«Варварская конфедерация». Структура Полоцкого государства во второй половине XII века.

Вначале 1180-х годов умер Всеслав Василькович, чье двадцатилетнее княжение стало для Полоцка не менее успешным, чем княжение его великого тезки и пращура Всеслава-Чародея. На полоцкий стол взошел известный по немецким хроникам князь Владимир, возможно носивший отчество Володаревич. От своего предшественника он получил страну, вступившую в пору своего второго расцвета. Полоцкое государство распространило свою власть на значительную часть Прибалтики. Ему подчинялись южная Латгалия, Селия, Литва и часть Ливонии. Можно сказать, что к моменту прибытия в Полоцк монаха Мейнхарда держава князя Владимира была главенствующей силой в регионе. Лишь только земгалы продолжали успешно сопротивляться распространению полоцкого влияния. Что же представляло собой государство, оставленное в наследство Владимиру?

Ответить на этот вопрос помогает процитированное выше сообщение о походе 1180 года и некоторые другие данные. Сам список князей – участников похода на Друцк говорит о том, что политическая консолидация при Всеславе происходит уже на новой основе. Полоцкое княжество в этот период представляет собой сильно децентрализованное образование с сохранением лидерства метрополии как места княжения «старейшего», аналогичное Киевской Руси XII века. Но в отличие от Киева сам политический центр государства Полоцк приобрел черты феодальной республики с практикой приглашения князей и высокой ролью управляемого боярами веча. Из приведенного выше списка князей обращает на себя внимание то, что имя витебского князя Брячислава стоит впереди имени его брата, правившего метрополией. Это может указывать на то, что реально Брячислав Василькович был старше своего брата, и что «старейший» в Полоцком княжестве определялся не классическим лествичным правом, основанным на родовом старшинстве, а решением полоцкого веча, получившего право на приглашение и изгнание князей. Помимо старых уделов, возникших после раздела 1101 года, в этой своеобразной конфедерации имелись и иноплеменные княжества: латгальские Кокнесе и Ерсика, управляемые князьями из династии Рогволожичей, имевшее собственную династию Литовское княжество и относительно зависимая земля ливов. Разнородность культур этих земель говорит о самостоятельности их внутренней жизни, но в то же время эта, казалось бы, аморфная форма государства на деле оказалась довольно прочной как раз по причине своей гибкости. Как показывает описание событий, среди причин неудачи Полоцка в борьбе за Прибалтику не видно внутренней слабости государства, как, к примеру, в причинах упадка Киевской Руси. Просто Владимиру пришлось столкнуться с более сильным противником, за которым фактически стояла вся католическая Европа во главе с императором Германии и папской курией.

Наиболее сложную политическую структуру мы наблюдаем в Латгалии. В латгальском Подвинье располагались два вассальных Полоцку княжества – Кокнесское и Ерсикское.

Небольшое княжество Кокнесе было воротами «конфедерации». Ниже по течению Даугавы, где начинались земли ливов, полоцких опорных пунктов больше не было. Княжество занимало подчиненное положение, о чем свидетельствует терминология Хроники Генриха Латвийского. В отличие от обычного именования русских князей «королями» (rex), князь Кокнесе везде обозначен автором словом «regulus» (букв. «маленький король», «королек»). Это говорит о том, что он имел более низкий политический статус в сравнении не только с полоцким великим князем (magnus rex), но и правителями крупных удельных княжений, таких, как Витебск или Ерсика.

Кокнесский замок имел небольшую площадь, 2000 кв. м, был обнесен валом с мощными деревянными стенами, в которых археологами обнаружены остатки ворот. Площадка городища была густо заселена. Здесь находилась резиденция князя-наместника и его дружины, а также многочисленные жилые и хозяйственные постройки ремесленных и купеческих дворов. Укрепленную часть поселения окружал посад, где также жили ремесленники и торговцы. Известно, что в Кокнесе уже с XII века функционировала паромная переправа через Двину, о чем свидетельствует археологическая находка приспособления для натягивания паромного каната. Население Кокнесе было смешанным. Латгалы и селы жили вместе со славянами, как за крепостными стенами, так и на посаде. О значительном присутствии древнерусского населения свидетельствуют и находки фундамента православного храма. При раскопках были открыты нижние части кладки на известковом растворе, сложенной в традициях древнерусского каменного строительства, и остатки ступеней, ведущих в здание. Наиболее тесные связи были, конечно же, с метрополией и другими русскими землями. Через Кокнесе купеческие суда из Полоцка и Смоленска проходили в Балтийское море, на Готланд и в северогерманские города, уже тогда стоявшие на пороге создания Ганзейского союза.

Княжество Ерсика, несомненно, было полноценным членом «конфедерации». Оно занимало практически всю территорию подвинской Латгалии и Селии. Ерсикское городище было в три с половиной раза больше Кокнесе – 7600 кв. м. С трех сторон оно имело крутые склоны, с четвертой, напольной, было защищено дугобразным валом. К началу XIII века замок удельного князя уже превратился в настоящий средневековый город. У подножия укреплений возник обширные посад, в которых жили купцы и ремесленники. Подобно Кокнесе, население Ерсики было смешанным, латгальско-селонским с большой долей восточных славян. Кроме того, известно, что на службе ерсикского князя состояли литовцы. К началу XIII века в Ерсике было уже две православные церкви, остатки которых обнаружены при раскопках[25].

Хроника Генриха сохранила имена лишь последних князей Кокнесе и Ерсики Вячко (Vecteke) и Всеволода (Vissawalde). Споры историков об их происхождении ведутся по сей день. Одни считают их потомками Давыда Смоленского, другие Рогволожичами, третьи – местными латгальскими князьями. И вопрос этот очень важен, так как от его решения зависит взгляд на всю политическую историю латгальских княжений. Вряд ли Vetseke и Vissawalde имеют отношение к смоленским князьям, так как в указанное время они еще не занимали полоцкий стол. Записанная В.Н. Татищевым легенда о Святохне, на которую обычно ссылаются ее сторонники, всего лишь легенда, к тому же связь ее персонажей с реальными прибалтийскими князьями очень спорна. Утверждение же о местном происхождении князей Кокнесе и Ерсики противоречит многим известным фактам. По данным археологов, в обоих центрах подвинских княжеств имеется значительное древнерусское и православное присутствие. Причем остатки храмов свидетельствуют о том, что они построены в традициях русского каменного храмового зодчества. Храмы датируются XII в., между тем основная часть латгальско-селонского населения княжеств оставалась язычниками вплоть до прихода крестоносцев. И странной бы выглядела картина языческого края, чьи князья, выходцы из местной знати, уже более полувека исповедуют православие и приглашают русских зодчих для строительства храмов. По неоднократному свидетельству Хроники Генриха, в Кокнесе и Ерсике проживали русские (ruthenos). Не являются доказательством местного происхождения кокнесского и ерсикского князей попытки вывести значения их имен из латышского языка. Князь Вячко именно с этой формой имени упомянут в Новгородской первой летописи. А латинская передача имени Vissawalde вовсе не свидетельствует о начальной латгальской форме Visvaldis. Точно такая же транскрипция славянского имени Всеволод (Vissawald) встречается в скандинавских сагах. Скорее всего, и Вячко Кокнесский, и Всеволод Ерсикский были представителями династии полоцких Рогволожичей, близкими родственниками великого князя Владимира. А значит, латгальские княжения Полоцка управлялись подобно другим удельным княжествам Полоцкой земли, где столы занимали представители местной династии. При этом, конечно же, существовали и латгальские, и селонские князья, согласно феодальной лестнице, бывшие вассалами Всеволода и Вячка.

Обычно принято считать, что к моменту прихода в Прибалтику немцев прибалтийские народы еще не достигли уровня ранней государственности и находились на поздней стадии распада родоплеменного строя. В доказательство этому обычно приводят отсутствие единовластного правителя и обычное именование в латиноязычных источниках политических лидеров прибалтийских народов словом «senior», что традиционно переводится как «старейшина», то есть племенной вождь догосударственного образования. Однако так ли все просто? Отсутствие единовластия вовсе не есть прямое свидетельство отсутствия государственных институтов.

В средневековой истории Европы известны и другие формы государственной власти, достаточно вспомнить Новгородское государство, управляемое боярским вечем, или Киевскую Русь XI – XII веков, управляемую съездами князей. А перевод слова «senior» историческим термином «старейшина» и вовсе некорректен, так как в средние века это слово было одним из ключевых понятий феодально-рыцарского права, означавшее знатного покровителя, которому рыцарь приносил клятву на верность, причем далеко не обязательно короля или другого главу государства. Потому этот термин мог употребляться хронистом в значении как правителя или сюзерена, так и просто знатного человека, имеющего вассалов и челядь. И в этом случае неопределенное senior латинских текстов наиболее близко к средневековому русскому понятию «боярин», чем историческому термину «старейшина».

Выяснить политическую организацию можно лишь в том случае, если к этому общему термину хронистом добавлено что-то еще, указывающее на особое положение того или иного лица. В этом плане особенно интересен титул, которым хронист наградил правителя ливов Каупо. В Хронике Генриха он назван «quasi rex et senior Lyvonum» («как бы король и старейший в Ливонии»). Если понимать под этим титулом вождя догосударственного образования, то непонятно, зачем хронисту понадобилось столь длинно и путано определять титулатуру Каупо, а не использовать традиционный для латинских текстов титул «dux» – «вождь». В то же время уже само присутствие в титуле слова «rex» – «король», употребляемого только для правителей государств, говорит в пользу описания более высокой формы организации власти, чем военная демократия с выборными вождями. Остается выяснить, что имел в виду хронист под определением «quasi» – «как бы», «наподобие»? Здесь речь может идти о правителе, власть которого по статусу приближена к королевской, но все же по сравнению с ней носит ограниченный характер (то есть не является полностью единоличной и безусловно наследуемой).

Наиболее ярким примером подобной формы организации власти являлось лествичное право Киевской Руси, сложившееся в XI в. Лествицей (лестницей) называлась иерархия родового старшинства внутри правящей династии Рюриковичей. Поначалу каждой ступени лествицы соответствовал определенный удел (стол), а великий князь владел киевским столом. После Любечского съезда 1097 г. уделы были закреплены за князьями в качестве вотчин, а право родового старшинства превратилось в преимущество при занятии князем киевского стола. При этом киевский князь был «старейшим» («senior» в титуле Каупо), а подчиненные ему удельные князья, соответственно, «молодшими». Внутри уделов формировалась аналогичная иерархия, где старший в роду владел центром удела, а младшие – пригородами.

При этом «старейшим» в роду вовсе не обязательно был старший по возрасту, учитывался счет поколений, а также старшинство самой княжеской ветви по отношению к другим. Власть великого князя киевского по лествичному праву была существенно ограничена княжескими съездами, на которых принимались важнейшие политические решения (например, о войне и мире). Фактически именно съезд был верховным органом власти, а великий князь лишь претворял в жизнь его решения и являлся гарантом стабильности и мира внутри страны (например, при княжеских усобицах). В его полномочия также входила организация совместных военных походов, которые он возглавлял сам либо назначал («посылал») кого-то из удельных князей. При этом уклонение удельного князя от похода или, напротив, военное предприятие без воли киевского князя резко осуждалось.

Лествица не давала права «старейшему» закрепить великий стол за своими наследниками, что также сильно отличало его власть от королевской. Власть великого князя передавалась по горизонтали следующему «старейшему по лествице». Лествичное право сохранялось и во Владимиро-Суздальской Руси даже после признания ею вассалитета Орды, когда ярлыком на великое княжение стал распоряжаться хан. Сами ханы старались не нарушать принятые в вассальной стране правила наследования. Иными словами, и киевского князя XII в., и владимирского XIII в. вполне можно было именовать «qiasi rex et senior». Еще более близкий территориально и хронологически пример зафиксирован в Литве. В договоре с Галицко-Волынским княжеством 1219 года (Ипатьевская летопись) упомянуто 19 князей, первым среди которых назван «старейшеи» князь Живнобуд. К той же, старшей, ветви князей отнесены еще четыре имени, однако решение о заключении союза принимается всеми князьями на съезде. Рифмованная хроника приводит описание аналогичного княжеского съезда у жемайтов. Князья («die kunige») на совете принимают решение о прекращении перемирия с орденом и организации военного похода, один из них также назван «старейшим» («eldeste»). Исходя из приведенных примеров, есть существенные основания считать, что титулование Каупо «quasi rex et senior Lyvonum» фиксирует ту же самую систему власти. Она отличается от королевской правилами наследования и коллегиальностью принятия решений, однако не является более примитивной по отношению к ней, а лишь представляет другой путь развития ранней государственности. Фиксация этой формы власти и у прибалтийских финнов – ливов, и у балтов – литовцев и жемайтов, скорее всего, свидетельствует о традиционности ее для всего региона.

Другим широко распространенным мифом является утверждение, что прибалтийские народы до прихода русских и немцев были сборищем дикарей, что постоянно враждовали между собой и не давали покоя цивилизованным странам своими грабительскими набегами. Этот тезис, возникший во многом для оправдания военных экспансий, широко вошел в историческую литературу. Но так ли это? Утверждение о постоянных племенных войнах в Прибалтике до XIII века ни на чем не основано, прежде всего, потому, что о внутренней политической жизни края мы ничего не знаем. У самих прибалтийских народов не было летописей и хроник, а соседние державы вспоминали о них, лишь во время военных конфликтов. Археологические данные по этому вопросу могут дать немного, но все же могут. Исследования основных прибалтийских городов показывает, что уже с XI века их население, в основном, было многоэтничным. На городищах Ерсике и Кокнесе еще до прихода полочан жили латгалы и селы, в Даугмале соседствовали земгалы и ливы. На берегах Балтики были фактории и со скандинавским присутствием. Чем ближе крепость находилась к торговым путям, тем более пестрым было ее население. Да и уже сам факт функционирования торговых путей прямо свидетельствует о том, что уже в «дописьменный» период Прибалтика была настоящим проходным двором для купцов и странствующих ремесленников, а не диким краем, заселенным враждующими мелкими народцами. Никто не станет посылать торговые экспедиции сквозь ватаги режущих друг друга дикарей, об этом свидетельствует вся практика функционирования средневековых торговых магистралей. Появление в том или ином месте дикого племени, не втянутого в торговые отношения, немедленно вело к перекрытию коммуникаций.

О значительных контактах народов Прибалтики между собой свидетельствуют и единообразие украшений прибалтийских народов (хотя и имевших собственные излюбленные формы для каждого племенного союза), и многочисленные языковые заимствования проживавших совместно финно-угров и балтов, и этническое смешение, говорящее о брачных связях. Регион был открытым как для внутренних, так и для внешних связей, и нет никаких причин утверждать, что отношения между населявшими его народами были враждебными. Что же касается утверждения о непрекращающихся грабительских набегах на «цивилизованных соседей», то письменные источники самих этих стран рисуют прямо противоположную картину. Соседние державы всегда первыми начинали военные походы в Прибалтику с целью грабежей или обложения населения данью, сеяли вражду, ссорили покоренных с непокорными и получали вражду в ответ. К примеру, говоря о страданиях Руси конца XII – нач. XIII вв. от набегов литовцев, обычно забывают прежние подвиги киевских князей, которые, начиная с Владимира I, грабили и жгли этот край не единожды.

А знаменитым походам куршей на Швецию и Данию, предшествовал почти двухсотлетний разбой у куршских берегов скандинавских пиратов. Эпоха викингов с ее сочетанием транзитной торговли с пиратскими набегами сводила к единообразию экономическую и политическую жизнь всех народов Северной Европы, не отличая «диких» и «цивилизованных». Напротив, чем сильнее страна, тем большей военной активности можно было от нее ожидать, и тем больше она тревожила соседей. И народам Прибалтики, не сумевшим к концу эпохи викингов создать мощные государства, не повезло. С приходом в Прибалтику сначала Киевской Руси, а затем двух сильных русских княжеств – Полоцкого и Новгородского, постоянно враждовавших друг с другом за сферы влияния в Прибалтике, относительно мирная и стабильная жизнь ее народов завершилась. Господство сильного соседа влекло за собой не только распространение цивилизации и прогресса, чего, конечно, отрицать нельзя. Вассалы крупных держав оказываются постепенно втянутыми в их усобные войны, их рекрутируют на войну с теми, кто еще остается независимым. Так начинались долгие конфликты межу земгалами и литовцами, ливами и куршами, латгалами и эстами, ожесточившиеся до предела и превратившие прибалтийский край в сплошной театр военных действий после появления третьей силы – немецких миссионеров и рыцарей меча.

Глава 2

Немцы в Прибалтике до начала крестового Похода

(1185 – 1199)