьсот тонн, высокий корпус, сто восемь футов в киле и свыше тридцати в бимсе62. Кулеврины63 и полукулеврины в качестве больших орудий, и дюжина скорострельных миньонов и фальконетов64 на корме. Полностью готов с провиантом и боеприпасами на борту. Экипаж будет состоять из двухсот пятидесяти человек, все джентльмены-авантюристы посвящены в планы, и никто не возражает.

«Морской цветок», триста пятьдесят тонн, вместе с таким же кораблем «Милость Божья» построен в Уэймуте65.

«Золотой реал»66, сто двадцать тонн, построен в Фалмуте67, и «Лион», мой пинас, шестьдесят две тонны, — в Фое68. Я строил их сам в маленьких гаванях, так что не могло просочиться никаких слухов о моих намерениях.

— А каковы твои намерения, Робин? Синтия склонилась над чертежами кораблей, но не увидела ничего, так как слезы застилали ей глаза.

— Я хочу устроить собственное аутодафе, — мрачно ответил Робин.

В этот момент он тоже не видел чертежи, лежащие у него на коленях. Перед его глазами было море и небо, красное от горящих кораблей.

— Каждый корабль отплывет с ночным отливом и направится в сторону Силли69. Там мы встретимся, выйдем в Атлантику и направимся на тысячу миль к западу — к Азорским островам70, где будем поджидать Золотой флот короля Филиппа.

— И все уже готово?

— До последнего каната. Мне помогали сэр Джон Хокинс71 и Дрейк72. Оба, разумеется, тайно. Если бы Берли и Уолсингем узнали об этом, то они бы остановили меня. Я изо всех сил старался, чтобы это не достигло их ушей. Но теперь все закончено. В среду Дэккум привез мне в Хилбери письма от всех моих капитанов. В субботу я отплываю из Пула на «Экспедиции». Теперь ты знаешь, почему меня называли скрягой. Все мое состояние в этих кораблях. Но я вернусь богатым, как генуэзский банкир, а преступление будет наказано.

— Возвращайся скорей.

Голос Синтии дрогнул. Когда Робин протянул руку, чтобы взять развернутые на ее коленях чертежи кораблей, на нее упала слеза.

— Синтия!

Робин заключил ее в объятия, она прижалась к нему, но вновь не пыталась его разубедить. В то время все мужчины бредили приключениями. Это вдохновляло их, возбуждало мечты и возвышало дух. Юноши и взрослые покидали свои дома и отправлялись в Белое Море, в Индии и Катай73, на побережье Гвинеи и на Испанский Мэйн74 во имя славы Божьей, чести королевы и наполнения собственных карманов. Но сколько из них не вернулось? Эта мысль наполняла сердце Синтии тревогой, а ее глаза слезами. Но она не могла удержать своего возлюбленного и заставить его сгорать со стыда. Нет, Робин должен ехать! Он мечтал об этом с детства, так пусть же его мечта воплотиться в жизнь!

— Неужели ты хочешь, чтобы я остался? — воскликнул Робин. — Как Меркурий в саду, с крыльями и в сандалиях, готовый к полету, но так никогда и не исполняющий своей службы! Умоляй меня отправиться в путь, любимая! Если я изменю памяти отца, как я смогу хранить верность тебе?

Синтия кивнула и заговорила сквозь слезы.

— Ты прав. Мои слезы клевещут на меня. Ты должен ехать, даже если это разобьет мое сердце. Но возвращайся ко мне! Иначе я стану вдовой до того, как выйду замуж!

Вырвавшись из его объятий, девушка встала и устремила взгляд на долину и море, пытаясь представить, что все уже кончено, и Робин возвращается домой на потрепанном корабле, доверху нагруженном золотом Филиппа, но вместо этого она видела юношу, бледного и прекрасного, как бог, погружающегося в зеленые глубины Атлантики. Робин встал и подошел к ней. Скорбь на лице возлюбленной превращала в ничто его гордость достигнутым.

— Ты уезжаешь надолго, Робин? — шепотом спросила она.

— На год. Через год я примчусь к тебе в Уинтерборн-Хайд с сердцем на золотом блюде и буду провозглашать твое имя так, что его услышат на небесах.

Он старался, чтобы его голос звучал как можно веселее, и Синтия попыталась рассмеяться. Но это было явное притворство, и оба внезапно умолкли.

— Мне следовало бы подождать, — с горечью заговорил Робин, — и держать свой глупый язык за зубами, пока я не вернусь!

— Нет, дорогой, — покачала головой Синтия. — Благодарю тебя, что ты этого не сделал. Сегодняшний день — наш, так пусть же он явится продолжением вчерашнего вечера в саду Хилбери.

И снова Робину представился бронзовый Меркурий, стоящий у пруда в крылатых сандалиях на ногах, с плащом, развевающимся над головой, готовый к полету, который так и не состоится,

— Никогда, — продолжала девушка, — даже, когда мужество покинет тебя, если это случится, не говори себе: «Мне не следовало ничего ей рассказывать». Если бы ты так поступил, это было бы изменой.

Синтия прошлась по комнате, притрагиваясь к астролябии75, квадранту76, другим инструментам, словно они были частью Робина, и она хотела присоединить к ним частицу самой себя.

— Я хочу, чтобы ты дал мне что-нибудь, принадлежащее тебе, Робин, — попросила девушка. — Что-нибудь маленькое, помещающееся на ладони, чтобы я могла держать его в руке и призывать тебя.

Робин вынул из кошелька золотой соверен77, взял со стола ножницы и разрезал монету пополам. Поцеловав одну половину, он вручил ее Синтии, а другую положил назад в кошелек. Затем он повернулся к скамеечке для молитв, которая стояла у него в кабинете в Итоне. Над ней на двух гвоздях висело распятие из слоновой кости, по краям его подставки горели свечи.

— Оно принадлежало моему отцу, — сказал юноша.

Он снял распятие со стены и, опустившись перед девушкой на колени, передал его ей.

— В жизни и смерти я твой.

Взяв крест, Синтия прижала его к сердцу, гладя свободной рукой волосы коленопреклоненного юноши.

— Да пребудет с нами Бог, любовь моя, — сказала она.

Робин едва успел подняться на ноги, как большой колокол сторожки громко зазвонил. На лице юноши отразилось беспокойство. Редкие визитеры спускались с холма к молодому отшельнику в Эбботс-Гэп, а этот явно спешил. Теперь, когда его маленькому флоту, в который он вложил все свое состояние, осталось только дождаться ночного прилива, чтобы выйти в море, он в каждой неожиданности видел угрозу своим планам.

— Подожди здесь, Синтия! Я посмотрю, кто это.

Робин быстро вышел из комнаты, оставив Синтию с распятием в руке, пытавшуюся подавить надежду, вспыхнувшую в ее сердце, ибо она считала ее изменой.