– Разумеется, правы. Однако, мой полковник, речь идет не о бастардах, а о законных потомках и наследниках. Значит, невеста в белом платье, свадьба, шампанское, цветы, медовый месяц… На другое моя матушка не согласна.

– Пфа! – Дювалье небрежно помахал рукой. – За два месяца можно дважды вступить в брак и развестись. Ну, не за два, так за три… По месяцу на невесту и по неделе на развод.

– Невест еще найти надо, – возразил капитан.

– Я же сказал: три месяца… На поиски будет еще по неделе. Кроме того, вы можете остановиться на самом первом варианте.

Капитан промолчал, и Дювалье, переглянувшись с вилорогой антилопой и генералом де Голлем, произнес со вздохом:

– Ну, как пожелаете… Ваше внимание к матери похвально, но думаю, что внуки и все остальное, чем вы готовы ее осчастливить – не более, чем эпизод. Бойцы должны сражаться, капитан! А значит, вы вернетесь в строй. Надеюсь, в наш… Не хотелось бы увидеть вас в прицеле снайперской винтовки.

Он поднялся, протянул капитану руку и сообщил, что документы и деньги можно получить у майора Гернье в финансовом отделе. Направившись туда, Керк задумчиво усмехался и покачивал головой. Три года в Легионе, а перекинуться словом с полковником на посторонние темы удавалось не часто… можно сказать, в самый первый раз… Общение Дювалье с капитанами сводилось обычно к приказам и выволочкам, причем в обоих случаях он был похвально краток.

Взяв у Гернье документы, Керк покинул здание штаба и зашагал вдоль складов и ангаров с техникой, мимо плаца, где сержанты с грозным видом гоняли пополнение, мимо ротных бараков и почти таких же корпусов для офицерского состава – длинных, с плоскими кровлями и окнами, похожими на бойницы. В каждом окне торчал кондиционер, а за последним жилым корпусом, в кругу почти не дающих тени деревьев, вяло журчали струйки фонтана: три наяды или нимфы изливали воду в крошечный круглый бассейн. Место пользовалось дурной славой – поговаривали, что лет восемь-девять назад в бассейне утопился лейтенант-датчанин. Собственно, не утопился, а утонул, выйдя из бара в том состоянии, когда наяды из позеленевшей бронзы кажутся вполне готовыми к соитию с изголодавшимся по ласке офицером.

Обогнув фонтан, Керк приблизился к строению, напоминавшему парижское кафе из старого полузабытого фильма: две витрины по фасаду, между ними – вход со стеклярусной занавесью, черепичная крыша, продолженная полосатым тентом, полдюжины столиков, стулья из гнутых алюминиевых трубок. За столиками не было никого – зной, пыль и жаркий сухой ветер не располагали к отдыху на свежем воздухе.

Бар для господ офицеров третьей бригады не имел названия и упоминался склонными к его посещению лицами как просто «бар» или по владельцу, индусу Пранаяме. Пранаяма, однако, был таким же индусом, как бар – парижским кафе: происходил он из Лондона, где родились три поколения его предков, и охотно отзывался на имя Кристофер. Керк заглядывал сюда не часто: во-первых, цены кусались, а во-вторых, к спиртному, за исключением сухих французских вин, он проявлял полное равнодушие. Впрочем, день сегодня был особенный, отвальная как-никак, когда положено принять на грудь и угостить коллег, чтоб не поминали лихом. Коллеги по оружию, так он их обозначал, дабы не путать с боевыми товарищами. Такие товарищи у него имелись, однако не здесь.

Внутри было тихо, сумрачно и относительно прохладно – не так, как в кабинете Дювалье, но много приятней, чем снаружи. Свенсон уже сидел за столиком, грыз соленые орешки, потягивал пиво из высокого бокала; у стойки бара угощался незнакомый Керку капитан, а трое офицеров из 39-го батальона сражались с бутылкой шотландского виски – похоже, не первой, если судить по их раскрасневшимся физиономиям. Мерно гудел кондиционер, жужжали залетевшие с улицы мухи, позвякивали стаканы в руках Пранаямы – как всякий бармен в мертвый час он занимался важным делом: полировал посуду до блеска.

Керк подошел, кивнул лейтенанту и опустился на стул.

– Порядок, КК?

– Порядок. Полный расчет.

– За это стоит выпить. – Свенсон щелкнул пальцами. – Крис, пива! – Потом поглядел на свой полупустой бокал и сообщил: – Росетти и Деннис будут минут через сорок. Харрис задержится. Сказал, не ждите, приду, когда смогу.

Они помолчали. Чокнувшись с Керком, Свенсон допил пиво, пошарил в кармане френча, выложил на стол что-то небольшое, завернутое в бумагу.

– Вот… Подарок тебе, капитан… Не самое дорогое, чем я владею, но самое памятное. От жизни моей и крови…

В плотном бумажном пакете была сложенная аккуратными кольцами струна. Прочная, гибкая, как дамасский клинок, с деревянными стержнями с обоих концов, удобными, чтоб захватить их в кулаки и, захлестнув петлю на вражеской шее, дернуть и сдавить, пока не прервется дыхание…

Керк осторожно потрогал ее, вскинул глаза на Свенсона.

– Та?

– Та. – Погладив шрам на шее, лейтенант уточнил: – Прямо отсюда. Если хочешь, могу и пальцы ассасина подарить. Три, заспиртованные. Я их ножом отхватил.

Капитан негромко рассмеялся.

– Это уже слишком, Свенсон! Должно ведь тебе что-то остаться на память! За удавку спасибо, а пальчики будешь показывать внукам. Если доживешь.

– Доживу. Во всяком случае, постараюсь.

Кивнув, Керк спрятал удавку в карман. Полезная вещь; вроде бы не оружие, однако в умелых руках опасней, чем клинок и штык. С подобными предметами его учили обращаться, и из занятий этих он вынес убеждение, что человеческая жизнь хрупка, ибо отнять ее можно сотней разнообразных способов. Просто удивительно, сколько вполне безобидных штуковин годилось для такого дела – заточенный карандаш, пакет из пластика, лопатка, вилка, скрепка или, как в данном случае, кусок железной проволоки.

Свенсон поерзал на стуле, потом наклонился к нему.

– Спросить хочу, КК… Помнишь, ты сказал: война – слишком серьезное дело, чтоб доверять его военным…

– Это не мои слова – Талейрана.

– Пусть Талейрана, дьявол с ним… Ты мне вот что объясни: если не военным, не генералам и полковникам, не нам с тобой, то кому?

Керк пожал плечами.

– Не знаю, Свенсон. Валгаллой клянусь, не знаю!

– Но этот парень, Талейран, он ведь кого-то имел ввиду?

– Политиков. Он говорил о политиках.

Губы Свенсона презрительно скривились.

– Политики! Я б им одно доверил: стирку солдатских подштанников! Самых ветхих – новые-то украдут… Ты на Мобуту погляди – был генерал как генерал, а сделался политиком, так обобрал своих и бросил! Сколько у него миллиардов? Три? Четыре?

– Говорят, шесть, – отозвался Керк, согласно кивая головой. С политиками в самом деле творилось что-то неладное – может, выродились со времен Талейрана или, наоборот, их эволюция шла закономерно, в строгом согласии с техническим прогрессом. Прогресс, как знают все, движется финансами, а не отжившими сантиментами вроде чести, патриотизма и верности долгу.

Бойцы, однако, должны сражаться, подумал Керк, припоминая, что не один Дювалье придерживался этой аксиомы. С ним был согласен майор Толпыго, первый наставник Керка в «Стреле»; майор лишь уточнял, что сражаться надлежит за родину, за матерей и жен и за то, чтобы чекушка стоила рубль сорок девять. По мнению майора, эта цена являлась критерием стабильной экономики, а значит, войны лучше поручить производителям чекушек – или хотя бы тем из них, кто держит цены и не разбавляет горячительное.

Керк уже собирался поделиться этой мыслью со Свенсоном, но тут в помещение ввалились Росетти и Деннис.

– Чем угощаешь? – спросил итальянец, присаживаясь к столу. Деннис молча плюхнулся напротив и с мрачным видом вытер пот со лба; он был тучен, краснолиц, не любил жару и ненавидел Африку.

– Чем пожелаете, – ответил Керк, хлопнув ладонью по карману, что означало: я, мол, при деньгах.

Заказали хорошего виски, шотландского, выпили, и Деннис, побагровев еще больше, пробурчал:

– Завтра летишь?

– Завтра.

– Куда?

– Через Алжир в Париж. Потом – домой.

– Париж… – эхом откликнулся Деннис, уставившись взглядом в угол. – Париж! Завидую! Париж подходяшее место, чтобы забыть о Ялинге, Киншасе и остальном африканском дерьме… – Он потянулся к стакану, глотнул и сообщил: – Не континент, а страшный сон!

– Зато деньги платят, – изрек практичный Свенсон и собирался добавить что-то еще, но тут, перехватив инициативу, заговорил Росетти:

– Кстати, о снах… Приснилось мне вчерашней ночью, будто лежу я в могиле, в глубокой яме под оливами – не здесь, выходит, а на кладбище в своем Модуньо. Гроб у меня багряный, с позолотой и кистями, сам я в начищенных сапогах и генеральском мундире, а по мундиру – ордена и аксельбанты, аксельбанты и ордена! Кортик – при бедре, кобура на поясе, фуражка, как положено, на груди… И будто бы сам папа и четыре кардинала служат надо мной: папа – в белом, кардиналы – в красном, а вокруг толпятся святые отцы, кто с библией, а кто с крестом, и все в чинах, архиепископы да епископы. А я лежу и размышляю, за что мне этакая честь…

Деннис и Свенсон хмыкали, усмехались, но слушали эту историю с интересом – язык у Росетти был без костей, и байки его отлично шли под горячительное. Что до Керка, то он кривился и мрачнел. Снились и ему такие сны, снились!.. Ну, не совсем такие, но похожие, правда без олив, роскошного гроба, кортика при бедре и мундира в орденах. И, разумеется, без кардиналов и папы.

Яма, однако, в них была.

Примечания

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.