Глава 1

Дорога на восток

Свистели в снастях буйные ветры, глухо рокотал океан, волны стучали и бились о борт «Ворона», обдавая лицо солеными прохладными брызгами. Вал катился за валом нескончаемой чередой, то поднимая фрегат к серому хмурому небу, то опуская его в пропасть между водяных холмов, темных и упругих, похожих на мускулы гиганта, игравшего тварями морскими, хрупким кораблем и сотней человеческих жизней. Волны были неторопливыми, длинными, плавными; океанские волны, а не крутые и короткие, как в Средиземном море. Морем этим Серов любовался когда-то с испанского берега и с итальянского, но то случилось в прошлой жизни, растаявшей, как смутный предрассветный сон. В той жизни, где он был гимнастом цирка, скитавшимся по всей Европе, бойцом ОМОНа, частным сыщиком и занимался другими делами, совсем непонятными, невероятными для восемнадцатого века, начавшегося год назад. В той жизни остались мама и отец, сестренка Лена и племянники, Москва, Петербург, немирная Чечня и вся планета, вступившая в двадцать первое столетие и пребывающая в нем уже без Андрея Серова. Без странника во времени, который провалился в прошлое на три бесконечно долгих века… И хотя в своем мире он прожил тридцать лет, а в этом, новом – восемь с чем-то месяцев, тот мир поистине стал сном, а этот – суровой реальностью. И был он тут не Андреем Серовым, а Андре Серра, корсаром и капитаном фрегата «Ворон», и нынче, в осень 1701 года, плыл его фрегат из пиратских морей Вест-Индии в далекую Балтику, на родину, в Россию.

Должен был плыть… Должен был идти наискосок по океану, от Бермуд прямо на норд-ост к берегам Британии, потом через Северное море к проливам Скагеррак и Каттегат, чьи названия помнились с детства, и дальше к Финскому заливу и Неве, где, быть может, уже заложили российский оплот, крепость святых Петра и Павла… Должен был плыть!

Но человек предполагает, а Бог располагает. Обещал ван Мандер, шкипер-навигатор «Ворона», что придут они в Неву еще до ноябрьских штормов, однако не получилось. Не вышло! Должно быть, по той причине, что Божья длань в восемнадцатом веке была куда сильнее, чем в двадцать первом, – ведь не имелось тут ни спутников, следящих за погодой, ни радио и радаров, ни мощных дизелей, ни стальных судов, которым нипочем любые штормы. Налетел за Бермудами шквал, разыгралась буря, и кружила она фрегат больше двух недель, и носила его как опавший листок, рвала паруса и канаты, выла зверем, заливала палубу водой и пеной. На пятый день сошла с креплений станина с пушкой и начало ее бить о борт, а в бурю нет ничего опаснее, чем этакий бронзовый таран весом в три четверти тонны. Уот Стур и Сэмсон Тегг, первый и второй помощники, собрав самых крепких парней: Хенка и братьев Свенсонов, Рика Бразильца, Страха Божьего и канонира ван Гюйса, спустились на пушечную палубу ловить обезумевшее орудие. С трудом поймали, стреножили, принайтовали на место, только Теггу заехало в ребра, а остальные отделались синяками да отдавленными пальцами. На седьмую ночь сломался бом-утлегарь и улетел вместе с бом-кливером прямо в темные тучи; через день треснул бизань-гик[1] у самой мачты, и пришлось его срубить и бросить за борт. Произошли и другие потери, но большей частью мелкие, ибо «Ворон» был судном крепким и надежным, а его команда – привычной к тяготам морского ремесла. Все пятнадцать или шестнадцать дней, которые буря гнала корабль, шел он сперва под бом-кливером, а когда его сорвало, поставили кливер и продержались, пока не стихла непогода. Вахты несли вчетвером, Серов, Стур, Тегг и ван Мандер, но у штурвала все время стоял боцман Хрипатый Боб, лучший рулевой на судне – ел у штурвала и спал у штурвала, привязавшись к нему канатом. Помощники, конечно, менялись, но в самые страшные мгновения правил судном Боб. А когда пошла на убыль буря, прохрипел: «Ррому, дьявол!» – но рома не дождался, свалился замертво и проспал больше суток.

Пронесло! – размышлял Серов, стоявший ночную вахту. Пусть дорога подольше станет, зато корабль цел и люди живы, и Шейла, главное вест-индское сокровище, тоже жива и цела. Как всегда, о жене он думал с нежностью; то были мысли человека, все потерявшего разом, и друзей, и родичей, и весь свой мир, и вдруг нашедшего нечто столь же драгоценное и дорогое. Якорь, который держит человека в бурном море бытия… Шейла Джин Амалия и была таким якорем, самым прочным из якорей, но имелись уже и другие – трехмачтовый красавец «Ворон», и его команда, от мрачного Уота Стура до болтуна Мортимера, и приключения, которые сулил этот век авантюристов, и даже дукаты и пиастры в сундуках, хранившихся в трюме корабля. Только корабль этот шел не в Балтику, куда положено, а болтался сейчас на тридцатой параллели, милях в пятнадцати на север от Канарских островов, болтался вместе со всей своей командой, с двадцатью четырьмя крупнокалиберными пушками, запасом пороха и ядер и сундуками, набитыми золотом и серебром. А вот воды и провианта не хватало, как бывает нередко после пересечения Атлантики. Вода к тому же стала протухать.

«Ворон» шел бейдевинд,[2] отклоняясь к востоку, к берегу Африки. Волнение на море стихало, ветер, пока еще свежий, тоже спадал, но паруса, что колыхались живой громадой над кораблем, еще несли его с приличной скоростью, узлов[3] шесть, а то и больше. Вышагивая по квартердеку,[4] Серов посматривал то на Стига Свенсона, стоявшего у штурвала, то на его братьев Эрика и Олафа, дежуривших на шкафуте,[5] то на усыпанные звездами небеса. Он уже понимал их тайные знаки и мог проложить курс по ночным светилам, умел вычислять широту, измерив положение солнца в полдень, а долготу узнать по корабельным хронометрам или по своему безотказному «Ориону», швейцарским часам, прихваченным из прошлой жизни. Сложнее было определиться по счислению, теоретически, по карте и без измерений, учитывая лишь показания компаса и лага, но и этот способ, самый неточный в восемнадцатом веке и самый трудный, тоже не представлял особых проблем для человека, не позабывшего школьной математики. У берегов, особенно знакомых, работа штурмана была совсем простой – там определялись по пеленгу, по направлениям на маяки, мысы, высоты или другие заметные ориентиры, отмеченные на картах. Карты, правда, особенной точностью не отличались.

Где-нибудь в Голландии или Британии, в навигацкой школе, учиться пришлось бы год, возможно – два, но Серов освоил морскую науку куда быстрей, взяв в наставники ван Мандера. Вот управлять кораблем в бою – это было посложнее! Не наука, а тонкое искусство, где полагалось учитывать все: скорость и направление ветра, дальность полета тяжелых снарядов, парусность, свою и противника, и массу различных возможностей – вести ли дуэль на расстоянии, бить ли ядрами или картечью, крушить ли корпус с батареями или рангоут либо сойтись бортом к борту и ринуться на абордаж. Выигрывал не тот, кому Господь послал побольше пушек, а более верткий и хитроумный, искусный в маневре и яростный в сражении. Пожалуй, в этом смысле с карибскими пиратами никто потягаться не мог – конечно, если вел их в бой не полный идиот. Серов старался соответствовать, расспрашивал Стура и Тегга о приключившихся с ними баталиях и, вспоминая о Джозефе Бруксе, дядюшке Шейлы и прежнем капитане, прикидывал, что бы тот сделал в том или ином случае. Но его первый бой был еще впереди. Первый бой, первая победа, первая добыча… Экзамен на капитанское звание, которое даруют не патенты королей, а море, храбрость и удача. Он не знал, что испытание это близится, но был к нему готов.

Звезды померкли и начали гаснуть, небо посветлело, порозовело, и над океаном и невидимым африканским берегом взошло солнце. Едва лучи светила расплескались по зеленовато-синим водам, как с марса, где сидел впередсмотрящий, донесся протяжный вопль:

– Корыто с штирборта![6] Большое судно, капитан! Три мачты! Флаг… Не вижу флага, но или испанец, или португалец!

А кто еще может плавать тут, у Канар? – подумал Серов, встрепенувшись. Или испанец, или португалец, или магрибские пираты… Но у магометан корабли были поменьше и такого вида, что с европейским океанским судном их не спутаешь. Он кивнул Олафу, велел свистать всех наверх и взялся за подзорную трубу. За его спиной слышались топот, лязг оружия, хриплые крики и перебранка у гальюна – команда поднималась наверх с орудийной палубы. В круглом окошке трубы быстро вырастал из волн морских чужой корабль: сначала бом-брамселя[7] на фок и грот-мачтах, за ними полные ветра нижние паруса, высокая надстройка на корме, темный корпус с черными квадратами пушечных портов. Флаг… вот и флаг! Кастильский!

– Испанец, – прогудел знакомый голос над плечом Серова, и, отняв от глаз трубу, Андрей увидел хмурую рожу Уота Стура. Впрочем, сейчас первый помощник был не так уж недоволен, скорее наоборот – глаза блестели и губы кривила хищная усмешка. Остальные офицеры тоже уже были здесь – Сэмсон Тегг, бомбардир, ван Мандер, штурман, и датчанин Хансен, лекарь. У трапов, ведущих на мостик, стояли боцман и сержанты, предводители абордажных ватаг, а за ними, на шканцах и шкафуте, толпилась без малого сотня парней, и лица у всех были такими же, как у Стура, хищными, алчными, оголодавшими. Вполне понятно, решил Серов: Атлантику пересекли, в шторм спаслись, месяц в море, вода и солонина поперек глотки, а тут испанец!

Он оглядел своих соратников.

– Что скажете?

– Сорок орудий, – заметил Тегг, опуская зрительную трубу. – Шесть на палубе, два, надо думать, на юте, и шестнадцать вдоль борта. Шестнадцать! Против наших десяти.

– Зато ты лучше стреляешь, – ухмыльнулся Уот Стур. – Чтоб меня акулы сожрали, если ты не накроешь их первым же залпом!

– Они попали в шторм, в ту же бурю, что и мы, – с голландским спокойствием произнес ван Мандер. – Дай мне трубу, капитан. Та-ак… Здорово их потрепало!

– Половины бушприта нет. Видать, все кливера сорваны, а не один, как у нас, – сказал Стур.

– Бушприт… да, это само собой… – Штурман разглядывал корабль, надвигавшийся со стороны открытого океана. – Еще на фоке и гроте поломаны стеньги, бизань еле держится, ванты оборваны… Тяжело идет… похоже, в трюме есть вода.

– Эй, капитан! – заорали с палубы. – Чего ждем? Будем брать испанскую лохань или зубами щелкать?

Раздался звук оплеухи и голос Хрипатого Боба:

– Хрр… Пасть заткни, недоносок! Капитан знает, что делать!

Серов шагнул к планширу, отыскал глазами Боба и парня рядом с ним, который держался за челюсть, отметил: Мерривейл Сидней, из новых, завербованных на Тортуге перед самым отплытием. Набрал воздуха в грудь, медленно выдохнул и произнес:

– Боцман, Мерри – пять плетей. Но прежде пусть вопрос свой повторит. Всякий член Берегового братства может обратиться к капитану, но этого ублюдка я как-то не расслышал. Давай, парень, погромче!

– Капитан, за что… – начал Мерри, извиваясь под крепкой рукой Хрипатого.

– Десять плетей!

– Капитан, сэр!

– Вот теперь я слышу. Десять плетей, чтобы лучше запомнил, кто тут сэр, – повторил Серов, отвернулся к своим офицерам и вытянул руку к приближавшемуся кораблю. – Значит, так, камерады. Пока они нас еще не разглядели, марсовых наверх, а всем остальным спуститься вниз, мушкеты зарядить и ждать. Командуй, Уот! Ты, Сэмсон, давай к орудиям. Думаю, картечь придется в самый раз.

Стур проревел команду, и палуба вмиг очистилась – абордажные ватаги скрылись, а два десятка моряков полезли на мачты. Хрипатый Боб, отсчитавший Мерри десять ударов тонким линьком, толкнул наказанного в люк и принялся распоряжаться, расставляя марсовых по реям. Бомбардир, потирая ушибленные пушкой ребра и негромко чертыхаясь, спустился с мостика, ван Мандер встал у руля рядом со Стигом, хирург Дольф Хансен присел у фальшборта, копаясь в своем медицинском сундучке, перебирая полотняные тряпицы и банки с мазями. Готовились быстро, но без суеты; все, как положено, были при деле и на своих местах. Испанский корабль приблизился на четверть мили, и в трубу Серов видел, как выстраиваются вдоль борта мушкетеры в блестящих шлемах и кирасах.

На квартердеке появилась Шейла. Выражаясь старинным языком, приличествующим эпохе, она пребывала третий месяц в тягости, но это было пока незаметно. Талия, охваченная кожаным кафтанчиком и пояском с парой пистолетов, оставалась по-прежнему тонкой, фигурка – изящной, движения быстрыми, груди, еще не начавшие наливаться, маленькими и упругими. Кое-что, правда, изменилось: синие ее глаза, прежде тревожные, а временами – гневные, были теперь безмятежны. Глаза спокойной уверенной женщины, нашедшей свое место в жизни… На «Вороне» она считалась не только супругой капитана и владелицей корабля, но в первую очередь офицером-квартирмейстером. Важная должность! Шейла Джин Амалия ведала всем, начиная от запасов пороха и рома и кончая оценкой захваченной добычи.

Прищурившись, она уставилась на чужой корабль.

– Испанец! Большой галеон, но сильно побитый… Тоже в шторм попал? И куда он прется?

– Он думает, что нам досталось еще больше, – сказал Серов с почти бессознательной счастливой улыбкой. – Как ты спала, милая?

– Без тебя постель была слишком широка, – тихо промолвила Шейла, покосившись на Уота Стура. – Ты, Эндрю, женатый человек, да еще капитан, и не должен стоять ночную вахту. Ночью твое место… ну, сам знаешь, где.

На палубе царила тишина, но сквозь раскрытые люки доносился негромкий шум, знак быстрой деловитой подготовки: поскрипывали пушечные лафеты, звякали о дула мушкетов шомполы, шелестела одежда, кто-то с резким звуком – вжик-вжик! – точил палаш или топор. Поднимавшееся солнце золотило паруса, разбрасывало по синей морской поверхности яркие искры. Матросы, что скорчились на реях, отсюда, снизу, выглядели карликами.

Шейла, откинув русую головку, рассматривала их.

– Хочешь добавить парусов и уйти? – Она перевела взгляд на испанское судно. – Бизань голая и еле держится… Ему за нами не угнаться.

На этот раз Стур ее расслышал и буркнул:

– Уходить нельзя, никак нельзя. Парни будут недовольны.

Серов сдвинул брови.

– Парни будут делать то, что я прикажу. И вообще пора отвыкать от разбоя! В Россию плывем, а там царь грабителей не жалует.

– Ну, хвала Творцу, мы еще не на царской службе, – заметил Стур. – Еще не идут нам ни песо, ни талеры, ни эти… как их… рубли из московской казны. Опять же умный царь не против разбоя, ежели грабят чужих, а не своих. – Он с задумчивым видом поскреб щеку и добавил: – Хотя как сказать… Самые умные цари сперва своих трясут и раздевают… оно ближе и безопасней.

Серов расхохотался. Мудрый мужик Уот! Прямое попадание, не в бровь, а в глаз! Царь Петр так и начал, со своих, с князей, бояр да разбойных стрельцов! Отсмеявшись, Андрей поглядел в трубу на галеон, бывший уже на расстоянии трехсот пятидесяти ярдов, и сказал:

– Ну, наглец! Вода в трюме, рангоут поломан, а он на нас прет! Должно быть, от кастильской гордости… Вот что я решил: если в драку полезет, высечем за нахальство, а если желает поприветствовать и миром разойтись, тогда…

Грохот выстрела не дал ему закончить фразу. Над бортом галеона вспухло серое дымное облако, просвистело в воздухе ядро и шлепнулось в воду в сотне ярдов от «Ворона».

– Хорошее приветствие, клянусь адской сковородкой, – оскалившись, пробормотал Стур. – Ну что, Эндрю? Что, сэр капитан? Миром разойдемся или как?

– Прикажи поднять флаг, – велел Серов, не обращая внимания на подначку.

– А какой? У Хрипатого даже турецкий есть.

Серов задумался. Непраздный вопрос! После недавней смерти Карла II Габсбурга, короля Испании, в Западной Европе бились за его наследство. Хоть не послал Господь испанскому монарху ни дочери, ни сына, зато по линии Габсбургов имелись у Карла дальние родичи во многих европейских странах и королевских домах. Сам он завещал престол французскому принцу Филиппу Анжуйскому, но были претензии и у других внучатых племянников да кузенов – из Англии, Австрии и немецких земель. Права их подкреплялись тем, что трон Филиппу был обещан при условии, что он откажется от французской короны, державшейся еще крепко на голове его деда Людовика XIV. Людовик же, король великий и амбициозный, желал объединить Испанию с Францией, а могущество такой державы было для соседей что острый нож. Так что те соседи не дремали, а, собравшись с англо-германской силой и уговорив Голландию, объявили Франции войну. Серов был не очень сведущ в истории, но что-то узнал от покойного Джулио Росано, что-то вычитал в книге мессира Леонардо, писанной со слов несчастного Игоря Елисеева. И помнилось ему, что драка за испанское наследство будет идти чуть не полтора десятка лет.[8]

В такой ситуации поднять британский флаг было бы вызовом, а французский – полной неопределенностью, ибо не всяк в Испании мечтал очутиться под башмаком Людовика. Все они, французы и испанцы, англичане и немцы, мнили себя великими народами, непобедимыми и грозными, и лишь маленькая Голландия, хоть и встрявшая в эту войну, имперских замыслов не имела, как и претензий на испанский трон. После контакта с мингером ван дер Вейтом, капитаном «Русалки», Серов был о голландцах наилучшего мнения: спокойный народ, в чужой сундук не лезет, но и в свой загребущую лапу не пустит. Подумав об этом, он сказал:

– Мы поднимем голландский флаг.

Шейла в удивлении приоткрыла рот, ван Мандер усмехнулся, а Уот Стур, словно учитель, довольный успехом ученика, одобрительно хлопнул Серова по спине.

– Хитро, капитан! Отличная ловушка! Эй, Боб! Вздерни-ка на мачту голландские подштанники!

Взвился голландский флаг, и сразу за этим последовала вспышка выстрела. Испанский корабль был уже близко, и ядро врезалось в воду перед носом «Ворона».

– Велят лечь в дрейф. Не иначе как собираются досматривать, – прокомментировал ван Мандер.

– В дрейф нам ни к чему, а вот скорость надо сбросить. Глядишь, не догонят. – Серов посмотрел на шкипера. – Я хочу быстро развернуть корабль. Какие паруса нужны? Что спустим, что оставим?

– Кливер и стаксель. Фок и грот зарифить, верхние паруса спустить. Крюйсель тоже. Ветер подходящий. – Шкипер послюнил палец и поднял руку. – Дует от суши, а они идут с штирборта… Развернемся оверштаг?[9] Я верно понял, капитан?

– Сначала оверштаг, чтобы встать к ним левым бортом, а после – против ветра, чтобы Сэмсон выпалил с правого. Сделаешь?

– Совсем против ветра не получится. Ну, постараюсь…

Стур уже орал с мостика приказы. Верхние паруса исчезали один за другим, скорость «Ворона» падала, и можно было подумать, что судно под голландским флагом подчиняется преследователю. Пристально наблюдая за надвигавшимся слева галеоном, Серов прикидывал расстояние. Двести ярдов, сто восемьдесят, сто пятьдесят… Пушечные порты грозили жерлами орудий, но палить противник вроде бы не собирался, хотел взять побитое бурей и беззащитное судно в целости и относительной сохранности.

Сто сорок ярдов, сто тридцать, сто двадцать…

– Давай, приятель, давай, – прошептал Серов на русском. – Скоро узнаешь, что бесплатных пирожных не бывает. – Он наклонился над перилами мостика и крикнул: – Тегг! Слышишь меня, Тегг!

Из люка показалась голова бомбардира.

– Здесь, капитан!

– По моей команде с левого борта ударишь картечью им в порты – так, чтобы уложить орудийную прислугу. Потом с правого – по палубе, тоже картечью. Мачты и рангоут не ломай. Судно хорошее, себе возьмем.

«И приведем на Балтику два корабля, – мысленно добавил Серов. – Два судна ровно вдвое больше, чем одно. И командир над ними уже не капитан, а адмирал!»

Тегг кивнул и исчез, но было слышно, как он распоряжается на орудийной палубе: «Цепи отставить![10] Дирк, козел вонючий, я что сказал? Картечь, только картечь! Шевелитесь, уроды немытые!» Шейла, бросив взгляд на испанский корабль и шеренгу солдат на шканцах, презрительно сморщила носик и молвила:

– Скоро стрелять начнут. Я, пожалуй, спущусь в каюту.

– Что так, дорогая? – притворно изумился Серов. – Никому сегодня кровь не пустишь? Ни одну испанскую собаку не убьешь?

Шейла приложила ладошку к животу.

– Мне сейчас кровь пускать нельзя, даже испанцам! Я об одном молю Пресвятую Деву, чтобы не гневалась за прошлое и не казнила наше дитя за грехи родителей. Пусть растет счастливым и здоровым… пусть только увидит свет, а там уж я… – Поглядев на испанцев, она коснулась рукояти пистолета.

– Пресвятая Дева милостива, – пряча улыбку, сказал Серов. – Иди, моя ласточка, и не тревожься. Рика к тебе прислать? Вдруг какой испанец сунется в каюту?

Рик Бразилец, беглый негр, был у Шейлы в телохранителях, но она лишь покачала головой.

– Зачем ему удовольствие портить? Пусть с тобой идет, Эндрю, а если ко мне кто сунется, так я еще стрелять не разучилась. Я Рика к тебе пришлю, с твоими пистолетами и шпагой.

Она осторожно спустилась по трапу с квартердека. До испанского корабля было не больше семидесяти ярдов, и Серов уже без зрительной трубы различал лица солдат и оружие в их руках. Мушкетеров оказалось немного, человек тридцать, и это значило, что не приходится рассчитывать на богатый груз. Впрочем, сам корабль, сорокапушечный галеон, являлся немалой ценностью.

Громко хлопнули паруса и снова вздулись – ван Мандер с рулевым развернули фрегат, и теперь десять орудий левого борта смотрели прямо на испанское судно.

– Приготовиться, – негромко произнес Серов, и Стур с Бобом повторили команду. Затем первый помощник сказал:

– Время помолиться, капитан. До первого выстрела.

Кого не водилось в Береговом братстве! Разбойники и воры, пьянь и рвань, душегубы, беглые рабы и бывшие охотники, каторжане и осужденные безвинно, а потому озлившиеся на весь белый свет… Разные были люди, только не было среди них атеистов. Каждый злодей искренне верил и полагал, что даже смертный грех удастся искупить, если вовремя подсуетиться. Ведь Иисус говорил, что раскаявшийся грешник ему милее сотни праведников… Каяться полагалось перед боем, дабы смерть, если уж встретишься с ней, была не мучительной и чтобы душа попала не в ад, а хотя бы в чистилище. На «Вороне» каялись быстро, по-деловому, и в прежние дни молитву об отпущении грехов произносил Росано, ученый лекарь из Венеции, знавший, как обратиться к Богу. Дольф Хансен, нынешний хирург, тоже был учен и понимал в латыни, но не имел таланта складно говорить. Поэтому за всех пришлось молиться капитану.

Перекрестившись, Серов промолвил громко и внятно:

– Господи, если глядишь ты на нас с небес и слушаешь меня, знай, что предаемся мы в Твои руки и отвергаем дьявола. Не по злобе творим мы бесчинства, а только ради пропитания, ибо ром у нас кончился, вода протухла, а в солонине ползают черви. Так что яви свою милость и отдай нам этот корабль со всеми его богатствами и запасами. Во имя Отца, Сына и Святого Духа! Огонь!

Палуба сотряслась. Пламя и клубы серого дыма вырвались из пушечных портов, пропела смертельную песнь картечь, скользнув над океанскими волнами, ударила в борт галеона, хищно впилась в дерево, заскрежетала по орудийным стволам, ужалила канониров… Испанское судно покачнулось, завопили раненые, потом грохнул взрыв – видно раскаленное железо угодило в пороховые рукава. Из люков «Ворона» уже лезли отряды Брюса Кука, Тиррела и Кола Тернана, лезли быстро и молча, вскидывая оружие, целясь в строй мушкетеров, разворачивая канаты с крючьями, грозя палашами и тесаками. Секунда, и вслед за картечью засвистели пули, а фрегат, повинуясь умелым рукам ван Мандера, стал разворачиваться к противнику правым бортом.

На галеоне понимали, что означает этот маневр. Битое бурей голландское судно, пусть не совсем овца, но, несомненно, баран, готовый к стрижке, вдруг обернулось волком, сомкнуло челюсти на горле жертвы и собиралось ее придушить. Вероятно, капитан испанцев уже догадался, с кем его свела судьба – только слепой не разглядел бы полуголую ватагу на палубе «Ворона» и блеск абордажных крючьев. Заметались офицеры, грохнул ответный залп из мушкетов, рулевые навалились на штурвал, и сломанный бушприт «испанца» стал отворачивать влево, к открытому океану, – медленно, слишком медленно, чтобы уйти от пушек «Ворона». Ван Мандер не смог поставить корабль против ветра, но развернул его на сто двадцать градусов, и этого было достаточно – ветер, союзник Серова, подталкивал галеон, нес его мимо на северо-восток и прижимал все ближе к фрегату.

– Правым бортом… картечью… огонь!

Настил под ногами Серова снова дрогнул, и полтора центнера металла смели живых и мертвых с палубы галеона. Возможно, в конце двадцатого века артиллерия этих времен показалась бы допотопным хламом, но в ближнем бою она была эффективна и смертоносна, как установка «Град». Особенно если у пушек стоял Сэмсон Тегг со своими канонирами.

– Он наш! – завопил Стур, молотя по планширу огромным кулачищем. – Наш, клянусь христовыми ранами! Будет нынче пожива у акул!

Акулы были уже тут как тут – три-четыре острых плавника резали зеленовато-синюю воду. Мрачно поглядев на них, Серов приказал:

– Право руля! Так держать! Спустить паруса!

Их несло к испанскому судну. Сорок ярдов… тридцать… двадцать… За спиной Серова басистый голос произнес:

– Капитана, твой сабля и бах-бабах. Хозяйка прислать.

Он повернулся, принял из рук Бразильца пистолеты и свой толедский клинок, измерил взглядом расстояние до испанского судна и крикнул:

– Бросайте крючья! Тиррел, ты со своими лезешь на ют, Тернан – на бак! Я пойду в центре, с Брюсом. В штыки, камерады! Вперед!

Сотня глоток подхватила этот клич.

Через три четверти часа Серов стоял на шканцах испанского корабля и глядел в белые от ярости зрачки капитана. Еще недавно этот офицер был одет как щеголь с Аламеды:[11] синий бархатный камзол с золотым шитьем, синие штаны, шляпа с перьями, сапоги кордовской кожи и пояс из серебряных пластин с превосходной шпагой. Теперь на нем были только штаны; пояс висел на шее Хрипатого Боба, в камзоле красовался Кактус Джо, а шляпу втоптали в кровавое месиво на палубе. Что до сапог, то их экспроприировал Мортимер. К чужим сапогам он испытывал страсть, не находившую, однако, взаимности; сапоги у него держались до первого трактира, где можно было их пропить.

Полсотни оставшихся в живых испанцев столпились на баке под охраной Страха Божьего и Люка Фореста. Люди из ватаги Клайва Тиррела таскали мертвецов, сбрасывали за борт и бились об заклад, что первым делом отхватят акулы, руку, ногу или голову. Шейла с Уотом Стуром, обшарив офицерские каюты, проследовала в трюм для ревизии груза; их в качестве рабочей силы сопровождали братья Свенсоны и Рик Бразилец. Мортимер, Хенк и еще дюжина пиратов под началом Брюса Кука спускали шлюпки – с таким видом, что вместо них они охотно наладили бы испанцев по доске. Питер ван Гюйс, канонир и помощник Тегга, осматривал пушки на орудийной палубе, а сам Тегг стоял рядом с Серовым и, задумчиво поглядывая на испанского капитана, заряжал пистолет.

Ярость в глазах испанца погасла, сменившись страхом.

– Quien es? – пробормотал он. – Quien es, maldito sea![12]

– Mi espanol es mal,[13] – сказал Серов. – Habla frances?[14]

– Да. Кто вы?

– Побежденный представляется первым.

Испанец попытался отвесить изящный поклон, но сделать этого не смог – Хрипатый Боб придерживал его за локти.

– Дон Мигель де ла Алусемас, капитан флота его католического величества.

– Маркиз Андре де Серра, карибский корсар.

– Карибский? В этих водах? – Глаза у дона Мигеля полезли на лоб. – Вы, конечно, не голландцы… Я думал, британский или французский капер.

– Ошибся ты, Миша, сильно ошибся, – сказал Серов на русском и покосился на Тегга – тот уже зарядил пистолет. – Какой везете груз? Откуда и куда?

Капитан задержался с ответом, и Боб, стоявший позади, приподнял его над палубой, выворачивая руки.

– Хрр… Говорри, вошь испанская! Кости перреломаю!

Мгновенная картинка мелькнула в памяти Серова: безымянный остров в Карибском море, пальмы, камни, песок и лачуга из корабельных обломков, к стене которой был привязан другой испанский капитан. Он снова увидел суровые черты Джозефа Брукса, холодное безжалостное лицо Пила и пистолет в руке Сэмсона Тегга. Сцена повторялась, только вместо Брукса и Пила были тут Хрипатый Боб и сам он, Андре Серра, предводитель корсарского воинства. А также Тегг со своим пистолетом, смотревшим в лоб испанцу.

– Подожди, Сэмсон, – он положил руку на плечо бомбардира и поглядел дону Мигелю в глаза. – Вот что, кабальеро… Я за вашим кораблем не гнался и первым не стрелял, у меня тут другие дела. Могли мы разойтись по-мирному, но если уж произошла баталия и кончилась не в вашу пользу, не будем устраивать пир для акул. Либо отвечайте на вопросы и убирайтесь к дьяволу, либо мы положим доску на планшир и проводим вас и ваших людей к дедушке Нептуну. Чего бы лично мне не хотелось. Я, дон Мигель, не кровожаден.

Испанец, как завороженный, смотрел то на плавники акул, то на пистолет в руке Тегга. Губы его шевельнулись, и Серов услышал:

– Вы отпустите нас? Клянетесь в том Девой Марией и Сыном ее, нашим Спасителем?

– Клянусь. – Серов вытащил из-за ворота крестик, подаренный Шейлой, поцеловал его и поднял руку с раскрытой ладонью. – Клянусь, что все вы уйдете отсюда живыми на шлюпках и, если будет на то воля Господа, достигнете земли. До Канар недалеко, миль пятнадцать.

Испанский капитан с трудом отвел глаза от пистолета и промолвил:

– Хорошо, дон Серра, я вам верю. Вы благородный человек, если мы еще живы. Итак, мой корабль… мой «Сан-Фелипе»… В общем, мы вышли из Кадиса двадцать дней назад с грузом вина и пороха для вест-индских колоний, но попали в шторм, отогнавший судно к востоку. Ничего ценного в трюмах нет, лишь бочки с вином и порох, как я сказал. Мне полагалось взять провиант и воду на Канарах, потом идти в Гавану, выгрузить боеприпасы и вино и присоединиться к флотилии, которая… которая… – Он запнулся, потом с внезапной решимостью договорил: – Которая готовится к рейду на Джеймстаун и Виргинию.[15]

– Понимаю. Ваша большая военная тайна, но мне она ни к чему, – с усмешкой протянул Серов и кивнул Хрипатому. – Отпусти его, Боб. Пусть убирается с корабля. Канары – там!

Он вытянул руку на юг, отвернулся от дона Мигеля и позабыл о нем. Из трюма поднялись Шейла и Уот Стур. Стур прижимал к боку какой-то сверток, а трое братьев Свенсонов и Рик шли за ним, обнимая пузатые бочонки. В том, который нес Бразилец, уже было выбито дно.

– Мансанилья, белое андалусийское, – сказала Шейла. – Двести бочек мансанильи. Мы не очень разбогатели, дорогой. Правда, есть еще порох.

– Подмоченный, – добавил Стур. – В трюме течь, вода стоит на восемь дюймов. Корабль, однако, прочный, недавней постройки. Если его подремонтировать…

С бака, где испанцы спускались в шлюпки, донесся громкий крик. Смуглый чернобородый оборванец, которого Хенк с Мортимером тащили к борту, вырывался и что-то вопил, мешая итальянский, испанский и английский. Его лицо покраснело от напряжения, в ухе раскачивалась медная серьга.

– Это что еще за скандалист? – пробормотал Серов. – Чего он хочет? Ну-ка, посмотрим…

Он зашагал на бак с Шейлой и Стуром. Тегг остался у бочки с вином, черпал андалусийский напиток ладонью, пробовал и морщился: кисло и жидковато. Два корабля, победитель и побежденный, медленно дрейфовали по ветру, сцепленные абордажными крючьями. Палуба «Сан-Фелипе», стараниями людей из ватаги Тиррела, была очищена от трупов, одни пираты поливали доски водой, смывая кровь, другие лезли на мачты, спускали паруса, и у штурвала уже стоял Джек Астон. Две шлюпки с испанцами отчалили, третья еще болталась под обломанным бушпритом галеона.

Хенк, здоровенный, как медведь, скрутил было чернобородого, норовя столкнуть в лодку, но на помощь приятелю бросился еще один моряк, такой же смуглый, бородатый, с глазами-маслинами и крючковатым носом. Мортимер ударил его ногой в живот, сбил на палубу и потянулся за кинжалом.

– Стой, – велел ему Серов. – По виду эти парни не испанцы. Чего им надо?

– А дьявол их знает! – Мортимер поскреб в затылке. – Не хотят с корыта уходить, прах и пепел! Ну, не желают по-доброму, так мы их сейчас нашинкуем и спустим за борт по частям. Жаль, палубу уже отмыли. Но если сперва отрезать им по уху, а потом…

Чернобородый все же вырвался от Хенка, упал на колени перед Серовым и стукнулся лбом о доски.

– Помилуй, господин! Мы не кастильцы, мы прятались на этом судне, хотели добраться до Канар! Я Мартин Деласкес с Мальты, бывший солдат Мальтийского ордена, а ныне купец, и меня схватили в Малаге, где я закупал товар. А это, – он ткнул пальцем в крючконосого, – это мой компаньон Алехандро Сьерра или, если угодно, крещеный мавр Абдалла. Нас взяли по подозрению в ереси, но мы – Господом клянусь! – честные христиане! – Он вытащил крестик из-под рубахи и поцеловал его. – Милости, дон капитан, милости! Мы не хотим возвращаться к испанцам! Нас сожгут! Возьми нас на свой корабль, господин!

– Сидели в трюме за бочками, – шепнул Уот Стур на ухо Серову. – Купцы из них, как из меня королевский шериф. Может, магометанские лазутчики, а может, контрабандисты. Но парни, видно, тертые, бывалые.

Кивнув, Серов наклонился над чернобородым.

– Если я вас возьму, какой мне будет прок?

– Я знаю испанское и итальянское побережье как свою ладонь. Все острова и бухты, рифы и мели, течения и ветры… А мой компаньон проведет вас вдоль магрибских берегов с закрытыми глазами.

– Мы идем не в Средиземное море, а в Северное, – сказал Серов. – Думай быстро, приятель! Чем еще ты можешь быть полезен?

– Я знаю французский, английский, испанский, итальянский, арабский и турецкий, – с отчаянной надеждой промолвил Деласкес. – Я говорю, пишу и читаю на этих языках. И мы, Абдалла и я, умеем драться! Возьми нас, господин, и ты не пожалеешь! Чего мы стоим, увидишь в первом же бою!

– Раньше увидим, прямо сейчас, – буркнул Стур, окидывая «Сан-Фелипе» хозяйским взглядом. – Эта испанская лохань нуждается в ремонте. На нашем судне тоже есть поломки – бом-утлегарь надо поставить и новый бизань-гик, а еще взять провиант и воду… Ты хвастал, что знаешь побережье. И это тоже? – Стур повернул голову на восток, к африканскому берегу. – Что там за страна и кто в ней правит? Есть ли в ней порты и верфи? Есть ли мастера? Такие, которые знают, с какой стороны держаться за топор?

– Это Магриб, господин, страна заката, – ответил Деласкес. – Магриб – богатая земля, и все в ней есть, и мастера, и верфи, и порты, а два ближайших – Эс-Сувейра и Сафи. Но идти туда опасно, ибо Магриб – страна сынов Аллаха, самых могучих и жестоких на этих берегах. Там правит великий султан Мулай Измаил,[16] и христиане, попав туда, должны отринуть прежнюю веру и поклониться Аллаху. Иначе их ждет рабство, а непокорных – ямы со змеями и ядовитыми пауками.

Шейла содрогнулась. Последняя шлюпка испанцев отчалила. Серов, обняв жену за плечи, сказал:

– Ладно, я беру вас обоих – тебя, Деласкес, и тебя, Абдалла. Можете перебираться на «Ворон». Что до ремонта, – он повернулся к Стуру, – с этим придется обождать до Плимута или Бристоля.

– Если лоханка туда доплывет, – заметил Стур, топая ногой о палубу. – И если мы не помрем от поноса из-за вонючей жижи в бочках. Хорошо хоть вино нашлось, будем пить вместо воды.

– Жуткая кислятина, – сообщил подошедший Тегг. – Но это, думаю, к лучшему – черви, что завелись в солонине, не выдержат и передохнут.

– На галеоне есть вода и продовольствие. – Шейла с задумчивым видом пригладила русые локоны. – Там, в трюме… Что-то подмокло, что-то сгнило, а что-то еще годится… Пожалуй, я здесь задержусь и проверю.

Серову это не очень понравилось, но спорить с Шейлой он не стал. Конечно, она была его супругой, что вынуждало ее к покорности, но также являлась офицером «Ворона» и службу несла круто и ревностно, без всяких поблажек. Кроме этих двух сторон медали имелась и третья – как-никак «Ворон», по завещанию Джозефа Брукса, принадлежал его племяннице мисс Шейле Брукс. Возможно, другой человек запутался бы в этих трех личинах Шейлы, но только не Серов, пришелец из века женской эмансипации. Прежняя жизнь дарила драгоценный опыт, подсказывала в сомнительный момент: меньше споров, крепче корабль семейного счастья.

Он снял с запястья часы, свой золотой швейцарский «Орион», и протянул его Шейле. Часы показывали восемь двадцать семь, местное время, которое Серов засек вчера по высоте полуденного солнца.

– Вот, возьми… Надеюсь, суток тебе хватит на ревизию? Завтра утром, в половине девятого, ты должна возвратиться на «Ворон». Мы подойдем, чтобы взять провиант. Договорились?

Его супруга кивнула, спрятала часы и обвела рассеянным взглядом группу пиратов. Потом ткнула пальчиком в Хенка и Мортимера.

– Этих мне оставь. Хенк будет бочки и ящики ворочать, а у Морти острый глаз. Поможет мне искать.

– Со всем удовольствием, – сказал Мортимер и вытянул ногу, любуясь своим новым сапогом. – Мне что трюм обшарить, что чужой карман или, положим, кошелек, все едино. Талант у меня, значит. Батюшка мой говорил, что с таким талантом дорога прямо на виселицу, но я еще…

Шейла толкнула его в спину крепким кулачком.

– Иди, бездельник! Лезь вниз и принимайся за работу! – Обернувшись, она послала Серову нежную улыбку. – До завтра, милый. Не тревожься за меня, я ведь остаюсь с Уотом.

Разумеется, с Уотом, подумал Серов. По нерушимой традиции Берегового братства приз, то есть захваченный корабль, брал под команду первый помощник.

– Приглядывай за ней, – сказал Андрей Стуру, когда Шейла отошла. – Двадцать человек тебе хватит? Двадцать два, считая с Хенком и Мортимером? Ну, если хватит, бери ватагу Тиррела, и пойдем, не торопясь, на север вдоль африканских берегов. Держись в миле от нас, и не дальше.

Стур кивнул, понюхал воздух и заметил:

– Ветер стихает. К ночи, пожалуй, совсем упадет.

– Это уж как Богу угодно, – отозвался Серов, пожимая плечами. – Упадет, так будем дрейфовать.

– Ночь безлунная, не столкнуться бы в темноте… Ты, капитан, прикажи, чтобы огней жгли побольше и бросили плавучий якорь. Ну, ван Мандер знает. Вот, передай ему.

Он сунул Серову довольно увесистый сверток.

– Что здесь, Уот?

– Карты. Все, какие нашлись в каюте капитана. Хорошие карты, испанские, лучше английских. Все побережье от Кадиса до Неаполя, все острова, Сардиния, Корсика, Сицилия, и магрибский берег от Гибралтара до Сирта. Бери. Вдруг пригодится.

– Это вряд ли, – сказал Серов, принимая сверток. – Мы ведь не в Средиземное море идем, а на север.

Он был в этом совершенно уверен. Хотя в его родном столетии не отрицали влияние случая, в общем и целом случайности отводилось гораздо меньше места, чем в прошлые, не столь цивилизованные времена. Но в восемнадцатом веке, тем более в его начале, расклад был иным: тут, как говорилось выше, человек предполагал, а Бог располагал.

Глава 2

Сражение во мраке

Ветер стих совсем. Ночь, как и предупреждал Уот Стур, выдалась безлунная, а темнота в этих широтах была такой, что, вытянув руку, ладонь не разглядишь. Серов последовал совету первого помощника, велел спустить за борт плавучий якорь и зажечь фонари на юте и баке. Ночную вахту вызвался стоять ван Мандер, взяв себе в помощь братьев Свенсонов и двух парней из ватаги Тернана. Остальные спали, утомленные недавней схваткой; шканцы и шкафут были устланы телами, как поле кровопролитного побоища, а воздух дрожал от могучего храпа. Разило потом, порохом и кислым вином, и эти запахи, обычно уносимые ветрами, сейчас окутывали корабль плотным облаком.

Серов в каюту не ушел, устроился на баке у носового фонаря, на пятачке, свободном от спящих. Без Шейлы в каюте было пусто и тоскливо, койка казалась слишком просторной, и все остальное тоже напоминало о ней – сундук с ее платьями, чернильный прибор и свеча на крохотном столике, веер, забытый рядом с судовым журналом, маленькие башмачки в углу. К хорошему привыкаешь быстро, думал Серов. К теплому телу в постели, к аромату женской кожи, тихому шепоту, нежным словам… К тому, что ты уже не одинок…

Он вздохнул и оперся локтями о планшир. Палуба под ногами была неподвижна, как пол в бальной зале, и это непривычное ощущение тревожило Серова – чудилось, что его корабль пребывает в глубоком сне или – береги Господь! – вообще покойник. Внезапно он поймал себя на том, что считает эту деревянную посудину чуть ли не живой, чем-то вроде морской твари, кита, кашалота или огромного кальмара. Конечно, это являлось иллюзией, так как сам по себе «Ворон» не был живым – его одушевляли ветер, волны, бури, шквалы и океанские течения. По их прихоти он двигался, оживал и обретал голос, включавший множество привычных звуков: скрип такелажа, звон канатов-струн, шелест парусов и шипение, с которым вода раздавалась под корпусом судна. Но мертвый штиль заставил корабль умолкнуть. Храп и бормотание спящих принадлежали не ему, а совсем иным созданиям – тем, кого он нес в своем чреве над морскими безднами.

Динн-донн… динн-донн… На квартердеке пробили склянки. Где-то в темноте откликнулось, точно эхом: динн-донн… Звук прилетел с испанского галеона, скрытого непроницаемой завесой тьмы – только два огонька, висевших низко над горизонтом, показывали, где застыл плененный корабль. Четыре кабельтова,[17] самое большее – пять, мелькнула мысль. Серов запрокинул голову, всматриваясь в черный бархат небес, расшитый по-южному яркими созвездиями. Полярная звезда стояла в зените, подмигивала ему лукавым сиреневым глазком. Завтра, подумал он, мы поплывем на север. Поплывем, если Господу будет угодно… если пошлет Творец попутный ветер, если спасет от штормов, от пушек неприятелей и гибели в пучине… Он не был верующим, но в этот миг ему захотелось перекреститься. Он находился в мире, принадлежавшем не людям, но Богу, владыке над стихиями и человеческими судьбами.

– Звезды, – произнес он вслух. – Звезды, и я – единственный человек на Земле, который знает, что это такое. Чудовищные сгустки плазмы, горнило термоядерных реакций, как утверждают физики… Звезды. Звезды и море…

Серов перевел взгляд на огоньки испанского судна и начал тихо напевать:

За спиной послышалось деликатное покашливание, и он резко обернулся, с привычной сноровкой нашаривая рукоять пистолета. В свете носового фонаря перед ним маячили две бородатые смуглые рожи: мальтиец Деласкес и крещеный мавр Абдалла, приятели-контрабандисты, а может, еретики. Верно говорится: помяни черта, а он уже тут.

– Господин… – Деласкес поклонился, и мавр, будто тень, повторил его движение. – Мессир капитан…

– Все добрые христиане дрыхнут без задних ног, – сказал Серов на английском. – А вы что не спите? Или совесть нечиста?

– Ты помиловал нас, господин, и нет у тебя слуг вернее и преданнее. Клянусь в том ранами Христовыми! – Мальтиец снова склонил голову, и в его темных глазах сверкнули отблески фонаря. – Прости, что я тебя тревожу… У Абдаллы, моего компаньона, уши, как у сторожевого пса. Востину он слышит, как поет ветер в облаках и говорят морские рыбы.

– Ветра нет, а рыбы безмолвны, – нахмурившись, молвил Серов. – Значит, твой приятель услышал что-то другое?

– Услышал. – Деласкес толкнул мавра локтем. – Скажи синьору капитану, Абдалла. Скажи, что шепчет тебе море. Скажи быстрей, пока нити наших жизней не перерезаны клинком беды.

Цветисто выражается, подумалось Серову. Сразу видно, восточный человек! Он перевел взгляд на мавра и кивнул.

– Говори!

– Плэск, – гортанно пробормотал тот на английском, – плэск и скрып, мой гаспадин. В уключинах трапки, чтобы не скрыпэло, но я слышать. Плэск и скрып!

– О чем он толкует, Деласкес?

– Весла, – пояснил мальтиец. Его смуглое лицо побледнело, он заговорил, мешая английские, испанские и итальянские слова: – Это весла, дон капитан. Абдалла слышит, как скрипят в уключинах весла и как плещет вода. Здесь плохое место, синьор. Сорок миль до магрибского берега, и на каждую милю – по двадцать разбойников-магометан. Они кровожадны и свирепы, как голодные волки. Они…

– Сейчас штиль и полное безветрие, – прервал Деласкеса Серов. – Они что же, на веслах идут?

– Да, сэр. У них такие корабли, которых нет на севере, ни у кастильцев нет, ни у франков и британцев. Шебеки.[19] И если Абдалла не ошибся…

Призвав его к молчанию взмахом руки, Серов прислушался. Если не считать храпа спящих и шороха шагов дежуривших на квартердеке корсаров, вокруг царила мертвая тишина. Тишина и темнота; только от фонаря падало на воду размытое светлое пятно да сияли в вышине равнодушные звезды.

Тянулось время – минута, другая, третья… Скрипа Серов не различил, но будто появился звук, каким сопровождается колыхание воды. Потом он услышал стук. Весло ударило о весло?..

– Береженого бог бережет, – пробормотал он и выпалил из пистолета в воздух. – Ван Мандер, бей тревогу! Нас атакуют! Галеры!

На корме громко и часто забил колокол. Серов ринулся на ют, перешагивая через зашевелившиеся тела, пиная их ногами, крича во весь голос:

– Подъем, сучьи дети! Вставайте и беритесь за оружие! Тегг! Где ты, Тегг? На орудийную палубу! Боб, Кук, Тернан, проснитесь! Собирайте людей! Факелы… побольше факелов к бортам!

Его экипаж поднимался. Любое воинство, что было прошлый день в сражении и одержало победу, любые бойцы, набившие брюхо и накачавшиеся мансанильей до бровей – словом, любые вояки, застигнутые неприятелем врасплох, во сне и в темноте, пришли бы в замешательство. Но только не эти! Ночной бой был для них привычен, а переход от сна к бодрствованию занимал секунды: встать, проверить, заряжен ли мушкет, и сунуть за пояс топор или саблю. То были люди, не расслаблявшиеся в море никогда; не корабельные пушки, не оружие и даже не воинское искусство являлись их главной силой, а эта постоянная готовность к битве и смерти. Желательно чужой.

Серову освободили дорогу. Уже у трапа, поднимаясь на квартердек, он услышал голос Хрипатого Боба:

– Кто на нас тянет, капитан? Хрр… Кому тут жить надоело?

– Магометане, если не ошибся Абдалла. Идут на галерах, – громко сказал Серов и принялся распоряжаться: – Брюс Кук – к штирборту, Тернан – к бакборту! Боб, собирай своих у грот-мачты! Факелы! Долго мне ждать? Я велел зажечь факелы, бездельники! Тегг! Сэмсон Тегг, ты что не отзываешься?

– Я на месте, – доложил второй помощник. – Заряжаем пушки ядрами и картечью, через одну. Только куда палить? Ни дьявола не видно!

– Огонь из носового орудия! Быстро! Нужно предупредить наших на «испанце»!

Он уже стоял на квартердеке в окружении шкипера и братьев Свенсонов, сжимал рукоять шпаги и вглядывался в непроницаемую тьму. Топот и звон оружия на палубе заглушали долетавшие с моря шорохи.

Шейла, подумал Серов, как там Шейла? Может, магометане все же не доберутся до испанского корабля? Может, все это глюки Абдаллы?

– Плохо, – пробормотал за его спиной ван Мандер. – Ветра нет, болтаемся как утопленник в пруду. Ни скорости, ни маневра… Да еще темно, как в брюхе кашалота!

Грохнула пушка, и, словно по ее сигналу, вспыхнули факелы. Море по обе стороны от корабля было темным и гладким, как отшлифованный обсидиан. Тьма отступила, но недалеко, ярдов на десять-пятнадцать. Снизу, с орудийной палубы, доносились стук открываемых портов, скрип станин, перебранка канониров и ругань Сэмсона Тегга. На галеоне тоже зажглись огни, потом ударило орудие, высветив на секунду темный корпус. Ватаги Брюса Кука и Кола Тернана уже стояли вдоль бортов, упирая о планшир мушкетные стволы. Боцманская команда, все, кроме Олафа, Стига и Эрика, сгрудилась у мачты, и там поблескивали в свете факелов клинки и абордажные топоры.

«Тут восемь десятков бойцов, а у Шейлы – двадцать, – мелькнуло у Серова в голове. – Отобьются ли? Может, отправить к ней Хрипатого с его парнями?»

Сердце у него сжалось в предчувствии беды. Он уже был готов позвать боцмана и приказать, чтобы спускали шлюпки, но тут на границе меж светом и тьмой наметилось некое шевеление, будто огромные сороконожки перебирали лапами.

– С обоих бортов заходят, – произнес ван Мандер и потянул из-за пояса пистолеты.

– Останешься здесь, у штурвала, – сказал Серов. Потом рявкнул: – Сэмсон! Видишь их? Огонь!

Палуба сотряслась, и гром пушечного залпа на секунду перекрыл плеск воды и звон оружия. В следующее мгновение мрак взорвался воплями и криками – кто-то стонал, призывая Аллаха, кто-то рычал от ярости, кто-то стучал железом о железо или орал во всю глотку – видно, посылая проклятия неверным. Две длинные узкие посудины скользнули из тьмы к бортам фрегата. Они были ниже, чем высокобортный «Ворон», и от края до края полны людьми – полуголыми, дикими, смуглыми, в широких шароварах или одних набедренных повязках. С сухим треском ломались весла, сверкали глаза, блестели клинки ятаганов и сабель, гремели барабаны, с угрозой вздымались кулаки, из раскрытых ртов вырывался вой: «Алла акбар!.. Алла акбар!» Сущая Чечня, подумал Серов и выкрикнул:

– Мушкетеры, пли! И сразу от борта! Живее, парни!

Люди у него были опытные – ударили из мушкетов, бросили их и тут же отступили от фальшборта, чтобы не зацепило абордажным крюком. С крюками не задержалось. В те недолгие секунды, когда стальные крючья впивались в планшир его корабля, Серов ворочал головой, осматривал мачты и корпуса шебек, пытаясь оценить урон от пушечных ядер и мушкетных пуль. Галера, что надвигалась с бакборта, почти не пострадала – снаряды и картечь просвистели над палубой, переломали кое-где рангоут да разбили пару десятков черепов. Той, что шла со штирборта, досталось основательнее – она низко осела в воде, палуба была залита кровью, тут и там валялись растерзанные тела, и боевые кличи заглушались жутким воем раненых. Серов решил, что тут половина небоеспособных и наверняка есть пробоины ниже ватерлинии. Это означало, что Кук со своими молодцами отобьет атаку.

Крюки на цепях и канатах прочно связали три корабля, и на «Ворон» с обеих сторон хлынули ревущие толпы. Сотни полторы – справа, где стоял Тернан, а слева, где оборонялись парни Кука, вдвое меньше. Кук удержал позицию; его люди разрядили пистолеты и теперь орудовали топорами и тесаками, не давая атакующим подняться на борт. Жак Герен, Страх Божий, Алан Шестипалый и Люк Форест стояли стеной; в пляшущем свете факелов Серов видел, как стремительно мелькают клинки, пронзают, рассекают, дробят кости и черепа. Кажется, этот свирепый отпор ошеломил магометан – одни, мертвые или израненные, рухнули в щель между бортами кораблей, другие повисли на канатах, опасаясь продвинуться выше, туда, где свистела сталь и хищно впивались в плоть лезвия топоров.

У Тернана дело шло похуже – его парней оттеснили от борта, и они медленно пятились к мачтам. Каждый корсар бился с тремя-четырьмя врагами, и еще столько же подпирали сзади – палуба фрегата не позволяла им развернуться в цепь, но напор был слишком силен. Первым, с разбитой головой, свалился Уэсли Снайпс, Ян Коллет орудовал саблей, зажимая рану, голландца Брока сбили с ног, и его прикрыл Тернан, рубил обеими руками, тесаком и секирой, и что-то орал на французском. Он бился в середине строя, а справа, на шканцах, шеренгу корсаров уже обошли, и два десятка магометан вклинились между грот-мачтой и кормовой надстройкой. Еще минута, и они полезли по трапу на квартердек.

– Боб, атакуй! Отбрось их, пока не ударили в тыл Брюсу! – крикнул Серов, дивясь силе своего голоса, что раскатился над палубой как гром. Он шагнул к лестнице и выстрелил в бородатую оскаленную рожу, маячившую у сапог. Второй пистолет дал осечку, и он, чертыхнувшись, швырнул оружие в лицо полуголого турка, а может, араба, который упорно лез на трап. Тяжелая рукоять ударила его в висок, рассекла бровь до кости, хлынула кровь, и Серов выхватил шпагу, пронзил горло врага. Сзади загрохотало – дважды выпалил ван Мандер, а за ним рявкнули мушкеты братьев Свенсонов. Потом Олаф и Эрик прыгнули с квартердека прямо в толпу магометан, свалив пятерых или шестерых, и, точно две мельницы, заработали тесаками. Стиг – сабля в одной руке, кинжал в другой – остался с Серовым, прикрывая капитанскую спину. Стоя на верхней ступеньке трапа, Серов еще успел заметить, как ринулась в бой ватага Хрипатого Боба, как Рик Бразилец сцепился с огромным мускулистым турком, а Кактус Джо метнул секиру и, раскроив кому-то лоб, исчез среди смуглых тел и острых кривых ятаганов. Началась свалка, и к темным ночным небесам взмыли яростные выкрики, грозный лязг металла, хрипы умирающих и рев живых.

Тяжелый толедский клинок в руке Серова вызванивал похоронные песни, кровь брызгала на перчатки, на камзол и перевязь, чужие лица, то злобные, то искаженные страхом, маячили перед ним, разевали рты в предсмертной агонии, проваливались куда-то вниз и исчезали, точно под ногами суетилась шайка мелких демонов, тащивших убиенных прямо в ад. Джулио Росано, учивший Андрея фехтованию, говорил, что колющее оружие опаснее рубящего – при том же усилии острие копья или шпаги проникает глубже, чем сабельное лезвие, наносит не поверхностные раны, но достает до сердца, печени и прочих органов, без которых, что человек, что птица или зверь, жить неспособны. Пожалуй, хирургу Росано было виднее, чем отправить божьих тварей в преисподнюю быстро и надежно. Серов его уроки не забыл – да и как их забудешь в этом столетии, что войнами началось, а завершилось революцией и битвами с Наполеоном? В промежутках же – войны с турками, Семилетняя война,[20] мятеж в американских колониях и черт его знает, что еще… Немирный век, когда мужчинам приходилось не пахать и сеять, а размахивать клинком – чем Серов сейчас и занимался.

Он атаковал турка в богатых одеждах и белой чалме, накрученной поверх стального шлема. Лицо у него было властное, губы – тонкие, нос – с горбинкой, как у коршуна, и дрался этот тип отменно, сабля так и летала, отбивая финты и выпады. Серов кольнул его в запястье, но прикончить не успел – набежали другие турки, окружили тонкогубого, встали плечом к плечу; видно, был он знатной персоной, капитаном, а может, адмиралом всей флотилии. Пока Серов и Стиг рубились с его охраной, пока прорвался им на помощь Хрипатый Боб, турок отступил, перелез через планшир и утек обратно на шебеку.

Фрегат вдруг покачнулся, что при полном безветрии было необъяснимо, и начал медленно крениться на левый борт. Палуба «Ворона» перекосилась, часть бойцов попадала, изрыгая проклятия на десяти языках, мачты и реи со свернутыми парусами поплыли в вышине, словно желая соскоблить с небес яркие звезды. Серов шагнул назад, укрывшись за спинами Стига и Боба, и повернулся к квартердеку. Там, у верхней ступени трапа, приплясывал ван Мандер, махал руками и что-то кричал. «Капитан… она тонет… чертова галера тонет… рубить!..» – донеслось до Серова сквозь вой и рык дерущейся толпы. Похоже, шебека, пробитая ядрами, готовилась отправиться на дно, и ее держали только крючья, цепи да канаты.